О чём молчат рубины

Глава 12. Суд

— Что ты сделал с фактом?

— Поймал его и хорошенько констатировал.

Макс Фрай.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 30.07.1410 года. Вечер.

— Пошли! — хлопнул меня по плечу, неизвестно откуда взявшийся крестоносец Гюнтер, — Суд через четверть часа.

Я чуть не поперхнулся. Мы как раз горячо спорили с Катериной по поводу текстов Ветхого завета. Ей вздумалось уточнить, не слышал ли я в своё древнее время про некоего Моисея.

— Кто такой? — задумался я, — Имя незнакомое…

Катерина мне рассказала. Но, сколько я ни просил уточнить, какого именно фараона она имеет в виду, девушка только растерянно пожимала плечами. Она думала, что фараон — это имя такое! В её Святых книгах так и писали — Фараон, с большой буквы, словно имя.

Пришлось признаться, что про Моисея я ничего не слышал. Катерина надула губки и заявила, что я вообще профан, раз про такие великие дела не слышал. Ну как же! Тут тебе и убийство всех новорожденных младенцев мужского пола, родившихся у иудеев, и десять казней египетских, и исход евреев, и расступившееся море, которое поглотило армию фараона, посланную вдогонку беглецам… Как про такое можно не знать?!

Я только руками разводил. Не было такого в моё время! Не было! Может, позже? Когда я уже, того… из своего бывшего времени ушёл?..

Только после такого предположения Катерина перестала гневно сверлить меня взглядом и сменила гнев на милость. Я воспользовался и попросил рассказать побольше про этого Моисея. А потом у нас и вспыхнул спор. Мы заспорили, можно ли считать Моисея положительным героем. Очень уж некоторые пункты были щекотливого свойства.

Ну, например, он убил египетского воина, который жестоко наказывал еврея. Убийство — страшный грех. А он сделал это не на войне, не защищаясь от бандитов. Просто рассердился на египтянина и убил. Даже не спросив, чем провинился еврей. Хорошо ли это?

Дело получило огласку и Моисей сбежал от гнева фараона в землю Мадиамскую. Там его приютили, он жил у священника Иофора, пас его скот и даже женился на дочери священника, Сепфоре. А после Исхода из Египта, Моисей собрал многотысячную армию и истребил народ мадианитян. То есть, под корень вырезал народ своей жены! Я тогда ещё пошутил, мол, может он таким кардинальным способом хотел избавиться от тёщи, которая ловко пряталась среди шатров кочевого народа, но Катерина шутки не приняла, а нахмурилась, покусывая губы. Похоже, до меня она об этом попросту не задумывалась.

Или взять ещё эпизод. Перед Исходом из Египта, Господь дал совет Моисею, а тот передал этот совет своим соплеменникам. Дескать, пусть каждая еврейка возьмёт взаймы у египтянок вещей золотых и серебряных, и одежд красивых. Точно зная, что взятого отдавать никто не собирается. И все евреи так и поступили. Набрали «в долг» золотой и серебряной посуды, шёлковых одежд, и вообще, денег и украшений, и… ушли из Египта. Насовсем. Теперь мне стало понятно, почему фараон разозлился и послал за ними войско! Я бы тоже послал, будь на месте фараона. Ещё бы! Мой народ ограбили!

Вот я и спрашиваю: положительный ли это персонаж в Библии?

— Положительный! — раскрасневшись, чуть не кричала Катерина, — Он не может быть не положительным! Ему Господь дал Скрижали Завета! С ним одним из всего народа Израилева беседы вёл! Сам Иисус Христос из рода Моисеева! Не может один из предков самого Господа нашего быть не положительным! А египтяне сами виноваты! Они угнетали народ Израиля! Заставляли трудиться больше положенного, а денег платили, словно рабам! Поэтому, евреи не ограбили египтян, а просто взяли своё, то что египтяне раньше недодали!

— А почему тогда… — коварно начал я.

В этот момент меня и ударила по плечу мощная лапа Гюнтера:

— Пошли! Через четверть часа суд!

У меня булькнуло в горле. Уже? Я же ещё не готов!!!

Но меня никто и не спрашивал, готов ли я. Гюнтер навис надо мной несокрушимой скалой, так, что поневоле пришлось повиноваться.

— Ты тоже иди с нами, — бросил великан Катерине, — Мало ли? Вдруг понадобятся твои свидетельские показания?

Меня разом бросило в жар. Если Катерина на суде заявит, что я только что сомневался в праведности Моисея… Вот я дурак!!! Меня же прямо там на кусочки порвут!

И всё же выхода не было. Я поплёлся за Гюнтером, поминутно оглядываясь и гадая, как намекнуть Катерине, что наши споры — это не сомнения в Библии, боже упаси! Вот, кстати, всего несколько дней как от беспамятства очнулся, а уже божиться начал! Так вот, это не сомнения в Библии, а так… попытка узнать побольше о ветхозаветных пророках! Господи, Катерина, скажи, что я просто любопытный! И не сомневался в святости Священных Книг! Ну, что тебе стóит? Ну, пожалуйста!

Однако, даже словом перемолвиться, у нас не получилось. Всю дорогу Гюнтер втолковывал мне, как правильно вести себя на суде. Как произносить присягу, как креститься каждый раз, когда упоминается имя Божье, как обращаться к судье, если тот задаст вопрос… Я слушал, кивал, и снова оглядывался на девушку молящим взглядом. И одновременно лихорадочно пытался вспомнить свою блестящую речь, которую так здорово придумал накануне. Тут мы и пришли.

Впервые я попал в Верхний замок. Вот только не до красот и величия Верхнего замка мне сейчас было. Я шёл, словно приговорённый идёт на казнь. Словно меня вот-вот бросят крокодилам на растерзание. Э-э-э… да, что там, крокодилы! Люди гораздо страшнее. Таких мучений и пыток, крокодилам вовек не выдумать! С крокодилами всё просто: если голодные, они тебя сожрут, если сытые — утащат под корягу и будут ждать, пока ты не стухнешь. Очень они тухлое мясо уважают. А люди… Люди хуже зверей!

Ах, да! Мы уже стоим в обширном зале и меня очень настойчиво великан Гюнтер подталкивает к отдельно стоящему стулу. Уф-ф-ф! Сейчас начнётся!

Это хорошо, что по пути мне разъяснили что здесь к чему. Иначе я бы запутался и сделал глупость. А теперь всё понятно. Вот мой стул. Я обвиняемый. Напротив меня тоже стул. Правда, со столом. Там мой обвинитель. Чуть сбоку от меня и немного позади, но в принципе, почти рядом, мой защитник. По-местному — адвокат. У него тоже есть стол и стул. Слева от меня и справа от обвинителя — ещё стол со стулом. Там будет сидеть судья. Я уже догадываюсь кто это. Генрих фон Плауэн. Наиболее вероятный очередной Великий магистр Ордена. Рядом с ним место для писаря-секретаря. В противоположном от меня ряду, рядом с судьёй, но и рядом с обвинителем — ряды скамеек, на которых сидят присяжные. В смысле, присяжными они станут после присяги. Они будут высказывать судье своё мнение кто прав, обвинитель или защитник. А судья должен к этому мнению прислушаться. Ну, так предполагается. С другой стороны, справа от меня и слева от обвинителя — многочисленные зрители. Среди них я вижу и гиганта Гюнтера и его сестру Катерину и доктора фон Штюке и ещё много знакомых и незнакомых лиц. Потихоньку все занимают свои места…

Напротив меня сидит чернявый монах в серо-коричневой рясе, подвязанной белой верёвкой, с навязанными на ней тремя хитрыми узлами. Теперь-то я понимаю, что это францисканец. Ещё пару дней назад и не задумался бы, что три узла на белой верёвке могут что-то означать. Спасибо, просветили. Три узла — символ трёх монашеских обетов: послушания, безбрачия и нестяжательства. То есть, это нищенствующий орден. И носят такое зримое напоминание об обетах только францисканцы. Катерина назвала их «босоногими», потому что по их уставу, францисканцы носят но ногах только сандалии и только на босую ногу. И зимой и летом. Создан орден всего около двухсот лет назад, однако уже обрёл силу и авторитет. Почти у всех европейских монархов духовники — францисканцы. И во многих университетах преподают. Именно, благодаря авторитету. Кстати, когда Катерина про этот орден рассказывала, она вскользь упомянула, что францисканцы с бенедиктинцами не в ладах. Это скверно. Потому что моя наставница Катерина как раз бенедиктинка. Ну и меня, раз уж я под её присмотром, явно будут воспринимать враждебно. С другой стороны, я же язычник? Нет и то скверно и это никуда не годится! Да, уж…

— Головой вертеть не надо… — прошелестел голос, как мне показалось, прямо у меня в голове. Кто бы это? И я усиленно закрутил головой.

— Головой вертеть не следует! — уже с укоризной повторил голос, — Не надо портить первое впечатление о себе. Я и так всё расскажу и подскажу. Я ваш адвокат…

Ах, вон что! Я покосился на адвоката. Полненький, рыженький, с глубоко посаженными, бегающими, голубенькими глазками, в чёрной рясе, подпоясанной кожаным поясом, на босых ногах сандалии… Августинец? Похоже. Только не августинец-каноник, а августинец-реколлект, то бишь, из братьев отшельников. Бродячий проповедник, что ли? У августинцев самый строгий устав, даже строже чем у нищенствующих бенедиктинцев и францисканцев. Поэтому не жалуют ни тех, ни других. Вот же я попал между религиозных противников!

— Я прошу только об одном, — адвокат даже не взглянул на меня, продолжая копаться в своих записях и делая закладки в пухлом томе, лежащем открытым на столе, при этом губы у него почти не шевелились. Со стороны могло показаться, что он не обращает на меня никакого внимания, — Об одном прошу: каждый раз, как ты услышишь своё имя, тебе нужно встать и не садиться до особого разрешения. А каждый раз, когда ты услышишь имя Божье, ты должен встать и перекреститься! После этого можешь сесть самостоятельно. Ты понял меня?

— Да, — я постарался ответить, тоже не шевеля губами, и не кивая головой.

— Хорошо, — удовлетворённо заметил адвокат, не переставая копаться в бумагах.

А я вдруг понял, что ничего он там не ищет и не делает пометок. Просто создаёт видимость своей нервозности. На фоне его нервозности моё спокойствие просто в глаза бросается! Ай да адвокат, ай да хитрец! И, подыгрывая ему, я позволил себе слегка приподнять подбородок. Мол, я не только спокоен, я уверен в себе. Упрямо выставленный вперёд подбородок — первый признак уверенности!

Тем временем, все места оказались занятыми. Кроме судебного места. Народу собралось, на вскидку, человек под двести! И все сидели, почти не шевелясь, храня глубокое молчание. Обвинитель пригнулся почти к самому столу и буравил меня злыми глазками из под нависших бровей. Пугает, что ли? Пытается из равновесия вывести? У него это удаётся! Несмотря на внешнее спокойствие, меня захлестнула волна паники. И я лихорадочно начал повторять про себя сочинённую речь. Которая должна потрясти всех вокруг и расположить сердца в мою пользу.

Тем временем, у моего адвоката упал со стола листок. Он потянулся за ним, и ненароком свалил ещё один листок. Прямо под стол. Пришлось ему поднимать их, стоя чуть не на четвереньках. Обвинитель ухмыльнулся уголком рта. В зале раздались отдельные смешки…

— Встать, суд идёт! — неожиданно для меня, властно рявкнул секретарь. И вся масса народа дружно поднялась со скамей. И я, конечно. Даже без дополнительного указания адвоката. Несколько секунд ничего не происходило. Тишина. Я хотел оглянуться на адвоката с немым вопросом, но вовремя спохватился. Сказал он, чтоб я головой не вертел, значит не время ей вертеть! Ещё томительные секунды ожидания. А потом я различил твёрдые, уверенные шаги. Такими шагами выходит надсмотрщик к рабам. Шаг ставит твёрдо, грубо, скрипуче, даже, уже поставив ногу, ещё чуть-чуть, самую малость, доворачивает её, уже по полу, чтобы сандалий ещё больше скрипнул под его тяжёлой поступью. Чтобы рабы, заслышав, вздрагивали.

Здесь, понятно, скрипели не сандалии, а эти… как их… сапоги! Но походка была один в один. Устрашающая походка. Неотвратимая походка, которая как бы гарантировала неотвратимость наказания. Текли секунды, и шаги всё явственнее слышались из-за открытой двери, а хозяин скрипучих сапог всё не появлялся.

Понятно, психологический приём. Он специально чуточку укорачивает шаг. Чтобы побольше нагнать страху и отчаяния. И надо сказать, ему это удаётся. Лично я уже близок к панике.

— Апчхи! — довольно явственно чихнул адвокат за спиной, — Да славится имя Господне! Апчхи!

И под взглядом сотен глаз, невозмутимо достал из под рясы носовой платок, прочистил нос, потом собрался было тем же платком вытереть лысину, даже занёс руку с ним над головой, но присмотрелся к платку и передумал. И снова убрал платок под рясу. И всё это с самым серьёзным видом. Как я заметил, многие с трудом сдерживали себя от усмешки. Лично мне было не до смеха, но главное было сделано: панический ужас отступил и я уже глядел на дверь довольно уверенно. Ай да адвокат!

Вот тут и шагнул из двери, разодетый в шелка и бархат, долгожданный Генрих фон Плауэн. Невысокий, кряжистый, с умным, но надменным лицом, украшенным длинными усами и небольшой бородкой, он властно и уверенно шёл, по-кавалерийски слегка расставляя ноги, выпятив подбородок, строго оглядывая собравшихся. Если и раньше все молчали, то теперь тишина повисла вообще гробовая. Только протяжный скрип сапог.

Наконец, судья добрался до своего места. Ещё раз обвёл зал внимательным взглядом. А потом сдвинул брови и уставился мне в глаза. Если бы не уловка адвоката минуту назад! Я бы дрогнул. Я бы не выдержал и опустил взгляд. А это проигрыш. Да, друзья, в природе устроено именно так: кто кого переглядит, тот и победил. Кто моргнул или отвёл взгляд, тот признал себя побеждённым. И у людей так же! Так меня учили. Такая она хитрая штука, психология.

Не в этот раз! Я смело и открыто смотрел прямо в глаза судье. И наши взгляды скрестились, словно два меча. Мне даже показалось, что искры брызнули! Я не отвёл взгляда. И не надеялся, что это сделает Генрих фон Плауэн. Слишком уж велик у него опыт в подобных делах. И в самом деле, взгляда судья не отвёл. Вот только… у него в глазах мелькнула растерянность. Не этого он ждал! Явно не этого. Пауза тянулась и тянулась…

— Прошу садиться! — разрешил, наконец, фон Плауэн и мрачно уселся в своё кресло, бросив на меня последний, убийственный взгляд.

— Слушается дело… — подскочил со своего места секретарь.

Генрих фон Плауэн резко вскинул руку и секретарь чуть не поперхнулся словами.

— Слушается дело, — тяжело и значительно проговорил сам господин судья, — Слушается дело о признании еретиком некоего Андреаса из Афин (я вскочил как ужаленный), а значит, здесь будет не столько суд, сколько дознание. Инквизиция[1]. Обвинителем выступает капеллан ордена отец Мáртин. Защитником…

Секретарь споро пододвинул судье какую-то бумажку. Генрих фон Плауэн бросил на неё беглый взгляд, потом нахмурился и прочитал написанное гораздо тщательнее. Потом поднял голову и вгляделся в моего адвоката. Адвокат шмыгнул носом, полез за отворот рясы и достал оттуда круглые очки в металлической оправе. И водрузив их себе на нос, уткнулся в бумаги.

— Защитником согласился выступить отец Дионисий, — странным голосом закончил судья, — Профессор и преподаватель Карлова университета в Праге… Хм!.. Удивительный выбор, профессор, должен вам заметить.

Ну, да ладно! Секретарь! Привести участников процесса к присяге!

Тут Генрих фон Плауэн сделал вид, что только сейчас заметил мою стоящую столбом фигуру.

— Обвиняемый может пока сесть, — зловеще проскрежетал он, выделяя голосом слово «пока», — Слово для раскаяния ему будет предоставлено позже.

— Всё прекрасно, — прокомментировал тихо адвокат, — Только в следующий раз не вскакивайте, как ошпаренный, а поднимайтесь, сохраняя достоинство. А так всё отлично! У нас неплохие шансы!

Потом была долгая, на мой взгляд, церемония приведения к присяге всех участников процесса, от секретаря, до адвоката. К моему удивлению, я заметил, с каким напряжённым вниманием следят зрители за этой процедурой. Казалось бы, что тут интересного? Очередной человек, вызванный секретарём, подходит к столу, кладёт руку на Библию, и произносит стандартный текст. На что тут смотреть? Но нет! Смотрели. Во все глаза смотрели, затаив дыхание. Ну, не знаю! Меня для присяги не вызывали.

Наконец, все предварительные мероприятия были закончены. Присяжные стали присяжными, произнесли присягу остальные и заняли свои места. Только теперь я заметил, что возле секретаря появились два неприметных монаха. Казалось, они ничего не делали, вопросов не задавали, в обсуждение не лезли, вот только оба бдительно косились в записи, которые делал секретарь. Иногда, прямо через его плечо. Это что, такой контроль за контролёром[2]? Ну-ну…

— Слово предоставляется обвинителю! — громко объявил судья.

Обвинитель, отец Мартин, хищно взглянул в нашу сторону и встал.

— Господин судья! Господа присяжные! Господа! — громко и гневно начал он, — Дело представляется совершенно очевидным! То, что обвиняемого не привели к присяге уже ясно показывает, что он еретик! Не смеет этот нехристь касаться своими руками святой кни…

— Протестую! — вскочил со своего места адвокат, — Обвиняемый был соборован, а следовательно, приобщён к одному из семи таинств, самим Иисусом установленным! Замечу, что при проведении соборования над умирающим, таинство елеосвящения дарует болящему прощение грехов, сообщая особую благодать! Даже, если умирающий не успел или не смог исповедаться! Если бы обвиняемый был в сознании, его вполне могли допустить и до причастия!

— Как это возможно?! — вскричал отец Мартин, наклоняясь над столом, словно пытаясь дотянуться до меня через преграду.

— Вам виднее! — смело парировал адвокат, — Это вы его соборовали, отец Мартин!

— Я?!!

— Вы!!!

— Тихо! — рявкнул судья, резко стукнув по столу деревянным молоточком, — Я вижу, что дело выходит запутанным… А значит, будем разбирать всё по порядку. Как он появился в Мариенбурге?

— Его привёз с собой смиренный брат Гюнтер фон Рамсдорф! — тут же сообщил адвокат, — Которому, между прочим, обвиняемый жизнь спас!

— Надо ещё посмотреть, спас ли он ему душу? — негромко проворчал судья, — Ну, что ж. Для дачи показаний вызывается свидетель Гюнтер фон Рамсдорф! Подойдите сюда, свидетель! Положите правую ладонь на Библию…

— У меня нет правой ладони, — мрачно сообщил гигант Гюнтер.

— Суд совещается! — объявил судья и яростно зашептался с секретарём и окружающими его монахами.

Мне было чуть не до слёз жаль брата Гюнтера. Он же за правое дело руку потерял! За дело защиты интересов Ордена. А теперь стоит, словно ему по щекам прилюдно нахлестали. А судья всё шепчется с секретарём и шепчется. Чего там шептаться? Всё уже давно в умных книгах написано. Если нет правой ладони, позволяется принести присягу, положив на Библию левую ладонь. При необходимости, можно взять дополнительное ручательство от уважаемого человека, также приведя его к присяге. Читайте свод правил, господа! Как я когда-то, лет пять назад. Если у вас есть для этого время…

Вообще говоря, я не отрываясь смотрела за процессом. Необычайно увлекательно! Слышала о процессах я много, а вот лично увидеть довелось впервые. И всё такое интересное. Наверное поэтому я не обратила внимания, что матушка Терезия сидит чуть позади меня рядом с доктором фон Штюке. Не обратила внимания, а зря! Такие вещи умной девушке нужно замечать.

Тем временем судья выслушал советы секретаря, поморщился и объявил, что позволяет брату Гюнтеру принести присягу, держа на Библии левую ладонь. Ну, я же сразу говорила, что так можно!

Брат Гюнтер произнёс клятву, а потом в кратких выражениях рассказал всё то, что он уже рассказывал. Как он, вместе с другими, врубился во вражеские ряды. Как преломил копьё, сражаясь с литовским рыцарем. Как оглянулся назад, чтобы взять другое копьё, но не увидел своих оруженосцев, по всей видимости, отставших в пылу боя. Как взял в руки секиру и ринулся в гущу врагов. Как ехал в сторону польского войска для продолжения битвы, после того, как литвины были отброшены, рассеяны и в панике бежали прочь. Как был ранен арбалетным болтом. Как выехал на него чужой рыцарь и брат Гюнтер еле успел вознести молитву, вручая свою душу господу Богу и пресвятой деве Марии. И как тут же, из ниоткуда, появился юноша, который свалил чужого рыцаря с коня и тем спас его, брата Гюнтера, от неминуемой смерти. Спас, ценой собственной жизни. Ну, почти…

Я видела, что рассказ имел успех у слушателей. Многие шмыгали носами. Даже закалённые рыцари. Не понравился рассказ только судье.

— Кто-нибудь может подтвердить ваш рассказ? — холодным, мерзким голосом уточнил он, — Конкретно, про появление этого… Андреаса?

Брат Гюнтер и до этого стоял прямо, развернув плечи, вздёрнув голову и выпятив подбородок, а после вопроса судьи вообще вытянулся и закостенел. Я видела, с каким трудом ему удалось обуздать свои эмоции. Но внешне он остался невозмутим. И заявил, что слова рыцаря-крестоносца не нуждаются в чьём либо подтверждении. А если кто-то позволит себе усомниться хоть в одном слове, то брат Гюнтер вызывает его на суд Божий! Немедленно! На утоптанной земле, хоть пеший, хоть конный, любым оружием. И пусть Господь всемогущий рассудит, покривил ли брат Гюнтер против истины.

Сильно сказал. И такой волной неудержимой мощи повеяло от брата Гюнтера, что даже я невольно поёжилась. И видела, как зябко передёрнули плечами окружающие.

— А вызвать на поединок я могу любого, — сурово добавил брат Гюнтер, — Исключая лиц королевской крови. И никто не смеет отказать в вызове, не запятнав свою честь. Ибо знатность и доблесть рода позволяет…

Генрих фон Плауэн глубоко задумался.

— Всё пошло не так! — раздражённо раздумывал фон Плауэн, — Кто бы знал, что простое с виду дело так обернётся?! Адвокат этот явился из самого Карлова университета. Наслышан о нём Генрих фон Плауэн, наслышан. Весьма опытен, ловок, начитан, эрудирован, весьма. Опасный соперник. А ещё этот Гюнтер… который сам не подозревает, что уменьшил собственный пансион почти на четверть… Ну что ему стоило сказать, что появился неизвестно откуда незнакомый человек? И можно уже спорить, откуда появился, да кто его послал. Так нет же! И появился в сиянии, и сразу после горячей молитвы, за секунду до смерти… Тьфу! А ещё это соборование, которое, как известно, даже без исповеди, все грехи с человека снимает. Кто посмел соборовать еретика?! Брат Мартин?..

— Брат Мартин! — елейным голосом обратился судья к обвинителю, — Объясните суду, почему был соборован Андреас из Афин, хотя он не христианин?..

Обвинитель мгновенно вспотел и лицо его побледнело.

— Был призван на таинство елеосвящения доктором фон Штюке… — запинаясь, начал он, — И сперва соборовал раненых. Они у доктора в одной комнате были. И всё прошло как предписано. А в другой комнате лежали умершие и умирающие. Вот… И среди них лежал обвиняемый… без сознания. Но, живой. Вот… А перед Грюнвальдом к нам в замок иностранных рыцарей великое множество понаехало, да и после сражения тоже. Всех и не упомнишь. Вот… Спросить нельзя — не ответит, ибо без сознания, но и без соборования дать умереть христианской душе тоже нельзя! Не по божески это! Я проверил, что у него есть нательный крестик и того… совершил таинство…

— У него на шее оказался крестик? — неприятно удивился Генрих фон Плауэн, — Очень интересно! Кто же повесил ему на шею символ наших святынь?.. Что скажет Иоганн фон Штюке? Секретарь! Привести доктора фон Штюке к присяге!

Только сейчас до меня дошло, какую глупость я натворила, повесив на шею незнакомца крестик. Какая череда странных и, не побоюсь этого слова, страшных событий воспоследствовала. А разве соборование еретика это не страшное событие? О, Господи!

— Господом всемогущим клянусь, — твёрдо заявил между тем присягнувший фон Штюке, — Что не вешал я этому человеку крестика на шею, не давал никому указаний подобного рода, и не знаю, откуда вообще этот крестик взялся.

— И даже подозрений нет? — скрежетнул зубами судья.

— Подозрения есть, — признал доктор, — Но это же только подозрения…

— Ваш долг сказать эти подозрения суду! — чуть не завопил фон Плауэн, — А суд разберётся, имеют ли эти подозрения под собой основания…

Я встала. Чего уж тянуть? Сама натворила, самой и отвечать. Да и доктора жалко, вон он как смутился, бедный.

— Не надо подозрений, — тихо сказала я, — Это я повесила крестик на шею Андреасу…

— Ага! — словно припечатал фон Плауэн, — Суд собирался допросить вас в конце заседания, но вижу, что ваш вклад в это дело гораздо больше, чем казался вначале… Секретарь! Привести к присяге Катерину де Минó!

Я вздрогнула. Я уже привыкла, что меня все называют сестрой Катериной. Что все забыли некую Катерину из Мино. Оказывается, нет. И в самом деле, какая я «сестра»? Ещё не сестра, ещё послушница. Значит, всё верно.

Стараясь держать спину ровно, упрямо вздёрнув подбородок, я прошла к судебному столику. Вы вспомнили, что я из знатного рода? Вам же хуже! Скромная послушница Катерина вам подошла бы больше, чем гордая дочь графа, принцесса де Мино! Только бы не дрогнула рука на Библии во время присяги! Это сразу будет расценено, как признание во всех грехах одновременно. Ни одному моему слову после этого не поверят. Ни одному!

А я не дрогну! И присягу я буду говорить не вам, а Богу! А от Бога у меня нет секретов! Я готова присягать!

Когда сестру Катерину назвали какой-то Катериной де Мино, я себе не поверил! Девушку словно подменили. У неё вздёрнулся подбородок, засверкали глаза и голос сделался звонким. Звонким и властным. И шла она, словно жрецы позади фараона, на ежегодный праздник Нила — торжественно и с достоинством. И на секретаря, который приводил её к присяге, взглянула сверху вниз. Не понимаю, как ей это удалось, потому что секретарь был выше её по росту. И всё же она как-то умудрилась! Нет, я прямо залюбовался!

Потом судья задал ей вопрос про крестик на моей шее. И девушка кратко пояснила, что считала меня умирающим крестоносцем, у которого во время боя крестик случайно с шеи слетел. И она посчитала своим долгом возместить мне эту «потерю». Ибо делать добрые дела — долг любого христианина, а уж сестры милосердия — тем паче.

Почему-то этот ответ судье не понравился. И судья гневно спросил, почему она не дождалась священника? Почему поторопилась?

Катерина ещё выше вскинула голову и спросила, прищурившись:

— Следует ли делать добрые дела в субботу[3]? Неужели я должна была промедлить и дать умереть несчастному христианину без прощения грехов?

— Но он не христианин! — чуть не завопил обвинитель.

Катерина круто развернулась в его сторону и смерила презрительным взглядом.

— На лбу у него этого не написано, — отрезала она, — А на суде Божьем и без нас разберутся, христианская душа у него или нет. И куда эту душу отправить.

— Великолепно! — прошептал из-за спины мой адвокат, — Вот так, ненароком, но явственно намекнуть, что здесь в суде собрались книжники и фарисеи… это уметь надо! Теперь суд вместо существа дела будет всем вокруг доказывать, что он не фарисейский, а самый гуманный и непредвзятый суд в мире! Великолепно!

— Оставим это, — как-то чрезмерно ласково сказал Генрих фон Плауэн и посмотрел на меня добрыми-предобрыми глазами, — Суд видит, что произошла обычная путаница и не было ни у кого в мыслях обелять или укрывать еретика… Да, суд это явственно видит. Суду известно также, что свидетельница и подозреваемый провели несколько дней вместе… да-да, суду известно, что свидетельница делала это не по своей воле, а по благословению матери-настоятельницы. Вопрос не об этом. Дитя моё, подумай хорошенько и скажи суду истинную правду, не было ли за эти дни, чтобы подозреваемый хулил имя Божье, непочтительно отзывался о матери нашей, святой Церкви, или иным образом порочил Святое писание? Хотя бы раз? Хотя бы по недомыслию? И помни, дитя моё, ты поклялась на Библии говорить правду!

Меня как кипятком обдало. Непроизвольно я взглянула на «ангела». Он сидел прямой, напряжённый, а в глазах у него… в глазах у него плескалось такое…

А мне вспомнилось, как одна маленькая девочка сидела на качельках, болтая ножками, а нянюшка рассказывала ей, что есть на небе добрый боженька. И он с неба всё видит, любую шалость. А где он там сидит? — с любопытством спрашивала девочка. На облачке — с улыбкой отвечала добрая нянечка. Девочка долго всматривалась в голубое небо, а потом надула губки. Всё ты врёшь! — заявила она, — На небе ни облачка нету! Где же добрый боженька сидит? Нет там никакого боженьки!

Если бы рядом оказался суд инквизиции, бедную девочку вполне признали бы еретичкой и сожгли бы… А ведь она просто не понимала своим детским умом таинственного смысла христианского учения. Вот, как Андреас сейчас не понимает. Ум у него ещё не готов воспринять. Детский ещё ум. И что? На костёр его теперь? Или лучше растолковать всё подробно? Как девочке растолковали. И всем сердцем теперь девочка в Бога верит и к Богу стремится, вон, даже в монастырь пошла?..

Я отвела взгляд от «ангела» и твёрдо посмотрела прямо в глаза судьи.

— Нет, — ровно ответила я, — Ни разу не слышала от Андреаса из Афин ни хулы на Господа Бога нашего, ни непочтительных слов в адрес матери нашей, святой Церкви, ни порочных слов про Святое писание.

— И ты утверждаешь это доподлинно? Помня, что ты присягала на Библии?

— Графы де Мино не нуждаются в повторных вопросах! И не забывают про клятвы!

— Но суду точно известно, что во время ваших бесед с подозреваемым, порой вы разговаривали на повышенных тонах, горячились и даже ругались. Разве это неправда? И суду точно известно, что каждый раз на встречу вы брали с собой одну из книг Святого писания. Поэтому я ещё раз спрашиваю, понимаете ли вы цену своих слов? Помните ли вы, что даёте показания под присягой?

— Я всё помню, — твёрдо возразила я, — Да, я читала Андреасу из Афин выдержки из Святого писания. И он впитывал в себя мои слова, словно губка впитывает воду. И да, порой мы ссорились, но совсем по другому поводу. Андреас, бывало, сердился, когда я не могла толково ответить на некоторые вопросы, например, как из обычного железа получается сталь? Как из твёрдой стали делают такие удивительные предметы, как рыцарские доспехи? И тому подобное. Признаюсь, я и сама не знаю ответов на эти вопросы. Знаю, что стальные доспехи делают искусные кузнецы, а как делают — не знаю! Я же иногда злилась, когда не могла понять чего-то в рассказах Андреаса… простите, подозреваемого. Например, он рассказывал о гиппопотамах. Но, гиппопотам в переводе — это «речная лошадь». Андреас же утверждал, что эти животные совсем на лошадей не похожи! А на кого похожи, объяснить не мог. То они у него толстые, как свиньи или коровы, то немного похожи на носорогов, только без рога и любят воду, то самые страшные звери в мире, страшнее львов и крокодилов… Ничего не понятно! Вот я и злилась.

— А про Святое писание споров не было?.. — упавшим голосом, в четвёртый раз уточнил судья.

— Нет!

— Больше вопросов к свидетельнице нет…

Я шла к своему месту и постепенно приходила в себя. Вот мы, бабы, ду-у-уры!.. Свяжешься с язычником, и сама не заметишь, как язычницей станешь! Хуже того, клятвопреступницей! Вот, почему я не сказала, что были споры? Почему пожалела дурака? И сама не знаю. А ведь теперь этот грех на мне до самой моей смерти будет. Уже не покаешься на исповеди, мол, под присягой солгала, еретика выгораживая. Потому что в тот же час и меня, и Андреаса схватят под белы ручки и повторный суд начнут. Только что, сидеть на месте обвиняемых вместе будем. Единственный выход — сделать так, чтобы Андреас стал примерным христианином, а лучше — чтобы он в честь матери Церкви какой-нибудь подвиг совершил! Тогда да, тогда можно и покаяться, снять грех с души. А что? Первые апостолы тоже не были христианами, пока Иисуса не встретили, пока Он не призвал их для служения Ему. Я, конечно, не Иисус (прости, прости Господи мою гордыню за столь кощунственное сравнение!), но теперь мой долг — воспитать из этого язычника настоящего христианина! Мой крест, если говорить пафосно (прости, Господи, ещё раз!). Да! Теперь я обязана сделать из этого недотёпы католика! Помоги мне, Господи, в деле сём! Дай силы, очисти помыслы, укрепи сердце и устреми дела мои для достижения цели! Ибо, цель благая и на пользу матери нашей Церкви… Да славится имя твоё, Господи во веки веков!

— Всё не так! — мрачно думал Генрих фон Плауэн, исподлобья рассматривая зал, — Всё кувырком. Суд превратился в фарс. Нет, в комедию! Но, ничего! Есть ещё в запасе у инквизиционного суда способы! Есть! Спасибо, давно уже умные люди на подобный случай придумали. А этот балаган пора кончать. Пока, чего доброго, еретика и в самом деле ангелом не выставили. Не будет этого! Не будет!

— Выслушав свидетелей, — проскрипел он и сам поразился своему голосу, — суд переходит к прению сторон. Слово предоставляется обвинителю.

— Для обвинения дело совершенно ясное! — послушно подскочил со своего места обвинитель, капеллан Мартин, — Этот еретик…

— Протестую! — не менее резво подскочил адвокат, — Еретик, это тот, кто отвергает догматы матери нашей Церкви! Судом не доказано, что подозреваемый отвергал догматы! Мало того! В первом послании апостола Павла коринфянам, 11:19, прямо сказано: «… ибо надлежит быть и еретикам между вами…»!

— Этот подозреваемый, — нехотя исправился обвинитель, — Он тайным образом проник в главный замок Ордена…

— Протестую! — опять выкрикнул адвокат, — Не он проник, а его, своего защитника и спасителя, привёз в орден добрый сын и защитник Церкви, крестоносец брат Гюнтер!

— Он сумел, используя доброту брата Гюнтера, проникнуть в главный замок Ордена, где прикинулся христианином, так, что был никем не узнанный…

— Протестую! — Он никем не прикидывался! Он лежал без памяти уже несколько дней! То, что его признали христианином, я не могу расценивать иначе, чем провидение Божье!

— Какое ещё «Провидение Божье»?! — окрысился обвинитель, — откуда тебе это знать?

— А откуда тебе знать, что нет?! — тут же парировал адвокат.

— Тихо! — пристукнул молоточком фон Плауэн. Ну вот, балаган и есть балаган! — Тихо! Я дал слово обвинителю для обвинения, а не для того, чтобы вы между собой спорили. Обвинитель, продолжайте.

— Так вот, пробравшись в замок Ордена…

— Протестую!..

Я понял! Адвокат постоянно перебивал обвинителя, чтобы полностью смазать всё его выступление. Чтобы каждое его слово вызывало сомнения. Ну, как же! Если после каждого слова слышится «Протестую!». Да и сам обвинитель, вынужденный после каждого слова останавливаться и поправляться, заметно скис, стал повторять сам себя, теряя нить выступления и закончил весьма бледно. Неубедительно, честное слово. Значит, сейчас дадут слово адвокату, а потом мне? Правильно я понимаю? И я принялся ещё раз повторять про себя свою знаменательную речь.

— Слово предоставляется защитнику, — кисло сообщил судья.

На этот раз мой защитник встал спокойно, неторопливо, демонстрируя непоколебимую уверенность.

— Братья и сёстры во Христе! — проникновенно начал он, — Напомните мне, кого первым призвал Христос для служения апостольского, согласно Евангелия от Иоанна? Кто в связи с этим получил прозвище «Первозванный»? На апостол ли Андрей? Ныне мне приходится защищать тоже Андрея… Совпадение? Не думаю!

— Протестую! — подскочил уже обвинитель. Похоже, он решил перенять тактику адвоката и помешать ему сказать речь.

— Против Евангелия? — деланно ужаснулся адвокат.

— Против сравнения апостола с еретиком!!!

— А разве я сравнивал? — пожал плечами мой защитник, отец Дионисий, — Я просто указал, что у обоих были одинаковые имена. Разве не так? Разумеется так! Тогда против чего уважаемый обвинитель протестует?

Обвинитель мрачно запыхтел и плюхнулся на своё место. Адвокат подчёркнуто выдержал несколько секунд паузы.

— Итак, я продолжу. Наверняка все знают печальную историю этого юноши, по имени Андрей, которую он поведал брату Гюнтеру и сестре Катерине. Думаю, все отметили стремление молодого человека к чистой и непорочной жизни (ведь он отказался совершить грех с самой принцессой египетской!), а также его нестяжательство (ведь к концу жизни он остался буквально без гроша, но это обстоятельство он не считал трагедией!). Да, умер он не будучи христианином. Но как бы он им стал, если Спаситель ещё не родился?! А лично я уверен, что живи обвиняемый в другую эпоху, он непременно стал бы христианином! Ибо сердце у него чистое и душа тянется к истинной вере. Да что я говорю? Вы и сами слышали слова свидетельницы, сестры Катерины, что несчастный Андреас тянется к христианскому учению, как цветок подсолнуха тянется к солнцу! Но ему не повезло. Он умер и умер — увы! — некрещённым. А значит, после смерти попал в ад. Что из этого следует, братья и сёстры? Ничего! Ровным счётом ничего! Ибо, рядом с ним были великие пророки и праведники! Да что там! Рядом с ним были и Адам с Евой, и Ной с сыновьями, и праведник Лот, и сам царь Соломон и ещё тьмы и тьмы людей достойных, но родившихся до того, как Христос принёс людям спасение. И все мы знаем, что на второй день пребывания Христа во гробе, он спустился во ад, дабы вывести оттуда праведников. А ещё мы знаем, что праведники и пророки томились не в самом аду, а в этом… этом…

— В лимбе[4], — насмешливо подсказал обвинитель.

— Спасибо! — расцвёл улыбкой адвокат, — Вы совершенно точно указали место, где томился обвиняемый!

Надо было видеть, как вытянулось лицо обвинителя! Теперь получилось, что он сам подтвердил слова адвоката про моё пребывание в лимбе, среди праведников!

— Теперь давайте вспомним, братья и сёстры, — продолжал отец Дионисий, — что спускаясь во ад, Иисус разбил медные врата адовы, сокрушил их. А, как доказывает Иоанн Златоуст, когда Христос сокрушил врата адовы, то и стража адова сделалась немощна. Не стало там ни двери, ни засова. Когда Христос сокрушил, кто исправить может? А что это значит? Это значит, что для того, чтобы призвать любую другую душу из лимба, помимо уже выведенных, Христу спускаться во ад уже не нужно! Достаточно послать любого ангела и тот выведет указанную душу. Ибо нет там больше ни ворот ни запоров!

Понимаете ли вы меня, братья и сёстры?! Когда понадобилось Спасителю отправить на грешную землю добродетельную душу, Христос просто призвал душу Андрея из заточения, вложил её в тело и отправил на место жестокой сечи…

— Не доказано! — подпрыгнул брат Мартин.

— Но и не опровергнуто, — тонко улыбнулся отец Дионисий, — Достаточно того, что мы доказали саму возможность такого деяния. Доказали! Я подчёркиваю это слово!

— Зачем бы это Господу? — попробовал возразить обвинитель, — Зачем спасать еретика?

— Хотя бы потому, что Христос есть человеколюбец, — немедленно парировал адвокат, — Или вы и по этому пункту заявите протест?! А? Нет протеста? Тогда продолжу.

Что же произошло дальше? А дальше Андрей из Афин спасает жизнь крестоносного воина! Не литвина-язычника, не поляка, посягнувшего на Орден Божий, а крестоносца! И это факт, братья и сёстры, факт, против которого не может возразить обвинитель.

Почему Господь не дал победы всему воинству Христову, а спас одного брата Гюнтера? Ох, братья и сёстры! Кто мы такие, чтобы судить дела Господни? Даже предположить не берусь, за что наказал всемогущий Господь детей своих. Но уверен, абсолютно уверен, что была у Господа цель, и эта цель благая. Очистить нас от скверны, например. Да вот, хотя бы для того, чтобы провели мы сей процесс и внемлили провидению Божию, чтобы ещё крепче уверовали.

Но я отвлёкся. Что-то мы не понимаем и не можем понимать в делах Господних, а что-то для нас совершенно ясно. Мне, например, совершенно ясно, почему брат Гюнтер называл Андреаса из Афин ангелом. Почему он принял его за ангела. Потому что он ангел! Не в том смысле, про который вы подумали, братья и сёстры! Но вспомните, что слово «ангел» означает «вестник, посланник». И вам тоже станет всё понятно. Совпадение? Хм!..

А ещё мне ясно, что не мог Христос оставить Андреаса язычником. И что же? Как только он очнулся от беспамятства, рядом оказалась сестра Катерина! Девушка, без сомнения, наделённая не только христианским милосердием, но и весьма начитанная, сведущая в религии и сама решившая посвятить свою жизнь служению Богу. Опять совпадение? Не слишком ли много совпадений?!

Адвокат говорил уверенно, плавно, словно объясняя неразумным детям хитрую задачку, решение которой, уж он-то знает наверняка. Это завораживало. Нет, лично меня учили полемике и я отлично видел все дыры в доказательствах адвоката, но видеть слабые места и суметь этим воспользоваться — это разные вещи. Адвокат так поворачивал дело, что возразить ему обвинитель попросту не мог. Он уже попытался, и оказался повержен. Теперь не рисковал, чтобы совсем не стать посмешищем. А адвокат этим вовсю пользовался. Нет, право слово, я даже заслушался!

— Достаточно! — неожиданно прервал его речь судья, пристукнув молоточком, — Мы уже поняли, что вы сделали всё, чтобы устранить главное доказательство: чтобы обвиняемый ни в коем случае не признал себя виновным. Теперь вопрос, какой вердикт нам вынесут присяжные? Насколько доказательными показались им медоточивые речи адвоката?..

— Присяжные удаляются на совещание! — заявил один из них, по всей видимости, главный.

И все двенадцать человек присяжных, один за другим, вышли из зала! Как странно! То есть, свидетели, обвинитель, адвокат и судья рассматривали дело явно, а они выносят своё суждение тайно? Нет, в самом деле, странно!

Текли минуты, судья рассеянно постукивал пальцами по столу, остальные терпеливо и молча сидели, поглядывая на входную дверь, а за дверью совещались присяжные. Не понимаю! Чего там совещаться?! «Я считаю так!». «А я считаю эдак!». «Ага! Вот столько «за» и вот столько «против»! Итого: большинством голосов…». И всё! Нет же! Сидят, совещаются, а у меня тут мозг кипит! И, кстати! Когда же мне дадут слово, чтобы я сказал свою блистательную речь? Я её уже продумал до мельчайших подробностей!

Несмотря на напряжённое ожидание, дверь скрипнула совершенно неожиданно. И все двенадцать присяжных в полном молчании прошли на свои места. Ну, не знаю! Нельзя же так мучить человека! Это же пытка какая-то! Что они там решили? Идут, понимаешь, и молчат. Хоть бы подмигнул кто-нибудь. Или мне или обвинителю. Так нет же!

Генрих фон Плауэн тоже нервничал, только старался не подать виду. Я видел, как напряглись его желваки, пока присяжные рассаживались по местам. Тем не менее, вопрос его прозвучал почти весело:

— Выбрали ли присяжные председателя?

— Да, — поднялся седоусый крестоносец, — Присяжные выбрали председателем меня.

— О! — постарался сложить губы в улыбку судья, — Благородный брат Ричард! Приятно, приятно! Удалось ли присяжным вынести вердикт?

— Да, одиннадцатью голосами против одного вердикт в отношении подозреваемого утверждён.

— И каков же вердикт? — напрягся фон Плауэн.

Сэр Ричард не торопился. Внимательным взглядом он обвёл всех собравшихся, долгим взглядом наградил меня, скользнул по обвинителю и адвокату и наконец, громогласно провозгласил:

— Вердикт присяжных: язычник, но не еретик!

Среди зрителей раздались аплодисменты.

— Победа! — прошептал сзади адвокат.

Генрих фон Плауэн откинулся на спинку стула и сделал вид, что задумался. Я явственно видел, что это только вид, что на самом деле он всё уже давно решил. И сейчас объявит это решение. Ну? Ну же?!

— Суд постановляет! — поднялся со своего места фон Плауэн…

[1] …не столько суд… Любознательному читателю: слово «инквизиция» происходит от латинского слова, обозначающего «следствие, дознание». Дело в том, что средневековый гражданский уголовный суд не изучал материалы дела, не рассматривал такие глупости, как доказательства состава преступления или алиби. Обычно судья выслушивал свидетелей, поклявшихся на Библии говорить правду, и выносил приговор. Иное дело церковный суд! Здесь исследовались все материалы дела! Ну, чтобы искоренить ересь под самый корень. Чтобы ни один еретик не ускользнул. Огромное, чуть ли не главное значение придавалось «признанию» самого обвиняемого. При этом вполне целесообразно было прибегнуть к пыткам. От этого «исследования» и пошло название «инквизиция». После «исследования», выявленного еретика передавали с копией приговора в светский суд. Церковники лицемерно и фарисейски заявляли, что данный еретик (еретики) перестают быть под крылом матери-церкви и должны теперь быть судимы судом гражданским. Тем оставалось только привести приговор в исполнение. Ибо отказаться — это самому подпасть под подозрение в еретичестве. Но церковь оставалась формально чиста…

[2] …контроль за контролёром… Любознательному читателю: в отличие от светского суда, при проведении суда духовного, церковного, действительно было обязательное положение, чтобы не менее двух монахов следили за теми записями, которые делает секретарь. А также слушали вопросы и ответы. Чтобы потом могли присягнуть на Библии, что лично слышали то-то и то-то, и записи соответствуют истине.

[3] …следует ли делать добрые дела в субботу?.. Любознательному читателю: Катерина намекает на известный сюжет из Нового завета, когда Иисус, подзуживаемый книжниками и фарисеями, исцелил сухорукого в праздничный день субботний, когда правоверным иудеям НИЧЕГО нельзя делать. Были эпизоды в истории, когда на празднечно гуляющих израильтян напали враги. Хотя многие из иудеев имели на поясе оружие, никто из них не обнажил его, ибо это грех! Послушно подставляли шеи под нож и умирали, но не делали никакой работы в субботу. А Иисус этот закон нарушил! Объясняя тем, что добрые дела можно делать в любой день, включая день субботний.

[4] …в лимбе… Любознательному читателю: лимб, он же первый круг ада, по представлению средневековых теологов, место, где находятся души некрещённых младенцев, добродетельных людей, которые не стали христианами по независящим от них причинам, героев языческого мира и другие души, которые в силу обстоятельств не имеют права на рай или чистилище, но и не достойны адских мучений. В настоящее время теория лимба отвергнута.