Глава 14. Весьма любопытные разговоры

Кошка, раз усевшаяся на горячую плиту, больше не

будет садиться на горячую плиту. И на холодную тоже.

Марк Твен.


Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 31.07.1410 года, вечер и ночь.

Я скрылся за углом ближайшего здания и остановился перевести дух. И поразмыслить. Признаться, меня не очень обрадовало всё происходящее. Да, я думал произвести впечатление, но не думал произвести фурор! А получилось, как получилось. Плохо получилось, скажем прямо. Мне совсем не улыбалось, если завтра мне будут все окружающие в ноги падать с криком:

— Ангел!!!

Приятно, но для моего дела совершенно излишне. У меня, знаете ли, другие цели! И всякие, путающиеся под ногами, для меня не восторженные почитатели, а лишь досадная помеха. А ещё этот фон Плауэн. Я помню взгляд, которым он меня наградил! Итак: что я могу и как это организовать?

— Вот ты где!

Ну, конечно! Катерина. Похоже, это лукавые боги смеются с небес, раз за разом подсовывая мне подобную «липучку». И не отвертишься! Адвокат сказал, что неспроста мы встретились. И все вокруг решили: неспроста! Давайте же будем содействовать их встречам! Не спрашивая, нравится ли нам это или нет.

Нет, положа руку на сердце, девушка симпатичная. И образованная. И спасла меня в щекотливый момент, когда судья задал провокационный вопрос. Но! Но от неё же самой спасения нету! Сделай шаг — упрёшься в Катерину. Повернись — увидишь Катерину. Пни камушек под ногой — я уверен, камушек попадёт в Катерину! Ну за что мне это, за что?!

— Эй, Андреас! А как ты это сделал?

— Что? — чуть не простонал я.

— Как ты излечился?

— Ну-у-у…

У меня в голове завихрились варианты ответа. Жаль, что я ещё не во всех тонкостях разбираюсь. Ляпнешь что-нибудь сдуру, и опять потащут на эту, как её? ордалию.

— Вот вы где! — голос женский, уверенный, спокойный. Такой голос я бы мог представить у жены фараона, а по местным понятиям, у этой… жены короля… а! королевы! Или у другой женщины, которая облачена властью и свою власть понимает.

— Матушка! — почтительно склонилась Катерина.

У них что, вся семья здесь?! Матушка, брат Гюнтер, ещё братья, сёстры… Ой, что-то здесь не то! Я нюхом чувствую, что не то! Ладно, расспрошу после.

— Ты помнишь, какой сегодня день? — спросила «матушка» у Катерины.

— Четверг[1]… ой!

— Вот именно, «ой»! — слегка пожурила Катерину женщина, которую Катерина называла матушкой, — Банный день! Все уже помылись, ты одна осталась. Беги уже, я распорядилась, чтобы котёл горячей воды для тебя держали… Стой! Возьми-ка с собой «ангела». Вместе и помоетесь. Что смотришь? Погляди, какой он грязный! Самое время ему с себя грязь смыть.

— Но, матушка…

— Что? — женщина чуть прищурила умные глаза.

— Он же мужчина! — чуть не взрыдала Катерина.

— И что? — деланно удивилась женщина. Даже я понял, что это игра.

— Соблазн-то какой… — упала голосом девушка.

— А ты борись с соблазном! — посоветовала женщина, — Борись! И, между прочим, помочь человеку грязь с себя смыть — это христианский поступок. И, кстати, ты что, ни разу в бане не была?..

— Была… — совсем поникла Катерина, — В нашей семейной бане…

— И голого мужчину не видела?

— Виде… я не смотрела туда!

— Ну и сейчас не смотри! — посоветовала женщина, — И вообще! Что это за выходки? Я сказала, что ты должна помыться с этим человеком, значит иди и мойся! Благословляю! А на всякие твои глупости — не благословляю! Ясно? Марш!

— Да, матушка… — грустно согласилась девушка, взяла меня за руку и повела куда-то в сторону. Под пристальным взглядом той женщины.

— Что такое «банный день»? — шёпотом спросил я.

— День, когда все моются. В нашей обители — четверг, — мрачно ответила Катерина.

* * *

Нет, ну вот как это называется?! Бери этого… этого! И идите вместе мыться! И это матушка-настоятельница! Блюстительница целомудрия!

Нет, так-то всё вроде бы выглядит логичным. И помыться Андреасу действительно надо. И наш долг христианский помочь человеку стать чистым. И то, что в общественную баню мужчины с женщинами вместе ходят, тоже правда. Но то миряне! А мы — монашки! Вы не чувствуете разницы? Похоже, матушка Терезия не чувствует. Да и бани у нас отродясь не было, ни в обители, ни, тем более, здесь, в замке крестоносцев. А моемся по десять человек в большой деревянной бадье, чуть не с человека ростом. Нет, не сразу десять! Там и одному не слишком просторно. А по очереди, одна за другой. А очередь каждый раз разная, как матушка установит. Потом воду выплёскивают, бочку ополаскивают, наливают новую воду и очередные десять человек идут мыться.

Кто-то из нас любит мыться первой, потому что вода, дескать, чище. А мне больше нравится залезать в бочку последней. А потому что! Не потому, что я грязнуля. А потому, что после каждой помывки, в бочку подливают объёмистый котелок горячей воды! И чем дальше, тем воды в бочке всё больше и больше и сама вода всё горячее и горячее. Получается, что первая моется в прохладной воде, которой чуть выше половины бочки, иногда даже сидеть на дне приходится, чтобы воды по шею было. А десятой достаётся воды столько, что чуть не плавать можно, и вода горячая-прегорячая! А грязь… не такие уж мы замарашки, чтобы всю воду в бочке испоганить!

Я покосилась на Андреаса. Этот может! Сколько же он не мылся? Действительно, обмыть его — христианский долг. Вот только… А, ладно! Что я, в самом деле, голых мужчин не видела? Да я, помогая доктору фон Штюке, такого насмотрелась! И такого, и такого, и такого тоже! Ага, сама себя уговариваю, а на душе всё одно кошки скребут!

— Жди здесь! — буркнула я, вталкивая Андреаса в ту комнату, где мы всегда ставим бочку для купания, — Я скоро вернусь.

* * *

Я с любопытством огляделся. Еле заметно пахло воском, как от свечей в храме. Приятно пахло. Значит? Здесь много жгут свечей? Это и есть место, где живёт Катерина и её монастырские подруги? Очень может быть… Почти посередине возвышалась большая, пузатая, деревянная бочка. А сбоку была прилажена коротенькая лестница, всего в три ступеньки. Чтобы, значит, залезать в бочку было удобнее. Я шагнул ближе и заглянул внутрь. Бочка оказалась почти доверху полна водой. Тёпленькая. И тоже прилажена лестница, только здесь более широкие ступеньки. Пожалуй, на них даже сесть можно. Ага! Так это и есть та купальня, где меня купать собираются?.. Уже хочу!

Послышались торопливые шаги, и в проёме двери показалась Катерина, которая еле волокла здоровенный котёл, пышущий паром из-под крышки. Ручка котла была перевязана тряпицей, чтобы не обжечься. Я подскочил, перехватил ручку котла из пальцев девушки и вопросительно посмотрел ей в глаза, куда, мол, это предназначено?

— Лей в бочку! — распорядилась Катерина, тяжело дыша и поправляя выбившуюся прядь волос под чепчик. И признательно взглянула на меня.

Поднимать двухведёрный котёл кипятка над собой? Фигушки! Я осторожно попробовал ногой перекладину лестницы. Вроде крепко. И я полез на край бочки. А потом аккуратно вылил содержимое внутрь. Из бочки сразу же пошёл горячий пар.

— Это куда? — уточнил я, показывая на пустой котёл.

— Поставь где-нибудь здесь! — слегка раздражённо ответила Катерина, — Я просила мать Люцию — она сегодня на кухне дежурит — ещё один котёл вскипятить, пока я купаюсь, а она мне в ответ: «Если надо ещё кипятка, то и воды сама неси! Два ведра. А так-то мне не жалко, вскипячу…». Ага! Щас, побежала уже! Кто же меня сейчас в Верхний замок к колодцу пустит? Так что, второй порции кипятка не будет.

— Я не настаиваю! — мирно согласился я, — Пусть будет без кипятка. Эй! Ты чего так смотришь? Словно из лука мне в грудь целишься?

— Отвернись! — свистящим шёпотом приказала Катерина.

Я послушно отвернулся.

— Хоть краем глаза глянешь — убью! — пообещала девушка.

— И не очень-то хотелось! — обиделся я, — Э-э-э… то есть… я не в том смысле, что на тебя глядеть противно… наоборот… но я глядеть не буду… э-э-э… то есть, я с удовольствием глядел бы, если бы ты разрешила… э-э-э…

В общем, окончательно запутался. А что вы хотите? Проведите денёк, как я провёл, я посмотрю, как у вас мысли будут в косички заплетаться!

— Э-э-э… но если ты не разрешила, то я и глядеть не буду… — закончил я мысль.

— Вот и не гляди! — пробурчала сзади девушка, а потом я услышал плеск и потом долгий вздох.

— Эй, ты жива? — встревожился я, — Вода — это дело опасное!

— Конечно жива! — возмутилась Катерина, — Что со мной сделается?! Это я от удовольствия вздохнула. Хорошо-то как!

— Не знаю, не знаю… — разговаривать не видя собеседника было непривычно, — На мой взгляд, вода — это ужасная стихия! Ты это… разговаривай со мной, что ли… Я буду знать, что ты не утонула.

— Про что разговаривать? — с ноткой неудовольствия уточнила Катерина.

— Ну… например, за что со мной так поступили?! Что это вообще было?!

— Ордалия? Это такое испытание. Суд Божий. Ха! Если бы знать, что ты так воды боишься, так фон Плауэн, наверняка, ордалию водой бы выбрал!

— А они бывают разные?

— Конечно! Это просто испытание: будет над тобой благословение Божие или нет. И способов узнать это — множество.

— А конкретнее?

— Основных два. Испытание огнём и испытание водой. Испытание огнём может быть, как с тобой: взять раскалённое железо и через определённый срок смотрят, зажила ли рука. Только обычно это неделя или две. Если, конечно, испытуемый сразу железо не отбросил.

— И что тогда?

— Тогда не прошёл испытание. Виновен. Подлежит сожжению на костре, — спокойно сообщила девушка.

Офигеть! Так вот от чего меня адвокат спас!

— А ещё? — дрогнувшим голосом спросил я.

— Из ордалии огнём? Могут предложить вытащить металлический предмет из котла с кипящей водой. И рука не должна покрыться волдырями. Могут предложить какое-то время постоять босыми ногами на раскалённой железной плите. Могут предложить пройти через этакий огненный тоннель, между двумя рядами костров. Именно пройти, не срываясь на бег. Если побежал — тебя обратно между костров затолкают.

— Обалдеть! — с чувством сказал я, — А вода?

— Там проще, — беззаботно ответила Катерина, — Основных испытаний два. Могут связанного в реку бросить. Если выплыл, значит тебе нечистый дух помогает. Подлежишь сожжению. Если утонул, значит был невиновен и тебя Господь, в награду, раньше времени в райский сад взял. То есть, умер, но умер очистившись от подозрений! Ну, или протягивают верёвку между двумя берегами реки. Испытуемого тоже связывают, привязывают к верёвке, навешивают груз и медленно тянут от одного берега до другого. Результат тот же: если выжил, значит умеешь под водой дышать, яко рыба. А это верный признак нечистого духа! Если захлебнулся, то тебя Господь оправдал.

— Что-то вроде законов Хаммурапи! — догадался я, — Только у нас наоборот!

— Что за законы? — удивилась девушка, — Что значит, наоборот?

— Законы разные, про разные обстоятельства. Есть и про всяких чернокнижников. Так вот, если тебя обвинят в чернокнижии, а ты не соглашаешься, то тебе надлежит зайти в воды Нила по самую шею… Бр-р!! Ужас какой! Так вот, зайти по самую шею в воду и стоять там определённое время. И если тебя не унесла вода, если не сожрали крокодилы, если не убили разъярённые бегемоты… в общем, если ты выжил и вышел на берег, то ты невиновен, а виновен тот, кто тебя обвинил! И ты можешь забрать дом и имущество своего обидчика. А если ты утонул, то обвинитель забирает твой дом и имущество. На мой взгляд всё честно! А здесь? Я утонул, значит оправдался, и куда денется мой дом и моё имущество? Нажитое моим трудом?.. Вот я оправдался по ордалии… Могу ли я забрать имущество моего обвинителя? А если нет, то справедливо ли это?

— Ну, как-то… странно… — растерялась девушка, — Вроде в твоих словах есть смысл и логика, но у нас принято совсем другое… А впрочем! Есть! Есть и у нас подобное! Ордалия поединком! Победитель может забрать имущество побеждённого!

— Это как?

— Помнишь, брат Гюнтер вызвался отвечать за тебя по ордалии? Это он как раз подумал, что будет ордалия поединком…

— Кстати, — перебил я, — Всё хотел спросить… У тебя тут и матушка, и сёстры и братья… Это что, такая большая семья?

Катерина чуть не захлебнулась от смеха. Я уже напрягся, всё не решаясь повернуться. Вот, как только бульканье стихнет, тут я и брошусь на помощь. Но нет, всё обошлось.

— В какой-то степени ты прав, — отсмеявшись, заметила девушка, — У нас большая, дружная семья. Только не по крови, а по духу. У крестоносцев — братство. Поэтому они называют друг друга братьями. У нас…

— Сестринство?

— Монашеский орден, балда! Но мы друг другу, как сёстры. Так и называем друг друга. И окружающие так нас называют. А кто постарше — матери. Мать Сусанна, мать Юлианна, мать Люция… А матушка только одна — наша настоятельница, наша аббатиса, матушка Терезия. Это все с колыбели знают! Ох, ну ты и пенёк! Но мы отвлеклись.

Так вот, брат Гюнтер думал, что будет ордалия поединком. То есть, обвиняемый против обвинителя. Суд может определить, будет бой пешими, конными, и каким оружием, а может согласиться с выбором обвиняемого, если тот докажет, что при этом не имеет преимущества. Но тут есть хитрость! Бывают обвинения против женщин, стариков, увечных и тому подобное. Так вот, тогда обвиняемый может выставить вместо себя другого бойца. Но и обвинитель тогда может выставить другого бойца! И порой, вместо хилых участников процесса, на бой выходят такие мордовороты! Но Господу Богу без разницы, кто там выходит! Победит не сильнейший, а невиновный! И вот в этом случае, победитель может взять имущество побеждённого. Во всяком случае, доспехи и коня.

— Страшная вещь, ваши ордалии… — задумчиво заметил я.

— Это ты ещё про самую страшную ордалию не слышал!

— Это какую же? — я заранее содрогнулся.

— Ордалия… освящённым хлебом! — страшным голосом сообщила Катерина.

— Как?!

— Обвиняемому дают кусочек освящённого хлеба!

— И-и-и?..

— Ты не понимаешь! Освящённый хлеб не полезет в горло, если обвиняемый неправ!

— Серьёзно?!

— Куда серьёзнее! Я читала! Проводится специальный ритуал, на просфоре пишутся соответствующие слова из Библии, и если кусочек такого хлебца возьмёт в рот виновный, у него вылезают глаза из орбит, он не может вздохнуть, и рот его рвётся напополам, обнажая гортань и глотку, даже до самого желудка! Страшная вещь! Настолько страшная, что святая Церковь почти перестала пользоваться подобным способом. Вот!

— Ну, не знаю… — задумался я, — Я бы предпочёл хлебом, чем железом…

— Ха! Кто же тебе даст освящённый хлеб?! Это испытание только для истинно верующих католиков.

— Ах, вот оно что… — мне многое стало понятно. Это называется «самовнушение». Человек верит, что с ним произойдёт что-то ужасное, и это происходит. Я сам такое видел в нашем прошлом жреческом деле. А если будет верить, что произойдёт хорошее, то это хорошее и произойдёт. Вроде того, как кто-то почувствовал облегчение, полив на раны «святой» водой из фляги стражника Максимилиана. Он не врал. Он в самом деле почувствовал облегчение. Убедил себя, что будет такое, и действительно почувствовал. Хотя мы все знаем, что вода во фляге была совсем не «святая». Ох уж эта человеческая психика! До чего странная штука!

— Тебе могли дать только испытание хлебом и сыром, — продолжала между тем Катерина.

— А это как?

— Это просто. Перетягивают живот кожаным ремнём — плотно перетягивают! — и дают определённое количество хлеба и сыра. Без воды или вина. И обвиняемый должен это съесть. Если всё, что дали, съесть не смог — виновен.

— У вас не ордалии, а пытки какие-то! — буркнул я.

— Что ты! Совсем разные вещи! Пытки применяют, чтобы побудить виновного сознаться в преступлении. И решение по результатам пытки принимает судья. При ордалии никто не ждёт никаких признаний. Это уже суд. Суд Божий. И результат не подлежит пересмотру. Понимаешь?

— Понима… У тебя что там?!

Сзади послышался подозрительный плеск.

— Ничего. Не вздумай оглянуться! Я уже искупалась, выхожу…

* * *

Вы знаете, а он действительно ни разу не оглянулся! Я зорко следила за этим и могу точно сказать: даже попытки не сделал! С одной стороны, я так ему и приказывала. А с другой стороны… я что? настолько непривлекательна? Нет, когда залезала в бочку, или вот, как сейчас, вылезаю, если оглянется — прибью нахр… Прости Господи, грех сквернословия! В общем, прибью! Но, когда я купалась, мог ведь оглянуться, полюбоваться? Что бы он там увидел? Мою голову над бочкой? Нет, облаяла бы я его от души, отчихвостила на все корки, но ведь не прибила бы? А он не оглянулся… гад!

И вот думай теперь: а если бы мытьё Андреаса матушка Терезия поручила бы, ну скажем, сестре Агнессе, оглянулся бы он или нет?… Гад, он и есть гад! Ох, прости Господи мои соблазны! Но как с этим гадом по другому-то?…

Вот с такими мрачными мыслями я ожесточённо растиралась полотенцем. Потом оделась. И только потом буркнула Андреасу:

— Полезай купаться. Я отвернусь…

— Да мне как-то без разницы! — бодро заявил этот… этот! — Мне не раз приходилось под женскими взглядами раздеваться! Хе!

И взялся за завязку от штанов. Я запунцовела и резко отвернулась в сторону. Под весёлое хмыканье парня. Ну, погоди! Ты меня ещё не знаешь! Но ты меня узнаешь!

Сперва было слышно сопение парня, стаскивающего с себя непривычную одежду. Потом послышались шаги босыми ногами по полу, а потом и по лестнице вверх: шлёп-шлёп-шлёп. Потом осторожные, робкие шаги по лестнице вниз, в бочку: шлёп… шлёп… шлёп…

Я вспомнила, что Андреас не любит воду.

— Ты в порядке?

— Ну, крокодилов здесь не вижу! — преувеличенно бодро заявил парень, — Хотя однажды мне с ними встретиться довелось… До сих пор на руке шрам… Хорошо, что спасли добрые люди… Бр-р-р!

— Так ты поэтому воды боишься?! — догадалась я, — Господи! Как же ты тогда, бедняга, переживал, когда тебя пираты к бочке привязали и в море бросили!

— Да… уж… — почему-то поперхнулся Андреас, — Сильно переживал…

— Я там тебе мыло оставила, — попыталась я перевести тему, — Лучшее, кастильское! И мочалка рядом.

— Мыло? — удивился парень, — Это вот этот белый брусочек? А для чего он?

Я чуть не упала!

— Чтобы мыться, балда! Чтобы отмыть с себя всю грязь! Вы что там, в вашем древнем Египте, вообще не мылись?!

— Почему не мылись? — возмутился в ответ парень, — Ещё как мылись! И с содой, и с особыми глинами из Нила! Регулярно! Разве что, бедуины в пустыне или караванщики, во время длинного перехода… Но там вода на вес золота! Её напиться-то не всегда хватает, а уж помыться — это роскошь! А в обычной жизни мылись все и регулярно!

— Ну, ладно, ладно, — проворчала я успокаиваясь, — Верю, что ты не грязнуля. А у нас уже лет шестьсот, как гильдия мыловаров создана! И всякие сорта мыла варят. И твёрдые и жидкие. И дорогие и дешёвые, для прачек. Лучшее, как я уже сказала, вот это, кастильское. Хоть и дорогое, но для хорошего дела не жалко.

— И как этим пользоваться? — прозвучало задумчиво из бочки.

Сперва я подумала, что парень издевается. Но оглянулась и увидела что Андреас недоумённо рассматривает кусок мыла в руке. И у него такое растерянное лицо… С минуту я ещё колебалась. А, ладно! Ради христианского дела, в конце концов!

— Смотри сюда, горе моё! — шагнула я к бочке, — Берём мочалку, мочим её в воде, берём мыло, натираем мочалку… Видишь, мочалка пеной покрылась?

— Пахнет вроде бы приятно… — всё ещё с сомнением пробормотал Андреас, — А это точно, не очередная ордалия?

— Повернись спиной! — приказала я, — Сейчас всё поймёшь!

— О-о-у! — восхищённо взвыл парень через минуту, — Ради такого можно и ордалию вытерпеть! Ещё! Ещё!

— Ты на лестницу шагни, на первую ступеньку, — посоветовала я, — А то только плечи мылятся. А надо, чтобы вся спина. И не только спина…

— О-о-у! — повторил Андреас, закатывая глаза, — О-о-у!..

— Ну и что тут у вас? — послышался сбоку голос матушки Терезии. Как она вошла так неслышно? Или я так увлеклась?

— Как вы и приказывали: моем этого замарашку! — бодро отрапортовала я, не прекращая елозить мочалкой по спине парня, — Его даже мыло не берёт! Слой грязи на полпальца!

— Это не грязь! Это загар! — возмутился Андреас, — А пузико ты мне потрёшь?

— Пузико сам себе потрёшь! — бросила я ему мочалку, — И остальные места тоже. И вообще, моя работа выполнена. Как помоешься, вот полотенце. А я пошла. Правда ведь, матушка Терезия?

— Правда, дитя моё, — задумчиво сказала матушка, — Пошли. Я тебе работу на завтра скажу.

* * *

— Неужели я поторопилась войти? — размышляла матушка Терезия, шагая по переходам с семенящей позади Катериной, — Мы же вместе с доктором фон Штюке время рассчитывали. Он уверял, что проведя несколько дней вместе, парень с девушкой должны были настолько сблизиться, чтобы у них возникли… э-э-э… особые отношения. Не настолько, чтобы броситься в койку, но всё же. И теперь их обоих поставили в положение, когда они практически вынуждены были раздеться друг перед другом. Пусть по очереди. Пусть не глядя на обнажённого другого. Это ещё интереснее! Больше простору фантазии!

Матушка Терезия твёрдо надеялась, что застанет совсем другую картину. Ну, как минимум, когда Андреас пытается пообжиматься с девушкой, а та для видимости отнекивается, но природа берёт своё, и она «отталкивает» парня так неуклюже, что по сути, не отталкивает, а сама льнёт к нему. А тут на тебе! И даже не покраснели, значит и попыток не было. Как же так?

Ну ничего. Как ни вертись, девочка, а я тебе такую работу найду, что поневоле будешь крутиться возле этого Андреаса! Раз уж даже доктор заметил, что тебя к нему тянет. А потому что ты мне нужна не такая, вся из себя чистенькая и невинная, а с грешком за спиной, чтобы я могла при случае этим воспользоваться. Все мы грешны. Каждая из монахинь где-то согрешила. И про всех я их грехи знаю. Кроме тебя. Слишком молода ещё, чтобы нагрешить по крупному. Ничего, поможем. А потом поможем покаяться. Это же самое главное в управлении: уметь использовать чужие слабости и недостатки. Грехи. Как же без греха? Не может человек без греха! Разве что святой, но мы здесь не святые!


[1] Числа, даты, дни недели, праздники и прочее здесь даны по Юлианскому календарю. Григорианский календарь будет введён только в 1582 году, более чем через 170 лет после описываемых событий.

Загрузка...