Няня из Чайноботтам

Часть I. Глава 4. Театр теней

Станция кебов на Чемоданной площади была самым уютным местом во всем Габене. По крайней мере для Винсента Килгроува-младшего. Хотя, признаться, помимо нее, он мало где бывал.

Винки плохо помнил свой старый дом – лишь фрагментами в памяти всплывали лестницы со столбиками, деревянные панели на стенах, громадный камин и лев – большой страшный лев в фонтане у главного входа. Он помнил высоченных слуг в бордовых ливреях и дворецкого в черном. Да и все, в общем-то.

Теперь у него новый дом – крытая кованным навесом станция с двумя скамейками, большими часами на столбе и сарайчиком с растопкой.

Время между прибытиями поездов казалось Винки особенно приятным – новая партия чужаков еще тряслась в вагонах по пути к городу, прохожих на Чемоданной площади мало. Даже сам воздух пропитан ожиданиями: кого привезет поезд? Будет ли что-то интересное? Какими будут пассажиры?

Часы показывали половину второго, туман слегка развеялся, напоминая теперь не сплошную поволоку мглы, а висящие отдельно над мостовой и тротуарами клочья, как будто кто-то порвал целую тысячу подушек. Идеальным рядком под навесом стояли четыре темно-серых кеба, сами же кебмены, в ожидании прибытия поезда, обедали, устроившись на скамейке под часами и грелись у небольшой жаровни. Редкий момент, когда все они собирались вместе на станции…

Мистер Боури ковырял ложкой приготовленный супругой суп в круглой жестянке и жаловался на бессонную ночь, которую устроили ему дети, мистер Джоунзи (прочие в шутку называли его «Сноубзи» из-за чрезмерно утонченных манер и легкого высокомерия), отдернув манжеты, с важным видом постукивал ложечкой по яйцу всмятку на подставке, мистер Граппи жевал сэндвич, попутно опорожняя уже третью по счету бутылочку угольного эля (развозить пассажиров трезвым он не привык), а мистер Портнек, обгрызая запеченную утиную ножку, ворчал: ночной кебмен, оставшийся подзаработать на дневную смену, совсем замерз и даже жаровня не особо помогала; его плохое настроение можно было понять – за всю ночь к нему в салон не сел ни один даже самый завалящий пассажир из «заморочных», а до обеда были лишь хмыри «на соседнюю улицу».

Винки уже подготовил к очередным разъездам все, что только можно, и выручил целых пятьдесят пять пенсов. Помимо этого, он успел подмести станцию, прикрутить вентили на всех фонарях (не полностью – туман еще не рассеялся), покормить местного кота Паровозника и расставить новые мышеловки у стены с подвалами (Паровозник ловлей вредителей себя не обременял). За все это Винки не платили, но мистер Боури часто говорил, что станция кебов у вокзала – это лицо города, и мальчик считал своим долгом приводить это лицо в порядок. Особенно после того, как умер старый смотритель и по совместительству кеб-диспетчер мистер Махерран.

Оглядев станцию, Винки попытался вспомнить, что из дел еще нужно выполнить, и хлопнул себя по лбу. Так ведь уголь в сарайчике с растопкой еще не перебран и не пересыпан в мешки после того, как угольщик мистер Грейди привез новую партию!

Приподняв сползшую на лицо кепку и засучив рукава, он направился к сараю. По пути его окликнул мистер Боури:

– Чего такой смурной, парень? Все в порядке?

Винки опустил взгляд.

– Да, сэр. Иду уголь перебирать.

– Отложи уголь на потом, а? Вижу же, что есть хочешь. Иди к нам, пообедай, а потом углем своим занимайся.

Винки замотал головой.

– Не положено, сэр. Мистер Махерран запретил мне у кебменов еду просить.

Мистер Боури глянул на мистера Граппи, тот хмыкнул и сделал еще глоток угольного эля.

– Не дури, парень, – бросил мистер Портнек. – Хрыч Махерран давно на кладбище под землей диспетчерствует. Его запреты там же, в могиле.

– К тому же не ты еду просишь, а мы тебя приглашаем, – добавил мистер Граппи. – Разные вещи.

– Да оставьте его, господа, – заявил мистер Джоунзи. – Видно же, что юный джентльмен не в настроении-с. Давайте, мистер Винки, займитесь углем – и не забудьте, что в моем мешке должен быть самый лучший уголь.

– Будет исполнено, мистер Джоунзи!

Винки поспешил к сарайчику, открыл дверь и оглядел большую кучу угля – ну куда это годится?! Все перемешано, пустые мешки беспорядочно валяются рядом, к коробкам химрастопки на полках не подступиться, не испачкав костюм.

Винки вздохнул, надел большущие рукавицы и взялся за жестяной совок с надкусанным краем. Начав собирать в мешок уголь, он задумался о словах мистера Джоунзи. Кебмен был прав: настроение у Винки отсутствовало так же, как пара запасных башмаков.

Да и где здесь отыщешь хорошее настроение, когда Шнырр Шнорринг забирает у тебя целый фунт! Впрочем, помимо этого, было кое-что еще – посерьезнее. Сэмми и его странности.

Блохастый Сэмми был лучшим другом Винки и соседом по подвальчику, где мальчик ночевал. Работал Сэмми не где-нибудь, а в самой редакции «Сплетни» – разносил газеты, а прозвище свое он получил от других мальчишек-газетчиков за то, что то и дело чесался, как будто его кусали блохи.

Сэмми был добрым, Винки не обижал и рассказывал ему всякие новости из газет, хоть они и состояли сплошь из заголовков, которые Сэмми выкрикивал на своем перекрестке Бромвью и Харт. А Винки в ответ передавал ему сплетни с Чемоданной площади и описывал разных причудливых «старых», которых видел за день. «Старыми» уличные мальчишки называли всех взрослых, и порой некоторые из них были настолько странными, что Сэмми даже не верил и удивленно хлопал себя по колену: «Да быть не может?! Целых два горба?!» или «Ты точно выдумываешь! Она таскает с собой чучело ворона?!»

Сэмми никогда не унывал и часто хвастался, что скоро наконец выслужится перед газетчиком Бенни Трилби и его допустят в печатный зал – он мечтал стать настоящим репортером. А еще Сэмми был искренним и никогда не врал Винки.

Но только не этой ночью.

Вернулся в подвальчик Сэмми поздно, после полуночи. Выглядел он весьма довольным собой и при этом сытым. Винки сразу же почувствовал исходящий от него запах сосиски (он мог этот запах учуять за милю). Хуже всего было даже не то, что Сэмми не поделился с Винки сосиской (а они всегда делились друг с другом), а то, что он заявил, что никакую сосиску, мол, не ел, и как-то странно потупился, словно его приволокли в суд. На вопросы о том, где он был и что делал, Сэмми отвечать отказался, а в итоге и вовсе окрысился и заявил: «Не твоего ума дела, где я был! Ты мне не брат, малышня! И вообще спи давай, пока нос не прищемил!»

Винки был поражен. Друга словно подменили. Он никогда прежде так не говорил и не обзывался малышней. Было ясно: Сэмми что-то скрывает. Будто бы то, чего стыдится.

На этом странности не закончились: перед сном Сэмми в свете керосиновой лампы что-то записал на клочок бумажки. При этом он приговаривал себе под нос: «Это тебе за то, что ударил меня дубинкой…», «А тебе это за то, что натравил на меня своего гадкого пса…», «Не стоило вам двоим обдавать меня грязной водой из лужи…»

Винки не понимал, что это значит и к кому Сэмми обращается, но спрашивать не решился.

Утром тот ушел в редакцию за газетами. Перед этим Винки пытался с ним поговорить, но Сэмми отреагировал еще хуже, чем ночью: пригрозил, что если Винки будет лезть с вопросами, то сломает ему «его гадскую левую руку».

Это было так обидно, что Винки едва не расплакался. Уж от Сэмми он такого не ожидал. С этой обидой Винки и направился на станцию, где и взялся за работу, а потом была встреча с Шноррингом…

Из мрачных мыслей его вывел шорох.

Угольная куча шевельнулась, посыпались-покатились вниз потревоженные угольки. Мальчику показалось, что в ней кто-то прячется.

– Паровозник? – раздраженно произнес Винки. – Я же велел тебе не соваться в сарайчик!

Раздался шепот, и Винки, отпрянув от кучи и едва не выронив совок, распахнул рот.

«Кобольд! – испуганно подумал он. – Угольный кобольд!»

Винки никогда не видел кобольдов, но много о них слышал. Кебмены поговаривали, что они во множестве обитают поблизости пакгаузов, запасных и ремонтных веток железной дороги. И вот – один из них пробрался на станцию кебов!

– Ми… мистер Боури… – тихонько позвал Винки, но ответом ему был взрыв хохота под часами. Кебмены не слышали.

На куче больше никто не шевелился, словно кобольд испугался, а затем раздалось негромкое:

– Не зовьи йих…

Говорил точно не кобольд – и верно: угли на вершине кучи вдруг посыпались вниз настоящей волной, и наружу выбралось худющее существо с взъерошенными курчавыми волосами.

На Винки глядел смуглый мальчишка в черной от сажи вязаной кофте и таких же вязаных штанах. Он весь походил на один большой кусок угля, и лишь два карих глаза ярко блестели, как огоньки ламп.

Это был Вакса – один из Сироток с Чемоданной площади. В отличие от Винки и прочих Сироток, Вакса в Габене не родился и прибыл сюда откуда-то из жарких стран, где водятся обезьяны. Сам он говорил, что потерялся в вокзальной толпе и родители не стали его искать, но ходили слухи, что на самом деле привезли его в клетке и ему удалось сбежать.

Свое прозвище Вакса получил за цвет кожи, которая напоминала средство для чистки башмаков.

– Привет, Вакса, – поздоровался Винки. – Что ты здесь делаешь?

Вакса бросил осторожный взгляд на обедающих неподалеку кебменов (Сироткам появляться на станции запрещалось) и хмуро посмотрел на Винки.

– Он зовьет тьебя, Вьинки, – сказал Вакса со своим смешным акцентом.

Винки отступил на шаг.

– Что? Меня? Зачем я ему понадобился?

– Он сам тьебе расскажет.

– Но я очень занят! Мне нужно наполнить мешки и еще много чего…

Вакса слез с кучи и, неодобрительно зыркнув на Винки, пробурчал:

– Тьебе лучше пойти со мной. Ты знаешь, что его не стоит зльить. Идьи за мной, Вьинки.

Не прибавив ни слова, Вакса шмыгнул в дверь сарайчика и направился к выезду со станции.

Винки глянул на мистера Боури. Тот ничего не замечал, смеясь над какой-то шуткой мистера Граппи. Выхода не оставалось, и, сорвав с рук рукавицы, мальчик воткнул совок в кучу угля и бегом последовал за Ваксой.

Вакса шел крадучись вдоль стены дома. Когда рядом появлялись прохожие, он вжимался в фонарные столбы, постоянно вглядывался в туман, да и вообще вел себя подозрительно. Как будто чего-то боялся.

– Что творится, Вакса? – спросил Винки.

– Он сам тьебе расскажет, – повторил смуглый мальчишка.

«Ну что за странный день?! Сплошные тайны!» – подумал Винки, но больше задавать вопросов не стал. Меньше всего он хотел сейчас идти туда, куда вел его Вакса, но при этом знал: злить того, кто его дожидался, и правда не стоило.

Так они добрались до толстой афишной тумбы. Оглядевшись по сторонам, Вакса отодвинул уголок почти полностью выцветшей афиши пьесы «Лисьи Проделки», просунул под нее руку и, нащупав там рычаг, потянул.

Тут же открылась спрятанная до того и сплошь обклеенная плакатами дверка. За ней темнела винтовая лестница, ведущая под землю.

Зайдя в тумбу, Вакса дождался, когда Винки последует за ним, закрыл дверцу, и в полной темноте они начали спуск…

…Путь под землей был Винки знаком, хоть он давно сюда не заглядывал. Они шли по темным тоннелям, иногда ныряя в лужи света, что сочился через решетки дождевых стоков. Пахло здесь крысами и гнилью, а от стоящей кругом сырости Винки ежился и стучал зубами.

Порой мальчишки встречали копошащихся в канализационном желобе тошеров, которые искали что-нибудь полезное в кучах намытого дождями мусора. На Ваксу и Винки они не обращали внимания – даже не разгибались, продолжая в тусклом свете своих фонарей перебирать консервные банки и башмаки.

Винки знал, что тошерство – прибыльное дельце: невзирая на свой непритязательный вид, эти личности на улице считались едва ли не богатеями. Потерянные монетки, запонки, карманные часы, дамские украшения и много чего еще – все оседало в карманах городских тошеров. Сам Винки ни за что не стал бы тошером – да ему и не позволили бы: даже крысоловы, которые вечно бродили по канализации, не осмеливались ничего поднимать – даже найди они целый фунт: все, что утеряно, принадлежит тошерам…

Преодолев очередной тоннель и, спустившись на уровень ниже, Винки и Вакса вышли к выложенной зеленым камнем арке.

У арки на стене висели плакаты – на всех была грубо намалевана гадкая рожа, в которой не без труда угадывалось лицо Шнырра Шнорриннга. Рожа не обошлась без подписи: «Нежелательная персона».

За аркой проглядывали рыжие огоньки, до мальчишек донеслось многоголосое ворчание.

«Ну вот, – с отчаянием подумал Винки. – Я снова здесь…»

Вакса первым нырнул в проход, Винки – за ним, и тут же на маленького работника станции кебов нахлынули позабытые было эмоции: страх вперемешку с восторгом.

Подземелье располагалось под зданием вокзала и напоминало небольшую площадь. Под сводами на цепях висели масляные фонари. Тут и там стояли сколоченные из досок будочки, от которых отрастали прилавки, загроможденные различным скарбом, начиная с посуды и заканчивая горами одежды. Меж ними сновали ссутуленные личности в драных пальто и бесформенных шляпах: одни что-то покупали, другие пытались продать. В толпе проглядывали серые цилиндры крысоловов. Скрипели колеса тележек старьевщиков, лязгали ржавые, покрытые заплатками автоматоны. Тут и там у горящих жестяных бочек грелись местные жители. Одни жарили крыс, другие – голубей. Толстая дама, обладательница кашлатой шали и узких глаз, сидевшая на ящике в окружении настоящих пирамид из стеклянных банок с какой-то зеленой слизью, поедала при помощи пары тонких палочек что-то длинное и скользкое, похожее на бледных червей. Над ее головой покачивалась вывеска «Волосяная лапша из Джин-Панга».

Вывесок здесь было много – и не удивительно, ведь это место представляло собой, помимо ночлежки, еще и рынок. Рынок Изнанки. Над ним, наверху, где прибывали поезда, мало кто мог даже представить, что у них под ногами прячется и копошится… другой город.

Среди будочек виднелись списанные железнодорожные вагоны. К одному из них Вакса с Винки и направились, пробираясь меж прилавками, покачивающимися гамаками и составленными из ящиков лежаками. Винки закашлялся, нырнув в тучу дыма от чьей-то папиретки. А увидев еще одну тучу дыма – густую и зеленую, он задержал дыхание. То был ядовитый дурман, которым травили себя местные – его лучше не вдыхать, иначе потом только о нем и сможешь думать.

В узком проходе между двумя натянутыми на веревках ширмами мальчишки столкнулись с невысоким рыжим типом в узком пальто, нервно сжимавшим в руке котелок. Это был вокзальный карманник мистер Стиппли.

– С дороги, Сиротки! – рявкнул он. – Не видите, я спешу наверх?!

– Вы поговорьили с ним, мистер Стьиппли? – спросил Вакса.

– Еще бы. Если это можно так назвать. И он не в настроении… Прочь с дороги, кому сказано?!

Растолкав мальчишек, карманник спешно направился к лестнице, ведущей на платформу «Стаммп».

– Он всьегда не в настроеньии, – проворчал Вакса, и они продолжили путь через рынок и через гомонящую толпу.

Винки смотрел по сторонам, порой его взгляд наталкивался на знакомые лица: вон – у бочки устроились нищие Слепого Бэзила, вон – на ящике сидит, меланхолично уставившись в огонь, здоровенный клоун из бродячей труппы «Тупицы Бромбеля», вон – в карты играют братья Догвилли (видимо, заявились продать награбленное и засиделись), а вон – на прилавке у мадам Солль лежит связанный и с кляпом во рту воришка-неудачник Бикни; рядом стоит дощечка, на которой написано: «Свежий Бикни. 1 штука – 10 фунтов. Забирайте, пока не протух». Бикни был известен тем, что постоянно влипал в неприятности, потому как пытался красть, но у него ничего не выходило.

«Интересно, как он попал в лапы к мадам Солль, – подумал Винки. – Наверное, был с ней недостаточно любезен».

Впрочем, когда они подошли к обшарпанному темно-синему вагону, он и думать забыл о злоключениях Бикни, поскольку, кажется, как раз начинались его собственные злоключения.

Остановившись у затянутого клетчатой занавеской дверного проема, Вакса глянул на Винки, усмехнулся и шагнул в вагон. Винки нервно закусил губу и вошел следом…

В вагоне, в котором обосновалась шайка Сиротки с Чемоданной площади, за время отсутствия Винки совсем ничего не изменилось… Те же самодельные перины (мешки, набитые пухом), служившие Сироткам постелями, у каждого стоит миска с ложкой; тот же здоровенный чугунный котел с трубой, в котором Пуншик готовил еду на всю ораву; тот же фонарь под потолком (с той же трещиной на стекле); тот же запах – прелый, гнилостный, табачный…

Единственное, что было новым, – это сделанные угольком рисунки, висевшие на стене над одним из лежаков. На всех был изображен какой-то монстр, похожий на блоху, но в пальто и цилиндре.

Винки и сам не заметил, как на него нахлынули воспоминания. Это было его место – он лежал на том мешке, – интересно, кто сейчас там спит?

После своего появления на улице Винки провел здесь много времени. Тогда ему казалось, что этот вагон навсегда станет его домом, что он будет Сироткой, получит какое-нибудь прозвище, вроде «Левша» или «Гадкий Левша» (левшей в Габене почему-то очень не любили – он до сих пор не знал, почему) и начнет заниматься тем, чего боялся: шушерством.

Сиротки с Чемоданной площади клянчили, шныряли по карманам у приезжих, в лучшем случае за плату оказывали услуги проводников. Тогда Винки и предположить не мог, что его отпустят. Но настроение Лиса столь же непредсказуемо, как и флюгер Безумная Ворона на крыше одного из домов площади – никогда не знаешь, куда он ткнется клювом, ведь ему совершенно плевать, откуда дует ветер.

К слову, о Лисе…

В дальнем конце вагона сгрудилось четверо Сироток. Когда Вакса подошел, они расступились, и Винки увидел его…

Лис был почти «старым» – ему уже исполнилось то ли пятнадцать, то ли шестнадцать лет. Он и правда отдаленно смахивал на лиса: острое лицо, коварство в глазах, суетливый кончик носа. Среди прочих Сироток он выделялся, помимо роста, еще и тем, что носил цилиндр и пальто, а его прическа (модные темно-рыжие вихры сходились в торчащий кверху клин на затылке) вгоняла в зависть даже некоторых цепочников – еще бы, ведь Лис был любимчиком мадам Клотильды с цирюльни на Площади.

Уличную жизнь Лис пронюхал, прожевал и выплюнул, но никто в точности не знал, как он оказался на Изнанке. Вожак шайки Сироток говорил всем, что его мать – известная воровка и мошенница Элис по прозвищу Лиса, которая славилась своей хитростью, удачливостью и нюхом на денежки; не перечесть, сколько славных авантюр она провернула, а как-то и вовсе обнесла банк в Тарабаре.

Лис очень гордился своей матерью и собирал вырезки из газет со статьями, в которых рассказывалось о ее похождениях. Однажды кое-кто из Сироток по глупости заметил, что, раз у него есть мать, то он не может в полной мере считаться сиротой. После той оплошности бедолагу больше не видели – Лис был скор на расправу.

Перед Винки Лис предстал в классической Лисовской позе – развалился на стуле, закинув ногу на ногу. С деланной утомленностью одну руку он перекинул через спинку, другую оттопырил в сторону и лениво водил пальцами по воздуху.

– Ба-а! Кто это к нам пожаловал?! – воскликнул Лис. – Да нам оказал честь сам господин Винсент Килгроув-младший!

Сиротки поддержали дружным смехом. Винки сглотнул.

– Привет, Лис, – чуть слышно проговорил он. – Как поживаешь?

Лис перевернулся – закинул другую руку за спинку стула и пронзил Винки прищуренным взглядом.

– О, я поживаю просто замечательно, Винки. Спасибо, что спросил. А ты вот что-то совсем неважно выглядишь. Недоедаешь? Как грустно… Может, угостить тебя похлебкой? Или папиретку?

Лис вытащил из кармана пальто портсигар и, открыв его, протянул Винки. Тот покачал головой. Лис пожал плечами, взял одну папиретку, и, дождавшись, когда Вакса ее для него услужливо подожжет, закурил. В воздух поднялось облако рыжеватого дыма.

– Я знаю, что сейчас творится в твоей крошечной голове, Винки, – сказал Лис. – Ты, верно, спрашиваешь себя: «И зачем я понадобился всеми уважаемому господину Лису?»

Винки кивнул. Лис в точности описал то, что происходило в его голове.

– Что ж, я раскрываю карты. Я сидел этим утром и все думал: наш бедный Винки голодает, горбатится на Площади целыми днями, спит в каком-то крысином подвале, еще и Шнырр Шнорринг отбирает у него те жалкие крохи, что он выцеживает у этих экипажников. А не пришла ли пора спасти нашего Винки? Ведь он мне так дорог – нас с ним так много связывает…

– Спасти?

– Конечно, спасти. Никто не заслуживает жизни унылого работяги, Винки, – даже ты. То ли дело жизнь, полная приключений в кругу друзей. Мои поздравления, господин Винсент Килгроув-младший, – теперь вы снова Сиротка с Чемоданной площади. Со всеми привилегиями. И с равной долей. За вычетом моих процентов, разумеется.

У Винки перехватило дыхание.

– Я… я…

– И с неприкосновенностью, попрошу заметить, – добавил Лис. – Знаешь, что мы сделаем с Шнырром, если он осмелится еще хоть раз косо на тебя взглянуть? Мы его так взгреем, что он свое имя забудет. Удачный день, верно, Винки? Свободные места у Сироток появляются не так уж и часто. Всё, разрешаю плясать от радости. Можешь даже рухнуть в обморок. Только ненадолго.

Винки слушал Лиса с ужасом. И единственным, что он смог выдавить, было:

– Но я… не хочу…

– Ладно. Можно и без обмороков.

– Я не хочу снова…

– Что «снова»?

– Снова быть Сироткой.

– Что?!

Лис вскочил со стула. Сиротки отпрянули. Винки тоже попытался отступить назад, но уперся в Ваксу, который явно следил за тем, чтобы он не вздумал сбежать.

– Ты, верно, запамятовал, Винки, – угрожающе сказал Лис, – что ты у меня в долгу. Когда родители вышвырнули тебя из экипажа, кто тебя подобрал? Отвечай!

– Ты, Лис.

– Кто тебя приютил? Кто тебя кормил? Кто научил читать и считать? Кто защищал от фликов?

– Ты, Лис.

Лис наклонился к нему и прошептал на ухо:

– Кто привел тебя к мистеру Махеррану со станции?

– Ты, Лис.

Лис отстранился и ткнул в Винки папиреткой.

– Верно. Это был я. Без меня ты пропал бы на Площади в первую же ночь. Площадь жестока. Площадь безжалостна. Хочешь ты этого, или нет, но в тот день, когда ты впервые вошел в афишную тумбу, ты стал одним из нас, Сироткой с Чемоданной площади. Время вернуть должок. – Перепуганное лицо Винки развеселило Лиса, и он усмехнулся. – Да не трясись так, я же забыл сказать самое главное – это не навсегда, но если будешь и дальше корчить недотрогу, твои хорошие деньки на станции кебов закончатся, и ты туда никогда не вернешься.

Винки всхлипнул, и Лис поморщился – единственные слезы, которые он не выносил, были слезы Винки. Лис ни за что не признался бы, но к этому крохотному мальчишке, который целыми днями возился у кебов, он испытывал определенные чувства: прошло уже почти четыре года, но он все равно будто бы считал себя в ответе за него. Когда он подобрал Винки, тому было всего три, самому ему было то ли одиннадцать, то ли двенадцать. Лис был жесток и безжалостен, но с Винки никогда, и тем не менее Винки знал, что тот запросто может воплотить в жизнь свою угрозу (если посчитает, что для его «воспитанника» так будет лучше).

– Умоляю, Лис, не отбирай у меня кебы! Кебы – это все, что у меня есть!

Лис тряхнул головой и вернулся на свой стул. Выставив перед собой руку, принялся разглядывать длинные заостренные ногти.

– Ты ведь презираешь то, чем мы занимаемся, верно? Считаешь нас какими-то негодяями и что сам ты выше шушерства…

– Что?! Нет!

– Я не знаю, откуда ты понабрался всей этой мерзости с честностью, но я тебя этому не учил.

– Лис, я…

– Да заткнись, Винки! Молчи и слушай. Я ведь мог тебя не отпускать. Мог заставить шушерить еще тогда. Но я сразу понял, что из тебя шушерника не выйдет. Не было в тебе нашей жилки – ты бы просто закончил каторгой, камерой в Хайд или виселицей, если бы попал в лапы к Жирному судье. Я бы и сейчас тебя не позвал, но кое-что стряслось, и мне нужна помощь всех. Даже таких, как ты. Расчудесных и расчестных.

– Мне нужно будет… красть?

– Что-о-о? – Лис насмешливо округлил глаза. – Ты сказал, красть? Сиротки, вы это слыхали? Как будто мы здесь воры какие-то!

Сиротки рассмеялись, но Лис резко вскинул руку, и в вагоне мгновенно поселилась тишина.

– Из тебя такой же вор, как из неудачника Бикни. Мне от тебя нужны: пара пристальных глаз, внимательных ушей и быстрых ног. Пока речь идет только о наблюдении. А еще…

Его слова прервал гул. Своды подземного зала затряслись, кругом все заходило ходуном, вагон будто бы чуть сдвинулся, фонарь начал качаться. С рынка зазвучало взволнованное ворчание, кто-то выругался.

– Очередной поезд прибыл, – сообщил Лис, хотя все и так знали, что значат подобные землетрясения под вокзалом. – Эх, сейчас бы на Площади караулить чемоданников – столько выгоды упускаем.

– Но что происходит? – все еще ничего не понимая, спросил Винки. – Ты так и не сказал.

Лис сжал зубы. Лица Сироток вытянулись, в вагоне больше не было ни намека на веселье.

– Троих наших… усыновили.

Винки не поверил своим ушам. Усыновлением Сиротки называли арест, пропажу или смерть одного из них.

– Что? Троих?

Лис принялся загибать пальцы.

– Ссадина, Перышник и Фич. Они исчезли. Ты ведь знаешь, что у нас война с «Облезлыми Хрипунами», так? Мы думали сперва, что это их рук дело – похитили троих наших, чтобы потребовать выкуп. Длинный Финни давно пускает слюни на Старый пассаж – если он его получит, то заграбастает северную часть Площади…

Винки про войну знал. И про желание Финни захватить Старый, некогда известный под названием «Пуговичный» пассаж, который весь последний год был ничейной территорией. Площадь всегда была лакомым кусочком, – как говорил сам Лис: «Кто владеет Площадью, тот владеет и Саквояжней».

– Так это не Финни похитил наших?

– Нет. Более того, поговаривают, что он и сам куда-то подевался. И в «собачник» к фликам никто из усыновленных не попадал. Мы обыскали все канавы, все чердаки и подвалы, обшарили канализацию под Площадью. Они исчезли.

Голос подал один из Сироток, коротко стриженый мальчишка в очках с толстыми выпуклыми стеклами. Из-за очков и широких, чуть вывернутых губ он напоминал лягушку.

– Я же говорил, Лис: наших забрал монстр! – Он ткнул рукой в рисунки на стене вагона. – Человек-блоха! Он живет на вокзале, я сам его видел!

Винки потрясенно глянул на Лиса, но тот лишь раздраженно тряхнул головой.

– Никакого Человека-блохи не существует, как и Призрака с платформы «Драппгейт» или утренней зарядки у толстяка Бэнкса. Оставь эти бредни, Жабич.

– Это никакие не бредни, – прошептал Сиротка, но вожак шайки его уже не слушал и продолжал:

– Усыновление наших – это еще не всё. После того, как они пропали, началось самое подозрительное…

– Что началось? – испуганно спросил Винки.

Лис вскинул руку и вытянул указательный палец, указывая куда-то вверх. Все, не сговариваясь, задрали головы.

– Там, наверху. Флики будто пиявок обожрались. Им выдали револьверы, они бродят теперь только по-двое, повсюду колесит их фургон. Вокзальные хмыри, Бэнкс с Хоппером, куда-то подевались, а на их место у тумбы поставили двоих незнакомых фликов. Они настороже. И как будто ищут что-то. Даже после ограбления «Ригсбергов» такого не было. Я многое повидал в Саквояжне, но это что-то новенькое. Что-то творится, Винки. Что-то по-настоящему мрачное.

Сиротки согласно закивали, а Винки сцепил задрожавшие руки.

– Что ты будешь делать?

– Мы занимаем оборону. Шушерство на время откладывается, с Площади мы теперь ни ногой. Мы устроили наблюдательные посты, следим за «старыми» – особенно за фликами. Я подмаслил мистера Стиппли – он должен подслушать все разговоры новых фликов у тумбы на вокзале. Думал даже прицепить хвост к Шноррингу, но это слишком опасно. Площадь большая Винки, и мне не хватает глаз и ушей на всех постах. Поэтому я и позвал тебя. А еще потому, что не хотелось бы, чтобы и тебя усыновили, пока мы тут заняты и некому за тобой присматривать.

– Ты думаешь, меня тоже… – Винки запнулся. – Тоже усыновят?

– Теперь нет. Мы не позволим. – Лис повернулся к поваренку, толстячку в бурой вязаной кофте, которая была такой длинной, что напоминала платье. – Пуншик, выдай ему «шкета».

Сиротка достал из ящика короткую самодельную дубинку, обмотанную кожаным ремнем, и втиснул ее в руку Винки.

– Готовьтесь, господин Винсент Килгроув-младший, – пристально глядя на него, произнес Лис. – Хотел бы я сказать, что наконец все Сиротки собрались вместе, но не могу, потому что это не так. – Вожак обвел медленным взглядом своих подчиненных. – Вооружайтесь, парни. Мы идем наверх.

В вагоне началась суета. Сиротки закопошились у ящика, каждый взял себе «шкета», а Лис, достав из-за пояса короткий стилет, «прокатил» его между пальцами.

Один лишь Винки, прижимая к груди дубинку, стоял на месте, чувствуя себя таким же потерянным, как и в тот памятный день, когда дверца родительского экипажа захлопнулась, и он потрясенно глядел, как вишневый «Черинг» исчезает в дымной туче из выхлопных труб.

***

Чемоданная площадь никогда не была более безмятежной, чем сейчас. Упомянутая безмятежность касалась, разумеется, лишь различных мрачных странностей, поскольку ее обычной суетливости, торопливости и вечно-куда-то-опаздываемости мог позавидовать и муравейник, на который упал дирижабль.

Прохожие спешно сновали по кольцу тротуара вокруг швартовочной площадки, на которой в тумане, будто в мыльной пене, стоял тот самый дирижабль. Вот только никуда старичок «Бреннелинг» падать не собирался – впрочем, как и взлетать. Вход на трап преграждала цепочка с табличкой «Вылет отменен. За сведениями об изменениях в расписании обращаться в диспетчерскую рубку».

Даже без дирижаблей Чемоданная площадь могла предоставить множество общественного транспорта на любой вкус и кошелек: кебы на станции, двухэтажный омнибус, трамвай…

Да и помимо них, на мостовой было не протолкнуться. От стука колес, рычания двигателей и клаксонирования площадь подрагивала, кругом все так шумело и грохотало, что мысли вываливались из головы, как пуговицы из дырявого кармана.

Тем не менее Винки пытался их собирать и даже обдумывать.

Сиротки с Чемоданной площади заняли свои посты – кто-то залег у окна полуподвальной скобяной мастерской, еще кто-то влез по водостоку и затаился на карнизе, прочие рассредоточились у фонарных столбов, гидрантов и тумб. Самому Винки досталась гнилая бочка у лестницы, ведущей в бакалейную лавку миссис Норвик. Прислонив к бочке свою дубинку, он сидел на дырявом чемодане и, чуть выглядывая из своего укрытия, выискивал мрачные странности. Но как это часто и бывает, когда ты отчаянно ждешь странного, все странное решает взять выходной.

Мыслями Винки то и дело возвращался к своему незавидному положению, но всякий раз одергивал себя и принимался всматриваться в лица прохожих…

Из ресторана госпожи Примм вышли два очень толстых джентльмена; цепочкой один за другим, сжимая в руках портфельчики для бумаг, протопали клерки из Паровозного ведомства; с книжкой под мышкой прошел очкастый коридорный из гостиницы «Габенн» в забавной бордовой шапочке и пальто поверх формы; пробежал незнакомый мальчишка-газетчик…

Винки вспомнил о Сэмми. Где он сейчас? Стоит на своем перекрестке и выкрикивает заголовки? Или вновь занимается чем-то подозрительным? Может, он уже не так злится? А хотя… Какая разница, злится он, или нет.

Обида на друга была так сильна, что Винки запретил себе о нем думать и переключил внимание на запруженную мостовую: среди одинаковых «Трудсов» проглядывала пароцистерна с рыбой «Карасики мистера Доуза», неподалеку, прямо посреди дороги, в туче красноватого дыма встал горбатый экипаж «Бэдфорд» с мигающей круглой фарой и черной крышей-гармошкой. Из него вышли двое: громила в черном шапокляке и щуплый тип в клетчатой красной кепке – откинув крышку на двигателе, они склонились над ним, пытаясь понять причину поломки.

Мимо пропыхтел зеленый фургончик, на борту которого золотой краской было выведено: «Пряные Нектарности мадам Эмберс. Кондитерская»; ниже красовался рисунок: растение с пятнистым кувшинчиком на месте бутона, из которого торчала фигурка пухлого мальчика с леденцом на палочке.

Картинка эта пыталась казаться милой и развеселой, но Винки ощутил в ней нечто жуткое – растение будто засасывало глупого мальчишку, а он и не замечал, радуясь своему леденцу.

А когда Винки глянул на того, кто сидел за рычагами, ему стало по-настоящему страшно. Сгорбленное существо в бесформенном коричневом пальто и низко посаженном цилиндре повернуло голову, и в Винки вонзились два рыжих луча из круглых стеклянных глаз. Мальчик дернулся, но почти сразу понял, что это автоматон. Всего лишь автоматон…

Фургон проехал мимо, покачиваясь на неровной брусчатке из стороны в сторону, а Винки вздохнул и продолжил наблюдение за площадью.

Взгляд его то и дело сам собой сползал на станцию кебов. Что сейчас делают кебмены? Кто-то из них хватился его? Вдруг мистеру Боури или мистеру Граппи нужна его помощь? А мистер Джоунзи так и не получил свой мешок с углем – ему пришлось самому браться за совок?..

– Хватит зевать, Винки, – прозвучало за спиной, и Винки вздрогнул.

Под лесенкой лавки восседал Лис, устроившись на своем любимом стуле, который для него из вагона приволокли Сиротки. Обычно он не занимался уличными делами лично, но сейчас и правда был особый случай.

– Но я не зевал, – сказал Винки.

– Ты знаешь, о чем я. Не отвлекайся – станция без тебя не пропадет.

Лис держал в руках засаленный полицейский плакат о вознаграждении и уже какое-то время задумчиво его разглядывал. Винки знал, кто на нем изображен.

– Твоя мама… – сказал он осторожно. – Ты что-то о ней слышал?

Лис поспешно сложил плакат и спрятал его во внутренний карман пальто.

– Она ненадолго вернулась в город накануне туманного шквала. Говорят, у нее было какое-то дельце в Саквояжне, они со Слепым Бэзилом даже устроили потасовку: то ли крали бриллиант, то ли изумрудное колье – в общем, какие-то стекляшки.

– Ты ее видел?

– Мельком. Успел переброситься с ней парой слов незадолго до ее побега. А затем она села на свой интроцикл и унеслась в туман.

– Ух ты, интроцикл! Я видел его пару раз всего!

– Да, штуковина редкая, но я, знаешь ли, ни за что не уселся бы внутрь скоростного колеса – у меня слишком красивое личико, чтобы портить его о фонарный столб…

– Эй, парни! – закричал вдруг Пуншик. – Глядите! Кто-то «пиявит» на кебе мистера Граппи!

Лис вскочил со стула. Винки выглянул из-за бочки – сзади к одному из кебов Чемоданной площади действительно прицепился какой-то мальчишка. Расставленные на постах Сиротки повылезали из своих укрытий и принялись улюлюкать.

– В погоню! – велел вожак. Винки неуверенно глянул на него. – Давай, не стой столбом. Догони кеб, стащи «пиявку», а дальше мы сами.

Вся орава бросилась за кебом, огибая экипажи, чем вызвала возмущенные возгласы и ругательства тех, кто сидел за рычагами. Некоторые из пассажиров с любопытством прильнули к окнам, другие, напротив, поспешили задернуть шторки.

Толстяк Пуншик, тяжело дыша, крикнул на бегу:

– Это кто-то из парней Длинного Финни!

Отстающий от него на два экипажа Жабич ответил:

– Да, только «Хрипуны» рискнули бы сунуться на нашу площадь!

Прочие Сиротки поддержали:

– Стащим его и проучим!

– И получим пару пенсов от мистера Граппи за службу!

Сиротки подоставали «шкеты». И тут Винки понял, что свою дубинку оставил у бочки – все-таки плохой из него шушерник.

Мальчишка, «пиявивший» на кебе, замахал рукой – видимо, он так нелепо пытался их отогнать. Откуда ему было знать, что если уж Сиротки устроили охоту, то без ужина они не останутся. К тому же, на их удачу, движение на площади превратилось в тягомотину, кеб ехал медленно.

Понимая, что «пиявка» никуда от них не денется, Сиротки решили слегка над ней попотешаться:

– Да вы только гляньте на эту «пиявку»!

– Курчонок машет крылышком!

– А может, он просто немой? Эй, Вакса, переведи!

– Он говорьит: «Я – болван»!

Винки и сам не заметил, как оказался впереди прочих. Ему все это не нравилось, он не знал, что будет делать, когда окажется рядом с чужаком, и надеялся, что на помощь придет кто-то из своих.

Не раздумывая, он запрыгнул на подножку кеба и потянулся к «пиявке», но чужак стремительно оттолкнул его руку. А затем с удивлением выдохнул:

– Винки!

Винки узнал «пиявку» и не поверил своим глазам – уж кого он ожидал увидеть разъезжающим по городу таким образом, но только не этого мальчика.

Винки потрясенно выдавил:

– Ты?!

На него глядел Джаспер Доу! Как какой-то шушерник, за кеб мистера Граппи зацепился единственный приятель Винки из числа цепочников. По правде, Винки не знал, есть ли у Джаспера часы на цепочке, но вот его дядя, очень строгий и страшный доктор, точно был из цепочников.

– Не выдавай… – чуть слышно попросил Джаспер.

– Ты почему «пиявишь»?

Приставив палец к губам, Джаспер кивнул на кеб.

«Да ведь он следит за пассажиром!» – догадался Винки.

Чем бы Джаспер Доу ни занимался, это было важно. Винки давно это себе уяснил, к тому же он меньше всего хотел, чтобы у его приятеля были неприятности – дело даже не в том, что кебмен устроит ему взбучку, если поймает. Джаспер выглядел таким перепуганным, что сразу стало ясно: он боится, что его увидит пассажир. Нужно срочно сворачивать погоню!

Винки повернулся и махнул рукой особым образом, давая знак Сироткам: «Пустышка». От волнения он не придумал ничего лучше, а другие условные сигналы на ум не пришли.

Подопечные Лиса тем не менее знак поняли и остановились.

– Я потом тебе все расскажу, – сказал Джаспер.

Винки хотел спросить у него, связано ли это все как-то со странными делами, которыми в последнее время занимаются Джаспер с дядей, но кеб внезапно подпрыгнул на кривобокой брусчатке, и Винки стукнулся локтем о его заднюю стенку.

«Пассажир услышал?!» – с тревогой подумал мальчик и тут же получил ответ на свой вопрос: скрипнули петли, окошко в дверце откинулось, наружу высунулась голова в котелке и с весьма впечатляющими усами.

Винки решил отвлечь пассажира. Спрыгнув на мостовую, он подбежал к нему и озвучил фразу, которую не раз слышал из уст Сироток, отчаянно надеясь, что прозвучит она убедительно:

– Эй, мистер! Не найдется немного мелочи для сироты?!

– Пошел вон!

Голова пассажира скрылась в салоне.

Происходящее не ускользнуло от внимания кебмена, и тот, накренившись с передка, глянул назад.

– Винки! – недоуменно воскликнул он, узнав маленького попрошайку. – Ты чего это вытворяешь?!

– Ой, мистер Граппи! Это вы? Не признал!

– Дай только вернусь на станцию! – пригрозил кебмен. – Лучше не попадайся мне, хорек мелкий!

Винки не боялся мистера Граппи, к тому же он считал, что парочка затрещин – неплохая цена за спасение Джаспера. Уж лучше пусть он, Винки, получит затрещину, чем Джаспер.

Винки бросился обратно, где объяснений уже ждал раздраженно сложивший руки на груди Лис. По пути обернулся, получил благодарный кивок Джаспера и улыбнулся ему в ответ.

Подбежав к Лису, Винки перевел дыхание и сообщил:

– Это не прихвостень Длинного Финни. Я его знаю.

Подтянулись и прочие Сиротки.

– Ну и что из того? Если даже этот чужак не шушерит под Финни, нужно было все равно его проучить.

– Нет! – воскликнул Винки. – Ты не понимаешь, этот мальчик – племянник доктора из переулка Трокар.

Сиротки начали переглядываться. Лис изменился в лице.

– Того самого доктора? – спросил он и, когда Винки закивал, добавил: – Повезло, что мы не успели стащить его с кеба.

– Да, нам повезльо, – вставил Вакса. – Тот доктор вьедь приятельствует с ньищими Сльепого Безьила, потом еще перед Безьилом отвечать…

– Меня не Бэзил коробит, – сказал Лис. – А сам доктор. Жуткий джентльмен. Не хотелось бы вызывать его неудовольствие.

Винки решил, что ослышался: джентльменами Лис мало кого называл. Но при этом был с ним согласен: доктор Доу пострашнее будет любого из «старых», которые промышляют нищенством на площади.

– Потопали обратно, Сиротки, – велел вожак. – Все на посты. И смотреть в оба. А ты, Винки, в следующий раз заранее предупреди, если увидишь еще каких племянников различных докторов. Сделай уж мне такое одолжение.

Лис первым развернулся и двинулся к бакалейной лавке миссис Норвик. Остальные потянулись за ним.

Когда Винки повернул голову, кеб мистера Граппи уже затерялся в экипажной толчее.

***

В подвале на краю станции кебов, где хранились запасные части для экипажей и складировались сломанные детали, было тесно. Трубы паровых котлов соседствовали с колесами, повсюду были расставлены поршни и клапаны, на полках стояли сменные фары. Все это здесь лежало много лет, и любому из «старых» пришлось бы попотеть, чтобы в подвале не то что протолкнуться, но и хотя бы просто развернуться, не задев какой-нибудь паровой котел, или цепи, или рычаги. Впрочем, «старые» сюда и не заглядывали с момента, как похоронили кеб-диспетчера мистера Махеррана.

В небольшое окошко под потолком заглядывала ночь.

Винки лежал на старом промятом сиденье, вытащенном из салона кеба, укрывался сшитым из лоскутов ветоши одеялом и глядел на едва тлеющий огонек лампы.

Лис не хотел отпускать его на ночь, считая, что в вагоне под землей, со всеми, до Винки точно никто не доберется, но в итоге поддался на уговоры. «В семь утра у лавки миссис Норвик, – сказал он напоследок. – И не опаздывай…»

От усталости у Винки ныло все тело, глаза болели от вглядывания, в горле першило от выхлопов химрастопки, а спину он и вовсе не чувствовал: все-таки сидеть целый день за бочкой дело невероятно утомительное. К тому же день этот был долгим и исключительно тоскливым. Ловля странностей ничего полезного не принесла и после встречи с Джаспером превратилась для Винки в рутину. Когда солнце село и на Площади зажгли фонари, с ними в голове мальчика зажглась мечта отправиться в свой подвал и просто прилечь в тишине. Но до этого момента пришлось ждать еще целых четыре часа.

И вот наконец он здесь. Один. Сэмми снова где-то бродил.

Глянув на пустующий гамак под окном, с которого на пол сполз уголок «одеяла» – полосатой занавески (Сэмми умыкнул ее с какой-то веревки, куда ее вывесили просушиться после стирки), Винки снова задумался о своем друге.

«Нет, тут точно творится что-то неладное. Он уже давно должен был вернуться… А может, Сэмми тоже пропал? Как Сиротки, о которых говорил Лис…»

Сэмми ведь знал, что с наступлением темноты по Саквояжне бродить опасно – мало того, что вечерами из своих нор выползают бродячие собаки и крысы, которые не прочь перекусить мальчатинкой, хуже них те, кто ходит на двух ногах. Окрестности вокзала полны приезжих, и некоторые из них привозят с собой жуткие привычки и не менее жуткие традиции из диких стран. Сколько было историй про людоедов или кровавые ритуалы, которые проводили выходцы из джунглей Кейкута или с каких-то далеких островов в океане…

Сэмми, правда, был не робкого десятка и его просто так не заманишь в темную подворотню. Он знает, что нельзя связываться со смуглыми людьми, которые плохо говорят и носят странные украшения из перьев и костей. За время, проведенное на улице, он хорошо усвоил негласные законы Саквояжни.

Сэмми Джинкс оказался под открытым небом всего пару лет назад, но, в отличие от Винки, сиротой он не был. Хотя сам не раз вслух жалел, что его родители не умерли: отец с мачехой били его, и в какой-то момент он сбежал из дома.

Однажды Винки обнаружил его спящим под скамейкой на станции кебов. Сэмми совсем замерз, его лицо посинело, он кашлял во сне. Винки стало жалко этого мальчишку, он разбудил его и поманил за собой. Приведя его в подвал, он сказал, что тот может остаться, если ему некуда идти. И Сэмми остался – с тех пор они всегда были вместе…

Размышления Винки прервала тень. Тень прошмыгнула мимо окна – кто-то прошел там, наверху.

Винки затаился в кровати и крепко сжал край одеяла. Раздался звук шагов на лесенке, а потом скрипнула дверь.

Огонек на лампе дрогнул от прошедшего через подвал сквозняка, но не погас.

Винки повернул голову. В проеме стояла темная фигура.

– Сэмми, это ты? – дрожащим голосом спросил Винки.

– Кто же еще? – ответил пришелец и перешагнул порог.

Это и правда был Сэмми. Может, Лис и считал себя настоящим красавчиком, но Сэмми Джинкс больше подходил на эту роль. Газетчик мог бы даже стать юным актером на подмостках какого-нибудь театра, на него частенько заглядывались девчонки и из-за картинной внешности ему порой многое прощали. У Сэмми были открытое выразительное лицо, волосы цвета яичного желтка (из-под кепки выглядывали непослушные вихры), изогнутые брови и нос с небольшой горбинкой. Единственное, что его портило, – это привычка чесаться.

Что он тут же и сделал.

– Ты где был? – спросил Винки, пытаясь понять настроение друга – по-прежнему ли он на него злится?

Сэмми поджал губы.

– Ой да не лезь. И вообще, спи давай.

Пройдя мимо Винки, он подошел к своему гамаку и, откинув в сторону одеяло, сунул руку под наволочку. Ложиться спать Сэмми явно не собирался.

Винки не мигая смотрел ему в спину. Друг почувствовал взгляд и резко обернулся.

– Чего уставился?

– А что ты делаешь?

– Сказал же, не лезь, – грубо ответил Сэмми и спрятал что-то в карман. По характерному шуршанию Винки понял, что это бумажка, на которой Сэмми что-то записывал накануне.

Ничего не говоря, газетчик направился обратно, к выходу из подвала.

– Ты куда?

– У меня дела. Газетные. Мистер Трилби велел мне…

– Ты врешь! – воскликнул Винки.

– А хоть бы и так. У меня важные дела – тебя они не касаются.

– Сэмми, я… Не понимаю…

Сэмми на миг замер на пороге, а затем покинул подвал. Стукнула, захлопнувшись, дверь.

– Ну нет, – прошептал Винки, – я все узнаю…

Быстро выбравшись из постели, он натянул башмаки, схватил кепку и ринулся вдогонку за Сэмми…

…Винки не особо любил театр. Точнее, думал, что не любит, поскольку в настоящем театре ни разу не был. Но он видел представления уличных кукольников, и, в отличие от прочих детей, с восторгом взиравших на действо, разворачивающееся в сценическом чемодане, оно его скорее раздражало.

Особенно после пьески «Гадкий Левша», где злобные марионетки, которые демонстрировались хорошими и добрыми, шпыняли своего кукольного собрата за то, что тот был левшой, – они толкали его, лупили, а потом и вовсе прибили и похоронили на свалке сломанных игрушек. После чего устроили веселый праздник. В этом несчастном Винки видел себя и ему вдруг подумалось, что, когда он умрет, у всех кругом тоже будет праздник.

То, что он увидел, следя за Сэмми, очень походило на театр. Театр теней.

Преодолев станцию кебов, газетчик зашел в переулок и в какой-то момент остановился у глухой кирпичной стены. Опасаясь приближаться, Винки замер в некотором отдалении. Самого Сэмми он не видел – лишь подсвеченную фонарем тень на стене. Друг кого-то ждал. И вдруг раздался скрип.

«Колёса! – понял Винки. – Я уже слышал этот скрип…»

К тени Сэмми приблизилась высокая стройная тень с темным сгустком в основании – по очертаниям Винки понял, что принадлежит она женщине, и женщина эта катила перед собой детскую коляску.

– Ты принес, дорогой? – спросила незнакомка.

Тень Сэмми ей что-то протянула.

– Я записал, мэм, как вы и просили: здесь указаны все флики, которые меня обижали.

– Ну же, юный джентльмен, – с легким укором сказала женщина, – это очень грубое слово. Тебе не стоит его произносить. Называй их «констеблями».

– Да, мэм. А вы принесли то, что обещали? Мои десять фунтов…

– Разумеется, но сперва у меня для тебя будет еще одно задание, дорогой. Подойди ближе, я расскажу тебе все.

Маленькая тень придвинулась к тени женщины с коляской, а затем…

Винки от ужаса зажал себе рот ладонью. Из большой тени-коляски вырвались другие – длинные, извивающиеся, как черви. Черные щупальца набросились на Сэмми, обхватили его. Он даже не успел вскрикнуть.

Кошмарный теневой клубок на стене шевелился – узел, в который был заключен маленький газетчик, задергался. А тень женщины казалась совершенно неподвижной – она просто ждала, когда тварь, выбравшаяся из коляски, дожрет бедного Сэмми!

Услышав стон друга, Винки отмер и сделал шаг к тому месту, где на его глазах происходил весь этот кошмар.

– Кто здесь?! – спросила женщина, пара теневых щупалец оторвалась от клубка и взмыла вверх, до самого карниза.

Винки развернулся и бросился прочь из переулка. Он мчался, не решаясь обернуться. Сердце билось где-то в горле, мысли смешались. Его гнал вперед такой страх, какого за всю жизнь он еще не испытывал.

Оказавшись на станции, Винки слетел вниз по ступеням и нырнул в подвал.

Лампа все еще горела. Но огонек уже почти скрылся в «воротничке» керосинки, запасные детали кебов почернели, их тени выросли, и впервые место, которое Винки называл домом, показалось ему темным и стылым, как могила.

Винки бросился в угол, спрятался за стоявшими там багажными кофрами и будто врос в холодную каменную стену. Отчаяние рвалось наружу криком, но горло так свело, что он не издал ни звука.

«Сэмми! Оно сожрало Сэмми! Чудовище из коляски! Оно меня почуяло… И придет за мной! Оно и меня…»

До Винки донесся звук шагов на лестнице.

«…Сожрет!»

Кто-то приближался.

Затаив дыхание, Винки слушал. Шаг за шагом… Все ближе и ближе…

А затем в дверном проеме кто-то появился и встал, поворачивая голову из стороны в сторону, высматривая свою жертву.

Винки забыл, как дышать. Он так крепко вцепился в уголок кофра, что заболели пальцы.

И тут тот, кто стоял на пороге, увидел его! Покачнувшись, он сдвинулся с места и…

Винки не поверил своим глазам. Сэмми! Это Сэмми! Он был жив!

Но ему все равно требовалось убедиться.

– С-С-Сэмми… Это ты? – сбивчиво спросил он.

– Кто же еще? – последовал ответ.

Газетчик подошел, и Винки охватило оцепенение – не в силах ни пошевелиться, ни хотя бы просто моргнуть, он расширенными от ужаса глазами глядел на друга.

– Что ты там делаешь? – как ни в чем не бывало поинтересовался Сэмми. – Мышь погнал?

– Д-да… мышь.

Сэмми наклонился к нему, перегнувшись через кофр.

– Ну и где она, твоя мышь?

Свет лампы упал на лицо Сэмми. Оно было совершенно обычным, в нем ровным счетом ничего не изменилось, но… из левой ноздри газетчика как будто что-то выбиралось… Щупальце!

– Ты что, язык проглотил? – с улыбкой спросил Сэмми, и Винки понял, что никакое это не щупальце – из носа друга текла тонкая струйка черной крови.