О чём молчат рубины

Глава 4. Ангел. Который не ангел

Дождевые капли — это слёзы ангелов, которые они льют с небес, чтобы смыть с нас наши грехи.

Дэн Браун.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 23.07.1410 года. Вечер.

Я, помнится, говорила, что работы в госпитале у нас прибавилось? Я очень смягчила выражение! Работа навалилась на нас, словно огромный валун, который непременно надо удержать, напрягая все силы, на краю пропасти, иначе он сметёт всех в бездонную пучину.

Раненые прибывали уже не десятками, а чуть не сотнями. Крики из операционной почти не стихали, разве что, ближе к ночи. Матушка Терезия выделяла теперь не шестерых, а двенадцать сестёр, и всё равно, мы с ног валились от усталости. А ещё было организовано ночное дежурство, а ещё… а ещё… В общем, это была умопомрачительная круговерть.

И каждому нужно было помочь.

Особенно мне запомнился один случай.

Я как раз притащила свежую охапку соломы и укладывала её в комнате для умирающих, когда услышала громкие голоса в операционной. И это было странно. Обычно оттуда слышались только душераздирающие крики. Я не выдержала. Так и быть, потом лишний раз покаюсь в грешном любопытстве отцу Иосифу, но я должна на это посмотреть! И я тихой мышкой скользнула к дверям.

Первое, что мне бросилось в глаза — это огромный рыцарь, казалось, заполняющий собой всё пространство. На его фоне терялись и доктор фон Штюке, и его пациент, лежащий на операционном столе, и даже братья Викул с Зеноном.

— К чёрту все операции!! — гремел басом незнакомый рыцарь, — Ты мне ангела спаси!!

— Сумасшедший! — подумала я про себя, — Как это доктор фон Штюке может спасти ангела? И от чего он может его спасти?

— Ради Бога, Гюнтер! — поморщился доктор, — Дай мне ещё пять минут! Я уже подрезал мышцы в нужных местах, ещё пять минут, и я извлеку у него из рёбер стрелу. И потом я займусь и тобой и твоим ангелом и вообще, кем тебе захочется!

— Какая ещё стрела?! — совсем рассвирепел тот, кого назвали Гюнтером, — Разве настоящий рыцарь-крестоносец будет обращать внимания на какую-то стрелу?!

С этими словами он безмятежно протянул руку и хрустнул обломком древка стрелы, торчащего из рёбер пациента.

— Теперь мне потребуется не пять, а семь минут! — вздохнул фон Штюке, — мне же надо наконечник извлечь! А он, скользкий, зараза! За обломок древка стрелы было бы ловчее ухватиться…

— Наконечник?! — возмущённый, густой голос рыцаря, казалось, достигает самых отдалённых уголков замка, — Всего-то?! Подожди!!!

Могучие пальцы рыцаря воткнулись прямо в рану. Бедняга, лежавший на операционном столе, закатил глаза и потерял сознание. А рыцарь сосредоточенно поковырялся в ране, ухватил там что-то и с силой рванул руку назад. В пальцах сверкнул зазубренный наконечник.

— Вот! — небрежно отбросил Гюнтер кусок железа в сторону, — Теперь ты свободен?..

— Теперь не семь, а десять минут, — пожал плечами фон Штюке, — Теперь ещё обработать рану внутри от той грязи, которую ты занёс туда своими пальцами.

— Иоганн!!! — голос рыцаря загремел с такой силой, что я зажала уши, — Иоганн фон Штюке!!! Ты издеваешься надо мной?!

— Ну, ладно, ладно… — нехотя ответил фон Штюке и кивнул головой своим помощникам, — Займитесь братом Манфридом. Там несложная работа осталась.

Потом поднял страдальческий взгляд на Гюнтера:

— Ну?.. Что такого с твоим ангелом?

— Вот! — Гюнтер бережно снял со своего плеча человека, висевшего кулем и не подававшего признаков жизни, — Вот он, мой ангел!

Клянусь, до этого времени я не обратила внимания, что у него на плече кто-то есть! Настолько этот Гюнтер был… громаден. Настолько он заполнял собой всё пространство. Отвлекая от прочих деталей. Тем более, что одет этот человек был в странное белое одеяние, наподобие нижней рубахи, сам бледен, как полотно, а на плечах Гюнтера был плащ крестоносцев, тоже белый. Похоже, что с доктором случилась та же история. Во всяком случае, он явно удивился бездвижному телу.

— Ну-ка, ну-ка… — забормотал он, профессиональным взглядом окидывая нового пациента и начиная простукивать его кончиками пальцев, — Та-а-ак… Поверни-ка его спиной ко мне! Угу-м… А руки-ноги целы?

— Откуда мне знать?! — зарычал Гюнтер, — Ты врач, ты и смотри!

— А… кто его? И как это случилось?

— Я расскажу тебе, как это случилось!!! — громыхнул Гюнтер, но тут же понизил голос, — Я тебе расскажу!

Когда началась битва, я был в левом крыле войска, под командованием самого Фридриха фон Валленрода! Того самого, кому доверили знамя великого магистра! Против нас стояли татары и литвины. Ох и ударили мы на них! Ну, ладно, первые ударили на нас они. Мы в них пальнули из бомбард, а они полезли на нас. Да, всё без толку! Это как туча мошкары налетает на корову. Вроде и досаждают, и корова вынуждена хвостом отмахиваться, но ведь, не сожрут же они её?! Так и тут. Подождал-подождал фон Валленрод, да и скомандовал нам атаку. И наша тяжёлая конница пошла. Сперва шагом, держа строй, потом лёгким галопом, потом шире, шире, шире… И обрушилась всей мощью!

Эх, Иоганн! Жаль, что тебя не было с нами! Такого больше вовек не увидеть! Более десяти тысяч тяжеловооружённых всадников! Тебе приходилось бросать в воду камешки? Видел, как мелкими брызгами разлетается вода, когда такой камешек плюхается в реку? Вот такими же брызгами разлетелся от нас противник! Э-эх..

— Я упрашивал лично великого магистра! — сумрачно процедил фон Штюке, — Но тот не дал мне благословения…

— И правильно сделал! — горячо возразил гигант Гюнтер, — Кто бы сейчас раненых на ноги ставил? То, что я сказал, это же я не в укор! Это потому, что я в рассказах не силён. Мне не описать в подробностях того, что я видел. Э, да ладно! Другие распишут. В цветах и красках. А мы, после того, как опрокинули литвинов, разбились на отдельные отряды. Кто за литвинами погнался, кто на русские полки напал, в общем, кто куда. А почему — нет? Боевую задачу выполнили? Выполнили! А дальше, по рыцарским обычаям: кто больше себе военной добычи захватит!

Лично я повернул в бок польским войскам. Благо, опрокинув литовцев, мы удачно оказались у них во фланге. И если бы вся наша тяжёлая конница повернула к полякам всей массой… Совсем по-другому всё закончилось бы… Эх!.. Что теперь рассуждать…

В общем, лично я искал встречи с кем-нибудь из прославленных польских рыцарей. Ну, знаешь, пусть не с Зындрамом из Машковиц, он-то положим, не в бой лез, а войсками управлял, но хотя бы с Кшоном из Козихглув, с Лисом из Тарговинска или с Пашеком Злодзей из Бискупиц. А что? Разве не знаменитые воины? И, конечно, победи я их, и слава мне и добыча! В смысле, доспехи. А такие воины в чём попало не ходят. Особенно хотелось бы мне встретиться, скажем, со Сташеком из Харбимовец, который, говорят, в полном рыцарском вооружении через двух коней мог перескочить, или с Завишей Чарным, который на одном из турниров двадцать рыцарей подряд с коней ссадил, да так и уехал непобеждённым, или с Повалой из Тачева… Ну, Повалу и без моих слов все знают[1]. Короче, есть среди поляков достойные противники! Вот я и рыскал по всему полю. Но, не повезло. Не то, чтобы никого не одолел. Одолел, и многих… Но не тех, с кем хотелось бы сразиться, а так, мелкота…

Еду я значит; на левом плече щит, в правой руке секира, вокруг кони ржут, люди кричат, раненые благим матом орут, стрелы посвистывают… красота! Как там, поэт сказал? Музыка боя, поэзия битвы? В общем, всё, как я люблю, как рыцарю и любить положено. И тут — на тебе! Засада из арбалетчиков в кустах! Там и кустов-то на том поле — раз-два и обчёлся, а гляди-ка, нашли укромное место.

Между нами — самый подлый народ! Во-первых, из низкого сословья; настоящий рыцарь если арбалет в руки и возьмёт, то только на охоте, но никак не на поле боя. Во-вторых — ну что это за схватка, за сорок, шестьдесят, а то и за сотню шагов? Где рыцарская доблесть, где отвага? Где сила на силу? Где глаза в глаза, чтобы видеть, как враг кровью захлёбывается, когда ему меч в грудь всадил по самую рукоять? Ничего подобного!

И вот я разворачиваю коня, чтобы, значит, убедиться, красна ли у этих арбалетчиков кровушка, а они по мне залпом — шарах!

Даже не скажу, сколько их в кустах сидело, с десяток — так точно. И целый десяток арбалетных болтов[2] в меня разом пустили. А я, признаться, даже щит не успел на другую сторону перекинуть. Чувствую правая ладонь онемела, секира из неё выпала. Гляжу — а с тыльной стороны стальной перчатки оперенье кровавится. Какой-то гад мою руку, прямо в перчатке, насквозь пробил. Да, не в том беда. А беда в том, что лошадку мою, Звёздочку… штук пять болтов, не меньше всадили, сволочи! Понятно: по лошади стрелять гораздо удобнее: не промажешь! Она только всхрапнула, бедная и рухнула, как подкошенная. Ну, и я вместе с ней.

Вскочил, перед глазами багровая пелена от злости, ну, думаю, сейчас я вас! Сперва ручки-ножки поотрываю, а потом буду ваши кишки себе на руку наматывать! Сейчас вы хлебнёте сполна, сейчас узнаете, что значит, когда рыцарь-крестоносец рассвирепеет!

Поднимаю глаза — мать пресвятая Богородица! Мчит прямо на меня польский рыцарь! Уже копьё для удара опустил. Уже удар нацелил. И понимаю, что это моё последнее мгновение жизни. Руки пусты, защититься нечем. Даже щит укатился, когда я с лошади падал. Уклониться? Глупо! Иоганн, вот скажи, ты смог бы промахнуться, когда уже приготовился к удару, а пеший воин уклониться пытается? Вот и я бы не промахнулся. Я помню, мальчонкой, лет одиннадцати, посадил меня батюшка на коня, дал в руки копьё, а на тонкой ниточке подвесил перстенёк с пальца. Ниточка качается, перстенёк вокруг себя вертится, а я должен на полном скаку тот перстенёк на остриё копья нацепить. А если не нацеплю — батюшка розгами высекет!

Гюнтер даже мимолётно улыбнулся от воспоминаний.

— Через неделю, не больше, я уже уверенно сшибал качающийся перстенёк в девяти случаях из десяти! — скромно и застенчиво похвастался он, — А был тогда, признаться, ещё дурак дураком… Так о чём я? Ах, да! Ни один настоящий рыцарь, копьём мимо цели не промахнётся. И тот рыцарь, тоже не промахнулся бы. С одного взгляда понятно, что не промахнётся. Опыт не позволит.

Одна только мысль мелькнула: если удар не в голову придётся, так хоть и врага с собой на тот свет утянуть! Пусть он меня насквозь копьём проткнёт, а попробовать ухитриться, да сбросить его с седла. Да придавить своим телом. Авось, в моей крови захлебнётся. Тело то у меня… сам видишь! Пока этот гад будет подо мной барахтаться, может и захлебнётся?

И все эти мысли, заметь, за краткий мир перед смертью.

И тут — я прямо опешил! — яркая вспышка белого-пребелого света, и между мной и вражеским рыцарем появляется ангел! Без доспехов, без оружия, с одной палкой в руке. И что же ты думаешь? Он одним ударом своей палки по наконечнику копья — бац! Вторым ударом по ногам коня — бац! А больше и не успел.

Конь, уже в падении, налетел на него грудью, отшвырнул метров за шесть. А я оторопело смотрю, как кончик копья мимо меня — всего на ладонь расстояния! — пустой воздух пропарывает. Тут конь всей тушей о землю — хрясь! Рыцарь тот, обрывая узду и стремена, из седла вылетает и тоже на землю — шмяк! И его же конь, кувыркаясь, его к земле придавливает и копытами в доспех — тыдыщ! И кровищи из доспеха, кровищи!

Да, жаль не умею я красиво рассказать!

Бросаюсь я к ангелу, что собой меня прикрыл, а он без памяти, еле дышит. Ну, я его на плечо и в тыл! Спасать, значит. Сперва пеший, а потом нашёл одну коняшку без всадника. Ты знаешь, Иоганн, меня не всякий конь выдержит. Но этот ничего, устоял.

Пока добрались мы до своих тылов, на поле боя всё поменялось. И поляки выстояли от удара нашего правого фланга, которым командовал Куно фон Лихтенштейн, и литвины вернулись. Там так получилось, что бежали они, бежали, да в большое озеро упёрлись. Некуда больше бежать! Там их этот их Витовт собрал, ободрил, и снова в бой повёл. А наша конница в мелких стычках увязла! Ну, и началось! Смотрю и не верю: там наша хоругвь падает, в другом месте наша хоругвь падает… И поляки с литвинами нас теснят и теснят… Великий магистр бросил в бой последние резервы, но и поляки бросили свои свежие силы.

А потом наши встали в глухую оборону. Кольцом посреди поля. Щитами закрылись и только копья наружу. И тоже не устояли. Это был разгром, Иоганн! Это был разгром…

Скажу честно: я хотел пойти и умереть с остальными. Зачем мне жизнь с позором, когда есть возможность умереть с честью? И уже шагнул в ту сторону. А потом вспомнил про ангела. С кем я его оставлю, спасителя своего? Развернул коня и поехал.

Мы с тобой дружим ещё с Палестины. Скажи Иоганн, ты меня хоть раз видел плачущим? Не видел. Не мог видеть. А тут я ехал и слёзы лились так, что я дороги не разбирал. Как до замка добрался, сам не знаю. Не иначе — Господь привёл. И думается мне, что если и привёл, то не ради меня! Ради ангела!

Иоганн! Заклинаю тебя именем Божьим! Спаси его! Спаси ангела!

Доктор фон Штюке замялся, подыскивая слова.

— Мы почистили рану брату Манфриду, — доложил доктору один из помощников, по имени Викул.

— Почистили и смазали барсучьим жиром! — добавил второй помощник, Зенон.

— И перевязали, — закончил Викул.

— Хорошо, несите в палату выздоравливающих… — рассеянно ответил фон Штюке, и повернулся опять к исполину Гюнтеру.

— Я осмотрел твоего ангела, — тщательно подбирая слова, осторожно начал он, — И могу заверить, что у него нет ни ран, ни переломов. Но, Боже мой, Гюнтер, посмотри на его затылок! Это один сплошной кровоподтёк! Я даже притронутся боюсь к его затылку: если там раздроблен череп, то я его одним прикосновением убью. А ты трясся с ним четверо суток на лошади! Как он вообще ещё жив?!

Смею надеяться, Гюнтер, что мы с тобой друзья. Мы оба побывали в переделках и я без тени сомнения готов биться с тобой, спина к спине, против любого врага. Зная, что ты не подведёшь. Надеюсь, ты так же веришь в меня. Я готов применить всё моё врачебное искусство! Но пойми, друг мой, бывают случаи, когда медицина бессильна, и надеяться стоит только на милость Божью. И сейчас именно такой случай. Поставить свечу во здравие и помолиться от всей души — это самое действенное, что можно сделать сейчас. Прости, друг. Отнеси твоего спасителя вот в эту палату…

— Но брата Манфрида отнесли в другую комнату! — дрогнул голос Гюнтера.

— М-м-м… здесь ему будет спокойнее! — нашёлся фон Штюке, — А то выздоравливающие будут шуметь и могут причинить ему беспокойство! Неси в эту дверь.

Я молнией метнулась от двери и принялась усердно взбивать охапку соломы. А то ещё подумают, что я подслушивала! Вот ещё! Очень надо!

Дверь распахнулась и в неё еле протиснулся необъятный Гюнтер. Как ребёнка, держа на руках неподвижную фигуру.

— Вот сюда, — указал на свежую охапку доктор фон Штюке, — Вот так… осторожно… Сестра Катерина! Тебе особое поручение! Поить этого больного нельзя. Смотри, как он порывисто дышит! Не приведи, Господи, вдохнёт воды в лёгкие! Но у него страшное обезвоживание. Поэтому — обильно смачивать губы водой! Ты меня слышишь? Каждые десять минут обильно смачивать губы!

— Я поняла, — смиренно сложила я ладошки на передничке.

— А что ты говорил про руку? — вспомнил доктор и повернулся к Гюнтеру, — Болтом, говоришь, насквозь пробило? Ну-ка, дай посмотрю!

— Ерунда, — поморщился гигант, пряча правую руку за спину, — Через неделю заживёт! Надеюсь…

— Дай посмотрю руку! — голос доктора лязгнул сталью, но тут же смягчился, — Ты же знаешь, что очень часто наконечники стрел смазывают ядом? А иногда просто макают в дерьмо! Чтобы грязь в рану занести. А между прочим, кое-кто, совсем недавно, грязными руками в рану брату Манфриду лазил… Хорошо, что руки не в дерьме были!

— Ну, прости! — примирительно загудел брат Гюнтер, — Не подумал…

— Ты от разговора не увиливай! — опять построжал фон Штюке, — Показывай руку!

— Было бы что смотреть… — смущённо пробормотал Гюнтер, но руку покорно показал. Рука была вся красная и опухшая.

— Та-а-ак… — мрачно протянул фон Штюке, — Пальцы слушаются?

— Пока нет, — поник головой и снова вскинул её Гюнтер, — Так, дело-то наживное! Мало ли меня всякими железками тыкали?!

— А ну-ка? — в руках доктора появилась длинная и острая игла, — Ну-ка? Чувствуешь?

— Н-н-нет…

— А так?

— Тоже нет…

Фон Штюке пристально посмотрел на своего друга Гюнтера. Тот нахмурился, начиная подозревать правду.

— Тебе придётся отрезать руку… — ровным голосом сообщил доктор.

— Не дам! — попятился здоровяк, резво пряча руку опять за спину, — Не дам!!!

— Это гангрена, — печально вздохнул фон Штюке, — Если не сделать операцию, ты умрёшь от заражения крови.

— Лучше умру! — возмутился Гюнтер, — Это же правая рука! Ты представляешь меня без руки?! Без правой руки?! Даже перекреститься, как следует, не получится!

И в этот момент я вспомнила! Я же орудие в руках ангельских! Мой долг — милосердие! И я чуть-чуть высунулась из-за плеча фон Штюке. Ну, чтобы не сразу прибили, если что.

— Если вы спросите моё мнение, — заявила я, хотя моего мнения никто и не думал спрашивать, — Если вы меня спросите, то я скажу так: конечно, вы можете распоряжаться своим телом как вам угодно, брат Гюнтер. Только очень скоро вы умрёте; лично я бесконечно верю доктору. А когда вы умрёте, я не уверена, что всемогущий Господь не расценит вашу смерть как самоубийство! Потому что вы сознательно уклоняетесь от жизненно важной для вас операции. Вы можете жить, но вы не хотите жить. Чем не самоубийство? Хотя, решать конечно вам, брат Гюнтер!

И я шмыгнула опять за спину доктора. На всякий случай.

Надо сказать, Гюнтер сильно растерялся! Мучительно хмурясь, он бросал взгляды то на доктора, то на свою руку, то поднимал взгляд к потолку…

— Иоганн! — хрипло спросил он, наконец, — Ты можешь мне поклясться именем Божьим, что другого выхода нет?!

— Гюнтер фон Рамсдорф! Ты знаешь: я врач, а не какой-нибудь хирург[3], — совершенно серьёзно, даже торжественно, заявил фон Штюке, — Я разбираюсь во всех этих делах. Я клянусь тебе именем Божьим. Я клянусь тебе спасением своей души. Я не знаю другого способа, чтобы ты выжил, кроме операции!

Гюнтер помедлил ещё мгновение.

— Режь! — сунул он ладонь доктору, — Только умоляю тебя: не отрежь лишнего!

— Тогда назад, в операционную! — заторопился доктор, — Сестра Катерина! Помойте операционный стол и вытрите насухо!

— Да-да, доктор!

Уже через полминуты рука великана лежала на чистом операционном столе, а фон Штюке придирчиво изучал её, время от времени тыкая в руку свою иголку. И внимательно рассматривал капельки крови и гноя, выступавшие из прокола. Наконец, решился. И кивнул своим помощникам. Те молча навалились на брата Гюнтера с двух сторон, пытаясь его обездвижить. Брат Гюнтер даже не глянул в их сторону. Он только передёрнул могучими плечами и оба помощника фон Штюке покатились по разным углам комнаты.

— Не надо мне этого! — хмуро, но гордо заявил Гюнтер, — Я не отдёрну руки. Режь!

Фон Штюке задумчиво пожевал губами, вприщур рассматривая своего друга.

— Хорошо! — решился он наконец, — Но хотя бы возьми в рот кусок ветки. И орать мешает и вообще, зубами скрипеть. А то ты, к концу операции, без зубов останешься.

Брат Гюнтер открыл рот, явно, чтобы отказаться, но подумал, и всё же зажал зубами небольшой, но достаточно толстый кусок ветки, поданный одним из помощников доктора.

— Йеж-ш-ш! — повторил он.

Доктор ловко и крепко перетянул ему руку кожаным ремнём возле локтя и взялся за особую пилу, с мелкими-мелкими зубчиками.

Я не поверила своим глазам: пила вонзилась в плоть, брызнула кровь, но Гюнтер и в самом деле не шевельнул рукой. Даже не застонал. Только на лбу обильно выступил пот. Я машинально, по привычке, промокнула ему лоб чистой тряпочкой, но Гюнтер сердито мотнул головой, не мешай, мол! И тяжело задышал.

А потом послышался отвратительный скрип, от одного звука которого меня всю передёрнуло: пилка вгрызлась в кость. Рука на операционном столе не шевельнулась. Не представляю, как это можно выдержать!!!

Доктор фон Штюке сосредоточенно возил своим страшным инструментом, Гюнтер стиснул зубы так, что казалось, вот-вот перекусит ветку, я решилась и ещё раз промокнула ему лоб, удостоившись ещё одного сердитого движения бровей. Оба помощника стояли рядом, готовые вмешаться при необходимости…

— Да, твою ж мать, Иоганн!!! — заревел вдруг Гюнтер, выплёвывая деревяшку, — Твою мать! Тяпнул бы разок топором и всех делов! Нет, же, пилит, пилит, пилит… как в преисподней!

— Поучи меня! — огрызнулся фон Штюке, не прекращая свою ужасную работу, — Грамотей! Вот так тебя топором «тяпнешь», а кость треснет вдоль? И что прикажешь? Уже по локоть резать? Дайте ему в рот ветку! Пусть помолчит!

Ещё несколько долгих, томительных мгновений, которые тянулись как часы, и наконец, отрезанная кисть Гюнтера упала в специально подставленную корзинку. Рядом с несколькими другими кистями, стопами и другими кусками человеческой плоти. Гюнтер поднял на доктора совершенно белые глаза.

— Надеюсь, это всё?!

— Не надейся! — коротко буркнул фон Штюке, — Сейчас тебя ещё шить будем. Представь себе: шёлковыми нитками, словно гобелен какой! Потом гордиться будешь…

И доктор опять склонился над столом.

Как ни могуч был Гюнтер, но эта операция далась ему нелегко, на пределе сил. Когда всё закончилось, он сидел весь белый, тяжело переводя дыхание. Я опять вспомнила, что моё второе имя с некоторых пор — Милосердие. И мне кажется, самое время подбодрить рыцаря, который потерял руку.

— Брат Гюнтер! — торжественно обратилась я к раненому, — Вы образец рыцаря-крестоносца! Вы крепки телом, но ещё более вы крепки духом! То, что я видела — это подвиг! Подвиг духа! Я об этом подвиге детям рассказывать буду!

— Каким ещё детям? — недоумённо уставился на меня рыцарь, — Ты же монашка?!

— А разве я сказала, что своим детям? — встречно удивилась я, — Я сказала, что буду рассказывать о вашей твёрдости и силе духа всем детям! Всем, которых я встречу! Как о примере для подражания. О своих детях я и не заикалась!

— Сестра Катерина! — строго прервал меня доктор, — Мне кажется, пришло время смочить губы страждущему! Вы, надеюсь, не забыли?

Я молча поднялась и гордо пошла в палату к умирающим. Вот так всегда: хочешь сделать как лучше, а тебе на самом интересном месте крылья обламывают!

Губы тому «ангелу» я, конечно, смочила. И даже протёрла мокрой тряпочкой лицо, шею, плечи, грудь, в общем всё, что торчало выше выреза рубашки. И тут заметила: у него же нет крестика! О, господи! Как же так получилось?!

…Вот, здоровенный как скала, брат Гюнтер волочит безвольное тело, не обращая внимания на всякие кусты и нижние ветви деревьев. Ему-то, хоть бы хны! Для него это всё равно, что травинки. Он и не думает, что для других это может быть чем-то более жёстким. И вот, кривая ветка берёзы царапает бедному «ангелу» шею, цепляя одновременно за шнурок от креста. Брат Гюнтер тяжело шагает дальше, не оглядываясь, не замечая, что шнурок уже соскочил с шеи бедняги и висит, слегка покачиваясь на ветке…

Я с сомнением покосилась на «ангела». Нет, следов царапин не видно. Видимо, дело было не совсем так… Ага!

…Здоровенный как скала, брат Гюнтер волочит безвольное тело. Рыцарь беспрестанно оглядывается, нет ли поблизости бесхозной лошади, не мчатся ли по его следам враги. Саднит раненая рука. Накатывает усталость. А, вот она, лошадь! Брат Гюнтер бережно кладёт своего спасителя на землю и ловит обезумевшее животное. Успокаивает. Ведёт в поводу. Подводит к лежащему «ангелу». Поднимает тело и перекидывает через холку коня, не замечая, как с той стороны, с шеи ангела спадает шнурок с крестом. Садится сам в седло и даёт шпоры. И скачет, спасая своего спасителя…

Я опять покосилась на «ангела». Вспомнила, как бережно укладывал его на солому брат Гюнтер. Неужели на коня его он швырнул, словно мешок муки?! Не похоже. Итак?..

…Здоровенный как скала, боевой рыцарский конь, закованный в броню, налетает со всего размаха на беззащитное человеческое тело. Тот кубарем летит, ударяясь спиной и головой об землю… Вот оно! Он ударился головой об землю, вверх ногами, и в этот момент с него слетел шнурок с крестиком! А бедный «ангел» сделал ещё несколько кульбитов, пока не замер окончательно, чуть в стороне, беспамятный и почти бездыханный. А потом к нему подошёл силач Гюнтер и бережно поднял безвольное тело… Да! Именно так!

Я ещё раз смочила губы несчастному и побежала к матушке Терезии. Та сидела в своей келье вместе с матерью Юлианной и матерью Теодорой. И все трое они о чём-то жарко спорили. Похоже, не меньше часа.

— Ужмёмся! — убеждала всех мать Терезия, — Выдержим! А благое дело Господь всемогущий, авось зачтёт! И защитит нас в милосердии своём!

— Так ведь доброхотное подаяние должно быть по средствам! — устало возражала мать Юлиана, — И потом, дадим мы крестоносцам нашу лепту… так они только посмеются! У них целая башня золотом набита. Представляете?! Целая башня! Знаете, сколько они заплатили римскому королю Венцелю, чтобы тот в прошлом году попробовал урегулировать конфликт с поляками и присудил тевтонцам Жемайтию? Шестьдесят тысяч флоринов! А сколько они заплатили венгерскому королю Сигизмунду? Триста тысяч дукатов! За эти деньги Сигизмунд попытался разбить польско-литовский союз, предлагая Витовту королевскую корону. Но у него не вышло. А денежки-то уже уплачены! Да ещё такие деньжищи! И тут мы со своими сорока пятью дукатами — вот вам, братья во Христе! Не побрезгуйте!

— Дело не в сумме, — отмахнулась мать Терезия, — Не сумму Господь смотрит. А сам факт милосердного деяния. Да и сами посудите, не сразу же та заветная комната золотом наполнилась? Грошик к грошику, флорин к флорину, дукат к дукату… вот и набежало так, что можно по триста тысяч черпать! Я считаю, что и наши сорок пять дукатов лишними не будут! Хоть бочку пороху на эти деньги купят! А Господь увидит нашу смиренную лепту, да и смилостивится… Или вы хотите, чтобы получилось, как мать Люция рассказывает?! Чтобы крепость поляки взяли?!

— Кхм! — громко сказала я, потому что, мне кажется, увлечённые спором, наши монастырские руководители меня не заметили.

— О, Господи! — чуть не подпрыгнула на стуле мать Терезия, — Катерина! Чего тебе?!

— Э-э-э… а нет ли у нас, матушка, лишнего нательного крестика? — попросила я.

— Зачем тебе?

— Ну-у-у… тут так получилось, что один рыцарь… невольно, так сказать…

— Пойди к матери Филиппине! — не стала меня дослушивать матушка, — Скажи, я разрешила! Пусть подыщет какой-нибудь попроще. Или, нет! Пусть даст самый хороший! Ибо, не будем впадать в грех жадности!

И я побежала, сначала к матери Филиппине, потом к больному «ангелу», ещё раз смочила ему губы, и повесила крестик. И как раз успела, потому что пришёл священник соборовать умирающих. А я, чтобы не мешать, ускользнула опять в операционную.

Доктор фон Штюке устало сидел возле операционного стола. При виде меня он встрепенулся, но я сделала успокаивающее движение, мол, ничего не случилось.

Помолчали.

— Брат Гюнтер — это мой старинный друг, — негромко начал доктор, — Словно родной брат. Мы с ним такое прошли, что и врагу не пожелаешь. Я не могу отказать ему в просьбе. Ты слышала, что он рассказывал?

— Слышала, — призналась я.

Доктор бросил на меня мимолётный удивлённый взгляд, но не стал заострять. Всё так же устало он продолжил:

— Так бывает. В рыцарском шлеме обзор ограничен. А тут ещё столько эмоций: арбалетчиков увидел, коня потерял, ярость взгляд застила… И тут же смертельная угроза. Не удивительно, что он не заметил парня, который бросился ему на выручку. Бедному Гюнтеру показалось, что тот появился ниоткуда. А тут ещё луч солнца, похоже, ему в глаза брызнул. Вот и вбил себе в голову, что это не человек, а ангел. И всё же, всё же… Я тебя очень прошу, займись этим его спасителем. Ради меня и моей дружбы с Гюнтером. Он славный человек, хотя порой бывает излишне горяч и чересчур громко разговаривает.

Я освобождаю тебя от ухода за остальными ранеными. Там и без тебя справятся. Будешь помогать только тому несчастному… ну и немного мне в операционной. У тебя здорово получилось убедить такого упрямца, как Гюнтер! Ну и кроме того, всегда надо и кровь со стола замыть и корзину с отрезанными ногами-руками вынести. Договорились?

Я только головой кивнула. Слова куда-то исчезли. Вы ещё не поняли? Да ведь, просьба доктора — это явное подтверждение, что я не сама по себе! Я — орудие в руках ангела! Настоящего, не того, кто в палате умирающих на охапке соломы валяется…

— Иди, отдохни, — посоветовал фон Штюке, — Завтра будет очень много работы!

Как в воду глядел!

[1] … Повалу все знают… Любознательному читателю: перечисленные братом Гюнтером польские рыцари реально существовали и в самом деле были широко известны, особенно в Германии, Чехии, Моравии… А уж Повала из Тачева совершенно точно был известен всему рыцарскому миру Европы и служил образцом настоящей рыцарственности!

[2] …и целый десяток арбалетных болтов… Любознательному читателю: арбалетная стрела называется не стрелой, а болтом. Она короче обычной стрелы, у неё толще древко и массивнее наконечник.

[3] …я врач, а не какой-нибудь хирург… Любознательному читателю: в Средние века лекари делились на четыре категории. На самой нижней ступени… брадобреи! Да-да, они тоже относились к лекарям. Их профиль — самое лёгкое врачебное вмешательство, типа удалить папилому или поставить пиявку. Сейчас их назвали бы косметологами. Впрочем, именно брадобрей удалял почерневшие от цинги дёсна самому королю Людовику IX Святому во время Восьмого Крестового похода… Более высокая категория — хирурги. Те делали все виды операций, хотя к их искусству пострадавшие старались прибегнуть, по понятным причинам, как можно позже. Переделать сделанное было — увы! — невозможно. Примерно на этой же ступени находились и акушерки. Кстати, акушерки тоже участвовали в Крестовых походах! В частности, некая Эрсента принимала роды у спутницы того самого Людовика IX Святого, Маргариты Прованской. Та вполне благополучно родила сына, Жана Тристана. На ступени выше находились аптекари. Они могли готовить лекарства, как сами по себе, так и по заказу врачей. Врач — высшая, элитная ступень. Как правило врач — это личный лекарь высокопоставленного вельможи или, как в нашем случае, лекарь отдельного монастыря. Это высококвалифицированный терапевт, который обязан поддерживать жизнь и здоровье своего пациента «в равновесии», для чего должен был быть баланс четырёх телесных жидкостей: крови, флегмы, жёлтой и чёрной желчи. Авторы могли бы сравнить средневекового врача с современным фитнес-тренером… если бы не тот факт, что средневековый врач легко мог выполнить работу и аптекаря и хирурга и, даже, акушерки. Что и происходит на страницах нашей книги.