Няня из Чайноботтам

Часть IV. Глава 2. Поворот ключа

– Чай остывает, Джаспер, – сказал доктор Доу. Его словам подыграл угрожающий щелчок спускового крючка.

Несмотря на то, что время подбиралось лишь к пяти часам вечера, в гостиной дома № 7 в переулке Трокар висела полутьма. Шторы на окне были задернуты, камин уже погас, и пол рядом с ним заливал дрожащий багровый свет от остывающих углей.

Сидевший на диване с чашкой в руке Джаспер сделал глоток и на этот раз даже забыл поморщиться – только отметил:

– Вкус какой-то странный.

– Думаю, это из-за того, что чай успел настояться. Ты слишком много болтаешь вместо того, чтобы его пить.

Племянника между тем чай сейчас не особо заботил.

– Ты вообще услышал то, что я говорил? Как тебе моя идея? Шикарная, правда?

Доктор склонился над журнальным столиком и дернул щекой.

– Я не уверен, что это такая уж удачная идея, Джаспер, – сказал он.

Племянник отцедил ему крайне досадливый взгляд, но дядюшка не заметил – всем его вниманием сейчас владело содержимое небольшого ящика, который прислали ему из Старого центра. Один за другим доктор проверял шесть пистолетов-инъекторов – осматривал каморы для ампул, щелкал спусковым крючком, снова взводил механизм…

По правде, он предпочитал шприц, когда требовалось ввести пациенту лекарство, но сейчас обстоятельства сложились таким образом, что к «пациентам» так просто не подберешься. К тому же того инъектора, что хранился у него в кабинете, было недостаточно.

– Как это «не такая уж удачная»? – ожидаемо возмутился Джаспер. – Нам ведь нужно поймать мистера Блохха, так? А для этого нужно его выманить. Если Удильщик согласится подписать договор, то Блохх появится – и тут-то мы его и сцапаем.

– Это невыполнимо по многим причинам, Джаспер.

Отложив инъекторы, доктор открыл коробку, присланную из аптеки. Быстро пересчитал лежащие в ней ампулы.

– Хватит, или нет? – пробормотал он, игнорируя сопение племянника. – Я заказал их с запасом, но никогда не знаешь, что может… – достав одну из ампул, доктор встряхнул ее; серая жидкость чуть поблескивала в красном свете камина, – …произойти. Надеюсь, сработает. Это самое сильное снотворное, которое было у мистера Лемони, и все же… никакое снотворное не действует мгновенно…

– Что еще за причины? – напомнил о себе Джаспер.

Доктор со значением глянул на его чашку, и, когда мальчик сделал еще глоток, ответил:

– Во-первых, Удильщик непредсказуем, и мы не можем его отпустить – даже на время. Во-вторых, я уже готов начать лечение. И в-третьих, ты упустил самое важное, Джаспер: мистеру Блохху больше нет смысла заключать с ним договор – он уже получил то, чего хотел.

Глядя, как доктор вставляет в инъектор ампулу, Джаспер проворчал:

– У меня такое чувство, что ты просто не хочешь поймать Блохха.

– Разумеется, хочу, – ледяным тоном проговорил доктор. – Но все не так просто, Джаспер…

– Что тут сложного?

Принявшись заправлять ампулы в инъекторы, Натаниэль Доу пустился в рассуждения:

– Я много думал об этом. Мистер Блохх безошибочно конструирует невероятные в своей многоуровневости планы. Учитывает множество переменных и даже скользкие, казалось бы, непредсказуемые обстоятельства. Если не знать, как он действует, можно и вовсе предположить, будто он знает будущее. Это тонкая и скрупулезная работа – в ней удивительным образом перемежаются места, люди, погода, новости, события, мотивы и характеры. Он знал, что ты встрянешь в это дело, знал, где ты окажешься и когда, задолго до тебя самого. Мистер Блохх заранее просчитал твои шаги или, как он выразился, ходы. Уверен, он обезопасил себя от поимки и разоблачения множеством способов. Просто так выманить его не удастся. К тому же схватить его – это полдела. Вопрос в том – что делать дальше.

– Дальше?

Закончив с инъекторами, доктор Доу опустился в кресло и переплел пальцы.

– Хорошо, давай представим, что произошло невероятное, и мистер Блохх просчитался. Каким-то, прости меня за это гадкое слово, чудом он оказывается в наших руках. Что ты предлагаешь? Отвезти его в Дом-с-синей-крышей? Мы не знаем, кто из констеблей состоит в Клубе заговорщиков мистера Блохха. Кто из судей. Может, даже у самого судьи Сомма какие-то дела с мистером Блоххом. Уверен, мистер Блохх как-то выкрутится – он не то что не попадет в Хайд, даже суд вряд ли состоится.

– И что ты предлагаешь? – проворчал Джаспер. – Ничего не делать? Просто притвориться, что не он за всем стоит? И как всегда позволить ему выиграть?

– Я предлагаю действовать умнее и осторожнее, Джаспер.

– Ты всегда это предлагаешь!

– Потому что это никогда не теряет актуальности. К тому же сейчас у нас есть более насущные задачи. – Он кивнул на инъекторы. – Сперва мы устраняем кровотечение, а уже потом беремся за болезнь. Няня, дети, больные занфангеном, старший сержант Гоббин.

– Ты думаешь, что Блохх – это болезнь?

Доктор вздохнул.

– Этот город болен, Джаспер. И я пока не знаю, является ли мистер Блохх самой болезнью или же одним из ее симптомов. Я никак не пойму, что именно он делает.

– Ты о чем? – удивился племянник. – Я думал, он просто оказывает услуги всяким преступникам.

Доктор Доу покачал головой.

– Все, чем он занимается, связано. Появление в городе Черного Мотылька, ограбление «Ригсберг-банка», дело Няни и… – он чуть прищурился, глядя на Джаспера, – прочее. Это все фрагменты одной картины. У него есть какая-то цель, мне пока неясная.

– Это как-то связано с Ворбургом…

– Вероятно. Но не только.

Доктор Доу повернул голову и уставился на напольные часы в углу гостиной. По глянцевому циферблату проходила мелкая рябь отсветов. Шевеление маятника внизу, в ящике за стеклом, будто раскачивало-раздувало тревогу, разгоняло ее по гостиной. Минутная стрелка дрогнула и переползла на без пяти пять.

– Взгляни на часы, Джаспер, – сказал доктор. – Они отстают на две минуты. И мы так же отстаем. Весь город будто бы отстает, в то время как мистер Блохх живет по реальному времени. Когда мы приходим, его там уже нет. Когда мы узнаем о его участии в том или ином деле, его планы уже осуществились. В последнее время я все чаще ловлю себя на мысли, что нам его не нагнать – это невыполнимо так же, как прошлому пытаться настигнуть настоящее. Наши часы всегда будут отставать от его часов, как ни подтягивай гирьки и сколько оборотов ключа ни делай. Не имеет смысла пытаться его опередить. Не имеет смысла пытаться заглянуть в будущее и просчитать его планы. Другое дело – заглянуть в прошлое, связать все ниточки воедино, и тогда, быть может, мы поймем, что происходит на самом деле.

Ответом ему было приглушенное сопение.

Доктор поглядел на племянника. Джаспер сидел неподвижно, опустив голову на грудь. Чашка в его руках наклонилась.

Поднявшись на ноги, доктор подошел и, забрав чашку, поставил ее на столик, после чего уложил племянника на диван и заботливо укрыл пледом.

– Ни одно снотворное не действует мгновенно… – прошептал Натаниэль Доу, развернулся и быстро направился к лестнице.

Одно из ключевых дел в подготовке к тому, что будет происходить вскоре, было сделано. Для Джаспера расследование тайны Няни из «Чайноботтам» закончилось. Он не должен участвовать в аресте старшего сержанта Гоббина и в ловле зараженных детей. Да, он будет в ярости, когда проснется и узнает, что все пропустил, но без этого никак – сейчас он будет только мешать, соваться куда не следует и нарываться на пулю.

Доктор Доу не испытывал вины за то, что усыпил племянника: Джаспер сам до этого довел – если бы он только был способен слушаться и согласился остаться дома, подсыпа́ть снотворное ему в чай не пришлось бы.

Между тем доктора ждало еще одно дело – разговор, который Джаспер ни за что не должен был услышать.

Войдя в свой кабинет, он запер дверь и зажег свет. Удильщик, по-прежнему привязанный к стулу, поднял голову.

– О, я ждал вас, доктор, – сказал он. – Все гадал, когда же вы вернетесь и почему откладываете мое лечение.

– Мы наконец остались одни, мистер Боттам, – кивнул доктор. – Я не знаю, чем обернется лечение, и не забудете ли вы в итоге то, что с вами было. Поэтому прежде, чем я введу вам лекарство, мы с вами поговорим.

Натаниэль Доу прошел к своему столу, сел и, достав из кармана портсигар, закурил.

– О чем вы хотите поговорить, доктор? – спросил Удильщик.

– Расскажите мне, кого вы встретили на борту «Гриндиллоу». Вы назвали его Чужаком. Я должен узнать о нем все.

Удильщик усмехнулся. Клацнули острые треугольные зубы.

По кабинету пополз вишневый дым, сейчас отчаянно похожий на кровь, расплывающуюся в воде.

***

Скрипели колеса. И это был, казалось, единственный звук, раздающийся в узком переулке Гнутых Спиц.

Тележка дворника мистера Фигрэма подпрыгивала на кривобокой плитке тротуара. В дощатом ящике на ней подпрыгивали три здоровенных мешка с мусором.

Закинув на плечо метлу, дворник катил тележку вдоль двухэтажных домиков, которые в ином случае можно было бы даже назвать миленькими. Иной случай – это если бы они не обветшали за годы, краска на дверях не облупилась, а таблички с номерами не проржавели. Мистер Фигрэм привычно подходил к каждой двери, брал очередной мусорный мешок, взваливал его на тележку и брел дальше, думая о чем-то своем, дворничьем.

Порой поднимался ветер, и мистеру Фигрэму приходилось поддерживать фуражку, чтобы та не улетела. Опавшие листья носились у ног, а небо, как и накануне, хмурилось. Что там говорили погодники? Снова будет дождь?

За своими мыслями мистер Фигрэм и не заметил, как поравнялся с Жутким домом.

№ 8.

Вытянутая и нависающая над переулком угрюмая хмурость с заколоченными окнами и в некоторых местах заросшими плющом стенами, как и всегда, вызывала тревогу.

Бросив быстрый взгляд на Жуткий дом, мистер Фигрэм поспешно отвернулся. Он никогда не мел улицу перед ним, никогда не забирал оттуда мусорный мешок. В этом доме обитал призрак пять лет назад почившей старухи Барлоу. Связываться с ним желания не было.

Сам дворник этого призрака никогда не видел, но его приятель-почтальон частенько о нем рассказывал. А ему мистер Фигрэм верил безоговорочно – и то правда: зачем мистеру Нэмишу врать? К тому же почтальоны – самый честный народ. Об этом все знают.

Подойдя к соседнему дому, дворник взял стоявший у двери пухлый мешок и, переставив его на свою тележку, двинулся дальше. У двери следующего дома он мешка не обнаружил, но решил все же проверить: миссис Питкоу частенько забывала отсоединить его от трубы пневмоуборщика. Все так и оказалось: набитый пылью мешок висел на стене рядом с ржавыми трубами парового котла.

«Эх, миссис Питкоу…» – подумал мистер Фигрэм и, сняв мешок, взгромоздил его на тележку.

У дома № 14 дворника мешок не ждал, зато мистер Фигрэм неожиданно для себя вдруг стал свидетелем кое-чего такого, что заставило его остановиться и недоуменно почесать затылок.

У двери стоял здоровяк в сером пальто и… большом проклепанном водолазном шлеме на голове. И не просто стоял, а обеими руками сжимал дверную ручку и при этом упирал плечо в дверь, словно пытался помешать кому-то внутри распахнуть ее. Из дома доносились гневные женские крики.

Происходящее показалось мистеру Фигрэму не просто странным, а исключительно немыслимым. Обычно этот дом был тихим, а его обитатели покой переулка Гнутых Спиц не нарушали – еще бы, ведь там жили важный констебль и его сестра.

– Открой дверь, негодяй! – раздался очередной крик, и затем в дверь с той стороны загрохотали.

Дворник узнал голос мисс Хоппер. Она была приветливой и очень добродушной девушкой – что же заставило ее так разозлиться?

– Не открою, пока ты не прекратишь бесчинствовать! – отвечал здоровяк в водолазном шлеме.

Мистер Фигрэм оторопел. Да ведь этот бас мог принадлежать лишь одному человеку – мистеру Хопперу! Но почему он не в форме? Разве у констеблей есть одежда, помимо их синих мундиров?! Да и вообще – что здесь творится?!

– Я?! – тем временем воскликнула мисс Хоппер. – Бесчинствовать?! Да я еще не начинала, Хмырр! Ну вы такое видали? Исчезает! Оставляет какую-то непонятную записку! Где-то ошивается целую неделю, а потом заявляется как ни в чем ни бывало! Я думала, ты мертв! Открой дверь, чтобы я могла тебя придушить!

– Не открою! И вообще! Я ведь отправил тебе куклу и…

– Куклу?! Мне не семь лет, чтобы задобрить меня куклами, Хмырр!

– Ну тогда отдавай ее, если она тебе не нужна! Я ее еще кому-то подарю!

– Что-о-о?! – В дверь изнутри ударили чем-то тяжелым, и дом вздрогнул – зазвенели стекла, труба под карнизом заходила ходуном. – Это моя кукла! И никому ты ее не подаришь! Только попадись мне, Хмырр! Я тебя так отхожу поварешкой по твоей дурацкой голове, что никакой шлем водолазный тебе не поможет!

– Он очень крепкий! Ты уже погнула поварешку! А у нас другой нет!

– Еще и поварешку из-за тебя погнула! Открывай, жалкий трус!

Дворник осмелился подойти. Он кашлянул, привлекая внимание мистера Хоппера. Повернуть голову в шлеме было тяжело, и констебль развернулся полностью, упершись спиной в дверь.

– А, это вы, Фигрэм, – сказал мистер Хоппер. – Вы за мусорным мешком?

– Сэр, что это у вас тут творятся за дела такие странные? – все еще слегка ошалело спросил дворник.

– Да вот радушная встреча, как видите.

Констебль замер. Из-за двери не раздавалось ни звука – видимо, его сестра прислушивалась.

– А чегой-то вы в шлеме, сэр? Никак нырять собрались?

– Да я уж нанырялся, – пробурчал мистер Хоппер. – Он для защиты, разве не ясно?

Мисс Хоппер позвала из дома:

– Мистер Фигрэм, это вы?! У вас есть пустой мусорный мешок?! Нужно одного бессовестного негодяя в него засунуть! Только поищите мешок побольше!

Хоппер глянул на дворника. Его лицо за круглым окошком шлема выражало мольбу:

– Скажите ей, чтобы не дурила, – прошептал он. – У меня нет на все это времени. Меня ждет доктор Доу, и я…

– Доктор Доу?! – спросила мисс Хоппер. – Почему ты сразу не сказал?

– Да ты же мне и слова не дала вставить! Напала с поварешкой, стоило мне войти!

– Ладно, Хмырр! – неожиданно сменила гнев на милость сестра. – Обещаю, что не буду на тебя нападать. Пока что.

Но констебль был слишком опытен в вопросах бытового коварства – так просто его было не провести.

– Отойди от двери подальше, Лиззи!

– В дом иди, Хмырр! – рявкнула девушка. – Я жду объяснений!

Судя по голосу, она уже не так злилась на брата…

Констебль скрылся в доме, дверь за ним закрылась, и вскоре переулок Гнутых Спиц снова погрузился в тишину, в которой раздавался лишь скрип отдаляющейся от дома № 14 тележки мистера Фигрэма.

В канаве неподалеку чуть приподнялась лежавшая там куча ветоши. На деле там был некто, настолько профессионально притворявшийся этой кучей, что заслуженно мог взять себя творческий псевдоним «Ветошь». Голова в грязном котелке повернулась к окну кухни семейства Хоппер.

– Что ж, Дылда вернулся. – Шнырр Шнорринг улыбнулся. – Хех, вот теперь будет веселье…

***

В глубине задних помещений некоей лавки игрушек раздавалось ритмичное шурх… шурх… шурх…

В мастерской кипела работа. Рубанок в умелых руках раз за разом проходился по детали, зажатой в тисках на краю верстака, на пол с каждым движением сыпались подкрученные язычки стесанного дерева, похожие на соскобленную кожу.

Мистер Гудвин давно не создавал новых кукол – за последний год у него совсем не было времени заняться любимым делом: всё заботы, суета, рутина планов, бесконечный поток заказов, интриги, костюмы, переодевания, один мистер Грей, другой мистер Грей, третий… Когда тут выделишь денек, чтобы просто посидеть в мастерской, выточить в свое удовольствие какого-нибудь болванчика? Блохх и его работа занимали все время. Кто-то, заглянув в его Календарную тетрадь и увидев расписанные дни, недели и даже месяцы по минуте, удивился бы, как он все успевает. Вот только он и не успевал. Чем-то постоянно приходилось жертвовать.

У этого человека была настоящая сверхспособность – грамотное планирование задач, точный просчет времени, верная расстановка приоритетов. Но даже такой гений, как мистер Блохх, не мог находиться в двух местах одновременно. Хотя зачастую и пытался, применяя различные ухищрения, трюки и едва ли не чудеса циркачества, разве что до эффектного распиливания себя на две части пока не доходило. И тем не менее…

Он звал себя Человеком-с-сотней-лиц, вот только место для лица на голове, к его сожалению, было лишь одно.

Его самое первое и любимое «лицо» – личность кукольника Гудвина, которую он украл еще в довольно юном возрасте, – часто пылилось без дела, но всякий раз, как он сдувал с него пыль, напяливал двууголку, белую носатую маску и фрак, его одолевало приятное, почти ностальгическое чувство. Жаль только, что его планы за этот год почти не требовали новых кукол.

Отчасти, в этом была вина последней куклы, которую он сделал. Его величайшее разочарование, его грандиознейший просчет. Малыш Кобб и возникшее у него вдруг острое желание (если не сказать, мания) стать настоящим мальчиком застопорили, усложнили и едва не разрушили весь план.

Гудвин знал, почему этот уродец неожиданно решил проявить характер и учинил бунт: дело в той дурацкой книжке про носатую куклу из Тарабара, которую ему подсунули. Начитавшись всех этих глупостей, он возомнил себе, что Хозяин ему не указ, что он вправе шантажировать Хозяина. Деревянный идиот! Он думает, что обвел Хозяина вокруг пальца – что ж, пусть думает…

Новая кукла, над которой корпел Гудвин, будет другой. Она не получит ни личности, ни характера, ни мнения, ни, что наиболее важно, самомнения. Она просто выполнит свою задачу. Точно, исправно – как ее создатель и задумал. Это будет не живая кукла, как Кобб, Сабрина, Паппи и прочие – она станет тем, что Гудвин называл кукольным механизмом. Деревянный автоматон. Включающийся по рычагу, подвижный, зацикленный на одной последовательности действий. Этого требует задача и требует роль, которую Гудвин для новой куклы приберег, ведь он ставит пьесу и ему нужен недостающий элемент – актер с весьма необычным амплуа.

В театральных кругах все знают такие амплуа, как герой-любовник, фат, гранд-кокетт, субретка, резонёр и им подобные. Но для своей пьесы Гудвин изобрел новое – амплуа декорации. То, что является частью обстановки, но повлияет на сюжет пьесы ключевым образом. Это не глупый тип в костюме дерева, стоящий у задника сцены, уныло шевелящий «ветвями» и борющийся с желанием срочно почесать нос. Это, скорее, дерево в костюме… Дерево в костюме с трагической судьбой.

Несмотря на длительный перерыв в конструировании кукол, Гудвин навыки не растерял, пальцы помнили… Работа шла быстро. На чертеж он потратил всего час, еще столько же придирчиво выбирал в чулане с поленьями подходящие болванки и рылся в сундуках с тканями, присматривая нужную для костюма. После чего началась настоящая работа.

Постоянно сверяясь с гравюрой в большой черной книге, он вытачивал, выпиливал, шлифовал. На верстаке появлялась деталь за деталью, пока последняя не была готова. Затем в ход пошла швейная машинка. И в итоге конструкция была собрана и практически одета.

Когда в дверь мастерской раздался осторожный стук, Гудвин как раз напяливал на деревянную конечность ее «кожу» – черный чехол.

– Входите, мистер Паппи!

Дверь открылась, и в мастерскую вошел высокий джентльмен в пальто и котелке, скрывающий лицо под шарфом и круглыми защитными очками.

Он не произнес ни слова, но кукольник Гудвин и так все понял.

– Ключевой реквизит привезли?

Мистер Паппи кивнул.

– Замечательно. Я уже закончил. Доставьте нашего актера и реквизит к месту событий и начинайте расставлять декорации.

Мистер Паппи чуть склонил голову, и Гудвин ответил на невысказанный вопрос:

– Я справлюсь сам. Да, я уверен, мистер Паппи. Мне предстоит две встречи. Сперва я поговорю с нашими главными актерами, а затем отправлюсь в Сонн. Мне нужна красивая точка в этой истории. Да, именно точка. Вскоре все должно закончиться. Не хочу, чтобы кто-то выбрался по неглубоко сунутым в воду концам.

Кукольник Гудвин окинул быстрым взглядом свою новую креатуру.

– Что скажете, мистер Паппи? Меня всегда интересовало ваше мнение.

Мистер Паппи тихо произнес:

– Уродство.

Затем развернулся и покинул мастерскую.

***

Полли Уиннифред Трикк захлопнула книгу и прислушалась.

Из коридора доносились приглушенные голоса.

В последние дни в этом доме раздавалось много странных звуков, но она их игнорировала – и для этого не приходилось прикладывать особых усилий: любое подобие любопытства, как ей казалось, из нее выветрилось и после трагедии, произошедшей возле дома на улице Флоретт, душу наполнила тоска, разбавленная безысходностью. Где там уместиться любопытству?..

Тем не менее сейчас ее вдруг что-то оторвало от стула и заставило подойти к двери комнаты.

– Это очень важно. – Полли услышала тихий голос доктора Доу. – Вы не должны встревать, что бы ни случилось.

– Я понял, док. – Этот голос был ей незнаком.

– Даже если вам покажется, что я нахожусь в смертельной опасности…

– Я понял, док. Вы ведь знаете, что я умею быть незаметным. На Каштановой улице никто так и не заподозрил, что я…

– Достаточно об этом.

Полли приоткрыла дверь и успела увидеть, как фигура в пальто и котелке скрылась на лестнице. На миг ей показалось, что висящая в коридоре лампа высветила рыжую бороду.

Натаниэль Доу между тем запер свой кабинет на ключ и повернулся. Их взгляды встретились.

– Доктор? – спросила Полли. – Что происходит?

– Ничего особенного, мисс Полли. Не беспокойтесь. Я зайду к вам вечером, принесу новое лекарство.

– С кем вы говорили?

– Ни с кем…

Хозяин дома № 7 в переулке Трокар считал себя воспитанным джентльменом и приверженцем строгих манер, но Полли за свое недолгое здесь пребывание уже успела распознать в нем грубияна. В частности, ее коробило от его грубой лжи.

– Неужели? – с подозрительностью в голосе спросила она. – И «никто» вам отвечал?

– Ах, вы об этом? Просто пациент. Он уже ушел.

– Вы тоже уходите?

– У меня дела в городе.

– А Джаспер?

– Спит у себя. Он очень утомился.

Полли бросила быстрый взгляд на дверь напротив ее комнаты. Вновь перевела его на доктора.

– Мне показалось, я слышала что-то о смертельной опасности. Вы…

Натаниэль Доу поморщился.

– Все мы находимся в смертельной опасности, мисс Полли.

– Что?!

– Жизнь – непредсказуема. Смерть подстерегает каждого так или иначе, а внезапная смерть (внезапная, разумеется, только для тех, кто не замечает симптомы и не обращает внимания на неверный свет семафора, переходя улицу) – явление повсеместное. Все человеческое существование – это постоянное пребывание в смертельной опасности.

– Какой ужасный бред…

– Боюсь, мне пора, мисс Полли. – Доктор направился к лестнице, но прежде, чем спуститься, замер на ее краю. – Полагаю, вам уже лучше.

– Вы полагаете?

– Вы не покидали эту комнату с момента, как я вас туда привел. До этого момента вы не открывали дверь и ничем не интересовались. Думаю, это хороший знак.

Полли покачала головой. Она считала, что это не тот город, где развешены хорошие знаки.

– Что ж, – сказал доктор и крепко сжал ручку саквояжа.

– Доктор?

– Да, мисс Полли.

Она сглотнула и наделила его взглядом, в котором читался страх.

– Будьте осторожны. Что бы вы ни задумали.

– Я…

Натаниэль Доу замялся. Полли показалось, что он сейчас выдаст что-нибудь в своем духе вроде: «Я всегда осторожен, потому что идеально освоил предмет осторожности, который изучал с самого детства наравне с предметом правильного ношения черных костюмов», но он произнес лишь:

– Постараюсь.

И это испугало Полли еще больше. После того, как он ушел, она еще долго задумчиво смотрела на то место на краю лестницы, где доктор недавно стоял.

Смертельная…

Опасность…

«А вдруг он больше не вернется?» – посетила ее пугающая мысль.

***

У Джимми Стиппли чесались руки.

Рыжий обладатель по-мышиному торчащих передних зубов страдал от особой лихорадки, которую он пытался скрыть, пряча руки в карманах пальто, но с каждым шагом зуд становился все сильнее. И зудели не только пальцы, но и само настроение известного в узких, как щель над порогом, кругах вокзального воришки.

Он близко… Вот-вот он заполучит содержимое крошечной дамской сумочки. Осталось только дождаться подходящего момента. Тот, впрочем, никак не наступал, и Джимми был вынужден волочиться за этой мадамкой квартал за кварталом. Он неотступно следовал за ней в некотором отдалении, искренне надеясь, что все это не зря…

Вокзальных воров в Габене называли «котами», но для «кота» Джимми Стиппли день был не рыбным: он проголодался, продрог и невероятно устал. Впрочем, не это его огорчало. Дома ждали мать и маленькая сестренка – они не ели со вчерашнего вечера. Прощаясь с ними, он поклялся, что сегодня непременно принесет что-нибудь на ужин. Кажется, они уже не верили, что жалованье задерживают, как не верили и в то, что он, Джимми, пыхтит за столом в Чемоданном ведомстве. Они не глупые и понимают, что вряд ли он настолько неловок, что порой застревает пальцами между клавиш печатной машинки и ломает их.

Выйдя этим утром на рыбалку, Джимми быстро подыскал себе весьма многообещающего клиента: им оказался «плафон» из «бумажников», то есть лысый, судя по костюму, клерк. Вот только с «плафоном» вышло недопонимание – он прочихал, что задумал Джимми, и попытался «повязать ему галстук». Едва удалось унести ноги, а прокашливался после удавки незадачливый воришка еще целый час. Потом на примете появился «индюк», зафрантованный, как в театр, – в его саквояжике точно было что-то интересное, но не менее «интересной» Джимми показалась парочка автоматонов, которые были пришиты к «индюку» как тени. Связываться он не решился – его уже как-то взгрел автоматон и больше не хотелось. После этого в пруд заплыли несколько любопытных рыбешек разной породы, но у каждого Джимми выловил из карманов лишь башмак – ну кто ходит у вокзала с пустыми бумажниками?! Совесть иметь надо!

Постояв на якоре у афишной тумбы, воришка попытал удачи с щуплым почтальоном, но «пуговиц» у того не оказалось. Чемоданная площадь была настоящей свиньей, которая ловко подкладывала ему других свиней.

В последние дни место, в котором Джимми обычно удил «зевунов», плохо следящих за своими карманами, ридикюлями и бумажниками приезжих, для него было закрыто. Соваться на вокзал стало опасно: парочка новых фликов, которые теперь отирались у тумбы, были непредсказуемыми, их злобные рожи не давали усомниться – шутить эти типы не намерены.

Джимми быстро заскучал по Бэнксу и Хопперу: он знал привычки этих двоих лучше, чем свои собственные, знал, когда они собирались почесаться, когда они хотели поставить чайник на печку, чувствовал, когда их клонило в сон и когда вот-вот грозили забурчать их животы. Против них у него было заготовлено целых пять трюков, и какой-то один неизменно срабатывал. Но и помимо этого, Бэнкс с Хоппером по большей части косились в сторону, когда он работал, – они не сомневались, кто именно время от времени подбрасывает им записочки в сигнальную трубу. Именно благодаря этим записочкам они узнавали, на кого из приезжих или на какие чемоданы стоит обратить внимание.

С новыми фликами игра в записочки, впрочем, не прошла. Когда он пытался подбросить одну, в надежде вызвать их благодарность и последующую куриную слепоту в отношении его дел, его едва не схватили – лишь чудом удалось вывернуться и сбежать.

После этого Джимми на вокзал соваться не рисковал и вынужденно переключил свое внимание на Чемоданную площадь. Обычно там промышляли братья Моккни, но Берти, старший брат, уже полгода чалил в Хайд, а Итан, младший, последние две недели мял койку в Больнице Странных Болезней после того, как его отделали кебмены за то, что пытался карманить у пассажиров.

Несмотря на отсутствие конкуренции, Джимми не мог похвастаться хорошим уловом – «зевуны» будто посадили кошельки на поводки. За все время после изгнания с вокзала удалось наудить с десяток фунтов и разное по-мелочи. К прочим невзгодам воришки добавились ожоги, которые он получил, сунув руку в карман одного типчика. Огнедышащие карманы, нет, ну где это видано!

Настроение бедолаги Джимми плескалось где-то на уровне луж под ногами, да и в целом перспективы из-за углов показывали ему «чайку», и вот тогда, уже окончательно отчаявшись, он и заприметил эту мадамку.

Мадамка расхаживала по площади – заглядывала в окна лавок, подходила к пришвартованной рухляди «Бреннелингу». Будто кого-то искала или заблудилась. «Заблудки» – были самым легким видом клиентов Джимми, и он сразу обратил внимание на черный ридикюль, свисающий с ее руки.

На миг воришку кольнула совесть – и дело не в коляске, которую катила мадамка: к колясочной мелочи Джимми Стиппли был равнодушен. Но другое дело – платье мадамки. Черное, как нутро шапокляка. «Вдова», – понял он. Вдов у уличной шушеры грабить было не принято: им и так досталось, а карманники – все же люди приличные.

Джимми заставил себя игнорировать вдову и попытался поискать кого-нибудь еще, вот только мадамка площадь не покинула и продолжила мозолить глаза. А уж когда она достала из ридикюля пятифунтовую бумажку (Джимми умел различать номинал даже издалека, даже боковым зрением) и сунула ее в кружку нищего Бэзила, тут уж любые сомнения, сожаления и приличия развернулись на каблуках и швыркнули куда подальше. С одной стороны, это, конечно, вдова, но с другой… Миссис Стиппли, бедная мама Джимми, тоже вдова, и она хочет кушать.

Где-то минут пятнадцать Джимми вился молью вокруг мадамки, пытаясь найти способ, как к ней подступиться, а затем она, видимо, решила, что дела ее на площади завершены, и свернула на улицу Ржавоциклов.

Джимми двинулся следом. Так он и оказался в роли виляющего по улочкам за мадамкой собачьего хвоста. Обычно он не преследовал «зевунов» слишком долго – ему хватало якобы случайно столкнуться с жертвой, протереться краешком пальто, тронуть за руку, но сейчас…

С каждым пройденным кварталом его все сильнее одолевали скребущие мысли: «Что я делаю?», «Зачем иду за ней?», «Нужно просто перебежать на другую сторону улицы, обогнать мадамку и пойти ей навстречу…», пока их все не перекрыла неожиданная мысль: «Эй, куда это она?!»

Мадамка свернула в переулок.

Джимми, дойдя до него, уж было сделал шаг за ней, когда вдруг остановился.

Переулок был темным. Как воришка ни вглядывался, ни мадамку, ни ее коляску он не увидел. Вечер поглотил черное платье и его обладательницу.

«Что же делать?»

Неожиданно засаднила шея, еще помнившая удавку. Это ощущение показалось Джимми дурным предзнаменованием.

«Эй! – одернул он себя, тряхнув головой. – Куда я забрел? Да и к чему это все? Что мне там делать? Вряд ли она отдаст ридикюль, если ее попросить. А вдруг она закричит? Или хуже того – расплачется? Я ведь не грабитель, чтобы нападать на мадамок в темных переулках. Нет уж, не про меня все эти страсти…»

Приподняв котелок, Джимми почесал затылок. Что-то в любом случае делать надо – денег на ужин маме и сестре он так и не добыл.

«Может, занять у Лиса? – подумал воришка. – Нет, я и так ему уже полсотни должен. Эх, кажется, все же придется идти на поклон к мистеру Бёрнсу. Он благосклонно относится к рыжим. Не хотелось связываться со Свечниками, но, видать, нет выбора. Пусть они меня завтра заштопают, но зато сегодня мама и сестра что-то поедят…»

Бросив напоследок огорченный взгляд вглубь переулка, Джимми развернулся и пошагал в сторону Ламповой улицы, рядом с которой располагалась лавка «Фитиль Бёрнса».

Джимми Стиппли был человеком улицы и знал, что в этом мутном, поросшем ряской пруду Саквояжни всегда найдется хищная рыба покрупнее, но мог ли он знать, что едва не стал обедом для одной из них.

Фигура в черном платье чуть колыхнулась в темноте. Скрипнули колеса детской коляски.

– Ж-ж-жаль… – Из нее раздалось шипение, похожее на звук, который издает пролитая кислота. – Он должен был пойти сюда за нами.

– Это Тремпл-Толл, мистер Заубах, – отстраненно проговорила Лилли Эштон. – Местные шушерники хорошо умеют чуять подвох. Но я уверена: мы найдем кого-то еще…

– Это отвратное место, – ответил голос из коляски. – По ту сторону канала было уютнее, тише… Здесь повсюду проклятые часы. Я едва могу себя сдерживать. Ты даже не представляешь, няня, какую боль я испытываю, когда они начинают бить.

– Потерпите еще немного, мистер Заубах. Я скоро получу то, что ищу, и мы уберемся отсюда навсегда.

Мистер Заубах будто не услышал.

– Каждые полчаса они бьют… вразнобой… Боль длится дольше, но мне повезло, что какие-то отстают, а какие-то спешат: если бы они все ударили одновременно, я бы вывернулся наизнанку.

Из закутка справа, где располагались ржавые трубы, раздался тихий шелестящий голос:

– А мы бы все хотели этого избежать… пока что…

Говоривший сделал шаг вперед. Няня отступила. Из коляски вырвались два черных щупальца.

– Добрый день, мисс Эштон. Мистер Заубах.

– Блох-х-х…

Няня качнула коляску и угрожающе двинулась к мистеру Блохху. В его руке появились часы. Палец замер на стрелке.

– Не заставляйте меня запускать бой!

Лилли Эштон остановилась. Мистер Заубах снова зашипел, но мистер Блохх даже не шевельнулся.

– Напомню, что я вам не враг, – сказал он. – Напротив, ведь именно благодаря мне ни вы, мистер Заубах, ни вы, мисс Эштон, больше не в плену.

Из коляски раздалось:

– Я тебя насквозь вижу. Ты сделал это ради своих коварных целей.

– Разумеется, – не стал спорить мистер Блохх. – Но тем не менее вы на свободе. Как вы знаете, я заключаю сделки и…

– Ни я, ни няня ничего с тобой не заключали! – в ярости прошипел мистер Заубах. – И ничего заключать не будем! Мы знаем, что тебе нельзя доверять, Блохх. Ты обещал нам имя, но так его и не предоставил. Ты сказал, что Ворон – один из тех троих, но на них не было «Кракенкопфа». Ты решил провести нас…

– Нет, – хладнокровно возразил мистер Блохх. – Я и правда не знал, кто такой Ворон. Но теперь знаю. Я назову вам имя и место, где найти Ворона, но сперва…

– Говори!

– …Но сперва мне требуется подтверждение, – продолжил он. – Я деловой человек, мистер Заубах, и не занимаюсь благотворительностью. То, что я помог вам покинуть Ворбург, было авансом. Я привел вас в этот город не просто так. Мне нужна ответная услуга.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы вы вывернулись наизнанку.

В ответ не раздалось ни звука. Посчитав паузу чрезмерно затянувшейся, мистер Блохх нарушил тишину:

– Вы согласны?

– Мистер Заубах, – осторожно сказала Няня.

– Мы согласны, Блохх, – разъяренно ответил монстр. – Но сперва…

– Хмурая аллея, дом № 18, – сказал мистер Блохх. – Ворон живет там, но он готов. Он ждет нападения. Я подскажу, как к нему подобраться.

Консьерж преступного мира спрятал часы в карман, но палец со стрелки не убрал. Рисковать не стоило – все же главное действующее лицо его пьесы было непредсказуемым.

***

Мистер Паппи был очень занят. Всегда. У него не было выходных, отпуска, перерыва на обед или сон.

В прежние времена таких, как он, называли «злодейскими прихвостнями», но мистер Паппи предпочитал считать, что он – незаменимый инструмент, а не прихвостень.

Да и Хозяин не был злодеем. Об этом сам Хозяин говорил довольно часто, словно раз за разом пытался убедить себя в том, что он чем-то отличается от Горемычника, Мраккса, Окулуса и прочих. И порой ему даже удавалось на время в это поверить. Но мистера Паппи убедить у него никак не получалось.

Верный помощник ни на мгновение не сомневался, кто такой хозяин и что он делает. Хозяин – злодей, худший из них. Для того, чтобы спрятать всех жертв его злодеяний понадобилось очень много места. И с каждым новым делом этих жертв становилось все больше.

Мистер Паппи не просто потворствовал его злодеяниям – он был в них ключевым элементом, и Хозяин порой называл его «Мой милый рычаг»: якобы рычаг запускает механизм, приводит в действие шестеренки и маятники. О, как же Хозяин любил порассуждать о шестеренках и маятниках. Больше он любил, вероятно, только нити и крестовины марионеток.

У мистера Паппи не было нитей, но он дергался, бегал и прыгал по первому слову хозяина «Лавки игрушек мистера Гудвина». И он представлял собой самую опасную игрушку во всем Габене. Не больше и не меньше.

Хозяин зачем-то сделал его красавчиком. Чуть подкрученный острый нос, глаза-пуговицы с изумрудными прожилками, точеные скулы, извечная улыбочка на тонких губах. А прическа?! Никогда не устаревающая классика: мистер Паппи был брюнетом, напомаженные волосы всегда зачесаны на правую сторону, идеально ровный пробор… О, он мог бы разбивать сердца – вряд ли какая-то дама устояла бы перед его шармом, если бы только он не был вынужден скрывать лицо под защитными очками и шарфом, а прическу под котелком… Но что важнее – мистер Паппи хотел разбить лишь одно-единственное сердце. Беда в том, что оно было разбито уже давно – расколото на две половинки.

Она не замечала его, никогда не выделяла среди прочих, воспринимала лишь в качестве тюремщика.

Он не осмеливался с Ней заговорить – просто не знал, что сказать.

А ведь какой у него был голос! Мягкий баритон – приятный, обволакивающий, вызывающий доверие. Мистер Паппи говорил редко, но именно голос был его первым оружием. И оно всегда срабатывало, когда требовалось подманить очередное Имя из книги Хозяина. Этот голос мог успокоить и приструнить даже Карину. Возможно, он помог бы и с Ней, но мистер Паппи был трусом. Во всем, что касалось Ее. И только лишь в этом.

В остальном он не знал страха, выполняя самые опасные поручения Хозяина. Он был не единожды взорван, разрублен, подожжен, лишен тех или иных конечностей, разломан колесами экипажа и поезда, разбит и изувечен. Но всегда возвращался на службу, чтобы снова оказаться разрубленным, взорванным и сломанным. А затем – чтобы попасть на верстак Хозяина и сойти с него обновленным: в очередной раз облачиться в костюм, надеть пальто, котелок и перчатки, натянуть на нос шарф и на глаза – защитные очки, взять револьвер и отправиться в ночь.

В обычное время мистер Паппи с виду ничем не отличался от других исполнителей воли Хозяина. Они все должны были быть безликими, идентичными, как горошины у вертлявого наперсточника – поменяй их местами, и никто не заметит.

Таких, как он, было много у Хозяина. Когда-то. Со временем осталось лишь шестеро, включая мистера Паппи. Но в этом деле жертвами эксперимента стали еще четыре куклы. У них были имена, но имена эти ничего не значили – ни для кого, кроме мистера Паппи.

Он знал, что Удильщик с ними расправится. И Хозяин это знал. Но сказал, что должен был убедиться. Эксперимент удался… Или же нет? Этого мистер Паппи так и не понял. Ему было горько от того, что их убили – окончательно и бесповоротно: даже Хозяин не мог их восстановить – вернуть конечность или заменить корпус было несложно, другое дело – вернуть утерянную личность, душу, упакованную в кожаный мешочек кукольного мозга…

Лишь мистер Паппи и его брат избежали столь печальной участи. По словам Хозяина, мистер Паппи был слишком ему дорог, чтобы разменивать его просто так, но этой лжи мистер Паппи не верил, как никогда не верил и прочей лжи Хозяина. Человеку, который меняет роли, как перчатки, и в процессе потерял свою настоящую личность, никто не может быть дорог. Всякий раз, как Хозяин изливал на него свою приторную сентиментальность, мистер Паппи спрашивал себя: «Кому именно я дорог? Кукольнику Гудвину? Или другой маске? Или третьей? Может, десятой?»

Что касается брата мистера Паппи, то он уже долгое время был заперт в сундуке в подвале мастерской – дерзкий, своевольный, склонный к непредсказуемым поступкам, Хозяин обожал его и ненавидел. Хозяин не раз говорил, что вот-вот отправит брата мистера Паппи в камин, но, видимо, испытывал странное удовольствие от его непослушания. Время от времени Хозяин спускался в подвал и обменивался с сундуком оскорблениями и грозил, что приберег для пленника такую роль, которой мало кто позавидует. Что ж, и в этом он лгал: мистер Паппи, вероятно, был единственным, кто знал все ближайшие планы Хозяина.

Именно один из них он в данную минуту и воплощал в жизнь. На сей раз это было не похищение, не шантаж и не кража, но работа представляла собой не менее грязное дельце. Учитывая то место, в котором мистер Паппи оказался.

Канализация. Первый уровень коллекторов под домами и улицами. Это был тот случай, когда главный помощник Хозяина испытывал настоящую радость от того, что не чувствует запахов.

Взгромоздив здоровенный обломок ржавой трубы поперек прохода – к уже наваленным там ящикам, бочкам, чемоданам и старой мебели, мистер Паппи удостоверился, что путь перекрыт, и сверился с планом коллекторов. В некоторых местах на чертеже стояли красные крестики, сделанные рукой Хозяина. Крестиков таких было семь, а это значило, что еще шесть ответвлений от основного тоннеля ждали, когда их перекроют.

Сунув план в карман пальто, мистер Паппи направился к следующему «крестику» – у него было очень много работы. С помощью других подчиненных Хозяина дело было бы сделано куда быстрее, но из-за интриг своего создателя мистер Паппи был сейчас единственной куклой в канализации под городом.

Времени оставалось мало, и от того, успеет ли он, сейчас зависел успех всего предприятия. До пьесы Хозяина оставалось всего несколько часов.

***

Бабочка шевельнула крылышками, а затем снова замерла.

Мистер Блохх разглядывал ее, почти не моргая. Крошечное существо, запертое под стеклянным футляром на каминной полке. Ее тельце, крылышки, даже усики казались сделанными из тончайшей папиретной бумаги. Бумажная бабочка из Джин-Панга… Само изящество в прозрачной тюрьме.

Кто-то назвал бы это существо прекрасным, но для мистера Блохха оно было… бессмысленным. Он не отличал красоту от обыденности или уродства – просто не видел разницы. Лица окружающих были для него лишь альбомами примет и черт, предметы кругом – лишь тем, у чего есть формы и свойства. Он не понимал искусство, хоть и отмечал грубую мазню кисти, фальшивые ноты или натужное переигрывание на сцене. Красота и уродство, как он считал, – это слишком ненадежное описание чего-либо, за которым на деле ничего не стоит, кроме восприятия кого-то чрезмерно впечатлительного в некий момент времени. И это восприятие неизменно ошибочно. Оно непостоянно, переменчиво, как ветер или дружелюбие кота, его создают, находят и теряют, и оно меняется от множества факторов – настроения, эмоций, чувств, вкусов, общественного мнения и того, что мистер Блохх особо терпеть не мог, – моды.

Когда-то была женщина, и он не знал, красива ли она. У нее было лицо. Она носила платье. Пользовалась красками, чтобы сделать черты более выразительными, ходила к цирюльнице, чтобы сделать прическу более… неизвестно зачем. Мистер Блохх не понимал, зачем женщины делают прически, – великую тайну и столь же грандиозное противоречие дамских причесок он разгадать так и не смог. Ему казалось, что они их делают, чтобы выделяться и при этом быть, как все. А она…

Вероятно, она красива… была. Или же нет? Ему это было неважно. Как неважно и сейчас. Если бы она только…

Мысли Блохха прервал звук тяжелых шагов в коридоре, дверь открылась, и в кабинет вошел высокий широкоплечий джентльмен в дорогом костюме. Кто-то назвал бы его красивым. Кто-то, но точно не Блохх.

Вместе с джентльменом в кабинет проникли звуки шумного званого вечера, проходившего в гостиной. Играла музыка, звенели бокалы, раздавался хрустальный женский смех.

– Я пришел сразу, как мне сообщили, что вы здесь, – сказал высокий джентльмен.

Мистер Блохх качнул головой.

– Я рад, что ваши дела идут хорошо, сэр Крамароу. – Он кивнул на дверь, и хозяин кабинета поспешно ее закрыл, оборвав шум, который издавали гости.

– Моя репутация восстановлена, мое имя вычеркнуто из Грабьего списка, я выиграл пари стоимостью в состояние. Неудивительно, что моя компания стала желанной в городе.

– Я выгляжу удивленным?

– Я не знаю, как вы выглядите, мистер Блохх. Если бы вы сняли очки и шарф…

– Не сегодня.

Сэр Крамароу прошел к письменному столу и уселся. Кивнул, указывая на свободное кресло напротив. Посетитель последовал приглашению, а хозяин кабинета закурил сигару.

– Не думал, что мы встретимся так скоро, мистер Блохх.

Консьерж преступного мира выдержал паузу и отстраненно заметил:

– Я предпочитаю не поддерживать общение с бывшими клиентами, но наша встреча продиктована необходимостью.

Сэр Крамароу затянулся и выпустил в воздух струйку фиолетового дыма. В кабинете повис запах чернослива.

– Вам нужна услуга? – спросил сэр Крамароу.

– Скорее, я пришел, чтобы оказать услугу вам. – Хозяин кабинета сузил глаза, и Блохх поспешил его успокоить: – Не переживайте, сэр Крамароу, на этот раз обойдемся без договора. Спешу утолить ваше любопытство: я прибыл в Сонн, потому что только вы можете поставить точку в деле, которым я сейчас занимаюсь. Речь о вашей работе.

– О моей работе? На ведомство Аэронавтики?

– Нет. О вашей другой работе.

На лбу сэра Крамароу залегла глубокая морщина, когда он нахмурился.

– Я не понимаю, о чем вы го…

– Я говорю о «Сомнии».

Сэр Крамароу подался назад и уперся в спинку кресла. Его широкое лицо затянула тень.

– Даже не буду спрашивать, откуда вам это известно… – Он сам себя прервал: – Хотя отчего же! Я спрошу!

Блохх вздохнул.

– Неужели вы думаете, что из всех членов тайного общества «Сомния» лишь вы были моим клиентом?

Сэр Крамароу медленно поднял руку и потер виски. Блохх прекрасно понимал, что сейчас происходит в его голове – там один за другим грохотали ящики картотеки и шуршали перебираемые папки с личными делами. Он решил ускорить процесс:

– Проект «Каборах». Именно я предоставил полковнику Шелдону человека, который может воплотить его в жизнь.

Лицо сэра Крамароу превратилось в восковую маску. Было видно, что с одной стороны он в ярости из-за того, что настолько важный секрет известен консьержу преступного мира, но с другой…

– Выходит, я должен вас поблагодарить, – сказал глава тайного общества «Сомния» после непродолжительного молчания. – Шелдон давно бредил этой идеей, и никак не мог ее осуществить. Теперь, когда «Каборах» уже не просто фантазии старика на бумаге…

– Меня не волнуют дела «Сомнии», сэр Крамароу, – резко оборвал его Блохх. – Я всего лишь связываю одних людей с другими. Для меня предоставить полковнику Шелдону человека, способного осуществить то, что перевернет этот мир кверху дном, – ровно то же самое, что свести какую-нибудь кумушку из Тремпл-Толл, отравившую мужа и желающую избежать наказания, с адвокатом из «Гришем и Томм», обожающим все, связанное с ядами. Я не измеряю клиентов, согласно степени их мнимой важности. Для меня они все равнозначно важны. Хотят ли они устроить побег из тюрьмы, ограбить картинную галерею, преждевременно заполучить наследство или… раздобыть себе уникального зверя на ужин.

Сэр Крамароу сглотнул.

– Перейдем к делу. Чего именно вы хотите от «Сомнии» и от меня?

– Я здесь в некотором роде как обеспокоенный житель города.

– Это еще что значит?

– Очередная тварь в Габене.

– Я знаю.

– Уверен, об этой твари вы не знаете. Потому что именно я доставил ее в Габен.

Сэр Крамароу опешил.

– Вы?! Вы с ума сошли?!

Консьерж преступного мира проигнорировал этот выпад: несведущие люди часто воспринимают то, что им не дано осознать, как чужое безумие.

– Мне пришлось, – сказал Блохх. – Это часть договора.

– Нет, вы точно спятили. Да знаете ли вы?..

– О, я знаю…

– Тогда как вы могли?!

– Я ведь уже сказал: это часть договора. И тем не менее, как вы помните, я говорил, что пришел оказать «Сомнии» услугу. Тварь будет уничтожена. Значимость ее присутствия в городе себя исчерпала.

– Ваши игры, Блохх! Вы рискуете всем городом!

– Мой обычный рабочий день, – пожал плечами мистер Блохх. – Но вернемся к вашему затруднению.

– Моему?! – возопил сэр Крамароу.

– Вашему. В городе появилась тварь, что буквально головная боль «Сомнии».

– Поверить не могу, как вы все развернули…

Мистер Блохх улыбнулся под шарфом – разворачивать, или, вернее, изворачивать было неотъемлемой частью его работы.

– Итак, – сказал он. – Я предоставлю вам тварь на блюдечке. Но это еще не все. И тут вы должны оценить мой подарок вашему обществу, сэр Крамароу. Тварь будет сопровождать некая… назовем ее «зараженная». Женщина из Ворбурга. В случае, если она попадет к вам живой, эта женщина может предоставить «Сомнии» множество полезных для проекта «Каборах» сведений. Она обладает знаниями о Ворбурге, которых вы никогда, ни за что и нигде не получили бы. Это неимоверно ценный свидетель.

Сэр Крамароу молчал, раздумывая. Дым от его сигары медленно полз в сторону приоткрытого окна.

– Чего вы хотите взамен?

– На этот раз ничего

– Вам всегда что-нибудь нужно.

– Что ж, если откровенно, то сейчас мне нужно избавиться от твари, так что…

– Вы решили использовать меня для того, чтобы подчистить хвосты.

– Скорее, как… – Блохх прервал себя и кивнул. – Вы выразились предельно точно. Но есть условие, сэр Крамароу. Когда вы получите эту мисс из Ворбурга, сведения должны быть получены без пыток. Уверен, у вас есть средства, как доставать сведения без вреда допытываемому.

– У нас есть такие средства, но я не уверен, что…

– Мне нужно от вас слово. Мой клиент рассчитывает, что дорогая ему женщина не будет мучиться. После того, как вы получите нужные сведения о ее пребывании в Ворбурге, я жду, что вы вернете ее мне.

Сэр Крамароу глядел на него не мигая. Видимо, он изо всех сил сейчас просчитывал варианты, искал подвохи.

– Даю слово, – наконец сказал он. – Что с ней будет после того, как я вам ее верну?

– Пережитая трагедия, предательство и влияние Ворбурга – все это сказалось на рассудке несчастной. Ее поместят в «Эрринхауз», где ее будут ждать мягкий уход и долгожданный покой. Она достаточно настрадалась.

– Не знал, что вы обладаете столь гуманными нотками.

– Это всего лишь условия договора. Вы лучше других знаете, что я обеспечиваю соблюдение всех пунктов, без исключения.

– Знаю. Мистер Блохх, я…

Сигара нервно задрожала в пальцах сэра Крамароу, он чуть подался вперед. Выражение его вдруг помрачневшего лица сообщило консьержу преступного мира, что сейчас начнется, и он утомленно вздохнул. Людские переживания, сожаления о содеянном, раскаяние – как же все это предсказуемо…

– То, что я сделал…

– Это дело закрыто.

– И все же… Я не знал, что последует за тем, что произошло. Пост-имаго…

– Вас одолело несварение?

Сэр Крамароу не заметил шпильки. Казавшийся пару мгновений назад непреклонным, властным и лишенным сомнений, этот человек будто переоделся, но вместе с костюмом снял и кожу, обнажив дрожащее склизкое нутро червя. Оголенные эмоции и чувства сделали одного из самых грозных людей этого города слабым, никчемным и жалким. Таким же, как и все прочие.

– Кошмары, они не покидают меня, – тихо проговорил сэр Крамароу. – Как только все закончилось, я… Я вдруг…

– Вы осознали, что сделали?

Он кивнул.

– Это была мания… Мною что-то овладело.

Блохх понимал, что этот человек от него хочет. Утешения, оправдания, хоть какого-то объяснения. Консьерж преступного мира никогда не осуждал своих нанимателей – более того, именно их мотивы создавали спрос на его услуги. К тому же такие понятия, как «добро» и «зло» в его расчетах всегда отсутствовали – у него попросту не было морального компаса. Люди склонны терзать себя сомнениями, сожалениями и раскаянием – отчасти из-за этого мистер Блохх предпочитал не поддерживать общение с бывшими клиентами. Ну а сэр Крамароу… Он представлял собой страстную и очень противоречивую натуру – было ожидаемо, что его одолеет определенный ряд эмоций, вызванных его поступком. Выступать в роли утешителя у мистера Блохха не было никакого желания, но сейчас ради дела он вынужденно подыграл:

– Вы слишком долго противостояли Ворбургу, сэр Крамароу, всем этим тварям – неудивительно, что вы стали…

– Как они?

– Напомню вам, что это существо не было человеком. Более того – оно было опасным кровожадным монстром. Если вас это немного успокоит, то, согласно моим расчетам, в следствие неких событий и обстоятельств, лекарство, которым монстр удерживался в клетке, в определенный момент должно было перестать действовать. Пост-имаго вырвалось бы наружу и начало бы убивать. Это было неизбежно. Вы предотвратили неизбежное. Положим, не обязательно было его есть, но кто я такой, чтобы осуждать чьи-то вкусы.

Сэр Крамароу будто не услышал:

– Я жалею о том, что сделал. Если бы я мог повернуть время вспять. Вы ведь способны на многое. Вы можете все обратить?

– Даже если и мог бы. Если бы вернул вас за миг до содеянного. Кого бы вы увидели в зеркале? Человека с манией. У человека с манией нет выбора: манию невозможно сдерживать, рано или поздно она набухает в нем, разрастается, пока в один момент не вырывается. Вы сами вспороли себя и выпустили ее. Вам невероятно повезло, что она прошла. Могло быть хуже…

– Это не оправдывает… А я… Лишился души…

– О, душа на месте. Но она разорвана на лоскуты. Ваши терзания говорят о том, что вы пытаетесь сшить ее заново. Возможно, вам это однажды удастся и то благо, которое вы делаете, перекроет ваш поступок. Тем не менее ваша душа не будет прежней. Это навсегда останется с вами. Боюсь, вам предстоит много страданий, сэр Крамароу. Сшивание души заново – это мучительный процесс.

Сэр Крамароу взял себя в руки и вновь предстал в своем привычном обличье. Он криво усмехнулся.

– Вы говорите так, будто знаете, о чем речь.

– Есть души, которые уже не сшить, сэр Крамароу, – сказал мистер Блохх пустым голосом. – Предлагаю вернуться к делу. Мне нужна микстура «Морок», я знаю, что у вас есть запас…

Сэр Крамароу и мистер Блохх еще примерно полчаса обсуждали все нюансы и тонкости дела.

Когда они закончили разговор и покинули кабинет, бумажная бабочка выбралась из кем-то приподнятого футляра и взмыла под потолок, а затем выпорхнула в открытое окно.

***

Хмурая аллея не случайно получила свое название: самый угрюмый в Тремпл-Толл бульвар видел на своем веку немало хмурых процессий, ведь упирался он ни во что иное, как в ворота Чемоданного кладбища.

Изо дня в день по его темно-серой мостовой меж двумя рядами старых, будто высеченных из камня дубов громыхали черные экипажи, везущие в застекленный парк кладбища новых постояльцев и их скорбящих (порой не сильно) родственников. Дубы на аллее переплетали ветви, образуя местами просто арки, а кое-где и вовсе некое подобие коридора. Под их сенью жили тени, и временами было сложно понять: это люди в траурных костюмах бредут по тротуару или же сплетенные из тумана призраки, заблудившиеся, но позабывшие человеческую речь, чтобы спросить дорогу.

Висящие меж ветвями дубов фонари лишь усугубляли сомнения, и констебль Хоппер, стоящий в некотором отдалении от ворот кладбища, с тревогой разглядывал женщину в траурном платье и двух девочек, напоминавших две ее миниатюрные копии. Они медленно брели по аллее, то ныряя в вечернюю темноту, то вновь появляясь в пятне очередного фонаря. Ветер колыхал вуали и шевелил подолы платьев.

Глядя на женщину и девочек с подозрением, констебль пытался понять, насколько они вещественны и копил во рту слюну, чтобы суеверно сплюнуть через плечо, если все же они окажутся…

– Мистер Хоппер? – раздался за спиной голос, и констебль едва не вскрикнул от неожиданности.

К нему подошел бледный молодой человек в угольном фраке и цилиндре. В одной руке он держал потертый футляр с трубой, под мышкой другой сжимал пускающего слюни хряккса. Свинокрыс, как называл этих существ Хоппер, глядел на него своими черными глазами и совершенно непочтительно шевелил пятачком.

– Пруддс! – тихо, чтобы не нарушать покой Хмурой аллеи, гаркнул Хоппер. – Будешь так подкрадываться, получишь дубинкой. И будешь сам виноват.

– Простите, сэр, – сказал молодой человек. – Я и не думал подкрадываться…

Держался Пруддс настороженно – видимо, ожидал, что все это какая-то уловка и констебль схватит его, как не единожды грозился.

– Не думал он… – сказал Хоппер. – Сразу видно, что ты не умеешь думать. И зачем, скажи на милость, ты таскаешь с собой эту дрянь?

– Никакая это не дрянь, – насупился парень. – Его зовут Генри. И к слову, ваша сестра его обожает.

– Моя сестра… да… – проворчал Хоппер и добавил с намеком: – Она всегда испытывала слабость ко всяким убогим.

Молодой человек якобы не понял, что речь о нем, и констебль повторил вопрос:

– Так зачем ты его таскаешь с собой?

– Генри порвал бабушкино вязание, и бабушка на время изгнала его из дома – приходится брать Генри с собой на похороны.

Хоппер поморщился: его неимоверно раздражало, что сестра связалась не просто с каким-то музыкантишкой, а с музыкантишкой из похоронного оркестра. Но стоило ему представить, этого хрюкающего свинокрыса среди скорбящих, он поймал себя на мысли, что не прочь своими глазами поглядеть на это нелепейшее в своей трагикомичности зрелище.

– Главное – держи его от меня подальше. Кажется, он чем-то болен.

– Да, сэр. Генри очень болен – и его слюнопускание очень заразно. Доктор Доу говорит, что эта болезнь передается только констеблям, и они тут же тоже начинают пускать слюни. Полюбуйтесь…

Молодой человек придвинул хряккса к Хопперу, и тот отшатнулся.

– Пру-у-удс! Я же велел держать его подальше!

Пруддс рассмеялся.

– Да это же просто шутка, сэр! Генри вовсе не заразен. Он всегда пускает слюни.

Шутка?! Хоппер уже не на шутку разозлился.

Он побелел, сдвинул брови и сделал страшное лицо, а затем… тяжело вздохнул. Молодой человек, глядел на него с удивлением – таким грозного констебля он еще не видел.

– Сэр, вы меня позвали, чтобы… Я был очень удивлен, когда получил ваше письмо.

Хоппер кивнул.

– Да, в общем, Пруддс… э-э-э… Леонард, я могу называть тебя Леонард?

– Вы можете, сэр, но меня зовут Леопольд. И вы это хорошо знаете.

– Да. Так вот, Леонард, – проигнорировал уточнение Хоппер. – Я позвал тебя, чтобы… э-э-э… гм… в общем, тебе сейчас покажется, что уши тебя обманывают, но все дело в том, что не обманывают. Я хотел попросить тебя об услуге.

– Меня? – удивился Леопольд.

– Не перебивай, когда я прошу тебя об услуге! Итак… Лиззи тебе, должно быть, говорила, что нас с ней только двое – Хопперов, то есть. В общем, нет у нее никого, кроме меня.

– Я это знаю, сэр, но все еще не понимаю…

Хоппер задвигал челюстью из стороны в сторону. Ему было невероятно трудно говорить, словно все его существо противилось этому.

– Тут кое-что происходит, Леонард. В смысле, скоро произойдет. Мне предстоит важное дело. Большой шанс, что все закончится плохо и я… гм… в общем… Если я не вернусь…

Молодой человек испуганно спросил:

– Не вернетесь?

– Лиззи добрая и доверчивая. Не позволяй никому ее обижать. Береги мою сестру, Леопольд.

– Сэр…

К воротам кладбища подъехал кэб. Открылась дверца.

Хоппер бросил напоследок угрюмый взгляд на собеседника и скрылся в салоне. Дверца закрылась. Кэб медленно покатил вдаль по Хмурой аллее.

Леопольд недоуменно глядел ему вслед. Он был настолько сбит с толку, что даже не обратил внимания на то, что констебль Хоппер впервые правильно назвал его имя.

***

Доктор Доу глядел прямо перед собой и какое-то время не моргал, отчего Хопперу, который сидел напротив, казалось, что попутчик пытается забраться к нему в голову.

Констебль пожалел, что сейчас на нем нет его любимого шлема: он искренне считал, что эта незаменимая часть униформы защищает служителей закона от различных грязных поползновений к их мыслям. Именно благодаря шлемам, думал он, никакие гипнозы и прочие подобные воздействия невозможны, чтобы сбить констебля с толку. Помнится, старый хрыч Лоусон рассказывал, что прежде шлемы укрепляли изнутри тонкими пластинками специального металла, который не пускал в головы констеблей злодея Месмериста и…

– Констебль Лоусон, – внезапно сказал доктор Доу, и Хоппер вздрогнул.

«Ну вот! – в отчаянии подумал он. – Этот тип умеет читать мысли! Так я и знал! Именно поэтому он всегда нас с Бэнксом обскакивает! Был бы на мне шлем…»

Доктор продолжил:

– Он не выдаст? Мы можем на него полагаться?

Хоппер почесал подбородок.

– Полагаться? Вряд ли. Но старина Лоусон точно будет держать язык за зубами. Он ненавидит Гоббина – видели, как он засветился, когда вы заявили, что мы собираемся?..

– Я не видел свечения, – занудно сказал доктор. – Иначе предпринял бы меры: свечение является явным симптомом одной весьма неприятной…

– Доктор! – прервал его Хоппер. – Сейчас не до того. Лоусон не выдаст – он будет ждать, чем все закончится. О нем можно не беспокоиться. Старик знает, что не стоит выкладывать козырный «якорь» на стол раньше времени.

Натаниэль Доу поморщился:

– Полагаю, речь о карточной игре.

– И я в ней хорош! – горделиво заявил констебль. – Не так давно обыграл всех в Моряцких кварталах.

Он с опаской глянул на попутчика – не прочитает ли тот его мысли? Ведь в таком случае доктор Доу узнает, что Хоппер обыгрывал в последние дни лишь одного пьяницу из прибрежной гостиницы, да и то через раз.

Но доктора, казалось, это не волновало. Он задумчиво покивал, и Хоппер в ярости сжал кулаки.

– Вы как-то уж слишком спокойны, учитывая то, что мы… гм… задумали. Нам предстоит рискованное дело. Если мы потерпим неудачу, нас или убьют, или арестуют, и я не знаю, что хуже.

– Я помню.

– Вы его недооцениваете. Потому что не знаете так, как я. Это самый опасный человек в Саквояжне – намного опаснее судьи Сомма. Дом-с-синей-крышей его вотчина. Весь личный состав полиции Тремпл-Толл под его каблуком. Его не волнуют законность, справедливость и прочие бредни. Если бы вы только знали, как именно он продвинулся по службе.

– Я догадываюсь…

– Уверен, даже близко вы не догадываетесь. Гоббин злобный и мстительный, у него не бывает хорошего расположения духа. А еще он меткий стрелок – я лично видел, как он поцелил убегающего шушерника с тридцати ярдов прямо в затылок. И это с одним-то глазом! А еще он превосходно умеет драться. Ходят слухи, что именно он обучал известного боксера Мистера Флика. А еще…

Доктор Доу утомленно качнул головой.

– У нас есть преимущество, мистер Хоппер. Эффект неожиданности. Старший сержант Гоббин не знает, что мы за ним идем.

Хоппер опустил голову, и доктор пронзил его резким взглядом.

– Мы должны действовать сообща, констебль. Должны следовать плану. Если все удастся…

– Удастся?! – возмутился Хоппер. – Вам стоило бы обновить завещание перед выходом.

– Я обновил.

– Вы… что?

Доктор Доу вздохнул.

– Что бы вы себе ни думали, констебль, я очень серьезно отношусь к тому, что мы задумали. И сделал все необходимые приготовления.

– С мальчишкой попрощались?

– Это лишнее. Терпеть не могу подобные прощания: они слишком отдают мелодраматизмом и сентиментальностью. К тому же он сейчас спит дома – в безопасности. Признаюсь, так тихо и спокойно там давно не было – подумываю, в будущем усыплять его почаще.

– Если вы вернетесь. И зачем я только послушался Бэнкса и встрял в это дрянное дело! Сейчас был бы дома, клеил новенькую модель паровоза! Эх, кажется, ей не суждено быть собранной и занять место на полке.

– Не знал, что вы коллекционируете модели паровозов.

– Потому что это не ваше собачье дело, доктор! – Кэб тряхнуло – видимо, колесо провалилось в ухаб на мостовой, и констебль выругался: – Проклятые колдобины!

Доктор внезапно подобрался, повернул голову, словно к чему-то прислушиваясь.

– Вы чего? – удивленно уставился на него Хоппер.

Доктор Доу приставил палец к губам и указал за спину.

Констебль понял без слов: к кебу, в котором они ехали, прицепилась «пиявка».

***

Колесо ухнуло в выбоину на мостовой, и экипаж подпрыгнул.

– Да чтоб тебя, Бричер! – рявкнул старший сержант Гоббин.

– Простите, сэр, – повинился сидящий спереди за рычагами констебль. – Это все мостовая…

– Заткнись! За годы, что ты возишь меня домой, можно было запомнить все ухабы!

– Сэр, это новая выбоина – утром ее не было, чем хотите клянусь! Город разваливается.

– Это ты разваливаешься, Бричер! Веди эту колымагу ровнее, или я тебя заменю!

– Слушаюсь, сэр. Ровнее, сэр…

Гоббин снова повернулся к окну, но не увидел ни улицы, по которой ползла эта дрянная дымная консервная банка, ни снующих по тротуарам прохожих. За грязным стеклом в вечерней темноте будто плавились огоньки фонарей, истекая рыжим светом и расплываясь в тусклую грязную гадость.

Мыслями старший сержант был все еще в Доме-с-синей-крышей, который покинул каких-то двадцать минут назад.

Дело зашло в тупик. Кто бы сомневался! Ни одной стоящей зацепки по «Д-об-УК»! Ни одного избитого стонущего бродяги в «собачнике», ни одной улики, ни одного, даже одноглазого полуглухого свидетеля. Ни-че-да-провались-оно-все-пропадом-го!

Поставленный на это дело тупица Кручинс недоговаривал. Да где там?! Он врал, даже не краснея! Гоббин знал, что этот обрюзгший студень что-то выяснил, и его липкие разваливающиеся, как промокший сэндвич, отговорки вызывали лишь больше подозрений. Хуже всего, что Пайпс, который был приклеен к Кручинсу специально, чтобы тут же доносить о любых подвижках в деле, ничего внятного сказать не может. «Были зацепки, но они оказались пшиком».

Кручинс был испуган чем-то. Его трясущиеся ручонки и бегающие глазки не давали в этом усомниться. Что же он такое нашел?

Еще и Бэнкс молчит, будто воды в рот набрал. Этот тупоголовый толстяк сразу, как очнулся, спросил о Хоппере и, когда узнал, что тот исчез, решил состроить свинью и заткнулся. Ни угрозы, ни увещевания результатов не дали.

Четверо убиты, один ранен, еще один пропал. И это еще не конец. Полиция Тремпл-Толл похожа на поджаренного молнией доходягу. Судья Сомм требует результатов, но где же их взять, эти проклятые результаты, когда все кругом заткнули рты кляпами!

Личные встречи старшего сержанта с Мерриком, Бёрнсом и Мамашей Догвилль, на которые Гоббин возлагал особые надежды, тоже ничего не дали. Ни главарь банды Синих Платков, ни главарь Свечников, ни главарша Догвиллей не смогли пролить хоть какой-то свет на «Д-об-УК». Единственное, в чем он убедился, так это в том, что шушерники не имеют к нему никакого отношения…

Окончательно и без того выпотрошенное настроение старшего сержанта добил и присыпал землей старик Лоусон. Заявился после обеда, весь день ухмылялся и постоянно что-то шептал. В общем, действовал на нервы больше обычного.

Сержант Гоббин в ярости сжал кулаки: его окружали сплошные ничтожества, порой выносить их заскорузлую тупость, сочащееся изо ртов невежество и лизоблюдство было невероятно сложно.

Неприятнее всего было осознавать, что он своими руками вылепил нынешнюю полицию. Он много лет выстраивал этот механизм, выбивал инакомыслие и искоренял зачатки здравого смысла, потворствовал праздности и недалекости.

Ведь именно он произвел негласное, но оттого не менее вещественное разделение констеблей на «громил» и «увальней». Тупоголовым громилам не приходило в головы задавать вопросы или бунтовать. Увальни были слишком ленивы и нерасторопны, чтобы активничать или хотя бы даже подумать о том, чтобы начать взбираться по карьерной лестнице – они лестницы в принципе не жаловали.

До недавнего времени этот порядок целиком и полностью Гоббина устраивал и собственное положение самой злой и языкастой жабы в этом болоте ему нравилась, но потом что-то с городом стряслось. Он не мог понять, что именно, но Тремпл-Толл изменился. Стали происходить события, которые требовали выдержки, реакции, расторопности и ума. Началось все с туманного шквала…

Сперва был Черный Мотылек, на которого он не то чтобы обратил особое внимание, но затем… Мерзости стали попадать на его стойку одна за другой. Ограбление банка, «Д-об-УК», резня на улице Флоретт.

Лоусон не так давно выудил из своей пыльной памяти название, которое прочно поселилось в голове старшего сержанта: категория ГПА. Город под атакой. Но сейчас Гоббин ощущал под атакой себя самого.

«Что-то зачастили все эти угрозы, – думал он, незряче уставившись в окно экипажа. – И такое чувство, что их будет все больше…»

Гоббин мысленно вернулся к текущему делу. Убийства констеблей… серия убийств… В городе орудовал маньяк – несомненно, его вела месть. Черствую душу старшего сержанта бередило ощущение, что это не просто насмешка, не просто плевок в лицо полиции. Это личное. Как, впрочем, и любая месть.

Хуже всего, что остановить этого маньяка не мог никто, ведь кругом тщательно отобранные и выученные никчемности.

И все же был один человек, который мог его разыскать. На полицейской площади все чаще стали раздаваться шепотки: «Нам нужен Мэйхью…», «Мэйхью разберется…», «У Мэйхью самый острый нюх во всем Габене…» До недавнего времени эти голоса были тихими и робкими, но после нападения на Бэнкса и исчезновения Хоппера они зазвучали увереннее.

Уже в который раз за последнюю неделю Гоббин отогнал от себя мысль вернуть Мэйхью. Но нет, он не может этого сделать, ведь лично приложил столько усилий, чтобы устранить единственную для себя угрозу в Доме-с-синей-крышей. Восстановить в должности и вернуть полномочия полицейскому сыщику было бы равнозначно признать собственное бессилие. Впрочем, убийства констеблей продолжатся, и вопрос, когда он велит привести Мэйхью – это лишь вопрос его изо дня в день подтачиваемой гордости. Что ж, гордость Гоббина уже выглядела, как огрызок дверного ключа, обглоданного гремлинами.

«Особое положение не может продолжаться вечно, – он это понимал. – Тайну не удержать в кулаке – она уже просачивается между пальцами. Трилби роет носом землю, прочие газетные крысы не отстают. Да и среди мундирников уже идет отчетливая рябь. Вот-вот начнется ропот. Несмотря на запрет, эти идиоты все равно расхаживают по-одиночке и тайком пробираются в «Колокол и Шар». Скоро появится новый труп, и возникает вопрос: кто следующий?»

Гоббину вспомнилась угроза судьи Сомма: «Еще один дохлый констебль, сержант, – и я вызываю в эту дыру пару десятков мундиров из Старого центра!»

Подобное было не просто нежелательно – недопустимо! Меньше всего Гоббин хотел, чтобы по его району расхаживали чужие полицейские. Да, они, возможно, даже схватят убийцу и затем вернутся к себе, за канал Мух, но что они оставят здесь? Доказательство того, что он, Гоббин, потерял хватку.

«Пора вернуть Мэйхью. Его возвращение неизбежно..»

Гоббин так громко заскрипел зубами, что констебль Бричер даже повернул голову:

– Вы что-то сказали, сэр?

– Я сказал: сколько можно волочиться, каракатица? Когда мы уже прибудем на место?

Констебль подвел экипаж к обочине и потянул на себя рычаг.

– Прибыли, сэр.

Гоббин выглянул в окно. И правда – они остановились у его дома.

– Будут какие-то распоряжения, сэр?

– Утром, чтоб был на месте вовремя. Только попробуй еще раз опоздать, как сегодня.

– Сэр, я не виноват: вы же знаете, жена рожала и я должен был…

– Плевать, Бричер! – перебил старший сержант. – К тому же у тебя родилась девчонка – не особо важный повод опаздывать на службу.

Не прибавив ни слова, Гоббин покинул экипаж и, дождавшись, когда тот отъедет, направился к дому.

Вязкая вечерняя сырость оседала на лице старшего сержанта мелкой моросью, поднявшийся ветер прошелся по его черным с проседью волосам.

Гоббин привычно бросил взгляд по сторонам. Никого. Хмурая аллея – не особо людное место, и отчасти поэтому он выбрал ее, когда искал укромное место в Саквояжне. Здесь никому ни до чего нет дела, соседи не подслушивают, не подглядывают и – что важнее! – не сплетничают. Праздно прогуливающихся на этом бульваре не встретишь. Немногословность местных приказчиков в лавках также устраивала старшего сержанта, как и то, что на их дверях не было раздражающих колокольчиков.

И все же Гоббин не терял бдительности. Бросив несколько быстрых взглядов на темные окна ближайших домов, он убедился, что за ним не наблюдают. Затем быстро преодолел дорожку, засыпанную опавшими дубовыми листьями, и подошел к двери своего дома.

Гоббин уже достал было из кармана мундира связку ключей, нащупал первый и… замер, так и не поднеся его к замочной скважине.

Проклятье!

Фонарь над входом не горел.

Тело охватило оцепенение, по спине прошел холодок.

Старший сержант мгновенно понял, что происходит. Его сигнальная система сообщала: кто-то проник в дом. Если фонарь не горит, значит, дверь открывали.

«Они пришли за мной, – голову прорезала трещина мысли. – Все же явились…»

Непроизвольно он схватился за левую манжету мундира. Запястье отдалось полузабытой болью.

«Они поджидают меня внутри! Устроили засаду! Но как они проникли в дом? Это невозможно!»

Гоббин отступил на шаг от двери и почти вжимаясь в глухую серую стену, беззвучно двинулся вдоль нее. Дойдя до старого чистильного шкафа, вросшего за годы в его дом, он выбрал на связке ключ, которым надеялся никогда не воспользоваться, отпер замок и нырнул в чистильный шкаф. Прежде, чем открыть дверь потайного хода, Гоббин достал из кармана свой девятизарядный «догг» и взвел курок.

«Они думают, что устроили засаду? Что ж, они ошибаются. Эти мрази сами загнали себя в ловушку…»

Держа наготове револьвер, старший сержант Гоббин повернул ручку и вошел в гардероб своей гостиной.

Он был собран и напряжен, все его нервы будто намотались на катушку.

Неожиданно Гоббин получил ответ на свой вопрос.

«Кто следующий?»

Все указывало на то, что следующим был он.