Папа ищет работу

Полезный человек

За несколько дней борьбы с моей хандрой у папы накопилась целая стопка газет с объявлениями о поиске сотрудников.

У папы не было аллергии на мёд и апельсины, и кости, кажется, были прочные, он любил трамваи и не смеялся от колючих носков, но ни одно из объявлений ему не подходило.

Я жевала уже третий карандаш, пытаясь написать сочинение, когда папа зашёл в комнату. Сочинение «Кем я хочу стать, когда вырасту» давалось непросто: хотелось быть и балериной, и артисткой цирка, и математиком в научном институте, и кондитером в кофейне в соседнем доме.

— Папа, — повернулась я к разбирающему мои игрушки и книжки на полке папе, — а зачем тебе искать работу? Пиратского золота у нас много, ты уже стольким стал, вырос и теперь можешь делать то, что хочешь.

Папа — усатый, густобровый, у него даже лысина была доброй — улыбнулся. Мы присели на диван.

— Дело не только в золоте и деньгах. — Он обнял меня. — Мне важно быть полезным.

Я представила, что у папы есть режиссёрский стул, на котором написано «Полезный человек», и тут же захотела стать режиссёром. А потом всё же артисткой цирка и кондитером… А потом — писателем книжек, у которого есть почти такой же, как у папы, режиссёрский стул.

Папины слова так вдохновили меня, что я сбегала в гостиную за газетами, договорилась с папой, что быстро допишу сочинение, а потом мы с ним ещё раз поищем ему работу.

Скоро газета забасила и зашуршала следующими объявлениями:

Ничего не подходило.

Но на следующее утро в свежей газете мы нашли сразу два объявления, авторы которых точно искали моего папу:

и

Глаза у папы сияли, когда он в пятый раз перечитывал этот номер газеты: он мечтал быть преподавателем! Он мечтал быть композитором! Он так любил музыку: своё фортепиано, ноты, этюды, вальсы, джазы, эфиры по радио — и маму, которая иногда ему подпевала. С нетерпением папа ждал девяти утра, чтобы взять в руки телефон и позвонить.

Я убежала в школу. А вечером мама рассказала мне, что в девять никто не подошёл к телефону. Папа сделал две попытки дозвониться до военного училища и киностудии и решил дождаться десяти.

В десять телефон всё так же одиноко гудел, будто волнами, омывая гудками кинопавильоны и казармы.

То же случилось в одиннадцать, двенадцать и час дня.

Весь вечер, через каждые пять минут, папа звонил и звонил. Я предложила ему дежурить у телефона по очереди, но он был так взволнован, расстроен и рассержен, что не слышал меня. Мне казалось, что наш столик с телефоном в коридоре превратился в маяк, выпускающий луч света далеко в море, и вот мы с папой по очереди забираемся на самый верх маяка, где дует ветер, шумят волны, то слева, то справа обрушиваются потоки дождя, но мы всё равно снимаем трубку и звоним, звоним, звоним…

Всю ночь папа не спал, а утром сел за фортепиано и заиграл какую-то невероятную, хрустальную музыку. Музыка сияла и переливалась лучами, парила над комнатой, плавала над кроватями и столом — очень чистая, прозрачная, лёгкая. А потом вдруг упала на пол — даже не на пол квартиры, а с десятого этажа, разлетелась осколками, рассыпалась и затихла.