О чём молчат рубины

Пролог

Надежда была бы величайшей из сил человеческой души, если бы не существовало отчаяния.

Виктор Гюго.

Египет, в дневном переходе от города Саис, пятый год правления фараона Псамметиха II (590 год до н. э. по современному летоисчислению).

Вечер не принёс желанной прохлады. Слишком близко была пустыня, слишком жарко дышала она целый день знойным маревом. И даже вечером стены святилища, казалось, дрожали и расплывались в струях сухого, раскалённого воздухе. Такой уж возникал оптический эффект. Из-за этого же эффекта казалось, что крытые носилки, которые несли за специальные ручки восемь рабов, попросту плывут в воздухе, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Носилки были не просты. И дерево был не просто дерево, а сандаловое, и украшения были из слоновой кости с золотыми вставками, и вход в носилки занавешен парчовой занавесью, вышитой затейливыми узорами из мелкого жемчуга. И носильщиков восемь человек, не считая ещё двоих с опахалами. И одеты рабы, пожалуй, получше, чем многие свободные одеваются. Ох, не простые были носилки!

Если бы был поблизости сторонний наблюдатель, не из рабов, конечно, то он бы про всё забыл, рассматривая это творение искусства. Но вокруг были только рабы. А рабы, как известно, в искусстве ничего не понимают.

Между тем, носилки качнулись последний раз и замерли прямо напротив входа. Чёрные рабы-носильщики бережно поставили свой груз на песок и склонились в почтительном поклоне. Белоснежная завеса дрогнула и поползла в сторону. На песок шагнула нога в изысканном сандалии, отделанном драгоценными камнями, а потом выглянул и сам хозяин носилок. Жрец. С первого взгляда было видно, что жрец. Высокий, худой, совершенно лысый. И невероятно старый. На шее род золотого ожерелья из отдельных пластинок, скреплённых золотыми колечками, и на каждой пластинке начертано имя одного из богов.

Жрец мимолётно огляделся вокруг, опираясь на затейливой формы посох, с крупным драгоценным камнем, вделанном в навершие, и тяжело зашагал ко входу в святилище. А рабы-носильщики торопливо пошли к группе таких же рабов, выискивая глазами, не удастся ли найти такое место, где есть хотя бы намёк на тень, и в то же время виден вход? Спрятаться за угол рабам даже в голову не пришло. Вдруг господин соизволит выйти? Надо тут же бегом броситься опять к носилкам…

Жреца звали Фарн. И был он не просто жрец, а верховный жрец. Вот только в святилище, где служил он сам и другие жрецы его культа, простым людям войти было невозможно. Если, конечно, не в сопровождении другого жреца. Потому что сам культ был под таким строгим запретом, что знал об этом, кроме жрецов, всего один-единственный человек. Фараон. И никто более. А им никто больше и не нужен!

Культ какого бога? А никакого! Ну, или всех богов вместе, если кому-то так больше нравится. Это, если официально. А на самом деле… А на самом деле никакие они и не жрецы вовсе. А маги! И служба их была — магия. Да, представьте себе, открылась в стародавние времена такая штука — магия. Случайно открылась. И стали особые жрецы эту самую магию изучать, как бы получше пристроить на пользу фараону. На пользу человечеству. И даже, что-то успели выяснить, какие-то тайны открыли. Ещё больше осталось непознанного. Но, до чего же заманчивого непознанного! Прямо руки чешутся, чтобы познать! Аж зубы скрипят от нетерпения…

Хорошее было время! Строго ограниченный круг жрецов и послушников. Строго засекреченная тайна службы. Зримый, наглядный результат, проявляемый как милость богов. И не менее зримые милости, щедро рассыпаемые жрецам фараоном. За верную, правильную службу. За успехи в изучении. Хорошее время! А теперь? Что будет теперь?.. Старый жрец тяжело вздохнул и шагнул через порог.

Фарн впервые видел этот зал в полутени. Всегда был ярко освещён, всегда! Магическими факелами, которые ярко горят и не обжигают руки. А теперь еле угадывался огромный и сложный рисунок на полу: пентаграмма, заключённая в круг, заполненный кабалистическими символами и геометрическими фигурами. Когда-то в юности Фарн с упоением изучал, что означает каждая чёрточка, каждый символ на этом рисунке, и перед ним открывались великие просторы тайного знания, сплава глубоких познаний, гениальных догадок и робких шагов в мир непознанного, того, что не в силах охватить человеческий мозг. Когда-то… да! А теперь? Кто теперь подхватит эстафету из ослабевших рук старого Фарна, а главное, что именно придётся ему подхватывать?..

Шаркающей, старческой походкой, устало опираясь на жреческий посох, Фарн подошёл к широкой лестнице и с трудом принялся подниматься по ступенькам, опираясь на перила. Эх, когда-то были времена, он мог одним духом взбежать наверх… Хотя, конечно, ни разу не позволил себе такого святотатства, всегда шёл медленно и величаво. Как подобает. А теперь через каждые шесть ступенек приходится останавливаться и отдыхать. А всего этих ступенек здесь тридцать шесть. И каждая знакома Фарну до мельчайшей щербинки.

Фарн в очередной раз остановился и поправил широкую золотую цепь на груди. Тяжела стала цепь, давит, зараза. Из-за неё и дышать теперь трудно. А носить надо. Нельзя не носить. Фарн несколько раз глубоко вздохнул и принялся подниматься выше. Уже немного осталось. Уже совсем чуть-чуть.

Ну, вот, наконец, и балкон. Достаточно высоко, чтобы видеть весь огромный зал. И достаточно низко, чтобы слышать всё, что там говорится. И чтобы там слышали тебя. Если, конечно, говорить в сторону зала. Стоит повернуться чуть вбок — и тебя будет слышать только твой собеседник. Удобно. Именно поэтому все встречи Совета высших жрецов назначались именно на балконе. Именно поэтому, сегодня Фарн должен встретиться с членами Совета именно там. И, само собой, как верховный жрец, председательствовать.

Ну, вот. Пришёл.

Члены Совета ждали его стоя, каждый в подобающем жреческом облачении, каждый с особым посохом. Фарн степенно подошёл к своему стулу, самому высокому среди окружающих, и медленно сел, положив левую руку на резной подлокотник.

Стулья тоже были произведениями искусства. За один такой стул вполне можно купить сорок, а то и пятьдесят рабов. Эх, да разве сейчас до красот? Разве сейчас может какой-то стул занять внимание Фарна? Когда такое творится?..

Фарн кивнул головой, позволяя сесть остальным. Члены Совета заняли свои места. Ещё трое юношей, из жрецов, но в члены Совета не входящих, остались стоять чуть в стороне, застыв, словно статуи, сложив руки на груди, но не переплетя их, как делают женщины, когда бранятся друг с другом, а сложив их так, что правая ладонь лежала на левом плече, левая — на правом, а локти оказались прижаты к бокам.

Фарн медленно оглядел присутствующих. Все члены Совета смотрели на Фарна, преданно и почтительно. Ещё более старый, чем Фарн, мудрый старик Решехерпес. Другой старик, но ещё моложавый, любитель экспериментов, Апишатурис. Полный сил и здоровья, деятельный Катавалик. Молодой, но не по годам разумный Деверолит. Недавно, не более полугода назад, введённый в члены Совета Окроник, со всем юношеским пылом начавший свою миссию. Пятеро. Шестой стул остался свободным. А ещё совсем недавно здесь сидел самый преданный, самый почтительный… самый… эх! Ведь именно Нишвахтуса прочили приемником Фарна! Того самого Нишвахтуса, гениальнейшего из всех, который, казалось, магию понимает не разумом, но чувствами. И, даже, поговаривали, что эти чувства взаимные. Целый фейерверк магических изобретений! И вот — предательство. Воистину говорят: враг тебя не предаст. Он и без того враг. Предать может только друг.

Фарн опустил взгляд.

— Все вы, — надтреснутым голосом начал он, — Все вы знаете, по какой причине мы собрались. Все вы приняли участие в подготовке того, что сейчас должно произойти. Только каждый из вас знал свою часть проекта. Свой кусочек. Сейчас вы узнаете всё.

Этот негодяй Нишвахтус… короче, после того, как он переругался с членами Совета и ушёл, Апишатурис заметил, что поток магии стал… таять! Сначала это было предчувствие, ощущение, но эксперименты подтвердили: магия уменьшается на глазах. Сейчас вы можете наблюдать это зримо, достаточно взглянуть на наши магические факелы. Они еле чадят! И тогда я послал к изменнику Нишвахтусу переговорщика. Окроника. Вроде бы с предложением вернуться, но на самом деле, разведать, что творится с магией у самого Нишвахтуса. Переговоры провалились, но не в этом дело. Я и не рассчитывал на успех. Главное, что у Нишвахтуса магия хлестала потоком! Этот предатель каким-то образом заставил магию собраться в пучок! И этот пучок всё более и более истоньшался.

Положение казалось критическим. И я принял решение… кхе-кхе…

— Глоток освежающего? — неслышной тенью за спиной Фарна возникла рабыня с золотым кубком и кувшином.

Не глядя на рабыню Фарн принял из её рук кубок и отхлебнул. Да, то что надо. Лёгкое вино пополам с чистой, родниковой водой, с добавками ароматных трав и долькой лимона. В горле посвежело.

— И я принял решение, — окрепшим голосом продолжил Фарн, — уничтожить предателя. Физически. Полсотни копейщиков и столько же искусных стрелков из лука, из личной охраны фараона — да продлятся в мире и покое его дни! — окружили дом негодяя. И… не нашли предателя! Он исчез! Он заранее бежал! А вместе с ним исчез и магический поток. Нет, не переместился, а исчез полностью. Негодяй Нишвахтус сумел каким-то образом запечатать выход магии в наш мир!

Вы знаете, что это значит. Это значит, что человечество обречено! Ну, положим, лет двести люди и протянут без магии… Медленно вымирая и впадая в дикость. А потом… а потом это будут уже не люди! Звери! Неразумные, дикие звери!

Терять время совершенно невозможно! И я поручил Решехерпесу как можно скорее собрать остатки магии. Заключив их в какой-то носитель. Как… как вино заключают в кубок!

Фарн приподнял свой кубок с вином, словно для демонстрации его членам Совета, и опять чуточку отхлебнул.

— Решехерпес попросил помощи у Апишатуриса. И я разрешил. Вдвоём они провели ряд опытов и заключили, что лучшим материалом для этого может служить рубин. И сделали всё, что могли сделать. Сейчас в руках Решехерпеса вы видите кольцо с рубином, в котором заключены поистине могучие силы! Почти вся оставшаяся магия, всё, что удалось собрать, заключены в этом кольце. Эх, если бы знать это полгода назад! Никакой Нишвахтус… да что об этом говорить!

Фарн протяжно вздохнул и сгорбился. Но тут же распрямился вновь.

— Одновременно выяснилось, — твёрдо продолжил он, — что ничем другим предатель Нишвахтус запечатать магию не мог. Ни алмаз, ни сапфир, ни аквамарин… короче, ничего другого, кроме рубина не может быть!

И тогда родилась идея. Безумная, но единственно возможная. Да, Нишвахтус сейчас велик и силён. Да, теперь я не рискнул бы напасть на него всего с сотней воинов. Но! Но он не вечен! Вы знаете, что магия может укрепить здоровье, но не даёт бессмертия. И не защищает от естественных угроз. От стрелы, например, или змеиного яда. Это значит, что лет через пятьдесят Нишвахтус умрёт. Или через шестьдесят. Или семьдесят. Через сто — гарантированно! Конечно, мы могли бы разослать во все стороны наших людей, чтобы отыскать предателя и следить за ним. Мы могли бы дождаться его смерти и распечатать магию. Для этого и надо-то всего лишь разбить тот рубин. И мы будем пытаться это сделать. Но, прямо скажу: шансы невысоки. Предатель хитёр и могуч. Он может скрыться в такие далёкие земли, в которых мы и не подумаем его искать. Так вот, идея такая.

Мы отправим нашего жреца на сто лет вперёд! В то будущее время, когда Нишвахтуса гарантированно не будет. Есть ряд косвенных признаков, что магия его перебросит в то место, которое не слишком далеко от своей запечатанной горловины. От того самого рубина. Так сказать, подобное к подобному… Мы надеемся, что не дальше, чем на расстоянии дневного перехода. Хотя, конечно, гарантий нет. Но главное, есть шанс забросить человека на сто лет вперёд!

Фарн с трудом перевёл дыхание и сделал ещё глоток. Это буквально вчера осенило старого Апишатуриса. Что можно так. Что магия позволит это сделать. И тут же он провёл испытание. Забросил своего раба на минуту вперёд. Раб исчез, клепсидра отсчитала ровно одну минуту[1], и раб вновь появился. И клялся, что ничего не почувствовал. Для него, раба, ничего не изменилось, как стоял, так и стоял, только хозяин почему-то очень возбудился и стал задавать странные вопросы.

Фарн переждал удивлённые восклицания членов Совета. Он бы и сам не сдержался. Потому что это настоящее чудо. С большой буквы. И это чудо он видел собственными глазами. Раб перескочил на минуту вперёд.

Но, это на минуту… А если на сто лет? Кто может гарантировать, что всё пройдёт благополучно? А если ещё с перемещением в пространстве?.. Но обсуждать свои сомнения с Советом Фарн не стал. Ни к чему. Пусть будут уверены, что всё под контролем.

— Мы рассуждали с Решехерпесом так, — пояснил он, — Пока рубин в руках предателя, он велик и могуч. Откроет ли он тайну кому-то ещё? Пусть даже своему сыну? Мы решили, что нет. Слишком велик будет соблазн у нового владельца стать ещё более могучим. Ведь, открыв печать, купаясь в потоках магии, он и в самом деле станет повелителем колоссальной, чудовищной мощи. Да и без этого, увидев, как умирает человечество, наследник расколет рубин, чтобы не остаться в одиночестве. Нет ничего страшнее для человека, чем безнадёжное одиночество! Даже смерть краше!

Так что же сделает предатель? Если уничтожить камень, по понятным причинам, нельзя? Бросит в бездонный колодец? Закопает на сорок метров среди песков пустыни? Спрячет в узких проходах одной из бесчисленных пещер? Может быть, я или Решехерпес так и поступили бы. Лично я швырнул бы камень в морские глубины, а Решехерпес склонялся к тому, чтобы забросить рубин на вершину самой высокой горы, куда не ступала и никогда не ступит нога человека. Но это мы! А как поступит негодяй Нишвахтус?..

— Он не будет прятать рубин!!! — порывисто вскочил со своего места Деверолит, — Он… он продаст его какому-нибудь купцу! И будет злобно хихикать, зная, что человечество может спастись, но не спасётся! Это сумасшедший маньяк! Мерзкий придурок! Он… он… он готов всю Землю спалить, лишь бы добиться своих замыслов!

В другое время Фарн одёрнул бы торопыгу. Но сегодня он только медленно и задумчиво покивал головой.

— Мы с Решехерпесом тоже так решили, — согласился он, — Что Нишвахтус прятать камень не будет. И это ещё один довод за отправку нашего человека в будущее. В надежде, что не дальше дневного перехода… Это же в тысячу раз облегчит поиски!

Катавалик и Окроник должны были подготовить пентаграмму…

— Готова! — привстал со своего места Катавалик, — Нужные руны начертаны на расчётных местах! Свечи подготовлены. Мы поговорили с Решехерпесом и решили, что иные руны, которые уже были выбиты, не помешают процессу…

— Вы поговорили с Решехерпесом?! — для Фарна это оказалось неожиданностью. Довольно неприятной неожиданностью! Кто-то о чём-то договаривается за его спиной?

— Точнее, это я с ними поговорил, — проскрипел старик Решехерпис, — Вопрос был слишком важный, чтобы пускать на самотёк…

— Ну, хорошо… Значит, пентаграмма готова?

— Вполне готова! — Катавалик сел на место.

— Готова, — подтвердил и Решехерпис, — Лично проверил.

— Это хорошо… — успокоился Фарн, — Значит, осталось решить последний вопрос. Кого будем отправлять.

— Это плохо! — возразил старик, — Плохо, что мы вообще вынуждены заниматься подобным! И я опять возражаю против кандидатуры этого эллина! Я требую, чтобы мы использовали египтянина! Шермехаториса или Ахметиракаса!

Ну, вот, проболтался, старый верблюд! Теперь все будут знать, что кандидатура уже обсуждалась и вызвала споры. Фарн с досады закусил губу.

— Да, мы обсуждали с Решехерпесом кандидатуру, — устало выдохнул он, — И да, мы не пришли к единому решению. И я готов повторить Совету свои доводы. Если Решехерпес не изменил своего мнения. Тогда бы я просто назначил кандидата…

Решехерпес упрямо промолчал, и Фарн, полуприкрыв глаза, начал:

— Он моложе всех, это раз! Кто знает, на сколько долгих лет затянутся поиски? К тому же этот эллин обучался воинским искусствам. Мало ли какие препятствия встретятся у него на пути? С какими врагами придётся сражаться? Тогда молодость может играть решающую роль! Он бледнее, чем египтянин. Если его судьба забросит в любой конец мира, хоть в Индию, хоть в Персию, хоть к варварам, везде он может сойти за своего. Индийцы сочтут его просто светлокожим индийцем, а варвары — слишком загорелым на солнце варваром. Это два. Он из знатной семьи. У него есть в Афинах влиятельные родственники. И, помяните моё слово, Эллада близится к своему расцвету. Поэтому не надо сбрасывать подобное обстоятельство со счетов. Это три. Несмотря на то, что он эллин, он до конца ногтей привержен нашему делу. И постиг его в совершенстве, несмотря на молодость лет. Проверен в деле и неоднократно. Я подумывал в введении его в состав Совета, когда… э-э-э… когда Решехерпес уйдёт на суд Осириса и богиня Маат будет взвешивать его сердце[2]. Это четыре. И пятое — он гораздо изворотливее всех нас вместе взятых. Он не погнушается поговорить с рабом или расспросить девицу, чья профессия — ублажать мужчин. Думаю, Шермехаторис и Ахметиракс ещё будут раздумывать, не запятнают ли они подобными разговорами свою честь, да и общаться с «низкими» людьми будут наморщив нос, и вполне может быть, что упустят важную информацию. А этот эллин не потеряет след. Он будет идти до конца. Я ему доверяю. Это шестое, если кому-то мало первых пяти. Я. Ему. Доверяю.

Нам некогда голосовать обычным способом, чёрными и белыми камушками. Я спрашиваю прямо и открыто: кто из вас за какого кандидата? Решехерпес?

— Ахметиракс!

Вот упрямый старик!

— Апишатурис?

— М-м-м… моим учеником был Шермахоторис… Я не могу предать ученика!

Они что, сговорились? Фарн почувствовал, как по лбу сползает капля пота.

— Катавалик?

— Андреас!

Уф-ф, по крайней мере один голос уже есть!

— Деверолит?

— Я… я… я склоняюсь к Ахметираксу…

Это не Совет! Это клубок змей какой-то! Если сейчас Окроник выскажется за Шермахоториса, то каждый кандидат наберёт по два голоса. И что прикажете делать?

— Окроник? — голос Фарна непроизвольно дрогнул.

— Андреас!

— И мой голос тоже за Андреаса. Итого, три голоса за него. Включая меня, как председателя. Надеюсь, теперь никто не будет возражать? Особенно ты, Решехерпес?

— Я подчиняюсь Совету, — процедил старик, неприязненно покосившись на Фарна, — Совет пошёл по следам твоего красноречия, словно караван по следам верблюда-вожака, и я вынужден делать то же самое. Это не значит, что я против тебя лично. Ты мне друг, и ты это знаешь. Но я против этого эллина! Я вообще начинаю думать, что мы зря затеяли наше предприятие.

— Если повернуть слона, вломившегося в чащу, он поломает вдвое больше деревьев, — покачал головой Фарн, — Мы уже начали дело. Наш слон уже вломился в чащу.

— Я понимаю, — мрачно пробурчал Решехерпес, — Умом понимаю. А сердце гложут сомнения, будто шакалы павшего буйвола! Но, ты прав Фарн. Некогда поворачивать слона. Времени нет совершенно. Эй, ты, эллин! Подойди сюда!

Один из троих юношей, самый светлокожий, сделал несколько шагов вперёд.

Лёгкие, уверенные шаги, сильное, гибкое тело, прямой, открытый взгляд, тонкая, всего в мизинец толщиной, жреческая цепочка на шее. Пока ещё тонкая. Если этот парень выполнит своё предназначение, она может сильно потолстеть! Пусть, лишь бы выполнил дело!

Молодой жрец склонился в почтительном поклоне, не меняя положения рук.

— Распрямись и посмотри мне в глаза! — сурово приказал Решехерпес.

Юноша распрямился. Пару минут старик буравил молодого жреца взглядом. Тот не шелохнулся, не отвёл глаза в сторону.

— Понимаешь ли ты, — свистящим от отчаяния голосом начал Решехерпес, — что ты последняя надежда для всего человечества?! Что если твоя миссия провалится, человечество обречено?!

— Да! — твёрдо и уверенно ответил юноша, — Я понимаю!

— Понимаешь ли ты, что твоя жизнь — это песчинка, по сравнению с жизнями всех людей, населяющих наш мир, от гипербореев, живущих на севере, до чёрных как смола, эфиопов, живущих на юге? От пёсиглавцев, населяющих восток, к югу от Китая, до самого края земли на западе, где начинается бесконечный Океан? Понимаешь ли ты, что ты должен будешь бросить эту песчинку в жертву всему человечеству, если это будет необходимо?!

— Да, учитель!

— Но понимаешь ли ты, что твоя жизнь, оборванная без выполнения твоей миссии — это верная смерть всем людям? Что твоя бесцельная смерть — это смерть и всех остальных? И для моих, и для твоих соплеменников, а кроме того, для китайцев, персов, варваров, индийцев, жителей Африки, включая загадочное племя одноногих карликов и людей с вывернутыми назад коленками? Говорят, есть и такое племя в тамошних диких лесах. И все они люди. И все умрут, если ты провалишь задание. К тому же, их ждёт тяжёлая, мучительная смерть, растянутая на годы страданий? Ты понимаешь, что не имеешь права на гордость, достоинство и честь, пока задание не будет выполнено?! Если для выполнения миссии надо будет убить — убивай! Надо будет лгать — лги! Надо будет пресмыкаться — пресмыкайся! Надо будет пожертвовать сотней или тысячью жизней — жертвуй! Это тоже песчинка по сравнению со всем человечеством. Надо будет пройти по горло в нечистотах, держа в руках раскалённый уголь — сделай это! Сделай всё, но выполни задание. Иного пути нет, мальчик.

— Я понимаю, учитель! — Фарну показалось, что впервые голос молодого жреца дрогнул. Может, показалось.

— Возьми… — теперь голос дрогнул у Решехерпеса, когда он снял с пальца и протянул молодому жрецу перстень, — Ты знаешь, что это такое…

— Да, учитель! — голос юноши снова был твёрд, словно камень, — Я сумею распорядиться этим с умом.

— Тогда иди… сынок… — Решехерпес резко отвернулся к залу, — Иди! Время дорого! Мы отправим тебя на сто лет вперёд. К этому времени не будет ни меня, ни твоего воспитателя Фарна, никого из тех, кого ты знаешь. Но не будет и нашего врага Нишвахтуса! А значит, у тебя будет шанс. Не упусти его, сынок! Не упусти!

— Да, учитель!

Юноша снова почтительно поклонился и направился к ступенькам. Один…два… три… тридцать шесть! Вот он спустился в зал и уверенной поступью вышел в центр пентаграммы.

— Начинайте! — дал команду с балкона Решехерпес.

И, хотя по обычаю, такую команду должен был дать не он, а Фарн, старик не стал останавливать ритуал. Пусть. Это всё тлен и ерунда, по сравнению с тем, что должно сейчас свершиться. А вершилась История. Никак не меньше.

Юноша стоял в центре, прямой, напряжённый. В правой руке теперь оказался зажат тяжёлый деревянный жреческий посох, на этот раз без каких-либо вставок. Жрецы, исполнители ритуала, торопливо разжигали светильники по углам пентаграммы: пять светильников, пять огней. А потом выстроились в назначенных местах вдоль нарисованного круга и запели медленную, протяжную мелодию.

Все члены Совета столпились на балконе, возле перил, внимательно наблюдая за происходящим. Никто не усидел.

— Это был лучший выход из возможных! — дружески положил Фарн руку на плечо Решехерпеса, — Это единственный шанс.

— Я понимаю… — старик не отводил взгляда от пентаграммы, — Я всё понимаю… Кстати, тебе не кажется, что вон тот жрец в зале из новых? Я его не помню… А мы для ритуала отбирали самых проверенных людей…

— Ты слишком нервничаешь, — печально усмехнулся Фарн, — Твои старые глаза обманывают тебя. Успокойся. Мы используем свой шанс!

Неожиданно, магические факелы на стенах затрепетали и зал ещё больше потемнел. Великие боги! Вчера Фарн лично высчитывал, сколько магии должно уйти на такой перенос в сто лет, и вполне хватало. Вполне! Неужели расчёт был неточен? Неужели сейчас всё пойдёт прахом?! Фарн сам затрепетал, не хуже магического огня.

Голоса жрецов возвысились, они допевали последние слова гимна. Ещё мгновение, половина мгновения… ещё миг… хлопок, и магические светильники разом погасли. Полная темнота. Но Фарн готов был поклясться, что видел, как за долю мгновения до этого исчез из круга юный жрец. Или… или его тоже подводит зрение?!

— Андреас… — несмело позвал он с балкона, — Андреас, ты здесь?..

— Нет его! — ответил грубый голос снизу.

— Слава Осирису! — выдохнул старик, — Успели!

— Ты дурак, Фарн! — захохотал снизу тот же голос, — Твоего Андреаса вообще нету! Я отправил его не на сто, и даже не на тысячу, а больше, чем на полторы тысячи лет вперёд! Вряд ли он вообще выживет! А если выживет, то явно опоздает к выполнению своей миссии! А-ха-ха! Ха-ха-ха! Ты проиграл, Фарн! Ха-ха-ха!

Гулкий, наглый хохот, казалось, разносился со всех сторон, отражаясь эхом от стен притихшего храма.

— Нишвахтус?! — занемевшими губами, еле выговорил Фарн, — Ты?! Ты посмел…

— Да! — довольный, сытый хохот казалось, ввинчивался прямо в мозг, — Да, я сделал это! Да, я посмел! И мы ещё посмотрим, кто из нас, в конце концов, окажется прав!

Рядом с Фарном что-то пробормотал Решехерпес, похоже, вручая свою бессмертную душу Ба на суд Осириса, и Фарн услышал, как упало тело на плиты зала. Старик Решехерпес не выдержал удара судьбы. Хохот усилился. Презренный негодяй и отступник Нишвахтус веселился.

Ещё один жрец, в темноте Фарн не разобрал, кто именно, выхватил ритуальный кинжал и вонзил в своё сердце.

— Будь ты проклят! — не имея сил сдерживаться, закричал Фарн, — Будь ты проклят во веки веков! Будь ты проклят всеми богами, и светлыми и тёмными! Будь ты проклят и в мире живых и в мире мёртвых! Будь ты проклят, Нишвахтус!!!

Ответом старику был только затихающий вдалеке хохот.

Дорогие друзья! Авторы планируют выкладывать каждую очередную главу по мере готовности, примерно раз в пять-семь дней. У вас как раз будет достаточно времени, чтобы прокомментировать нашу работу!

[1] …клепсидра отсчитала ровно одну минуту… Любознательному читателю: клепсидра — водяные часы. Известна ещё всо времён древних вавилонян и египтян. Употреблялась до XVII века. Использовалась, например, в Риме для определения длины речей ораторов в суде. И, когда определённое законом время заканчивалось, ораторам так и говорили: «Ваше время истекло!».

Надо заметить, что в описываемые в книге далёкие времена не было понятия «минута». Это был слишком короткий отрезок времени, для того, чтобы кто-то додумался его измерять. В данном случае авторы адаптируют слова жреца под современные понятия. Жрец имел в виду, что клепсидра отсчитала всего несколько капель воды.

[2] … и богиня Маат будет взвешивать его сердце. Любознательному читателю: древние египтяне считали, что умирая, человек попадает в подземное царство Дуат, где должен пройти многие препятствия. В конце концов он попадает на суд бога, Осириса, восседающего на троне. Вначале человек произносит клятву, перечисляя, что не совершил ничего из списка сорока двух грехов. Затем боги Тот и Анубис кладут на весы сердце умершего. На другую чашу богиня Маат кладёт страусиное перо. Если сердце умершего чисто, то оно оказывается легче пера. И его ждёт награда. Если сердце переполнено грехами и тяжелее пера, то являлся страшный зверь Амат, пожиравший грешника и тем самым, прекращая его существование.