Няня из Чайноботтам

Часть III. Глава 1. Гостиница «Плакса»

Часть третья. Кенгуриан Бёрджес и его женщины

Глава 1. Гостиница «Плакса»

Неожиданные встречи со старыми знакомыми в Габене… Они редко бывают приятными, еще реже вызывают радостное: «Давно не виделись! Как поживаете?!» Чаще они вызывают формальное, скрипящее на зубах, как песок: «М-м… давно не виделись…» – и в зависимости от степени склочности к нему добавляется: «Еще поживаете?..»

Обычно неожиданные встречи состоят сплошь из неловкости, повисших пауз, желания поскорее пройти мимо или покинуть помещение, а также из натянутой лжи: «Рад был вас видеть. До встречи…», с искренней надеждой, что упомянутая встреча состоится нескоро.

Вот и вокзальный констебль Хмырр Хоппер стал очередной жертвой такой неожиданной встречи. Меньше всего он ожидал увидеть в сети у подножия маяка своего злейшего врага, мелкого вредителя и поганца Джаспера Доу. К его удивлению, разочарованию и гневу примешивалось разве что сожаление: какая жалость, что в сеть не попался также и раздражающий доктор. Но нет, вместо него компанию Джасперу Доу составлял какой-то смутно знакомый мальчишка – кажется, констебль видел его на Чемоданной площади…

Что ж, такого мистер Хоппер никак не ждал и еще неделю назад, возможно, даже свернул бы все свои планы, только чтобы лишний раз не встречаться с Джаспером Доу. Вот только откуда ему было знать, что все так обернется…

По правде, неделю назад он даже не был мистером Хоппером. Тогда во Фли попал вовсе не вокзальный констебль, а совсем на него не похожий Кенгуриан Бёрджес.

Кенгуриан Бёрджес, представительный мистер с усиками и большими планами, был собран, решителен и весьма целеустремлен. Бёрджеса вел поиск, и ничто не могло, как тогда казалось, выбить его из колеи. Неожиданные встречи в его (большие) планы не входили. Старым знакомым тут взяться было неоткуда, и подозрение вызывали лишь вездесущие, снующие по крышам чайки – они будто наблюдали за чужаком, пытались выяснить, что он задумал…

До северной части Фли Кенгуриан Бёрджес добрался не то чтобы быстро, но путь прошел незаметно, поскольку Бёрджес был занят тем, что вовсю репетировал роль. Со стороны этот высокий широкоплечий мужчина в котелке мог показаться сумасшедшим – он шел, уставившись прямо перед собой, постоянно бормотал себе под нос и время от времени заводил разговоры с невидимыми собеседниками. Мало было просто переодеться: манера речи – и Бёрджес это понимал – запросто могла его выдать. Будучи констеблем, он привык к тому, что в среде представителей закона называлось «Не жевать сопли» – то есть к лаконичности, прямоте, грубости и оскорблениям, заменявшим вежливые словечки. А сколько сугубо служебных выражений, образно говоря, въелось в его рот… На время от всего этого требовалось избавиться, а еще – и это было сложнее всего – добавить в речь сомнение: констебли всегда во всем уверены и знают все лучше прочих, остальные – нет…

Сперва дело шло со скрипом, но с приближением к побережью или, как его, отчего-то называют в городе, взморью, Кенгуриан Бёрджес уже неплохо натренировался в «болтовне» и почти даже не вставлял в свои реплики приказы и явное пренебрежение…

Бёрджес понял, что попал туда, куда планировал, когда разбитая брусчатка под ногами вдруг переросла в проложенный в слякоти дощатый настил. Именно такими дорожками здесь были вымощены улицы – они вели от пабов, куда ни за что не хочется заходить, к дверям домов, где жили личности, с которыми ни за что не стоит вести дел. Настилы заворачивали в темные лазы, шли по мостам, переброшенным через канавы, и тянулись к смутно проглядывавшим вдали причалам.

Моряцкие кварталы встретили Бёрджеса еще более густым, чем в остальном Фли, туманом. Они ему сразу не понравились: рядом было море, а от моря – это все знают – можно ожидать чего угодно. Море – подлое и коварное. Оно воняет солью, рыбой и попранными надеждами. Да и эти кривые улочки, глухие переулки и двухэтажные домишки с крышами, черепица которых напоминала чешую, не внушали никакого доверия. Из мглы доносился отдаленный рокот, переругивались упомянутые чайки, прогудел пароход. Но в самих кварталах, казалось, не было ни души.

Нет, уж привычная толкотня на вокзале казалась ему во стократ милее, но что поделать – отступать было поздно.

Нужное место Бёрджес нашел довольно легко – оно сильно выделялось среди прочих строений: в нем было на этаж больше, над входом горел фонарь, а еще на него указывала сколоченная из досок стрелка с намалеванной на ней белой краской надписью «Гостиница “Плакса”».

Вскоре он уже стоял у щербатой зеленой двери. Под фонарем на цепи покачивалась вывеска, на которой была изображена толстая рыбина, сидящая на хвосте, из ее глаз во все стороны «брызгали» слезы. Еще одна надпись «Плакса» обнаружилась тут же.

Кенгуриан Бёрджес фыркнул, сплюнул и, собравшись с духом, открыл дверь.

Встретили его негромкая музыка (какая-то заунывная мелодия, смешанная со скрипом снастей, ударами колокола и шумом волн) и гневный окрик:

– Я не потерплю храпа в своей гостинице, Пинсли!

Сидевшая на стуле за стойкой в глубине помещения полная женщина в буром с рыжими полосками платье, раскраснелась от возмущения. Ее пышная прическа в тон платью (те же бурые и рыжие полосы) колыхалась на голове.

– Да я не храпел, Берта! – ответил весьма помятого вида старик, похожий на груду лохмотьев. Очевидно, он только проснулся, но позу изменить не успел – так и завис, почти соскользнув со стула у погашенного камина.

– А то я не слышала! – продолжала возмущаться хозяйка гостиницы. – Еще раз всхрапнешь, чайка ты старая, вышвырну тебя на улицу! И не посмотрю, что ты с батюшкой моим дружбу водил!

Старик что-то обиженно забормотал, но больше возражать не решился и, опустив голову на грудь, снова заснул.

Бёрджес огляделся.

Вестибюль прибрежной гостиницы «Плакса» всем своим видом сообщал, что такие важные слова, как «вестибюль» здесь не уместны. Больше это место походило на какой-то притон и еще – на ящик: грубый дощатый пол, зеленоватые покрытые грязными пятнами стены и кованая люстра на цепи с пятью керосиновыми лампами, из которых горели только две. В камине висел закопченный чайник, а на столике рядом выстроилась батарея бутылок – там же в беспорядке лежали игральные карты. В воздухе висели ароматы, по которым у Бёрджеса в голове, как пасьянс, сложилось представление о здешних постояльцах: прогорклый дешевый табак, кислый эль, вонь немытых тел и впитавшийся в стены запах рыбы говорили о том, что типы это невзрачные, зависшие в одном шаге от того, чтобы пасть на дно. Их и упомянутое дно отделяло лишь наличие в кармане парочки фунтов – или сколько там стоил номер в этой дыре.

Бросив короткий взгляд на топчущегося у порога посетителя, хозяйка гостиницы вернулась к своим делам – раскрыла какую-то книжку и подставила ухо к стоявшему на стойке граммофону с рогом в виде большой ракушки.

Помимо грозной мадам и старика, здесь был еще кое-кто. Девочка лет десяти с торчащими во все стороны светлыми волосами, в круглых очках и сером платьице сидела на ступенях деревянной лестницы рядом со стойкой и пристально глядела на Бёрджеса.

Он нахмурился, но девочка взгляд не отвела.

Подойдя к стойке, Бёрджес встал как вкопанный, не решаясь завести разговор. Хозяйка гостиницы показалась ему неприветливой и очень важной – рядом с властными женщинами он всегда терялся.

– Кхем-кхем, – покашлял Бёрджес.

– Рыбья кость в горле застряла?

– Нет, мэм, я…

Хозяйка гостиницы отложила книгу и, тяжко вздохнув, сказала:

– Добро пожаловать в гостиницу «Плакса» – лучшую и единственную гостиницу на берегу. Желаете снять номер?

– Шакара, – ответил Бёрджес и, тут же смутившись, добавил: – Э-э… да, желаю, мадам… эм-м…

– Альберта Бджиллинг. Все номера у нас одинаковые – два фунта в день. Завтрак, обед и ужин в стоимость не входят. За них еще три фунта. Очень рекомендую: моя стряпня славится на всю Блошинь. Оплата принимается только в «пуговицах», никакой оплаты рыбой или моряцкими байками.

– У меня нет рыбы и я не знаю ни одной моряцкой байки, мадам Бджиллинг. А еще я не храплю.

Хозяйка гостиницы улыбнулась.

– Вы мне уже нравитесь. Как я могу к вам обращаться?

– Бёрджес, Кенгуриан Бёрджес.

– Славное имечко. У вас есть багаж?

– Только мешок.

Мадам Бджиллинг повернула голову и проверила висевшие на стене ключи. Почти все были на месте: напрашивался вывод, что постояльцев в «Плаксе» на данный момент наплакал очень скупой на эмоции кот.

– Номер 14 свободен. – Хозяйка гостиницы сняла с крючка ключ. – Моя дочь Марисолт вам его покажет.

Услышав свое имя, наблюдавшая за новым постояльцем девочка вскочила на ноги и бросилась вверх по лестнице.

– Солти, вернись! – раздраженно прикрикнула мать, но девочка и не подумала слушаться, и вскоре ее топот стих. – Прошу прощения, мистер Бёрджес. Марисолт совсем от рук отбилась. В последнее время с ней творится что-то странное. Я сама проведу вас.

Выйдя из-за стойки, мадам Бджиллинг направилась к лестнице, Бёрджес последовал за ней.

– Недавно в Габене? – спросила хозяйка гостиницы, когда они пошагали вверх по невероятно скрипучим ступеням.

– Только приехал, мэм.

– Чем занимаетесь? Вы не похожи на моряка.

– Я – машинист. Вожу паровозы.

– А на нашем берегу что делаете? Тут нет ни одного паровоза.

– У меня… эм-м… дела. Ищу кое-кого.

– Кого-то из местных? Я тут всех знаю.

– Мисс, которую я ищу, не то чтобы местная, – осторожно сказал Бёрджес. – Она прибыла в Габен недавно. Одета в траурное, при ней должна быть детская коляска.

Мадам Бджиллинг остановилась и наделила его хмурым взглядом, который выдал: она знает, о ком идет речь.

Бёрджес продолжил, напомнив себе про «сомнение»:

– Насколько мне известно, эта мисс останавливалась в вашей гостинице.

– А какой у вас к ней интерес?

– Самый прозаический…

– Так я и думала. Неужели вы полагаете, мистер Бёрджес, что я стану вам рассказывать что-либо о других постояльцах?

– Но… это… как же? Я же ее ищу и…

– Вот и ищите где-нибудь еще. А здесь ее нет.

Дальнейший путь по лестнице прошел в тяжелом гробовом молчании, которому позавидовала бы парочка знакомых Бёрджесу мертвецов. Мадам Бджиллинг полнилась подозрениями, а новый постоялец вовсю корил себя за то, что так по-глупому все испортил. Он и правда рассчитывал, что хозяйка гостиницы все ему сразу же выложит. На самом деле Кенгуриан Бёрджес был не то чтобы особо умным – временами он и сам считал себя болваном. Обычно за него думал Бэнкс, но сейчас Бэнкса рядом не было, а это значило, что, пока он, Бёрджес, окончательно все не испортил, пора браться за голову и начинать думать за двоих.

Поднявшись на третий этаж, они подошли к двери с номерком «14». Стоило мадам Бджиллинг ее открыть, из комнатки тут же пахнуло затхлостью, по углам разбежались какие-то насекомые, учитывая их размер, напоминавшие усатых слонов.

– Располагайтесь, мистер Бёрджес. Обед будет, когда ударит колокол. По номерам я блюда не доставляю, а Марисолт доверия нет – она может все съесть по пути: девчонка прожорливая, как сотня пираний.

Не прибавив больше ни слова, мадам Бджиллинг напоследок прищурилась и направилась обратно к лестнице.

Когда она скрылась из виду, Бёрджес вошел в номер и закрыл за собой дверь. Из казавшегося неплохим плана вселиться в гостиницу и расспросить хозяйку о Няне, первая часть была с успехом исполнена, но вот другая требовала того, что неизменно вгоняло его в сон, – вдумчивого подхода…

…Из дремы, вызванной «вдумчивым подходом», Кенгуриана Бёрджеса вывел удар колокола. Бросив взгляд на взятые из дома каминные часы (прошло почти два часа – неплохо подумал), он встал со стула, подхватил котелок и вышел в коридор.

В тот же миг на лестницу кто-то юркнул.

«Девчонка, – поморщился Бёрджес, успев заметить порхнувший подол серого платья. – Она что, шпионит за мной? Нужно вести себя осторожнее – дети очень хитрые».

Спустившись на первый этаж, Бёрджес отметил, что мадам Бджиллинг все еще хмурится, как будто это выражение навсегда приклеилось к ее лицу. Она кивнула на столик у камина, на котором уже стояли две тарелки, кружка и были разложены приборы. Спавший там незадолго до этого старик был изгнан в другой угол, где с унылым видом подпирал стену и жадно косился на содержимое тарелок.

Бёрджес сел за столик и, втянув носом запах – аромат, на удивление, был вполне приятным, – взялся за обед. Первым делом он осушил тарелку супа. Несмотря на серый цвет и торчащий из него облезлый рыбий хвост, супа не стало так быстро, что Бёрджес даже не успел как следует его распробовать. Зато вторым блюдом он насладился в полной мере – запеченное нечто, что было похоже на чулок, но определенно являло собой рыбу («Видимо, это угорь», – предположил Бёрджес), оказалось в равной степени и обжигающим, и вкусным. Хотя от количества острого перца в какой-то момент засвербело в носу. Чихать новый постоялец не решился – кто знает, как мадам Бджиллинг относится к чиханию в своей гостинице.

Когда с обедом было покончено, она подошла, сложила тарелки и приборы и уставилась на Бёрджеса.

– Никогда не ел ничего вкуснее, – сказал тот, и ее лицо чуть разгладилось. Взяв тарелки, хозяйка гостиницы скрылась за небольшой дверкой, за которой, как он понял, располагалась кухня.

Когда мадам удалилась, к столику осмелился подойти толокшийся в углу старик.

– Мистер Бёрджес? Вы ведь мистер Верблюдиан Бёрджес?

– Кенгуриан. Чем могу помочь?

– Меня зовут Рокус Пинсли. – Старик продемонстрировал колоду мятых засаленных карт. – Может, партейку-другую в «Три Якоря»?

– Шакара! Я не умею в «Три Якоря».

– О, это несложно, я вас научу!

Не дожидаясь приглашения, мистер Пинсли шлепнулся на соседний стул и принялся умело тасовать колоду.

Играть в карты – еще и с этим трухлявым пнем – желания не было, но Бёрджес подумал, что ему представился неплохой шанс его расспросить: этот Пинсли, судя по всему, здесь постоянно ошивается – он должен был видеть Няню.

Бёрджес предупредил:

– Только без шулерства. Терпеть не могу шулеров.

– Что вы! Все по-честному! Итак…

Признаться, расспросить Бёрджесу своего партнера по картам так и не удалось: сперва он пытался вникнуть в суть игры, а затем партия его так увлекла, что он и думать забыл о своем расследовании.

Карты шлепались на стол, гора отбоя все росла, старик – к слову, он оказался весьма душевным парнем! – хохотал и похлопывал Бёрджеса по плечу. А сам Бёрджес краснел, потел и все пытался собрать неуловимую комбинацию из трех якорей, но вместо этого постоянно вытягивал то буй, то чайку, то «корыто».

Играли они уже около часа, когда дверь гостиницы открылась и через порог перевалился туман. Бёрджес и мистер Пинсли повернули головы.

– Не скрипи! Это не худшее место, чтобы остановиться на время, Бенджамин! – раздался раскатистый женский голос, и картежникам предстала дама настолько «в теле», что даже мадам Бджиллинг могла показаться по сравнению с ней стройной тростиночкой.

На даме было пурпурное платье, на подвитых волосах цвета яичного желтка сидела шляпка, подвязанная лентой под одним из подбородков. Бёрджес подумал, что если бы не объемы, женщина была бы достаточно красива, но по правде он всегда боялся дам, которые, случись обида, могли с легкостью отделать его, как бифштекс.

Бросив на мистера Пинсли безразличный взгляд, мадам повернула голову к Бёрджесу, и ее глаза заблестели. Оглядев или, как показалось последнему, исследовав его с головы до ног, она загадочно улыбнулась и направилась к стойке. Следом за ней в гостиницу вошел лязгающий автоматон в клетчатом костюме, тащивший на себе едва ли не дюжину различных чемоданов, кофров, шляпных коробок и ковровых сумок. Видимо, это и был тот самый Бенджамин.

– Добро пожаловать в гостиницу «Плакса», – сказала мадам Бджиллинг, когда они подошли, – лучшую и единственную гостиницу на берегу. Желаете снять номер?

– О да! – ответила хозяйка автоматона. – Мы с моим верным Бенджамином только сошли с «Вертлявой Сью» – та еще лоханка, если хотите знать! Прежде, чем отправиться дальше, нам нужно время, чтобы отойти от этой невыносимой качки длиною в вечность!

– Как я могу к вам…

– Бланшуаза Третч! – прервала хозяйку гостиницы дама в пурпурном платье. – Уверена, вы обо мне наслышаны, ну а если нет, то скоро точно услышите! Я актриса и намерена стать примой в местном театре!

– О, правда? Я по молодости тоже играла в театре, – ностальгически вздохнув, сказала мадам Бджиллинг. – Славные времена подмосток! Эх, если бы только батюшка не отчалил в мир иной и мне не пришлось вставать вместо него за эту стойку… Так вы хотите наняться в театр-варьете «Ффор»?

– Что?! – возмутилась Бланшуаза Третч. – В эту клоповью дыру во Фли? Ни за что! Меня ждет изумительный театр в Тремпл-Толл. Я говорю о «Трех Чулках»!

Бёрджес, который в этот момент приложился к кружке, поперхнулся, а мистер Пинсли фыркнул и шепнул ему:

– Да она же сцену проломит…

Шепот был настолько громким, что у стойки его услышали. Бланшуаза Третч презрительно проигнорировала, а мадам Бджиллинг, выглянув из-за нее, гневно воскликнула:

– Что ты там вякнул, Пинсли?!

– Ничего-ничего, Берта, – тут же стушевался старик.

– Вот и помалкивай! – Мадам Бджиллинг повернулась к новой постоялице. – Мадам, вы знаете, что «Три Чулка» – это кабаре?

– И что с того? – искренне недоумевая, спросила та.

– Кхм… ничего. Просто об этом заведении ходит не лучшая слава…

– Эта слава заметно улучшится, как только я начну там выступать!

– Как скажете, мадам. Номер 8 свободен. Все номера у нас одинаковые – два фунта в день. Завтрак, обед и ужин в стоимость не входят. За них еще три фунта – очень рекомендую: моя стряпня славится на всю Блошинь. Оплата принимается только в «пуговицах», никакой оплаты блестками или танцами.

– Что вы, дорогая! Это мне платят за танцы. Бенджамин, оплати номер!

Мадам Бджиллинг и глазом не повела, когда в груди автоматона открылась дверка, и из нее вылезла третья механическая рука. Главное – что в этой руке были пуговичные фунты, которые любую странность всегда чудесным образом превращают в нормальность, а их обладателей из чудаков делают вполне приятными личностями.

– Я покажу вам ваш номер, – сказала хозяйка гостиницы и направилась к лестнице. Постоялица и ее латунный слуга двинулись следом.

– На небосводе взошла новая звезда кабаре, – усмехнулся мистер Пинсли, когда они отдалились на достаточное расстояние. – Боюсь, эту мадам Третч ждет разочарование. Продолжим?..

…Что ж, пока что разочарование ждало лишь Кенгуриана Бёрджеса. У мистера Пинсли по поводу Няни ничего полезного выяснить не удалось. Тот видел ее пару раз, но ни как она вселялась, ни как выезжала из гостиницы, рассказать не мог: оба раза мадам Бджиллинг отправляла его в Кварталы с поручениями.

Сама же хозяйка гостиницы, как и прежде, была неприступной. Весь оставшийся день и вечер прошли, в понимании Бёрджеса, бессмысленно. Его досаду смогло немного скрасить лишь легкое опьянение от бутылочки «Меро-мер», на которую его раскрутил ушлый старикашка: «Карты требуют смазки, мистер Бёрджес, – чтобы партия склеилась, нужно ей подсобить…»

К огорчению Бёрджеса, подсобить пришлось не только партии, но и мадам Бджиллинг. Хозяйка гостиницы, видимо, считала, что такие большие сильные руки, как у него, не должны оставаться без дела, и решила использовать их по своему усмотрению. Ее совершенно не смущало, что Кенгуриан Бёрджес не ее работник, а постоялец, и едва ли не до самой ночи она гоняла его из одного угла гостиницы в другой. Он перетащил мешок угля из подвала в каморку, выволок из шестого номера здоровенный якорь, оставленный там прежним постояльцем, после чего, едва не лопнув от натуги, перенес его на задний двор. Потом привезли рыбу и осьминогов, и ему пришлось доставить целых четыре корзинки от рыбацкой дрезины до гостиничной кухни. Один осьминог по пути сбежал – и ловил его, конечно же, мистер Бёрджес – кто же еще? Затем мадам Бджиллинг вручила ему молоток и коробку гвоздей – вывеска покосилась, и требовалось ее перевесить. Справившись с заданием, он вернулся, а хозяйка гостиницы уже ждала его с черной щеткой на длинной ручке – один из дымоходов засорился. Пришлось лезть на крышу…

Мадам Бджиллинг все это время сидела за стойкой, под свою раздражающую музыку из граммофона читала книжку «Полтора разбитых сердца» и вовсю пользовалась столь удачной для нее безотказностью постояльца. А тот беспрекословно исполнял все ее прихоти, надеясь, что она смягчится и выдаст нужные ему сведения.

Не смягчилась. Единственное, что Бёрджес заработал, – это бесплатный ужин и похвалу: «Не перевелись еще работящие мистеры. Эх, была бы я чуточку моложе…»

В ожидании ужина, уставший и весьма раздосадованный, Кенгуриан Бёрджес отправился в свой номер, изо всех сил ломая и без того перетруженную голову на тему того, как подступиться к мадам Бджиллинг. Едва он успел зайти в комнату, как в дверь тут же раздался весьма настойчивый стук.

Ожидая, что это снова хозяйка гостиницы пришла что-то ему поручить, он открыл и недоуменно уставился на выбеленное пудрой лицо с обильно подведенными пурпурными тенями глазами и игривой мушкой над верхней губой.

– Чем могу помочь, э-э… мадам…

– Бланшуаза Третч. Вы еще услышите мое имя.

– Я его уже услышал. Так чем могу помочь, мадам Третч?

– Раз уж вы сами предложили, – с улыбкой сказала дама, – мне нужна ваша помощь. Вы ведь Кенгуриан Бёрджес?

– Кенгуриан… гм… Бёрджес, но я не работаю в гостинице, мэм, я…

– Это не займет много времени. Я хотела освежить номер вечерним морским бризом, но окно заклинило, и я надеялась, что такой сильный джентльмен, как вы, справится с непослушной задвижкой. Вы ведь не оставите хрупкую ранимую даму в ее затруднении? Конечно, не оставите!

Бёрджес вздохнул, и они направились в номер мадам. Сам незадачливый постоялец при этом пытался понять, какое отношение ранимость имеет к задвижкам на окнах. В итоге он пришел к выводу, что такое же, как и хрупкость – к этой даме. Сугубо вымышленное.

В номере его встретили: фиолетовое облако парфюма (Бёрджес закашлялся), открытые чемоданы и кофры (единственный закрытый футляр – довольно большой – вероятно, скрывал какой-то музыкальный инструмент, вроде виолонтубы), разбросанные повсюду платья, шляпки, веера и боа, одинокая тлеющая в фигурной пепельнице на тумбочке папиретка, бутылка вина и пара бокалов, видимо, извлеченных из какого-то чемодана (гостиница «Плакса» не выглядела местом, в котором водятся бокалы).

Все это было очень подозрительно, и тревогу Бёрджеса подкрепило то, что слуга-автоматон был выключен и стоял в углу, притворяясь предметом мебели.

Задвижка поддалась довольно легко. Открыв окно, Бёрджес обернулся и испуганно замер.

Мадам готовилась напасть! Она покачивалась на месте, в ее руках были оба едва ли не до краев наполненных бокала – когда она только успела открыть бутылку и перелить в них вино?!

Губы Бланшуазы Третч тронула плотоядная и невероятно порочная улыбка. Даже скрывавшегося под «плащом» инкогнито городского констебля пробрало.

– Мэ-эм…

– О, вы так легко справились с этой задвижкой, мистер Бёрджес, – сказала она томным голосом. – Уверена, вы и с другими задвижками справитесь с такой же легкостью. Если вы понимаете, о чем я.

Бёрджес уставился на нее с неподдельным ужасом: кажется, она имела в виду крючки и завязки корсета – хотя, может, у нее заклинил какой-то из чемоданов?

«Пусть это будет чемодан!» – пронеслось в голове, но это был никакой не чемодан.

Она сделала шаг, и Бёрджес отшатнулся.

– Мадам, я…

– Бланшуаза. Возможно, утром я позволю вам называть меня Бланш, если вы меня не разочаруете. Но у меня очень хорошие ожидания, мистер Бёрджес.

– Мэм, но я не собираюсь вас разочаровывать. – Она улыбнулась еще шире, и, осознав, что сказал что-то не то, Бёрджес поспешно добавил: – Как и очаровывать. У меня есть…

– Полно, мистер Бёрджес! Я видела, как вы на меня смотрели, когда я только появилась. Это уединенное место будто создано для легкого любовного романа с привкусом…

– Пыли? Ветер гонит пыль с моря, мэм. Лучше закрыть окно и… – Бёрджес оборвал себя и нахмурился. – Постойте, что вы сказали?

– Я видела, как вы на меня смотрели…

– Нет. Любовный роман! Шакара! И как я сразу не подумал! Благодарю, мэм! Мне срочно нужно поговорить с мадам Бджиллинг!

– Но… Как же?!

Бёрджес протиснулся мимо Бланшуазы Третч и торопливо направился к выходу из номера. Когда он закрыл за собой дверь, до него донесся звон разбитого бокала. За которым последовал второй такой же звон. Учитывая, что не раздалось ни всплеска, видимо, прежде, чем швырнуть бокалы на пол, огорченная мадам опустошила оба.

Но Бёрджес уже думал о другом. Кажется, он знал, как выманить нужные ему сведения…

…Кенгуриан Бёрджес, к своему счастью, был единственным ребенком в семье, но у некоего вокзального констебля была сестра. И сестра эта обожала дамские романы – еще больше она обожала прожуживать все уши брату, рассказывая о том, что называла «волнительными любовными перипетиями» со страниц этих романов. Его подобное всегда невероятно раздражало, но кто мог знать, что однажды любовные перипетии ему пригодится…

Спустившись на первый этаж, Бёрджес подошел к стойке и с ненавязчивым видом облокотился на нее, чуть задев при этом граммофон. Головка с иглой подпрыгнула, мелодия на миг прервалась, а потом продолжилась, но с другого места.

– Ужин еще не готов, мистер Бёрджес, – сказала мадам Бджиллинг.

– Я не из-за ужина, мэм. Я к вам по делу… Э-э… гм… в смысле, шакара. Мэм, я был не совсем откровенен. Мисс, которую я ищу…

– Ни слова больше! Я ведь уже сказала: я не выдаю своих постояльцев. Особенно, когда речь идет о даме. Вы мне нравитесь, мистер Бёрджес, но кто знает, что у вас на уме.

– Не горячитесь, мадам Бджиллинг. Позвольте мне договорить. Помните, я сказал, что у меня интерес к этой мисс самый прозаический? Так вот, на деле он вполне лирический. Я бы даже сказал, что романтический. Или и вовсе трагический.

Хозяйка гостиницы округлила глаза.

– Это еще как понимать?

– Шакара.

– Понятнее не стало.

– Я расскажу вам всю правду, мадам Бджиллинг, и надеюсь, в вашем сердце отыщется хоть немного сочувствия. Мисс, которую я ищу, мэм, она моя…

– Кто?

– Возлюбленная, – сказал Бёрджес, и заговорил быстро-быстро, словно побежал по ниточке, ведущей в один из сестриных гадких романов: – Ее зовут Гилли, но представилась вам она, вероятно, иначе. Мы с Гилли собирались обвенчаться, и я пришел к ее отцу, жестокому корабельщику, просить благословения, но тот рассмеялся – старик сказал, что ни за что не позволит нам быть вместе и что подыскал ей куда более выгодную партию, чем я. Меня выгнали, а Гилли заперли в комнате и начали готовить к свадьбе. Каков был мой ужас, когда я узнал, что мою возлюбленную хотели выдать замуж за некоего… м-м-м… крайне отвратительного доктора. Он в душе дряхлый старик, от него не дождешься ни доброго слова, ни даже взгляда. Мрачный как тень, весь город его ненавидит – даже флики! И не зря: черствее человека вы бы не нашли во всем Габене – можете не верить, но он никогда не улыбается. Связать с ним свою жизнь было бы худшей судьбой. Разумеется, я не мог подобного допустить. Накануне свадьбы мне удалось вызволить Гилли, и мы сбежали – сели на ночной поезд и скрылись. За нами пустили погоню, но мне удалось отбиться от всех, кто пытался вернуть мою возлюбленную в ее клетку. Мы уехали очень далеко, запутали следы и взяли вымышленные имена. Прошло три месяца, мы были вместе, но, к сожалению, наше счастье не было долгим – случилось трагичное.

Бёрджес на миг прервался, и мадам Бджиллинг нетерпеливо воскликнула:

– Подробнее!

– Я ведь говорил, что вожу локомотивы. Мои накопления подходили к концу, и я нанялся на местный вокзал. Перед отправкой в свой первый рельсовый рейс меня ждала чудесная новость: у нас должен был появиться… гм… ну, вы знаете, малыш. Мы даже придумали ему имя… Грубберт. С надеждой вскоре вернуться, я отбыл, а потом…

– Что было потом?!

– Когда поезд проходил через горный хребет, произошло крушение.

– Ах!

– Вагоны перевернулись, котел паровоза взорвался, меня отбросило в сторону, и я рухнул в ущелье. Я был изранен, вот-вот готовился распрощаться с жизнью, но меня нашел горный егерь. Добрый человек, он принес меня к себе домой и выходил. При падении мне отшибло память – я не помнил, кто я такой. В уединенном доме егеря я провел несколько месяцев, восстанавливаясь. Я ходил на охоту, помогал своему спасителю присматривать за горными тропами. А потом ко мне вернулась память. Добрый егерь собрал меня в дорогу, и я вернулся домой, но…

– Но?

– Дом был пуст. Гилли исчезла. Соседка рассказала о том, что случилось, пока меня не было. Моей возлюбленной сообщили, что я погиб. Она горевала – даже надела траур. А потом у нее родился маленький Грубберт. Когда я спросил, где они, соседка сказала, что за неделю до моего возвращения на нашей улице появился подозрительный тип, который расспрашивал о Гилли – видимо, кто-то из посланных ее отцом людей все же нашел ее. Чтобы не попасть к нему в лапы, она собрала чемодан, взяла коляску с малышом и уехала. Я бросился на поиски и узнал, что мисс с коляской и в траурном платье села на пароход до Габена. И последовал за ней. Всего неделя! Мы разминулись на какую-то неделю, представляете?

Бёрджес замолчал. Пока говорил, он покрылся потом с головы до ног, раскраснелся и никак не мог унять дрожь в пальцах. Прежде выдумщиком он никогда не был, и сейчас сшивать вымышленную историю оказалось невероятно сложно.

Мадам Бджиллинг была потрясена, а еще на ее лице явно проступил восторг: то, что рассказал ей постоялец, так походило на один из тех романов, которые она читала!

– Я должен ее найти, мадам Бджиллинг, – подытожил Бёрджес. – Прошу вас, расскажите мне, что знаете.

Хозяйка гостиницы тяжело дышала. Бёрджес не был уверен, поверила она ему, или нет.

– Вынуждена огорчить вас, мистер Бёрджес, – сказала она. – Я не знаю, где сейчас ваша возлюбленная. И хуже всего то, что вы снова разминулись с ней всего на неделю.

– Но хоть что-то вам известно?

– Номер, в котором остановилась ваша возлюбленная, был заказан неким мистером – человеком в котелке. Я не видела его лица: он скрывал его шарфом и защитными очками. Незнакомец оплатил номер заранее – это очень странно, ведь, по его словам, постоялица должна была вселиться лишь через месяц, а через месяц и правда пришла женщина в траурном платье и с коляской. Она назвалась мисс Лилли Эштон. Долго мисс Эштон у нас не пробыла – всего два дня. Потом к ней пришел некий мистер – возможно, тот же, что и оплатил номер (он, опять-таки скрывал лицо, хоть на этот раз и выглядел несколько иначе). Они с мисс Эштон недолго поговорили наверху, она сдала ключ, и они ушли. Больше я ничего не знаю, мистер Бёрджес, мне жаль.

– А тот, с кем она ушла. Как он выглядел?

– Довольно странно, если не сказать зловеще. На нем было длинное пальто с пелериной, голову обтягивала похожая на противогаз тугая черная маска с двумя круглыми стеклянными окошками. Я не смогла разглядеть его глаза, потому что окошки эти были мутными.

«Удильщик, – мрачно подумал Бёрджес. – Описание, как у того типа, который провожал Няню до Тремпл-Толл. Шнорринг тоже говорил про длинное пальто с пелериной и маску с круглыми стеклами…»

Пока что все подтверждалось: Няня остановилась в гостинице, ее встретил Удильщик, а затем он привел ее в Саквояжню. Вот только этого было мало – Бёрджес отправился во Фли вовсе не для того, чтобы выяснить то, что знал и так.

– Что вы будете делать, мистер Бёрджес? – спросила мадам Бджиллинг.

– Продолжу поиски. Проведу опрос… гм… я хотел сказать, порасспрашиваю местных – может, кто что видел. Мэм, я спрошу у вас странное: вы знаете, кто такой Удильщик?

Хозяйка гостиницы уставилась на него, как на сумасшедшего.

– Конечно.

– Правда? – Бёрджес взволнованно покачнулся с пяток на носки.

– Здесь все знают.

– Что вы можете о нем рассказать?

Мадам Бджиллинг пожала плечами.

– Да ничего особенного. Вам лучше об этом поспрашивать на Длинном причале.

Из приоткрытых дверей кухни неожиданно повалил пар, раздался свист, перемежаемый хлюпаньем.

Хозяйка гостиницы вскочила со стула.

– Лучше вам сейчас не ходить на причал – море к ночи разволновалось. Утром пойдете. К тому же ужин готов. Отправляйтесь в свой номер и ждите удара колокола.

Мадам опрометью ринулась на кухню, а Бёрджес, глядя ей вслед, задумчиво почесал подбородок и направился к лестнице.

«И правда, будет лучше отправиться на этот причал утром, – рассуждал он про себя, поднимаясь по ступеням. – Поиск Удильщика в темноте вряд ли обернется чем-то хорошим. Да и море разволновалось, а оно и в спокойном состоянии – мерзкое до безобразия. Вот только…»

– Вы солгали, – раздался вдруг тонкий голосок откуда-то сбоку, и Бёрджес остановился, недоуменно озираясь кругом.

– Что?

– Вы солгали маме, – продолжил голосок, и Бёрджес понял: звучать он мог лишь из-за двери каморки, которая выходила на лестничную площадку. А еще он понял, кто с ним говорит.

– Ты ведь эта… как там?.. Марисолт? – спросил он, глядя на дверь.

– Почему вы солгали маме?

– Ты о чем?

Голосок помолчал, а затем прямо из-за двери до Бёрджеса донесся шепот, как будто дочь хозяйки гостиницы придвинулась к ней вплотную:

– Эта мисс – не ваша возлюбленная.

– С чего ты взяла? – с тревогой спросил Бёрджес: если девчонка все расскажет матери, та учинит такой скандал, что сложно и представить.

– Она страшная… Очень страшная… И в коляске у нее не ребенок.

– А кто?

– Тот, кто шепчет… Жуткий монстр.

– Монстр? Ты его видела?

Из-за двери больше не раздавалось ни звука, и Бёрджес позвал:

– Марисолт?

Девочка не ответила, и он осторожно открыл дверь. Каморка была темной, но даже скупого света с верхнего этажа хватило, чтобы разобрать: в ней никого нет.

– Шакара, – прошептал Бёрджес.

***

Первая проведенная Кенгурианом Бёрджесом во Фли ночь прошла спокойно, но утро началось с того, что он подпрыгнул и свалился с кровати.

Причиной для столь неожиданного гимнастического приступа стал удар колокола.

Вспомнив, где находится и как здесь оказался, Бёрджес поднялся с пола, оделся и подошел к окну. Точно такой же, как и накануне, туман. Анемометр на столбе замер без движения – ни намека на ветер. По проложенным вдалеке рельсам проскрежетала дрезина, и берег вновь погрузился в тишину. Идиллия… мертвенно-меланхоличная картина для любителей занудных пейзажей в серых тонах.

«Даже здесь бывает время, когда ничего не происходит», – подумал Бёрджес, и тут, будто назло, прогремел выстрел.

От неожиданности постоялец из четырнадцатого номера дернулся и пригнулся.

– Так тебе и надо, тварь! – раздался крик.

Бёрджес осмелился выглянуть.

Футах в тридцати от гостиницы стояла мадам Бджиллинг, в ее руке дымился револьвер. В кого она стреляла, Бёрджес понял сразу же – чуть в стороне на земле лежала убитая чайка.

Подойдя к ней, хозяйка гостиницы наклонилась и вытащила из птичьего клюва рыбу, после чего громко назидательно заметила:

– Будешь знать, мерзость летючая! Вот так я поступаю с воровками!

Грозная мадам развернулась и, увидев Бёрджеса в окне, помахала ему револьвером.

– Нужно поскорее заканчивать здесь и убираться, – пробормотал тот и взял с тумбочки блокнот. На открытой страничке была выведена всего одна надпись: «Что знает Марисолт?».

Спрятав блокнот в карман и сунув в другой револьвер, Бёрджес вышел за дверь и направился на первый этаж.

На лестнице он едва не столкнулся с автоматоном, который нес круглый деревянный поднос с исходящими паром тарелками и бутылкой вина: видимо, Бланшуаза Третч решила начать день повеселее. Что ж, все задатки для кабаретки у нее явно имелись…

За стойкой никого не было – вероятно, мадам Бджиллинг все еще воевала с чайками. Мистера Пинсли на привычном месте тоже не оказалось, зато там сидел незнакомый угрюмого вида моряк в черном бушлате и фуражке с кокардой-якорем. Ковыряя вилкой завтрак, он, прищурившись, глядел на Бёрджеса.

Тяжелое лицо с низко надвинутыми бровями, выдвинутой вперед массивной челюстью и длинным изогнутым шрамом поперек правой скулы и носа приветливостью не отличалось.

– Вы из четырнадцатого номера? – хрипло спросил обладатель фуражки и, когда Бёрджес кивнул, ткнул вилкой в стоящую на другой стороне стола тарелку. – Хозяйка оставила для вас завтрак.

Бёрджес занял свободный стул и взялся за еду. Запеченная рыба была довольно вкусной, но пристальный взгляд соседа по столу слегка портил ощущения. Приросшее к этому взгляду молчание в какой-то момент стало настолько тягостным, что Бёрджес не выдержал:

– А вы в каком номере остановились?

– Тринадцатый. Счастливое число. Всегда его занимаю. – Моряк тряхнул головой, и его лохматые черные бакенбарды колыхнулись. – Девчонку не видели?

– Марисолт? Утром не видел.

– Забилась в какую-то нору и прячется. Она всегда прячется, когда я приезжаю. Боится показываться папочке на глаза.

– Папочке? – удивился Бёрджес.

– Брегор Бджиллинг, – представился моряк.

– Вы супругом мадам Бджиллинг приходитесь?

– Прихожусь, – криво усмехнулся моряк. – Когда ступаю на берег и в эту дыру заглядываю. Редко бываю здесь. Служу боцманом на «Ржавом Гвозде». А вы у нас кто будете?

– Кенгуриан Бёрджес.

– Кенгуриан? Не из местных?

– Я не из Габена.

– А манеры прям из Саквояжни.

Бёрджес вздрогнул.

– Что еще за манеры?

Мистер Бджиллинг не ответил и лишь хмыкнул.

Торопливо доев, Бёрджес поднялся, натянул на голову котелок.

– Передайте мою благодарность супруге за завтрак. Рыба удалась.

– Эта гадостная рыба? Берта никогда не умела стряпать.

Бёрджес пожал плечами и пошагал к выходу. Этот боцман ему крайне не понравился. Что ж, тот понравился бы ему еще меньше, отметь он брошенный в его спину злобный взгляд…

…Удильщик… Где же ты прячешься?..

Денек для Кенгуриана Бёрджеса выдался непростым. Поиски шли с попеременным успехом, то есть сперва всякий раз вроде как был успех, а потом он оборачивался разочарованием с привкусом попранных ожиданий. Удильщик, казалось, был повсюду и нигде одновременно. Он прятался за углами, выглядывал в окна, жил в шепоте и ругани Моряцких кварталов, но всякий раз, как Бёрджес подбирался к нему, ускользал – таял, как клок тумана.

Длинный причал, о котором говорила мадам Бджиллинг, оказался местом довольно странным. Прямо на мостках громоздились дощатые лачуги, нависающие над водой, тут же были пришвартованы лодчонки, крытые досками, штопаными полотнищами и мятой жестью. Повсюду на причале в зловонном дыму, вырывающемся из множества труб, ютились личности настолько жалкие, что даже какой-нибудь нищий из Саквояжни в сравнении с ними мог бы справедливо считаться почтенным джентльменом. По большей части хромые, горбатые, с втиснутыми в плечи головами, они сновали по мосткам, разбирали какой-то хлам и возились в кучах ветоши.

Все эти типы представляли собой удильщиков – как выяснилось, это была местная, с позволения сказать, профессия: что-то вроде канализационных тошеров из Тремпл-Толл – удильщики занимались тем, что бродили по берегу и собирали все, что прибило морем, в надежде отыскать что-нибудь, что можно будет продать.

Около часа Бёрджес расхаживал по причалу, заглядывал в лачуги и в щели под настил, в поисках нужного удильщика, но среди всего этого сброда он так и не нашел никого, кто хотя бы отдаленно напоминал человека, описанного хозяйкой гостиницы. Вывод напрашивался очевидный: его здесь нет.

Блуждая по причалу, Бёрджес основательно продрог, пальто и котелок покрылись пылью. Еще и чайки эти проклятые – одна пыталась стащить у него шляпу.

– Чего уставилась? – раздраженно бросил Бёрджес неудавшейся воровке, нагло на него глядевшей с деревянной опоры, и показал чайке «чайку».

Сойдя с причала и раздумывая, что делать дальше, он уже собирался вернуться в гостиницу, когда увидел любопытную картину: на берегу, в тени ржавого буксира, стоящего на уходящих в море рельсах, сгрудилось несколько рыбаков. Все они чему-то бурно возмущались. Приземистый старик в вязаной шапке демонстрировал остальным рваную сеть, ругался и клял на чем свет стоит «хмыря», который ее ему продал:

– Пелядь ползучая! Тухлогаз мелководный! Я ведь, братцы, уже вытащил сеть из воды, почти затащил ее на борт. Пурпурный роклин! Не заплыть мне за бакен, если я не видел его своими глазами! Красавец! Шесть футов! И тут эта трухлядь рвется, и мой роклин уходит, вильнув хвостом, как трактирная девка подолом! Уже вторая сеть худая, как панталоны старухи!

Другие поддержали:

– И у меня на той неделе сеть разлезлась!

– Кузен мой Ржавый, вы его знаете, тоже купил у хмыря плетенку, так она – борода, путается сама!

– Да! У всех было! В последнее время этот хмырь сует одну дрянь! Самого торгаша в сеть и под пыль! Пусть пузырей попускает!

– Чтоб нога у меня отнялась, если я еще зайду хоть раз к Удильщику!

Бёрджес оторопел. Удильщик! Да быть такого не может!

«Думай за двоих, – напомнил он себе. – Нужно вытащить сведения из этих рыбаков. Напрямую спрашивать не стоит. Тоньше, ловчее…»

Подойдя, Бёрджес вклинился в разговор с ловкостью паровоза, пытающегося протиснуться в дверь игрушечной лавки на полном ходу:

– Я тут услышал, вы сети обсуждаете.

Рыбаки повернулись к нему. Взгляды их были ожидаемо враждебными и подозрительными. Парочка типов положила ладони на рукояти ножей.

– А ты кто будешь? – спросил старик с рваной сетью. – Нечего чужакам уши греть у нас на берегу.

– Да я не то чтоб чужак. Дядя мой рыбу ловит на краю Гадкого взморья. – Бёрджес неопределенно ткнул рукой, указывая, как он надеялся, подальше от того места, где они стояли. – Одноглазый, знаете его?

– Который Вонючка? Или который Джеккери?

С вонючками Бёрджесу не хотелось иметь родства даже вымышленного, и он сказал:

– Джеккери. Говорю же, знаете. У него на днях сеть прохудилась. Вот думал прикупить ему новую.

– Эй, а я тебя помню! – воскликнул один из рыбаков, сутулый длиннорукий тип с курчавой бородой, в которой застряли водоросли. – Ты ж вчера с моей дрезины рыбу в «Плаксу» перетаскивал. У мадам Бджи горбатишься?

– Ну да, думал, как дядя, в рыбаки податься, но это ж мастерство – терпение нужно. Не каждому умение это по плечу.

Любой намек на подозрительность тут же исчез из взглядов рыбаков. Хмурые обветренные лица чуть разгладились.

– Так вот про сеть, – продолжил Бёрджес. – Нужна новая. К Удильщику, что ли, сходить?

Ответом ему стали бурные возражения: «Не коломуть!», «Башка дырявая!», «Вынырни со дна!» – и заверения, что уж лучше мурене в пасть, чем к нему.

– А где его лавка находится? Чтобы я уж точно к нему не попал ненароком…

– Да на Просоленной улице, напротив харчевни «Боль-в-ноге». Увидишь вывеску с удильщиком, обходи ее стороной…

Поблагодарив рыбаков, Бёрджес направился в Моряцкие кварталы, еще даже не догадываясь, что его ждет…

…Лавку «Удильщик» он нашел довольно быстро.

Серое каменное строение с большими окнами-витринами выходило на старую трамвайную линию. У входа были расставлены тюки сети, и Бёрджес тут же понял причину злости рыбаков. Сети облепило несколько дюжин котов. Они царапали и рвали – а некоторые так и вовсе грызли зубами – канаты. Сперва за торчащими повсюду хвостами не было видно, что эти усатые проходимцы делают, но, подойдя, Бёрджес различил, что в сетях прячутся чайки. Загнанные птицы били клювами, стараясь клюнуть настырных котов, а те продолжали свою работу, вскрывая тюки, словно опытные грабители – несгораемые шкафы.

Толкнув дверь, Бёрджес погрузился в гул и рокот, издаваемые тремя большими механизмами. Перебирая латунными «паучьими» конечностями, они быстро и умело плели сети. Помимо них, в лавке по продаже снастей, также были ряды гарпунов и удочек, ящики с поплавками и свинцовыми грузиками, а в углу стоял крошечный одноместный батискаф, похожий на проклепанное яйцо.

Стойки здесь не было, и хозяин, лысый мужчина с объемистыми бакенбардами и в черной вязаной кофте, развалившись на стуле, читал «Габенскую Крысу».

Опустив газету, он глянул на посетителя и унылым голосом произнес:

– Лучшие снасти в Моряцких кварталах. Крепко, надежно, удержат даже кита.

Бёрджес с сомнением кивнул, оглядывая хозяина лавки. Тот с виду напоминал здоровенную мятую подушку, упакованную в одежду и перетянутую подтяжками, а мадам Бджиллинг ничего не говорила о том, что приходивший к Няне человек – толстяк. Осознание постучало по его макушке костяшками безжалостных пальцев: снова не то!

– Шакара! – выругался Бёрджес. – И где искать Удильщика?!

– Перед вами, – ответил хозяин лавки.

– Не вы! Мне нужен другой Удильщик! Я как те рыбаки – пытаюсь поймать его, но он всякий раз выбирается из сети.

Торговец снастями удивленно изогнул бровь.

– Зачем же его ловить, если можно просто заглянуть к мадам Пиммерсби?

– Что еще за мадам?

– Она всегда в это время сидит на Якорной площади. Это тут недалеко.

– И у нее я найду Удильщика?

– Где же еще, как не у нее?..

Покинув лавку, Бёрджес наделил хмурым взглядом котов и пошагал в сторону арки между двумя домами располагавшейся по другую сторону трамвайной линии. В этой арке висел ржавый якорь, который он заприметил еще издалека – видимо, указанная площадь находилась где-то там.

Предчувствие подсказывало Бёрджесу, что он снова найдет вовсе не то, что ищет, но что еще оставалось…

Почти всю Якорную площадь – большое пространство, ограниченное домами с серо-зелеными чешуйчатыми крышами, занимал собой рынок. Деревянные прилавки, покрытые морской солью, соседствовали с бочками на колесах и похожими на цирковые фургонами. Меж ними были натянуты полосатые навесы.

Коптили печи, на которых тут же жарили и пекли нечто отвратительное, что продолжало дергаться даже на жаровне. Крики торгашей перемежались криками чаек и гомоном снующих меж рядами покупателей.

Озираясь по сторонам, Бёрджес шел вдоль прилавков, заваленных ракушками, рыбой и сушеными водорослями. Тут и там высились пирамиды глиняной посуды, расписанной синей краской, и причудливые фигуры из кораллов. Хлебные лепешки соседствовали с табаком и тем, что вызвало у Бёрджеса приступ тошноты, – рыбой в сахаре. В одном фургончике среди гор ниток устроилась женщина, вязавшая кофты, шапки и шарфы. Другой был обвешан сотнями разнообразных фонарей и ламп. Третий походил на передвижной винный погреб – все место в нем занимали бутылки. В еще одном – Бёрджес даже расчихался, проходя мимо, – стояли мешки с разноцветными специями.

Рядом с прилавком, заставленным консервами, на бочке сидел длинноусый старичок, играющий на концертине, – мелодия, которую он извлекал, нагнетая меха своей гармоники, – пыталась казаться веселой, но в ней проскальзывало нечто тревожное.

«Именно под такую музычку висельники танцуют в последний раз», – подумал Бёрджес.

Впереди проскрипели колеса тележки, которую толкал перед собой высокий скрюченный тип в покосившемся цилиндре. На борту тележки было выведено: «Деревянчики мэтра Думмеролля», а в ней самой разместились куклы в неказистых одежонках и шляпах.

Бёрджеса внезапно посетила идея, и он остановил продавца кукол:

– Почем?

Мэтр Думмеролль подбоченился, измерил Бёрджеса въедливым взглядом и сказал:

– Каждый деревянчик по пять фунтов. Злодеи по семь.

– Кто из них злодеи? И почему это они дороже?

– Злодеи – те, что с острыми усами и длинными носами. А дороже они, потому что их все берут. Выбирайте, мистер.

Бёрджес склонился к тележке и принялся разглядывать деревянчиков. Это было непросто: в куклах он ничего не смыслил, к тому же все они смотрели на него своими пуговичными глазами, и каждая будто умоляла выбрать именно ее. Деревянчики не выглядели новыми – скорее, они выглядели так, словно прошли не одну театральную постановку, а некоторые к тому же побывали в крысиных зубах.

Злодеев Бёрджес отмел сразу же: ему и в обычной жизни хватало различных прохвостов, к тому же переплачивать за них он не собирался.

Прочие деревянчики напоминали вокзальную толпу, разве что у них не было чемоданов, но чем пристальнее Бёрджес всматривался в кукол, тем больше уникальных черт и особенностей замечал в каждой. Кого же выбрать?..

– О, у вас тут даже конс… флик есть!

– Да, Мистер Толстопуз, – кивнул кукольник. – Не знаю, зачем его сделал. Его никто не берет. Возьмете его, скину фунт. Заметьте: он злодей.

– Почему это флик у вас злодей? – возмутился Бёрджес. – Непоря… гхм… в смысле, скиньте до пяти – подарю его приятелю.

– По рукам. Еще кого-то присмотрели?

– Эту как зовут? – Бёрджес ткнул пальцем в грустную куколку-девочку с всклокоченными волосами и зелеными глазами-пуговицами. На ней были коричневое клетчатое платьице и шляпка из войлока. На покатых деревянных щеках алели два румяных пятнышка, а в левой скуле торчала шляпка гвоздя.

– Джули-лодочница. Я ее сделал из обломка выброшенной на берег лодки.

– Возьму ее и вот эту. – Бёрджес указал на еще одну куколку-девочку – в синем платье и с голубыми глазами-пуговицами. В отличие от Джули, эта печальной не выглядела, скорее строгой – будто вот-вот раскроет рот и велит: «Ешь свою печеную грушу, Хмырр! И не спорь!»

– О, моя любимая. Лиззи-с-чердака…

– Лиззи?! Да вы шутите!

– Вовсе нет. Так ее зовут.

Подивившись столь невероятному совпадению, Бёрджес заплатил, распихал кукол по карманам пальто и двинулся через рынок дальше в поисках мадам Пиммерсби. Кукла-Бэнкс и кукла-Лиззи должны были порадовать свои «оригиналы», но больше он рассчитывал, что третья кукла поможет ему разговорить некую таинственную мисс здесь, во Фли…

Едва ли не десять раз Бёрджес спрашивал у торговцев, мимо которых шел: «Мадам Пиммерсби. Где я могу найти мадам Пиммерсби?!», пока наконец не набрел на стоящие в глубине рыбного ряда три большие черные цистерны. Рядом с ними расположился прилавок, у которого в кресле-качалке сидела женщина средних лет в грубом кожаном фартуке поверх красного платья. Женщина обладала внешностью, в которой проглядывало нечто, что неуловимо делало ее похожей на мышь. Дама явно злилась: она играла в колыбель-для-кошки – ниточки в ее пальцах стремительно перескакивали, с каждой новой манипуляцией запутываясь все сильнее. В понимании Бёрджеса, ни на колыбель, ни на кошку ее плетения не походили – скорее они напоминали паутину, которую сплел очень пьяный паук.

Некий констебль и его сестра вечерами играли в эту игру вдвоем и, меняя нитки, он рассказывал ей о том, что произошло на его посту за день, а она передавала ему все те сплетни, что услышала от жены адвоката, у которой работала приходящей швеей.

Бёрджес мог бы помочь даме в кресле-качалке распутать весь этот нитяной ужас, но сейчас он мог думать лишь о том, что глядело на него слепыми мертвыми глазами.

На вывеске над прилавком значилось: «Удильщики Пиммерсби», а на самом прилавке лежало здоровенное страшилище, которое язык не поворачивался назвать рыбой. Вытянутое зеленоватое тело было лишено чешуи, но покрыто многочисленными утолщениями и шипами. В широко раскрытой пасти торчали длинные острые зубы-иглы, а из лба – продолговатый отросток со склизким серым комком на конце, который, вероятно, являл собой «фонарь». «Фонарь» не светился.

Бёрджес понял, что именно найдет у мадам Пиммерсби, как только попал на рынок – разумеется, о том, чтобы встретить здесь незнакомца из гостиницы и речи не шло. Он знал, что увидит рыбу, и его, по сути, привело сюда любопытство – хотелось взглянуть на того, в чью честь взял себе прозвище человек, которого он искал.

Что ж, зрелище не просто оправдало, но и превысило все ожидания. Никакие изображения на вывесках или картинки в книжках не шли в сравнение с этим монстром, так сказать, вживую.

– Хочешь прикупить удильщика, красавчик? – спросила женщина, ни на миг не прекращая путать нитки.

– Ни за что! – вырвалось у Бёрджеса и, смутившись, он добавил: – В смысле, нет, мэм, не сегодня… просто…

– Полюбоваться заглянул?

– Можно и так сказать. Подумать только, эти страшилища водятся в нашем море!

– Водятся, да… Но они живут на невероятных глубинах, в кромешной тьме. Аххр! – гневно провозгласила торговка рыбой, и ее пальцы замельтешили еще быстрее. – Трескучая сетка! Ничего не выходит!

– Вам помочь? – сжалился Бёрджес. – Насколько я знаю, в колыбель-для-кошки играют вдвоем.

– Что еще за колыбель? У нас эта игра называется «Поймай треску». – На лице мадам Пиммерсби появилось удивленное выражение. – А ты разве знаешь, как управляться с этими дрянными нитками? Джентльмены обычно в такое не играют.

Бёрджес пожал плечами. Поднявшись на ноги, мадам Пиммерсби облокотилась на прилавок и выставила руки. С любопытством уставилась на Бёрджеса – что он станет делать? – и с легкой улыбкой кивнула.

Почесав нос, Бёрджес поддел две нитки, высвободил их из плетения, после чего одну натянул на указательный палец мадам, другую на безымянный. Картина чуть улучшилась, но до хоть немного симметричного узора было еще далеко.

– А как вы их ловите? – спросил он. – Ну… удильщиков.

– О, их ловит мой братец. Он погружается на своем рыбацком батискафе и расставляет донные сети.

– А этим фонарем оно… он… рыба приманивает других рыб?

– Верно. Он называется «иллиций». Есть поговорка: «Видишь свет на дне – где-то рядом пасть».

Тут в одну из цистерн что-то ударилось. Она вздрогнула и отдалась звоном. Бёрджес дернулся и повернул голову, на миг прекратив расплетать паутину.

– У вас там живые?

– Продолжай, красавчик. – Мадам кивнула на свои руки, и, когда Бёрджес вернулся к ниткам, ответила: – Там у меня три живых удильщика – они больше этого раза в четыре.

– Шакара! – воскликнул Бёрджес. – А зачем ваш брат их ловит?

– Ну, они же вкусные. Неужели не пробовал?

– Н-нет.

Мадам Пиммерсби помолчала. Она не глядела на нитки, а вместо этого рассматривала Бёрджеса так пристально, что ему стало неловко.

– Нечасто на Якорную площадь заносит таких… хм… интересных джентльменов. Как зовут?

– Кенгуриан Бёрджес, – осторожно представился Бёрджес, надевая на пальцы мадам Пиммерсби петельку за петелькой. Любопытство торговки рыбой показалось ему очень подозрительным – что-то за ним точно крылось.

– Я сразу поняла, что ты не с нашего берега – не похож ни на моряка, ни на рыболова. Откуда к нам заплыл?

– Издалека, – уклончиво ответил Бёрджес.

– Видать из мест, где водятся красавчики. А где остановился?

– В «Плаксе».

– О, у Альберты. Я пришлю ей пару кусочков удильщика – пусть приготовит для тебя.

– Но, мэм, я не…

– Не спорь, красавчик. Я хочу угостить тебя – это подарок за то, что помогаешь мне с моим затруднением.

– Не положено, мэм, – машинально ответил Бёрджес, на миг забыв, что в лексиконе его вымышленной личности отсутствуют различные «положено» и «не положено».

Мадам Пиммерсби рассмеялась.

– Экая важность! Мне нравится. Поверь, дорогой, тебе и твоей миссис придется по вкусу удильщик.

– Какой еще миссис?

– Значит, нет миссис? – лукаво прищурилась торговка рыбой. – Как интересно…

Бёрджес покраснел и потупился. Не смея поднять взгляд, он продолжал распутывать и плести, и в какой-то момент узор стал походить на звезду.

– Может, знаете, мэм, где тут еще обитают удильщики? Но мне нужна не рыба. Я уже был на Длинном причале и в лавке, где продают сети, но это не те удильщики.

– Не рыба? – задумчиво спросила мадам Пиммерсби. – Загляни в «Боль-в-ноге» – это харчевня. Там постоянно собираются местные лентяи – вечно судачат об Удильщике, Подлеце, Чернобрюхе и о прочих…

Бёрджес сдвинул брови на переносице и замер, сжимая нитки в кончиках пальцев.

– Это прозвища? Похоже на клички, которые берут себе шушер… различные темные личности.

– О, это и впрямь темные личности. – Мадам Пиммерсби явно не желала о них говорить. Она будто бы неловко чуть сдвинула ладони и коснулась руки Бёрджеса. – Ты ведь только приплыл, красавчик, и ничего здесь не знаешь, так? А ведь я могла бы показать тебе берег – у нас есть очень много прелюбопытнейших мест.

Бёрджес задумался: «Если поиск снова обернется пшиком, может быть, мне действительно пригодилась бы помощь кого-то из местных…»

Наблюдая за ним, мадам Пиммерсби сложила губы в самодовольной улыбке.

Нитка за ниткой оплетала пальцы женщины, и Бёрджес вдруг почувствовал, что впутывается все сильнее. И не в колыбель-для-кошки, а в свои поиски, в этот берег, в жизни и страсти его обитателей. Он ведь рассчитывал, что все это займет от силы пару дней. Кажется, в этом он просчитался…

…Бёрджес прошел через арку с якорем и направился к виднеющемуся вдали большому коричневому дому с вывеской «Боль-в-ноге».

Каблуки стучали по дощатому настилу, который поскрипывал и проседал под ногами, котелок облепил туман.

Бёрджес пытался сосредоточиться на деле, но его все не отпускали мысли о странном поведении некоторых дам, с которыми он столкнулся во Фли. Сперва мадам Третч, затем мадам Пиммерсби. Прежде Кенгуриан Бёрджес, или вернее тот, кем он был недавно, вниманием женщин похвастаться не мог и сейчас не понимал всех этих знаков, намеков и прочих подозрительных жестов на незнакомом дамском языке. Обычно дамы старались отойти от него как можно скорее, не разглядывали его, никогда не интересовались его именем и уж точно не называли его «красавчиком».

«Почему мадам Пиммерсби так сказала? – думал он. – Она ведь не ко всем так обращается? Неужели все дело в форме констебля – точнее, в ее отсутствии?»

Душу Бёрджеса при этом тяготили воспоминания о той, кто ему порой снился, – рыжей дочери лодочника с канала. Гилли Уортон, саданувшая ему в глаз… Он ведь и во время встречи с ней был не в форме, но у нее и мысли не было, чтобы глянуть на него как-то по-особенному. Нет, она глядела злобно и ненавидела его всем сердцем…

«Эх, если бы мы с Бэнксом только не схватили тогда ее отца! Все могло обернуться иначе… И почему вышло так по-глупому?..»

Предаваясь сожалениям, Бёрджес остановился у прислоненного к стене щита с изображением какого-то незадачливого бедолаги, наступившего на морского ежа, открыл дверь и вошел в харчевню.

Время уже перевалило далеко за полдень, и «Боль-в-ноге» была забита битком. В дымных тучах, вырывающихся из курительных трубок, проглядывали грубые деревянные столы – все они были заняты, и единственное свободное местечко Бёрджес отыскал в закутке под лестницей.

Стоило ему опуститься на стул, как к нему тут подлетела румяная курчавая женщина в переднике. Переставив с подноса на стол тарелку с мелкой запеченной рыбой, горкой водорослей и чем-то, похожим на грибы в соусе, она грохнула рядом кружку с элем с такой силой, что пышная зеленоватая пена перевалилась на столешницу.

– Два фунта, – сказала женщина. – Сейчас.

Бёрджес спорить не стал и заплатил. Спрятав деньги в карман передника, женщина унеслась прочь.

«Видимо, здесь так принято, – подумал Бёрджес. – Ну ладно, попробуем, чем здесь травят посетителей…»

Рыба была слегка подгорелой и оставляла на пальцах липкий жир, но за время своего блуждания сперва по причалу, а затем и по Моряцким кварталам он успел изрядно проголодаться, и поэтому съел ее всю без остатка едва ли не за минуту. Нечто, напоминающее грибы, оказалось морскими гребешками, хотя на вкус почти не отличалось от тех же грибов – по мнению Бёрджеса, столь же скользкая мягкая дрянь. К водорослям он притронулся со всей возможной осторожностью – все, что было связано с травой или листьями, Бёрджес не любил, но, как ни странно, морская растительность была не так уж и плоха – в любом случае, помимо скрипучей на зубах соли, он ничего не ощутил. А вот эль оказался преотвратным – куда ему было до «Синего зайца», который наливали в его любимом пабе «Колокол и Шар».

Обед вышел хоть и сытным, но в целом разочаровывающе досадным. От рыбы и гребешков рот был полон горечи, а от эля тут же появилась изжога, голова отяжелела, и Бёрджес решил, что с этой минуты не притронется к стряпне во Фли, если ее приготовила не мадам Бджиллинг.

Покончив с едой, он заозирался кругом, пытаясь слушать, о чем говорят прочие посетители харчевни.

Беседы в основном велись об улове, о картах и о каком-то адмирале, в честь которого местные то и дело поднимали кружки. Кто-то рассуждал о том, что море, мол, снова готовит подлость: все знаки якобы имеются и скоро объявят штормовое предупреждение. Ему отвечали, чтобы не молол чепухи – никакой бури в ближайший месяц не будет. Другие сетовали на свою дрянную жизнь, на несносную женушку, на непослушных детей, на нескончаемую простуду, на не подтвердившиеся слухи и на дыры в карманах, через которые – вот странность-то! – постоянно куда-то утекают те жалкие гроши, что с таким трудом удается зарабатывать.

Один из стариков за соседним столом вдруг назвал знакомое прозвище, и Бёрджес навострил уши.

– Чернобрюх?! Да у тебя башка прохудилась!

– А чего? – выпустив изо рта струю дыма, его сосед по столу принялся чистить трубку. – Он ведь быстрый и ловкий. На него и поставлю.

– Ну, если стащил пару «пуговиц» из женушкиного подола, то и ставь. Чернобрюх, может, и ловкий, да он же не видит ничего – ему бы очки надеть.

В разговор вклинился третий старик. Гневно потрясая седыми бакенбардами, он возразил:

– Вот Удильщик так и вовсе слепой, но это не мешает ему драть этих неуклюжих болванов! Он еще не занимал мест ниже третьего.

– Так то Удильщик, – ответил первый старик. – Он хитрый и умеет ждать. Но, поверь моему опыту, пока есть Скорлупа, ни Удильщик, ни Подлец, ни Крюк чемпионами не будут. Его броню никто не может пробить. Как он держался на той неделе, а? Простоял все семь раундов и ни одной царапины – это же загляденье было! Шиповник к нему подступался со всех сторон, прыгал, заходил со спины, да что толку! Скорлупа, может, и старый боец, да он умеет выматывать молодых. Недаром он ходит в любимчиках у Дядюшки Фобба.

«Речь о кулачных боях, – понял Бёрджес. – Выходит, Удильщик – боксер. Это уже что-то…»

Такие бои Бёрджес не особо любил. В отличие от напарника. Пару раз Бэнкс затягивал его поглазеть на то, что называл «лучшим представлением в Габене». Кулачные бои в городе были незаконными, но многих констеблей это нисколько не смущало: они регулярно получали тайные приглашения и отправлялись туда, где те проводились. Разумеется, все болели за отставного коллегу Мистера Флика…

Выбравшись из-за стола, он подошел к старикам и обратился к самому важному:

– Почтенный, вы тут бои обсуждаете? А не скажете, когда следующий намечается?

– Завтра ночью.

– Хочу сделать пару ставок, но ничего не знаю о здешних бойцах. Где бы я мог их найти-присмотреться?

– Так при арене у Дядюшки Фобба они и живут. Но вряд ли вам, мистер, дадут на них взглянуть: Дядюшка никого к ним не подпускает – боится, что кто-то может их к боям подпортить, если вы понимаете, о чем я. Уже бывали случаи: как-то ногу одному подрезали, другого опоили, а Горбуна так и вовсе потравили. Так мы же можем вам и сами все про них рассказать. На Скорлупу ставьте, не прогадаете.

– Чепуха! Скорлупа выдает самое скучное зрелище. А вот Крюк – это зверь.

– А я бы советовал на Чернобрюха ставить. Молодой, быстрый, юркий. Его в угол не загонишь…

Бёрджес покивал.

– А где арена Дядюшки Фобба находится?

– Идите по ветке трамвая, вглубь Фли, увидите, где она сворачивает на Горбатый пустырь, там будет круглый дом. Это и есть арена.

– Премного благодарен, господа. Не терпится поглядеть на бои.

Старики заворчали и захмыкали.

– Так это понятно. В Блошини не на что глядеть, помимо боев. Не в театрик же на этих размалеванных актеришек ходить.

Бёрджес согласился: хуже боев может быть только театр. Решив, что узнал достаточно, он развернулся и направился к выходу из харчевни…

…Идти пришлось довольно долго, но хоть ориентир Бёрджес получил неплохой.

Несмотря на то, что трамваи по северной части Фли не ходили много лет, местные использовали трамвайную линию для своих нужд. К старой городской ветке пристроили пару боковых, кое-где были даже петли и кольца. То и дело по рельсам грохотала то дрезина рыбака, то торговый вагончик, то велотележка с лениво крутившими педали старушками.

Сигнализируя о своем приближении механическими звонками, они выплывали из тумана, проезжали мимо и снова исчезали из виду.

Кенгуриан Бёрджес уже давно пожалел, что здесь не предусмотрен городской общественный транспорт, хотя, если задуматься, он ни за что не доверился бы местным извозчикам – поди знай, куда они тебя завезут.

В какой-то момент, следуя вдоль трамвайной линии, Бёрджес поймал себя на том, что город изменился.

Исчезли чайки – уже довольно продолжительное время он не видел ни одной, зато вдруг разобрал грязно-серую фигуру вороны на ржавом семафорном столбе. Моряцкие кварталы закончились вместе с дощатым настилом, окружающие дома выросли на пару этажей и теперь стояли теснее, да даже запах стал другим. Больше никаких ароматов моря или рыбы – зато появилась прогорклая вонь дешевого угля, сжигаемого в печах, и керосина.

Наконец трамвайная линия свернула, и Бёрджес огляделся по сторонам. Ничего похожего на то, о чем говорили старики в харчевне, не было, и он побрел дальше вдоль путей.

«Кажется, они упоминали какой-то пустырь», – припомнил Бёрджес, когда дома неожиданно расступились, являя взору кажущееся бескрайним пространство, сплошь затянутой зыбким дымчатым туманом.

Пустырь был завален ржавым ломом, который на поверку оказался покореженными и битыми экипажами. Куда ни брось взгляд, он натыкался на колеса с погнутыми спицами, ржавые трубы и корпуса «Трудсов», «Бэдфордов» и кебов с битыми стеклами, покосившимися дверцами и слепыми фарами. Казалось, на эту свалку стащили экипажи со всего Фли.

В ближайшем «Трудсе» обустроило себе логово грязное лохматое существо, и как Бёрджес ни гадал, он так и не понял, мужчина это, или женщина. Существо ело, вроде бы, кошку и, когда Бёрджес подошел настороженно повернуло к нему голову. В потрескавшейся корке грязи на лице блеснули серые глаза.

– Арена Дядюшки Фобба, – сказал Бёрджес. – Где она находится?

Существо издало булькающий звук и хриплым пропитым голосом ответило:

– Ослеп? Там, где огни.

Бёрджес завертел головой.

– И где эти треклятые… – Он запнулся – вдали, у крайнего дома, и впрямь светилась россыпь рыжих огней.

Забыв о его присутствии, существо вернулось к прерванному обеду, а Бёрджес, надвинув пониже котелок, двинулся к огням.

Вскоре он уже стоял перед высоким циркульным зданием, первый этаж которого был выстроен из камня, а второй, третий и четвертый, словно бочку, сколотили из досок. Окон в нем не было, а над двустворчатой дверью чернела прокрашенная через трафарет надпись: «Арена Дядюшки Фобба».

У входа курили папиретки и грелись у подожженного железного ящика четверо громил – все в коротких пальто и котелках, у каждого на поясе висит дубинка.

– Чего разглядываешь? – спросил один из них – обладатель короткой, почти отсутствующей шеи и широкого лица, темнеющего в тени под полями шляпы. – Ищешь, где ставку сделать?

– Э-э… нет, – ответил Бёрджес. – Я пришел переброситься парой слов с одним из бойцов.

Громилы недоуменно переглянулись. Обладатель короткой шеи ощерился, демонстрируя черные прогалины между зубами.

– Парой слов переброситься?

– Ну да. Удильщик – мой кузен, думал передать ему привет от матушки.

Громилы, не сговариваясь, прыснули со смеху. Судя по всему, Бёрджес сказал что-то очень смешное, учитывая, что один из этих типов так душевно хохотал, что в один момент даже поперхнулся и закашлялся.

– Слыхали, парни?! Кузен!

– Давно так не смеялся.

Бёрджес угрюмо глядел на них, ничего не понимая.

– Уж поверь, приятель, – сказал другой громила – обладатель торчащих ушей и соломенных усов, – мы всех кузенов наших бойцов наперечет знаем. И ты в их число не входишь.

– Я только прибыл в Габен. Заглянул повидаться – с самого детства не видел Удильщика. Думал, сядем вместе и за бутылочкой угольной настойки вспомним былые деньки.

Ответом ему был очередной приступ хохота. Отсмеявшись, щербатый громила ткнул рукой в сторону пустыря.

– Мы не знаем, кто ты, приятель, но для тебя же будет лучше, если ты уберешься отсюда. По хорошему, отделать бы тебя сперва за то, что нос суешь к бойцам, но ты нас недурно повеселил. Так что проваливай, пока у нас вопросы к тебе не возникли.

Посчитав за лучшее последовать совету, Бёрджес развернулся и потопал к пустырю, а громилы еще какое-то время посмеивались и обсуждали странного «кузена»…

И все же так просто сдаваться Бёрджес был не намерен. Отойдя от главного входа в заведение Дядюшки Фобба, он нырнул в переулок, проскочил его насквозь и пошагал обратно, намереваясь обойти круглый дом и отыскать черный ход.

Вскоре тот и правда отыскался.

У невысокой двери стоял парофургон – его борта были отброшены в стороны на петлях, и двое худосочных типов разгружали с него на землю перевязанные веревкой брикеты соломы. Еще один, взгромоздив на плечи такой брикет, понес его к двери.

Прижимаясь к стене дома, Бёрджес приблизился и, улучив момент, когда стоявшие в кузове фургона типы отвернутся, шмыгнул к черному ходу. Проникнув внутрь, он быстро огляделся и спрятался за ближайшим штабелем ящиков. И вовремя: избавившись от брикета, зашедший ранее тип возвращался, видимо, за следующим.

Когда он вышел за дверь, Бёрджес покинул свое укрытие и двинулся вглубь помещения.

Место это походило одновременно и на склад, и на скотобойню. Повсюду штабеля ящиков, на поддонах стоят пирамиды больших банок, наполненных какой-то темно-красной жидкостью, с крючьев свисают облепленные жужжащими мухами то ли коровьи, то ли лошадиные туши.

Запах здесь стоял соответствующий. Даже в зловонных Моряцких кварталах пахло приятнее.

Пройдя склад насквозь, Бёрджес увидел дверь, у которой уже лежали сложенные брикеты соломы. Он обернулся и, пока тип с фургона не вернулся, поспешно открыл ее и шагнул в проход.

И тут-то и замер.

Бойцовая арена предстала перед ним во всей своей красе. Она заметно отличалась от тех мест, где дрались боксеры в Саквояжне. Начать с того, что здешняя арена была громадной – судя по виду, она занимала едва ли не все здание. На десяток ярусов вверх поднимались деревянные сиденья – к этим ярусам, как в цирке или театре, вели лестницы. В центре был организован круглый манеж, огражденный сколоченным из досок барьером, а сверху на него, словно крышка на чайник, была надета клетка-купол, уходившая под самые своды. Вытоптанный манеж был засыпан мятой ломаной соломой и залит успевшей подсохнуть черной кровью. Двое мужчин в мешковатых штанах на подтяжках и твидовых кепках граблями разгребали это месиво, подготавливая арену для следующих боев.

Приглядевшись, Бёрджес увидел еще одну дверь – от входа в клетку к ней вел узкий проход, ограниченный такими же, как и на самом манеже, барьерами – видимо, по нему обычно и шли бойцы к месту побоища.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Бёрджес пошагал вдоль клетки. Уборщики, впрочем, были слишком заняты своим делом, чтобы его заметить.

Беззвучно открыв калитку в барьере, Бёрджес вышел в проход и, добравшись до двери, приготовился – за ней его ждала долгожданная встреча с Удильщиком…

Развешанные между деревянными колоннами гамаки или расставленные повсюду лавки. Среди них отдыхают, в ожидании боев, боксеры, куря папиретки, слушая радиофор, играя в карты или тренируясь с чугунными гирями. Что-то такое рассчитывал увидеть Бёрджес, но то, что ему открылось за дверью, заставило его потрясенно замереть на месте.

Помещение, в котором он оказался, почти не отличалось от того склада, который был у черного входа. Правда, ящики, банки и туши на крюках здесь отсутствовали. Как, впрочем, и лавки с гамаками.

Почти все место здесь занимали квадратные клетки – в них бойцы Дядюшки Фобба и жили. Лежали прямо на земле, в кучах соломы, сонно ворчали и хрипели.

Чувствуя, как заледенели ладони, а волосы на затылке встали дыбом, Бёрджес сжал зубы.

На негнущихся ногах он двинулся по проходу между клетками, заглядывая в них. Кажущиеся бесформенными здоровенные туши с лоснящимися покрытыми пластинами спинами и боками зашевелились. Завидев пришельца, существа в клетках проснулись и явно заинтересовались. Некоторые поднялись на свои тонкие, поросшие редкой черной щетиной ноги – а их у каждого из здешних обитателей было по три пары! – царапали землю изогнутые крюки-шпоры.

Существа повернулись к нему, придвинув покатые головы к прутьям. Маслянисто блеснули в тусклом свете развешанных под балками керосиновых ламп черные глаза, хищно заколыхались насекомьи щупики и хоботки.

«Блохи! – пронеслось в голове Бёрджеса. – Гигантские блохи Фли! Вот, кто сражается на арене у Дядюшки Фобба!».

Следуя вдоль клеток, он разглядывал висящие на них деревянные таблички, на которых были выведены клички бойцов: «Подлец», «Чернобрюх», «Скорлупа»… «Удильщик».

Бёрджес заскрипел зубами. Вот почему над ним потешались те громилы! Ну и дурак же он! Какого же бреда он им наговорил!

Страх перекрыла собой ярость.

– Ну привет, кузен, – процедил он, глядя в затянутые серой пленкой глаза блохи, и в сердцах воскликнул: – Шакара!

Его возглас эхом разнесся по блошиннику.

– Кто здесь?! – крикнул кто-то, и Бёрджес тут же пожалел о своей несдержанности.

В конце прохода появился высокий мужчина, из-за одной из клеток показался еще один.

Увидев Бёрджеса, они засвистели, дверь за его спиной открылась, и в блошинник вошли двое уборщиков.

– Ты кто? – рявкнул один из них. – Как сюда попал?

– Да я… Просто…

– Эй! – воскликнул один из типов, который вышел из-за клетки. – Да ведь это тот хмырь, который пролезть пытался!

Бёрджес узнал щербатого громилу.

– Я уже ухожу, – сказал он, но громила покачал головой и сплюнул сквозь щель в зубах.

– Э, нет, приятель. Напрасно ты сюда сунулся. Что, повидался с «кузеном»? Так мы тебя сейчас ему на обед и отправим.

Работники арены и громилы подоставали ножи и дубинки и начали придвигаться. Бёрджес попятился.

– Не подходите! – бросил он им. – Или хуже будет!

Но они, разумеется, не послушались. Перевес был на их стороне, да и куда он мог бы деться?

– Я предупреждаю! – Бёрджес выхватил из кармана пальто револьвер и направил его на одного из громил.

И тут с ужасом понял, что это не револьвер никакой, а… кукла! Под руку ему попалась треклятая кукла констебля!

Громилы выпучили глаза и тут же, само собой, расхохотались. Блохи в клетках переняли их настроение и принялись биться о прутья, напрыгивая на них. Ожил уже весь блошинник. Ситуация была швах.

– Ты вечно мне все портишь, Бэнкс! – закричал Бёрджес и, повернувшись к клетке с Удильщиком, потянул вверх штырь, торчавший в запоре на дверце.

Распахнув клетку, он бросился к следующей. Открыв ее, повернулся к еще одной…

Хохот мгновенно стих. Поняв, что чужак делает, громилы ринулись к клеткам, пытаясь их закрыть, но было поздно. Блохи выбрались. Сперва одна, затем другая, третья…

Блошинник наполнился грохотом и криками. Работники арены, не оглядываясь, побежали к выходу. Один успел выскочить за дверь, но второй чуть промедлил, и это его погубило. Здоровенная блошиная туша приземлилась прямо на него. Еще одна блоха попрыгала следом за вопящим громилой, бессмысленно отмахивающимся на бегу дубинкой. Единственный сохранивший самообладание служащий Дядюшки Фобба схватился за свисающий с языка колокола на столбе канат и зазвонил.

Бом-бом-бом!

С каждым мгновением переполох все сильнее охватывал блошинник. Крики смешивались с топотом, грохотали клетки, когда в них бились сидевшие там блохи. Из дверей появилось несколько человек с ловчими петлями на длинных палках. Прогремел выстрел, и кто-то закричал: «Не палите в бойцов, идиоты!» Закачалась задетая одним из освобожденных пленников лампа. В какой-то момент она сорвалась с крюка и упала на пол. Вылитый керосин загорелся, и огонь переполз на солому, занимался пожар. И где-то во всей этой суматохе пробирался, в поисках пути наружу, виновник происходящего…

Низкая неприметная дверь распахнулась, на улицу выбралось густое дымное облако, и из него вывалился Бёрджес.

Судорожно кашляя и пошатываясь, он двинулся к узкому переулку и вскоре в нем скрылся.

А потом из этого переулка раздалось:

– Как же я ненавижу Фли!