Няня из Чайноботтам

Часть III. Глава 2. Моряцкое отребье и прочие неприятности

Все не заладилось с самого начала. Кенгуриан Бёрджес был в одном шаге, чтобы превратиться в вокзального констебля Хмырра Хоппера, а эта личность мало кому могла понравиться. Стоило грубому неотесанному констеблю где-то появиться, как тут же стихали разговоры, взгляды упирались в пол, а на лицах в виде покраснения и обильного потоотделения проступало признание вины. Вины в чем угодно: в неношении головного убора в общественном месте, в озвучивании непозволительных слов, иногда – в краже со взломом.

Обычно «процедура» происходила намного проще. Хопперу хватало потребовать ответов, пригрозить, нахмурить брови, схватить кого-то за шиворот, но Кенгуриан Бёрджес всего этого не мог. Что ж, вероятно, Хоппер уже давно узнал бы все, что хотел, но Фли и Моряцкие кварталы жили по своим правилам – высока вероятность, что человека в темно-синей форме прирезали бы еще на подходе к гостинице «Плакса».

Приходилось быть Кенгурианом Бёрджесом, и только взявшееся вдруг откуда-то упорство пока что не позволяло Хопперу сорвать накладные усы и вновь стать собой…

Когда он открыл дверь и вошел в гостиницу, все, что происходило там, застыло, как будто кто-то сделал фотокарточку. Как будто в гостиницу вошел не простой постоялец, а констебль.

Представившаяся ему сцена явно могла послужить иллюстрацией в либретто какого-нибудь водевиля.

Игла на граммофоне выпиливала из пластинки какие-то хрипы. Мадам Бджиллинг, отчего-то бледная и заплаканная, замерла на пути между стойкой и камином. У самой стойки стояли двое незнакомцев – судя по дорожным костюмам и чемоданам, новые постояльцы, перепуганные и взбудораженные. Но самое любопытное происходило у столика.

Боцман Бджиллинг, багровый от ярости, держал мистера Пинсли, заломив ему руку за спину и упирая голову последнего в столешницу. Лицо старика было искажено от боли и страха, и помимо этого, влажно блестело от вина, которое, судя по всему, незадолго до того в него плеснули. На столе лежала перевернутая бутылка, кругом растекалась багровая лужа.

– Что здесь творится?! – рявкнул Бёрджес голосом своей другой личности.

Первой пришла в себя хозяйка гостиницы.

– Брегор напал на Пинсли!

– Заткнись, Берта! – гаркнул боцман. – Этот выползыш старый пытался шулерить! Да у меня глаз наметан на такое, вот суну его рожей в камин – поймет, что не стоит карты слюнявить!

– Я… Я и не думал! – запротестовал было старик, и Бджиллинг с силой вдавил его лицо в стол.

Настроение у Бёрджеса после его неудачной прогулки по Моряцким кварталам было и без того не слишком благодушным, и все это сейчас вызвало у него предсказуемое раздражение.

– Отпустите мистера Пинсли, – велел он. – Немедленно!

Боцман не послушался.

– Кто ты такой, чтобы здесь приказывать, крыса береговая?

– Уши забились водорослями? Я не буду повторять дважды, крыса морская.

Бёрджес угрожающе шагнул к столу, и Бджиллинг, отпустив старика, схватился за бутылку, намереваясь использовать ее в качестве оружия.

– Брегор! – воскликнула мадам Бджиллинг. – Не надо!

– Я же велел тебе заткнуться! Совсем распустилась тут без меня…

Боцман качнулся и… приложился к горлышку, видимо, решив не тратить попусту остатки вина в бутылке. После чего отшвырнул ее в сторону, утер губы рукавом и, бросив уничижающий взгляд на Бёрджеса, направился к лестнице. При этом он так сильно пошатывался, будто ступал не по полу, а по палубе судна, попавшего в шторм.

Когда он поравнялся с супругой, та отшатнулась.

– Я буду у себя, – заплетающимся языком сказал боцман. – И приведи уже наконец девчонку. Будешь и дальше ее прятать, я тут все переверну кверху дном, поняла меня? Она моя… ик… моя дочь.

Пока он не скрылся на лестнице и его шаги не стихли, все присутствующие продолжали оставаться на своих местах, и лишь мистер Пинсли жалобно стонал, прижимая к груди руку.

– Благодарю, мистер Бёрджес, – прошептала хозяйка гостиницы. – Если бы не вы, он бы убил старика. Но будьте осторожны – Брегор не в себе, он явно затаил недоброе.

– Пусть себе таит, – безразлично ответил Бёрджес. – И пусть только сунется.

Мадам Бджиллинг с тревогой покачала головой и вернулась за стойку.

– Прошу прощения, господа. Ваши ключи. Номера 5 и 6. Вас проводить?

Новые постояльцы ответили отрицательно и поволокли чемоданы к лестнице.

Бёрджес подошел к хозяйке гостиницы.

– Мэм, что у вас тут с почтой? Мне нужно отправить записку в Тремпл-Толл.

– Почтальонов у нас на берегу не водится, но мистер Шпенглер должен утром доставить рыбу к Рынку-на-подошве, я могу передать через него.

Бёрджес кивнул и, достав из кармана блокнот с карандашиком, прямо на стойке принялся составлять письмо. Его вынужденное пребывание во Фли затягивалось – нужно было сообщить сестре: пока что он по крайней мере жив и здоров.

«Дорогая Лиззи…» – начал Бёрджес и задумался: писать «пока что» перед «жив» точно не стоило – это испугает сестру. Хотя ее, вероятно, больше заботит, не забывает ли он есть и носит ли шарф, который она связала. Наверное, она очень огорчилась бы, узнав, что шарфа у ее брата давно нет, и тот, окровавленный, где-то у бедолаги Бэнкса.

– Приходил посыльный с Якорной площади, – сказала, наблюдая за ним, мадам Бджиллинг. – Принес от Глэдис Пиммерсби филе удильщика – целый фунт. Также он передал, что Глэдис зайдет вечером – якобы у вас назначена встреча.

Бёрджес оторвал взгляд от письма и тяжко вздохнул.

– Она хочет показать мне берег, – проворчал он, – хотя я и так уже на него на всю жизнь насмотрелся.

Подписав послание сестре «твой Хмырр», Бёрджес зачеркнул и исправил на «твой Кенгуриан Бёрджес», затем сложил страничку блокнота в несколько раз и засунул ее в кармашек платья куклы Лиззи-с-чердака. Опустив куклу в заранее подготовленный бумажный пакет, написал на нем адрес, после чего протянул его мадам Бджиллинг.

Дело было сделано – оставалось надеяться, что кукла хоть немного утешит Лиззи и что сестра не отлупит его ею же, как только он окажется на пороге дома.

– Я буду в своем номере, мадам Бджиллинг.

– А я пока приготовлю для вас удильщика.

– Они и правда такие вкусные, как о них говорят?

Хозяйка гостиницы вскинула палец и важно заявила:

– Я могу приготовить вкусно даже башмак!

Проверять это у Бёрджеса желания не было – он и без башмаков за сегодня предостаточно изжевал кожи, с досадой покусывая губу…

Прежде, чем отправиться к себе и в усталости свалиться на кровать, Бёрджес заглянул в каморку на лестнице и оставил там куклу. На всякий случай, чтобы адресат понял послание, сунул в руку деревянчика свернутую трубочкой записку, в которой говорилось: «Марисолт от мистера Бёрджеса из № 14. Кстати, ее зовут Джули-лодочница».

Поднявшись на третий этаж, он прошел мимо тринадцатого номера, из-за двери которого доносилась пьяная песня, перемежающаяся угрозами свернуть кому-то шею.

В душе Бёрджеса поселилось нехорошее предчувствие – от этого злыдня можно было ожидать чего угодно.

Что ж, вскоре его предчувствие грозило воплотиться в жизнь. Но пока что, не зная об этом, Кенгуриан Бёрджес вошел в свой номер и, как был, в пальто и котелке, рухнул на кровать. В тот же миг, как его голова коснулась мятой полосатой подушки, он заснул.

Снились ему куклы, сидящие верхом на удильщиках. И сам он был такой же деревянной куклой по имени Мистер Красавчик. Пытаясь прилепить отклеивающиеся усы, Бёрджес гнался за остальными, не замечая ползущую и подбирающуюся к нему громадную черную тень в шляпе-двууголке и с шестью блошиными ногами…

…Ни намека на ветер. Море кругом застыло, и толстый ковер пыли в темноте казался мягким и пушистым – настолько, что кому-то даже пришлось бы подавить желание сделать шаг, перелезть через леерное ограждение и спрыгнуть вниз – во всю эту мягкость и пушистость.

Кому-то, но только не Кенгуриану Бёрджесу. Он ковры не особо уважал и валяться на них не любил – все же он не кот. Да и подобный прыжок окончился бы чем угодно, но только не мягкостью.

– Изумительное, не так ли? – спросила Глэдис Пиммерсби.

– Гм… вероятно, – поежившись, ответил Бёрджес.

На такой высоте ему было крайне неуютно, и он не понимал, зачем мадам затащила его на галерею маяка. Да и вообще, сперва они, казалось, бесконечно шли по мосткам прямо в море, затем мучительно долго поднимались по ржавой винтовой лестнице снаружи маяка. Столько сил – и ради чего? Этой серости?

Мадам Пиммерсби обещала показать ему нечто такое, от чего захватывало дух, но пока что дух Бёрджеса был захвачен скукой: это ведь просто море. «Любоваться видами» он предпочитал, стоя на твердой земле, хотя, по правде, и там глазеть на окрестности ему не особо нравилось.

– Вы не задавались вопросом, Кенгуриан, откуда берется вся эта пыль?

– Нет. Откуда?

Мадам подмигнула ему.

– Никто не знает.

На миг приоткрывшаяся шкатулка любопытства Бёрджеса захлопнулась с разочаровывающим стуком.

– Многие не любят наше море, но я нахожу его прекрасным, – продолжила спутница. – Сейчас штиль, море спит, но, поговаривают, что уже через пару дней оно пробудится. Тогда к нему лучше не подходить…

«Надеюсь, к тому времени я уже вернусь в Саквояжню, где нет никаких морей», – подумал Бёрджес.

Мадам взяла его под руку и повела по галерее. Далеко внизу на берегу из тумана проглядывали крыши домов. Моряцкие кварталы напоминали россыпь огоньков. Бёрджесу они быстро наскучили, и его заинтересовали темные стекла фонарного помещения, вдоль которого они шли. На миг ему показалось, что там кто-то есть, но, приглядевшись, он с облегчением понял, что это всего лишь их с мадам отражение.

– А почему маяк заброшен?

– Ходят слухи, что Адмиралтейство разжаловало смотрителя после того, что произошло пять лет назад. Ему на смену никого так и не прислали.

– А что произошло?

– Он сел на мель.

– Он?

Мадам Пиммерсби остановилась и кивнула, указывая на что-то в море.Бёрджес пригляделся. Сперва он принял то, что увидел, за торчащий из пыли кусок скалы, но затем до него дошло, что там, вдалеке, стоит черный пароход.

– «Гриндиллоу», – сказала мадам Пиммерсби, и он вздрогнул.

«Это ведь корабль с билета, который мы нашли в вещах Няни!»

Скука мгновенно рассеялась. Бёрджес стал собранным. Освободившись от хватки мадам, он подошел к ограждению и схватился за перила.

– Что это за корабль? Откуда он тут взялся?

Мадам встала рядом.

– Его владелец кто-то из Саквояжни. Он перевозил пассажиров и некоторые… кхм… грузы.

– Грузы?

– Шмугель, Кенгуриан. Об этом на берегу все знали. Прежде, чем идти в Саквояжню, «Гриндиллоу» причаливал здесь. Шмугель разгружали, а уже потом, чистеньким, он шел дальше. Это продолжалось много лет, но однажды ночью смотритель маяка не включил фонарь, и судно встало там, где стоит и по сей день.

– Почему же «Гриндиллоу» встал на мель? Неужели экипаж не видел всех этих огней на берегу?

Мадам Пиммерсби покачала головой.

– Я не знаю. Это была довольно странная история. Брат говорит, что «Гриндиллоу» нарочно усадили на мель.

– Нарочно? Но зачем кому-то это делать.

– Я не… – Глэдис Пиммерсби вдруг замолчала. Даже в ночной темноте Бёрджес заметил, как изменилось ее лицо.

Проследив за взглядом мадам, он почувствовал, как спина покрылась холодным липким потом. Недалеко от берега, прямо в море по пояс в пыли стояла женщина в черном. Ее фигура казалась слепленной из чернил. Тонкая, смоляная, застывшая посреди бескрайней серой поволоки.

– При-и-израк! – испуганно воскликнул Бёрджес и суеверно сплюнул через плечо.

От этого его действия призрак и не подумал исчезать, но оно позабавило мадам Пиммерсби. Она рассмеялась.

– Нет, Кенгуриан, это никакой не призрак. Это всего лишь Регина.

Бёрджес не разделял ее веселости.

– Что еще за Регина? И почему она стоит в море! Как… как она стоит в море?!

– Регина Рэткоу, – пояснила мадам. – Ее дом находится на одном из причалов, здесь, недалеко. Она чудачка, хотя правильнее было бы назвать ее сумасшедшей.

– Это не объясняет, как…

– Там крошечный островок – его не видно из-за пыли.

– А как она?..

– На лодке. Регина не выходит в Кварталы и ни с кем из местных не общается. Сидит целыми днями у себя дома, глядит на море. Иногда она садится в лодку и приплывает на тот островок.

– Зачем? Что она там делает?

– Просто стоит и…

– Да, глядит на море. Но я не понимаю…

Мадам Пиммерсби вздохнула.

– Никто не понимает. Регина – вдова. Ее супруг, господин Рэткоу, когда-то владел этим маяком – здесь была научная станция, проводились какие-то эксперименты. Очень мрачные…

– Что за мрачные эксперименты?

– Я была маленькой, когда господин Рэткоу умер. Тогда здесь никто ничего не знал, и его считали просто странным человеком, живущим на маяке. Это потом пошли слухи, что он был из этих… – она одернула себя. – Ах да, вы же не из Габена и не знаете, Кенгуриан. Были времена, когда в нашем городе жили те, кого называют Злодеями Золотого Века. Они творили немыслимые вещи…

«Ну вот, – раздраженно подумал Бёрджес, – только этого мне и не хватало…»

Мадам Пиммерсби продолжила:

– Двадцать лет назад флики взяли маяк штурмом. Одни зашли с моста, другие подплыли с моря. Пытались схватить господина Рэткоу, но он сопротивлялся и был убит.

– А его вдова? – спросил Бёрджес, глядя на одинокую черную фигуру в море.

– Спятила. И не смогла смириться с тем, что произошло. Она до сих пор считает, что ее супруг жив. Бедняжка, мне жаль ее. Думаю, она приплывает туда в надежде, что он вдруг появится.

Бёрджес отвернулся и потерял из виду вдову Рэткоу всего на миг, но, когда он снова глянул на море, там уже никого не было. Кругом лишь расстилалась пушистая темно-серая гладь. Никакой плывущей к берегу лодки он не увидел.

***

Чиркнула спичка, и огонек, дрогнув, потух.

Кенгуриан Бёрджес выругался, зажег еще одну – керосиновая лампа загорелась, осветив его номер.

Стянув пальто и котелок, он уселся на край кровати. По страничке блокнота пополз, поскрипывая, карандашик: «Маяк, “Гриндиллоу”, нарочно усадили на мель. Зачем?».

Вечерняя прогулка с мадам Пиммерсби оказалась не такой уж и бессмысленной, вот только то, что она рассказала, вызывало еще больше вопросов. Хуже всего, что в расследование мышью в щель пытался пролезть еще и злодей Золотого Века.

«Не думал, что пожалею об этом, но сейчас не хватает вечно скулящего о прошлом Лоусона. Он ведь знает о злодеях Золотого Века больше всех – лично их когда-то ловил…» – постукивая карандашом по блокноту, думал Бёрджес. Тем не менее то, что владельцем маяка был вовсе не злодей и все это просто местные байки, исключать тоже не стоило: об этих типах когда-то трубили газеты, а Бёрджес до сегодняшнего вечера не слышал ни о каком господине Рэткоу. Хотя, если этот Рэткоу и входил в число злодеев Золотого Века он мог быть известен под каким-нибудь прозвищем, как и прочие из их братии…

Бёрджеса одолевали сомнения: Рэткоу два десятка лет как мертв, но то, что его имя вдруг всплыло, точно каким-то образом связано с имеющими место событиями.

«Какое же отношение может иметь старый габенский злодей к делу Няни?..»

Сбоку что-то зашуршало, и Бёрджес повернул голову. Звук шел из-за стены.

«Крысы?»

Кто-то приглушенно чихнул. Нет уж, этот чих издала не крыса! Ему показалось, что звук шел не из соседнего номера, а будто прямо из стены.

Подойдя, Бёрджес приставил к ней ухо и прислушался. Тишина…

И тут раздался крик.

Бёрджес дернулся и повернулся к двери. Отчаянный женский крик звучал откуда-то снизу.

Швырнув блокнот и карандашик на кровать, Бёрджес выскочил в коридор и ринулся к лестнице. Из номеров выглядывали ничего не понимающие постояльцы.

На втором этаже у лестницы стояла Бланшуаза Третч. Поймав взгляд Бёрджеса, она воскликнула:

– Это мадам Бджиллинг!

– Оставайтесь здесь!

Бёрджес бегом преодолел оставшиеся ступени. Оказавшись на первом этаже, он увидел мистера Пинсли. Старик прятался пол столом у камина. Увидев Бёрджеса, он вытянул руку, указывая на распахнутую настежь дверь кухни.

Влетев в кухню, Бёрджес застыл. На миг в его глазах потемнело. Он будто перенесся из прибрежной гостиницы во Фли в Тремпл-Толл на границу с Гарью – в комнату отчима, пешего вещателя Боргина, и увидел сестру, грязную, избитую, в порванном платье.

Руки его задрожали…

Свет керосинки, качающейся на задетом кем-то крюке, плыл, омывая разделочный стол и висящие повсюду вязанки каких-то растений. Тут и там били хвостами и корчились рыбины, выбравшиеся из лежащей на боку корзинки. Из открытых казанков на печи валил пар, застилая кухню грязно-серыми клубами. Один был перевернут, суп из него залил огонь, и в воздухе висело зловоние старой жженной резины.

На полу лежала мадам Бджиллинг, ее волосы были растрепаны, наполненные ужасом глаза заливали слезы, на скуле алела большая красная отметина, а из носа текли две тонкие дорожки крови.

Над ней, скрючив пальцы и тяжело дыша, склонился супруг. Повернув голову к Бёрджесу, он исказил лицо в гримасе ненависти.

– Пошел вон! Тебя это не касается!

Бёрджес сжал кулаки и шагнул к боцману. Разговаривать с этим проходимцем он был не намерен.

Боцман разогнулся и выхватил из-за пояса нож.

– Ну давай! – прорычал он. – Вспорю тебя, как селедку! А потом и женушкой займусь!

Боцман ринулся вперед и рванул ножом. Бёрджес резко отшатнулся. Блеснувшее лезвие прошло в дюйме от его груди. Второй удар был чуть точнее – Бджидлинг сделал выпад, пытаясь насадить Бёрджеса на острие, и поддел лацкан его жилетки. Затрещала вспарываемая ткань.

Бёрджес ударил сам, но Бджиллинг оказался ловким мерзавцем. Поднырнув под руку, он прыгнул ему за спину, попутно прочертив ножом по его боку.

Бёрджес сжал зубы и, развернувшись, нанес удар, вот только боцман мягко, как кот, ушел в бок и сделал какое-то быстрое замысловатое движение ножом. Разрезанный рукав рубашки потемнел от крови.

А затем боцман совершил ошибку:

– Я тебя на куски порежу, – процедил он.

Ох, не стоило ему растрачиваться на угрозы, впрочем, откуда этому хмырю было знать, что «шушерников первым делом ловят за язык, а не за руку».

Воспользовавшись мгновенной паузой, Бёрджес сорвал с крюка лампу и швырнул ее под ноги боцману. Зазвенело стекло, керосин вспыхнул на полу, огонь потек на его башмаки. Бджиллинг отпрянул, пытаясь его стряхнуть. Не теряя времени, Бёрджес шагнул следом и ударил, целясь в голову правым кулаком, и, когда боцман ожидаемо ушел вниз, левый кулак Бёрджеса влетел в его живот. Боцман согнулся пополам, хрипя и истекая слюной.

Тем не менее он еще попытался махнуть ножом, но, перехватив его руку, Бёрджес умело вывернул ему запястье. Раздался хруст, боцман заревел, и оружие выпало из разжавшихся пальцев.

Удар в лицо оборвал крик боцмана. Разбитая губа окрасилась кровью. Еще один удар сломал Бджиллингу нос, третий пришелся точно в правый глаз.

Боцман рухнул на колени.

Бросив быстрый взгляд на застывшую у стола на полу мадам Бджиллинг, Бёрджес схватил ее мужа за ворот бушлата и поволок к выходу из кухни, как мешок с брюквой.

У основания лестницы стояли мадам Третч и мистер Пинсли. Женщина потрясенно глядела на постояльца из четырнадцатого номера и на безвольно машущего руками моряка, а старик трясся всем телом и что-то бормотал.

Протащив Бджиллинга до двери гостиницы, Бёрджес распахнул ее и вышвырнул его за порог.

Боцман рухнул в грязь.

– Аэхр-ра… – захрипел он, и упершись руками в дощатый настил, попытался подняться, но тут же упал обратно.

– Только попробуй снова сюда сунуться, падаль, – рявкнул Бёрджес.

– Ты… – просипел боцман. – Ты еще поплатишься.

– Правда? – Бёрджес с презрением сплюнул. – Ты, видимо, так и не понял, с кем связался, крыса морская. Еще раз увижу, я тебя на фонарном столбе подвешу. Уяснил?

Бджиллинг вытер окровавленные губы рукавом бушлата и, со второй попытки поднявшись на ноги, покачнулся.

– Думаешь, я просто…

Бёрджес так крепко сжал кулаки, что заскрипели покрытые кровью костяшки. Боцман не выдержал и попятился.

Не отрывая взгляда от Бёрджеса, он прошел несколько шагов, затем развернулся и направился в сторону берега.

Когда его ковыляющая фигура исчезла в тумане, Бёрджес закрыл дверь и повернулся. Бланшуаза Третч и мистер Пинсли смотрели на него, боясь моргнуть. За их спинами виднелись привлеченные шумом фигуры прочих постояльцев. Из-за стойки испуганно выглядывала Марисолт, прижимая к себе куклу.

– Вы ранены! – воскликнула мадам Третч, но Бёрджес усмехнулся:

– Этот хмырь только затупил нож о мою шкуру.

– Мистер Бёрджес…

В дверях кухни стояла мадам Бджиллинг.

– Он ушел, – сказал Бёрджес. – И больше не причинит вам вреда.

Мадам Бджиллинг подошла к нему и, задрав голову, уставилась в его глаза.

– Это и правда не мое дело, – смущенно проговорил Бёрджес, – но мне показалось…

Мадам Бджиллинг неожиданно обняла его и разрыдалась.

Бёрджес неловко поежился, но она крепче прижалась к нему.

– Что вы наделали, мистер Бёрджес? – не прекращая плакать, провыла она. – Он вернется…

– Нет, мэм, я преподал ему урок.

– Он вернется и убьет нас… а Солти заберет на свой корабль…

– Не на моей смене, мадам, – сказал констебль Хоппер, неожиданно забыв, что он сейчас вовсе не констебль и что зовут его иначе.

***

– Ваш ход, мистер Пинсли, – сказал Бёрджес, глядя на старика.

Тот стрельнул глазами на лежащий рядом с рукой Бёрджеса револьвер и, вытащив дрожащими пальцами одну из карт, положил ее на стол.

– «Якорь».

– Неплохо, – кивнул Бёрджес. – У вас один, у меня один. Стало быть, кто первым найдет третий, тот и выиграл.

Пинсли кивнул и потянулся к колоде, но достать карту не успел.

На первом этаже появилась запыхавшаяся мадам Бджиллинг.

– Они идут!

– Сколько их?

– Много! Человек двадцать. Он позвал не только своих матросов, но и приятелей с баркасов…

Бёрджес не повел и бровью и партию не прервал.

– Тяните карту, мистер Пинсли.

– Но ведь они… это…

– Карту, мистер Пинсли. У меня складывается неплохая комбинация – не хотелось бы ее терять.

Неуверенно глянув на хозяйку гостиницы, мистер Пинсли вытянул карту, и Бёрджес выложил на стол четыре свои.

Старик присвистнул.

– Два «узла» и две «веревки»!

– Я же говорил, – усмехнулся Бёрджес. – Если у вас нет, чем их побить, забирайте.

Мистер Пинсли вложил в руку карты, а Бёрджес достал из колоды новые. Одной из них был «якорь»!

С улицы донеслись голоса. Кто-то попытался открыть дверь гостиницы, но, догадавшись, что она заперта, громыхнул в нее чем-то тяжелым. Затряслись ставни на обоих окнах.

– Открывай, Берта! – раздался крик. Голос принадлежал боцману Бджиллингу.

Мистер Пинсли так сильно затрясся, что стол, за которым они с Бёрджесом сидели, начал дрожать. Мадам Бджиллинг была белой, как мел.

В дверь снова ударили. Тем, кто пытался проникнуть внутрь, было невдомек, что ее заблаговременно забаррикадировали мебелью, сундуками и ящиками с кухни.

Звякнула цепь и грохнулась на землю сорванная кем-то в ярости вывеска. С улицы раздалась отборная моряцкая брань, и уши всех присутствующих на первом этаже гостиницы даже слегка подвяли, а затем боцман крикнул:

– Эй, чужак! Я знаю, что ты меня слышишь! Выходи!

Бёрджес даже не повернул головы, лишь тихо сказал:

– Мэм, вы должны быть не здесь.

Мадам Бджиллинг кивнула и, достав из кармана передника револьвер для охоты на чаек, побежала к лестнице.

– Мистер Бёрджес, может, и я… – начал было Пинсли, косясь на закрытые ставнями окна, но Бёрджес его прервал:

– Рано. Поглядите, что я тут вытащил со дна, мистер Пинсли.

С гордостью он продемонстрировал старику третий «якорь».

Тот швырнул карты на стол и в отчаянии запустил пальцы в седые всклокоченные волосы.

– Блистательно, мистер Бёрджес, но сейчас не лучшее время!

– Когда, если не сейчас? Нечасто мне так везет.

– Везет?! – глухо провыл Пинсли, не в силах оторвать взгляд от двери.

Тем временем стоявшие по ту ее сторону уяснили, что открывать им не будут.

– Тогда мы вытащим тебя наружу и утопим в море, ублюдок! – закричал боцман и принялся раздавать приказы своим людям: – Вы двое, идите к черному ходу, а вы, Роуп, Хескилл и Пэггс, к ходу в погреб. Мы зайдем отсюда. Тёрби, Шауб, ломайте ставни.

Судя по раздавшемуся следом треску, матросы взялись за ломы.

Штурм гостиницы «Плакса» начался. И только когда одна из ставен задрожала, Бёрджес сказал:

– Мистер Пинсли, сигнал.

Старик вскочил на ноги и, бросившись к лестнице, направился туда же, куда незадолго до того побежала и мадам Бджиллинг.

Бёрджес поднялся, взял револьвер и пустую бутылку.

На первом этаже крайне не вовремя появилась неугомонная Бланшуаза Третч.

– Я снова прошу вас, мистер Бёрджес! Позвольте мне вам помочь!

Уже в который раз Бёрджес отрезал:

– Идите в свой номер, мадам!

– Но я могу… Вы не понимаете…

– Сейчас не до вас! Запритесь наверху!

Пыхтя от негодования и обиды, Бланшуаза Третч развернулась и потопала вверх по ступеням.

И тут ставни на одном из окон сорвали. Следом слетели и другие. Внутрь полез здоровенный лысый матрос.

Может, вокзальный констебль Хоппер и не отличался хорошими манерами, но Кенгуриан Бёрджес был другим человеком и прекрасно знал, как нужно приветствовать гостей – даже незваных. Подскочив к матросу, он сказал: «Добрый вечер» – и опустил бутылку на его голову. Матрос провис тряпкой, которую забыли на бельевой веревке.

– Кажется, «Меро-мер» ударило тебе в голову, приятель…

Второй лезущий в гостиницу матрос получил рукояткой револьвера в лицо, взвыл и отпрянул прочь.

Не став ждать появления следующего, Бёрджес выглянул в окно и нажал на спусковой крючок – раз, другой, третий.

Эхо от выстрелов еще не рассеялось, но уже стало ясно, что по крайней мере одна из пуль напрасно растрачена не была. Кто-то завопил, жалуясь на простреленную ногу, – Бёрджес не хотел никого убивать и целился вниз.

Появление первого раненого пыл боцманских прихвостней нисколько не остудило, и их вожак заревел:

– Палите в него! Палите, парни!

Бёрджес развернулся на каблуках и ринулся к стойке.

Выстрелы загремели в тот же миг, как он за нее нырнул.

Зажимая голову руками, Бёрджес замер на полу. Над ним летели щепки, в воздухе висела пыль, одна пуля попала в рог граммофона, и тот отозвался болезненным звоном, другая сбила с крючка ключ.

Пальба прекратилась, но Бёрджес понял это не сразу – какое-то время грохот все еще стоял у него в ушах.

– Чего не палите?! – крикнул боцман.

– Да патроны вышли, сэр! – ответил кто-то

– Перезаряжайте!

– Так нет больше…

– Бестолочи! Всем «кошек» выдам! Лезьте внутрь!

– А если чужак снова палить начнет?

– Всех не подстрелит! Вперед, достаньте его!

Видимо, матросы были слишком тупыми, но они и правда полезли в окна, невзирая на риск получить пулю. Беда в том, что у Бёрджеса не было патронов.

Тем не менее ждать, пока его и правда достанут, он не желал. Выхватив из-за пояса дубинку, он выскочил из-за стойки и ринулся к матросам. В гостиницу уже пролез один, еще двое карабкались следом.

Здоровяк в полосатой вязаной кофте и дырявой шапке замахнулся железным крюком, который держал в руке, но Бёрджес успел первым. Дубинка прошлась по челюсти матроса, и он рухнул на пол как подкошенный следом за парочкой своих зубов.

Тут подоспели двое его приятелей, вооруженных ножами. Они были щуплыми, но быстрыми. Лезвия засверкали у лица Бёрджеса, и он попятился. Прыгнув к камину, Бёрджес схватил совок, торчащий в углях, дернул им в сторону нападавших, и их окутали туча пепла и россыпь рыжих искр. Раскаленные угли и зола достигли цели. Матросы заорали и замахали руками, у обладателя красной рожи и громадных волосатых ноздрей начала тлеть шапка.

Дубинка Бёрджеса утихомирила сперва одного, затем второго – навык глушить болванов он отточил за годы и даже считал, что в этом в Саквояжне ему нет равных.

С улицы внезапно донеслись сперва недоуменные крики, а затем яростная ругань. Кое-что там происходило, и Бёрджес знал, что именно, ведь именно он и придумал план.

То, что боцман Бджиллинг отправит часть своих людей к черному ходу и люку в погреб, было так же ожидаемо, как и то, что за прогулкой по лужам неизменно следует насморк.

Когда матросов у дверей гостиницы стало меньше, по сигналу мистера Пинсли из-под перевернутой лодки, лежащей неподалеку от входа, выбрались рыбаки под предводительством Старого Грэма и, зайдя со спины, напали на прихвостней Бджиллинга.

Рыбаков с ближайшего причала в помощь позвала сама хозяйка гостиницы: те уважали «добряцкую мадам Бджи» и решили отстоять «Плаксу» от «заплывшей матросни». Друзья мистера Грэма, да и сам старик оказались не робкого десятка – во всех смыслах: да, они были храбрыми, но их насчитывалось всего пятеро, и Бёрджес понимал, что долго они не продержатся…

Сверху прогремел выстрел, еще один. Это засевшая у окна в номере на втором этаже мадам Бджиллинг стреляла по матросам, которые пытался проникнуть с улицы в ее кухню.

Воспользовавшись тем, что матросы отвлеклись, Бёрджес побежал на кухню, но выходить за перекрытую ящиками дверь не стал, а вместо этого спустился в погреб через заранее открытый люк. Пробравшись меж рядами бочек с рыбой и стеллажами с винными бутылками, он взобрался по лесенке, ведущей к еще одному люку. Прислушался. Снаружи доносилась традиционная матросская ругань: что-то о бочках, трюмах и крысах.

– Мистер Пиммерсби, вы там как?!

– Трое жирных карасей, мистер Бёрджес! – последовал ответ. – Неплохой улов!

Крышка поднялась, и Бёрджес выбрался на улицу. У задней стены гостиницы в сетях трепыхались трое матросов. Рядом с люком стоял ловец удильщиков. Младшему брату мадам Пиммерсби, рыжему веснушчатому рыбаку, было лет двадцать, но свое дело он знал превосходно. Пиммерсби управлялся со здоровенными злобными рыбами, что ему были какие-то матросы.

Пристукнув дубинкой «карасей», Бёрджес повернулся к ловцу удильщиков.

– Еще раз спасибо за помощь, мистер Пиммерсби.

– Не стоит, мистер Бёрджес. В Кварталах давненько не было хорошей драки. Да и я не мог отказать сестре.

– Понимаю. Я своей тоже не могу отказать.

Больше времени на любезности не было, и, подняв дубинки, Бёрджес и Пиммерсби побежали к главному входу в гостиницу. За углом, у боковой стены, на земле в грязи сидели двое клянущих все и вся матросов. Один держался за простреленную ногу, другой прижимал ладони к боку.

Бёрджес задрал голову. Мадам Бджиллинг, переводя револьвер с одного матроса на другого, кивнула ему…

У главного входа в «Плаксу» все обстояло куда хуже. Стало очевидно, что хозяйка гостиницы слегка обсчиталась, когда сообщила, что ее муж привел всего лишь двадцать матросов. Рассчитывая, что к этому моменту там их останется хотя бы шесть-семь, Бёрджес с досадой закусил губу: приятелей Бджиллинга было еще с дюжину…

Из рыбаков мистера Грэма на ногах остались лишь двое. Они отмахивались от подступающих со всех сторон матросов кривыми баграми. Сам старик лежал на земле, раскинув руки в стороны, остальные попали в лапы боцманским прихвостням. Бджиллинг, поставив ногу на стонущего Грэма, хохотал и сыпал оскорблениями в адрес рыбаков.

«Эх, сюда бы отряд констеблей, – подумал Бёрджес. – Мы бы живо разогнали всю эту шушеру…»

– Эй, крысы морские! – крикнул он, и все повернули к нему головы. – Вам ведь я нужен?!

– Взять его! – велел боцман. – Тащите его ко мне, парни!

Пятеро матросов сорвались с места и припустили к Бёрджесу и Пиммерсби. Прочие остались разбираться с рыбаками.

И вот тут началась настоящая драка.

На ловца удильщиков напали двое, Бёрджес схватился с тремя.

Первый матрос бросился вперед с ножом, но Бёрджес увернулся и нанес удар дубинкой по его запястью. Нож шлепнулся в грязь. Одновременно второй и третий матросы зашли с боков – они оказались ловчее собрата. Нож прочерчил по руке Бёрджеса над локтем, разрезав пальто, лезвие другого черкануло его по скуле – не отшатнись он в последний момент, точно лишился бы носа.

И все же пусть за плечами этих матросов была не одна пьяная драка, но что они могли противопоставить опыту и ярости городского констебля. Ткнув дубинкой одного в живот, Бёрджес схватил его за бушлат и швырнул в другого. Тот успел отскочить в сторону, но замешкался, провожая взглядом летящую мимо тушу, и дубинка Бёрджеса опустилась ему на голову. Матрос растянулся на земле.

Бёрджес уже повернулся было к третьему, но тут кулак врезался ему в челюсть. В голове зазвенело, рот наполнился кровью, и все же самообладания он не потерял. Пнув матроса ногой, отчего тот отлетел на пару шагов, Бёрджес замахнулся дубинкой, и… Кто-то перехватил его руку. Чьи-то пальцы вцепились в волосы. В самое ухо прохрипели:

– Додергался, саквояжник…

Бёрджес резко ткнул головой назад и попал во что-то мягкое. Вывернувшись из хватки, он обернулся. Перед ним стоял один из матросов, напавших до того на Пиммерсби, – он зажимал разбитый нос и подвывал.

Ударив его дубинкой под колено, отчего тот согнулся, Бёрджес приложил его по голове и повернулся к Пиммерсби.

Дела у ловца удильщиков были плохи. Он лежал на земле и полз, прикрывая голову руками, а матрос бил его дубинкой, опуская ее раз за разом.

Бёрджес бросился на помощь к Пиммерсби. Матрос не успел даже головы повернуть. Удар в затылок. Вскрик. И тело в бушлате падает в грязь.

Протянув руку ловцу удильщиков, Бёрджес помог ему подняться.

– Все напрасно, чужак, – раздался за спиной насмешливый голос. – Ты наш.

Бёрджес повернул голову и заскрипел зубами. С пятеркой матросов он справился, но к ним с Пиммерсби медленно подступали остальные – еще семеро и боцман Бджиллинг, поигрывая ножами, крюками и дубинками. Избитые рыбаки лежали в стороне, издавая стоны и хрипы.

Треклятый боцман был прав: вряд ли они с Пиммерсби справились бы с Бджиллингом и его людьми. Составляя план, Бёрджес не учел, что их будет так много.

Тем не менее он крепко сжал дубинку и, сплюнув кровь, проскрежетал:

– Ну давайте, шушера! Подходите!

– Шушера? – осклабился Бджиллинг. – А я вам говорил, парни? Тут у нас саквояжник! Ну ничего, тем приятнее будет тебя топить.

– Я ведь не хотел вас убивать, – бросил Бёрджес с таким уверенным видом, как будто перевес был на его стороне. – Но, видимо, многие из вас больше не вернутся на свои корыта!

Боцман и его прихвостни ответили ему презрительным смехом.

– Уходи, Пиммерсби, – не поворачивая головы, прошептал Бёрджес. – Им нужен я.

– Ну да, Бёрджес, – сказал ловец удильщиков. – И как потом сестре в глаза смотреть?

Пиммерсби поднял дубинку.

Рваный туман напоминал разодранное когтями одеяло. От моря доносились всплески – штиль закончился, как заканчивались и приключения недотепы Хоппера во Фли.

Бджиллинг и его люди медленно придвигались, словно пытались растянуть пытку. И это работало.

Уверенность Бёрджеса таяла с каждым их шагом. Он вспомнил о сестре. Как она будет без него? Вспомнил о своей уютной тумбе на вокзале, о нелепом Бэнксе. Он подумал о Пиммерсби и рыбаках – это все его вина. Столько лет он жил с принципом «не вмешиваться не в свое дело» – подобное ведь всегда несло неприятности. И вот он вмешался, встрял… Если бы тем утром после общего сбора в Доме-с-синей-крышей он не послушался Бэнкса и просто отправился бы на вокзал…

«Вот и спета песенка, – подумал Бёрджес. – Кажется, “пока еще” жив здесь наиболее уместно… Главное – прорваться к Бджиллингу и успеть забрать его с собой. Нельзя допустить, чтобы он разобрался с женой и схватил девочку…»

Матросы были уже в трех-четырех шагах от них с Пиммерсби, Бёрджес даже присмотрел одного, долговязого увальня с длинной шеей, – с него можно начать. Приятели боцмана больше не улыбались, и лишь на опухшем лице самого Бджиллинга застыло победное выражение. Крюки ножи и дубинки поднялись и…

И тут произошло то, чего не ожидал никто.

От дверей гостиницы раздался женский голос:

– Так, мне все это надоело, мальчики!

Все повернулись и, включая Бёрджеса и Пиммерсби, выпучили глаза, не в силах им поверить.

У входа в «Плаксу» стояли Бланшуаза Третч и ее автоматон. Бёрджес тут же понял, что за «музыкальный инструмент» был в закрытом футляре в ее номере.

Мадам сжимала в руках… шестиствольный рычажный пулемет, из которого свисала лента с патронами! В каждой из трех рук ее механоида было по револьверу. Все девять стволов глядели на матросов.

– Пьеска затянулась! – усмехнулась Бланшуаза Третч. – Эй, морячки, забирайте своих и проваливайте! А то у нас с Бенджамином руки чешутся пострелять!

Никто не сдвинулся с места. Все продолжали потрясенно глядеть на мадам. За ее спиной появились мадам Бджиллинг, сжимающая револьвер, и мистер Пинсли с подобранной где-то дубинкой.

– Я что сказала?! – крикнула Бланшуаза Третч. – Стоять и пялиться?! Или проваливать?!

Матросы пришли в себя. Пулемет подействовал на них отрезвляюще. Один глухо ответил:

– Мы уходим, мадам!

Боцман разъяренно заревел:

– Куда?! Всем стоять!

Матросы не слушали.

– На такое мы не подписывались, Бджиллинг, – пробурчал кто-то.

– Да, мы думали, просто отделаем да притопим чужака, – добавил другой. – Нам лишние дырки в теле не нужны.

– Сам с женушкой своей разбирайся…

Бджиллингу не оставалось ничего иного, кроме как злобно вращать глазами и наблюдать, как матросы собирают своих и пятятся прочь, стараясь не вызывать у мадам сомнения в том, что они и правда уходят.

– За гостиницей своих дружков не забудьте! – воскликнула мадам Бджиллинг…

Отступление заняло минут десять. Вскоре матросы скрылись в тумане. Последним, сжимая кулаки в бессильной ярости, ушел и Бджиллинг, озираясь и шепча проклятия.

Бёрджес не обманывался: злобный боцман попытается вернуться и сделает какую-то подлость.

Когда скрюченную фигуру супруга поглотила мгла, хозяйка гостиницы бросилась к рыбакам, помогая одному за другим подняться на ноги. Все они, к счастью, были живы, хотя и досталось им неслабо: расквашенные носы, разбитые губы, шишки и ссадины, порезы, кто-то недосчитался нескольких зубов.

Бёрджес, до сих пор не веря в то, что все закончилось, глянул на Пиммерсби – тот кивнул, и они подошли к Бланшуазе Третч, которая опиралась на пулемет, как на трость, и заметно скучала.

– Мэм, откуда у вас эту штуковина?

Мадам с улыбкой подмигнула ему.

– Знаете, как говорят, мистер Бёрджес: не хотите чихать – не суйте нос в дамскую пудреницу. Ну что, дорогой, я заслужила благодарность? Как насчет поцелуя в ручку за то, что я всех спасла?

Она вытянула руку и застыла в ожидании.

– Разумеется, – сказал Бёрджес. – Мистер Пинсли, рассчитайтесь с мадам за оказанную нам помощь.

– О, с радостью!

Старик уже полез было к руке мадам, чтобы как следует ее облобызать, но та оттолкнула его.

– От вас поцелуй, мистер Бёрджес! Я что, многого прошу?

Бёрджес вздохнул и осторожно приложился губами к руке мадам. Бланшуаза Третч поднесла ее к лицу и замахала на манер веера, как будто ей вдруг стало жарко.

– Какова страсть! Я начинаю таять!

К ним подошла мадам Бджиллинг. Следом подтянулись и рыбаки.

– Это было… было… – не в силах подобрать слова, заголосила хозяйка гостиницы. – Я так вам всем благодарна! Если бы не вы…

– Мадам Бджи, – сказал мистер Грэм, прощупывая багровую вмятину на лбу, – вы ведь знаете традицию.

– О, само собой! После славной драки должен быть и славный ужин…

– У-у-ужин?

Помятые и припухшие, покрытые кровоподтеками лица всех рыбаков грустно вытянулись.

– И не только! – воскликнула хозяйка гостиницы. – Пинсли, разжигай камин, заводи граммофон! И тащи из погреба десять – нет, двадцать бутылок «Меро-мер»! Мистер Пиммерсби, бегите за сестрой! Я становлюсь к казанкам! Мы празднуем! Если это будет не лучший ужин во всем Фли и если он закончится до утра, то я не Альберта Бджиллинг!

Кенгуриан Бёрджес вдруг ощутил все последствия схватки: тело болело с ног до головы – и внутри тоже, ушибы ныли, да и от усталости он едва мог соображать. Перспектива гулянки на всю ночь его по-настоящему испугала.

– А можно я пойду в свой номер и лягу спать? – спросил он.

– Нет! – хором ответили все, кто стоял у дверей «Плаксы».

***

Где-то за подступающими к самому берегу домами раздался гудок парохода, и он тут же отозвался похожим гудком в голове Хоппера… или Бёрджеса?

Сейчас он не знал точно, кем является. Да и его волновало кое-что посерьезнее.

Дощатые мостки в слякоти улицы казались невероятно узкими – и как с них не упасть? Как удержать равновесие и не шлепнуться со всего размаху в грязь?

Вот это была задача так задача, когда у тебя голова, по ощущениям, похожа на чугунную гирю, ноги заплетаются, а туман, окутавший Гадкое взморье, приобрел странный синеватый оттенок.

Утро было ужасным. Худшим за последнее время – тошнотворным утром. Веселая попойка в «Плаксе», закончившаяся на рассвете, оказалась испытанием ничуть не меньшим, чем ночная схватка.

Бёрджес решил, что все же пусть лучше он будет Бёрджесом, хотя и не осмелился бы сейчас произнести свое имя: «Кенгу…», «Кинга…», «Кенги…»… Нет! Можно и не пытаться!

Все события в гостинице после того, как мадам Бджиллинг откупорила третью бутылку «Меро-мер», смешались в голове Бёрджеса в какую-то кашу. Он мало, что помнил. Вроде бы они с Бланшуазой Третч танцевали. А потом с мадам Пиммерсби. А потом с… Пинсли?

К слову, старик сейчас спал в бочке, связанный и совершенно голый. Когда всеобщее веселье зашкаливало, они с ловцом удильщиков заключили пари: Пинсли уверял, что ему по силам пролезть в дымоход. Для этого он разделся до гола (чтобы лучше проскользнуть). Все тут же принялись за ним гоняться, и в итоге вытащили его из дымохода на крыше, где он и застрял…

Всю ночь пели песни, от которых до сих пор звенело в ушах, обнимались с рыбаками, клянясь в вечной дружбе, автоматон Бенджамин отплясывал развеселую джигу, потом поймали пару чаек и пытались их напоить. Удалось. Пьяные чайки до сих пор расхаживали по стойке, спотыкаясь и крякая… Или что там делают чайки?

Ночь определенно удалась…

Оставив всех спать, Бёрджес переступил лежащих у двери в обнимку мадам Третч и мадам Пиммерсби и покинул гостиницу. Несмотря ни на что, у него было дело. Важное дело, которое нельзя отложить.

Вот только какое?

Сквозь мутную пелену воспоминаний проглядывало тающее бледное лицо в очках. Марисолт… Она что-то говорила… Куда-то вела его, держа за руку…

Что рассказала Марисолт?

Бёрджес помнил лишь, что это нечто страшное. Память отказывалась восстанавливать тот разговор, а утром он не смог найти девочку. В мыслях было лишь место. «Тупик Колеса». Разбудить мадам Бджиллинг и узнать у нее, что это за тупик такой и где он находится, едва ли удалось – сквозь сон она сказала: «Это в Кварталах. Там… колесо…»

И Бёрджес отправился на поиски этого злополучного колеса…

Так он и бродил по Моряцким кварталам, распугивая местных своей частично членораздельной речью и застывшими слегка мутными глазами. Грубо брошенные вопросы, где здесь тупики и колеса, доброжелательности жителям Кварталов не добавляли.

В какой-то момент затылок будто почесали чьи-то острые ногти, и Бёрджес обернулся.

«Слежка?»

Квартал жил своей жизнью. Хозяйки открывали ставни и развешивали над улочкой постиранное белье, в окне башмачник склонился над болванкой и отстукивал молотком по подметке надетого на нее башмака, у пекарни стояли дети, сжимая в кулачках монетки и нетерпеливо заглядывая в распахнутые двери: «Когда там наконец вынесут первые лепешки?» Уже знакомый Бёрджесу мэтр Думмероль сидел на пороге своей мастерской и самозабвенно вырезал ножом из небольшого полена очередного деревянчика. Девушка с лениво вращающимся антитуманным зонтом выбирала на прилавке уличного торговца украшения из ракушек и кораллов. Никто не глядит… Ни намека на присутствие боцмана Бджиллинга…

Бёрджес повернул голову, и его взгляд наткнулся на узкий проход между домами. Над ним висело колесо от телеги.

«Да вот же оно!»

Бёрджес еще раз огляделся и шагнул пол колесо.

Утренний свет в проход почти не проникал, и в нем клубилась зыбкая полутьма. Воняло кислятиной так, что в пору зажимать нос. Повсюду валялись прогнившие ящики, рваные сети, обломки весел. У стен стояли зеленые бочки, в которых что-то копошилось.

Хрустя рыбьими скелетами с каждым шагом, Бёрджес пробирался все глубже в проход. Шум соседней улицы Корабельных Крыс становился все тише, пока не исчез совсем.

Не представляя, что ищет, Бёрджес наконец уперся в тупик. Здесь ничего не было, кроме все того же мусора. Ни двери, ни лаза…

Шагнув к стене, он услышал, как под ногой звякнула решетка и в последний момент поймал себя на том, что другая нога проваливается в пустоту.

С трудом удержав равновесие, Бёрджес качнулся и схватился за торчащую из стены трубу.

«Едва не ухнул туда! – пронеслось в голове. – Что это там?»

Отпустив трубу, Бёрджес наклонился и разобрал квадратный люк, перекрытый проломленной в паре мест решеткой.

«Может, то, что я ищу, внизу?»

Взявшись за прутья, Бёрджес поднял решетку – та встала на ржавых петлях, – и он аккуратно опустил ее рядом: не стоит привлекать внимание грохотом.

В люк вели железные скобы, и с мыслью «Ох, не нужно туда лезть», Бёрджес начал карабкаться вниз. Перчатки тут же покрылись ржавчиной и слизью…

Колодец не был глубоким – футов десять-пятнадцать, и вскоре Бёрджес уже стоял на чем-то липком и твердом.

Разглядеть что-либо кругом не удавалось, но характерный запах нечистот лучше любого указателя сообщал: канализация.

Пошарив по карманам, Бёрджес достал коробок спичек.

Фьюирк. Загорелся огонек, освещая серые каменные стены и нависающий над головой свод.

Прямо перед ним лежал человек. Хотя правильнее будет сказать, что рядом лежало то, что осталось от человека.

«Моряк!» – понял он благодаря бушлату, который был надет на мертвеце. Профессиональным взглядом констебля Бёрджес сразу определил: убили.

Впрочем, это понял бы любой. Зеленое лицо мертвого моряка застыло в гримасе ужаса и боли, расширенные глаза незряче уставились в стену, приоткрытый рот исказился в изломанной трещине. Но то, что было ниже головы…

Бёрджес дернулся, и спичка погасла. А потом его стошнило. Дело было не в выпитом ночью море «Меро-мер» – просто не каждый день такое увидишь!

Вытерев губы рукавом, Бёрджес зажег еще одну спичку. На этот раз он был готов и смог рассмотреть весь открывшийся ему кошмар в подробностях. Шея, грудь и живот моряка были разорваны, из дыры наружу торчали переломанные ребра, куски внутренних органов зияли дырами, как будто их что-то грызло. И повсюду была вязкая черная слизь.

В памяти всплыли слова Марисолт: «Он жрет не только жемчужины…»

И Бёрджес вспомнил.

Когда утомленный танцем с Бланшуазой Третч, он рухнул на стул и уже взялся за кружку, чтобы промочить горло, кто-то потянул его за рукав. Рядом стояла дочь хозяйки гостиницы. Бёрджес удивился, но она, косясь на мать, взяла его за руку и повела к лестнице. Он начал заваливать девочку вопросами, но она сказала: «Я покажу. За то, что спасли нас и прогнали папу».

Марисолт завела его в каморку на лестнице, после чего отодвинула несколько досок в дальней стене и пролезла в проем. Бёрджесу было непросто последовать за ней, но в итоге он все же протиснулся и обнаружил себя в настоящем застенье.

«Эти проходы здесь повсюду, – пояснила Марисолт. – Их сделал дедушка, чтобы следить за постояльцами – он им не доверял. Мама запрещает мне сюда забираться…»

Девочка повела его по проходу. Дальше была узкая приставная лесенка, ведущая в еще один коридорчик. Бёрджесу приходилось пригибать голову и идти боком, а еще там повсюду висела паутина и все было в пыли. В носу тут же засвербел зарождающийся чих.

Марисолт вдруг остановилась, встала на стопку кирпичей и отодвинула в сторону висящую на бечевке дощечку – за ней было круглое отверстие размером с пуговичный фунт. Она кивнула Бёрджесу, и, закрыв один глаз, он приставил другой к отверстию. Гостиничный номер. В окно проникает немного света от уличного фонаря.

«Девятый номер», – сообщила Марисолт, а затем рассказала.

Мисс Эштон была странной даже по меркам постояльцев прибрежной гостиницы, в которую кого только ни заносит. Она будто спала на ходу, говорила тихо, отвечала на вопросы матери Марисолт уклончиво и отказалась даже назвать имя ребенка. А еще она не позволила мистеру Пинсли помочь ей поднять на этаж коляску, словно боялась, что в нее кто-то заглянет. И сама волочила ее по ступеням. Когда новая постоялица прошла мимо Марисолт, та почувствовала такой страх, какого не испытывала даже перед отцом. Угроза будто исходила не столько от новой постоялицы, сколько от ее коляски.

Когда мисс Эштон заперлась в своем номере, Марисолт решила, что должна узнать, кто она такая и что скрывает: любопытство и недоверие к постояльцам передались ей от дедушки. Она пробралась в тайный ход и заглянула через наблюдательную дырочку.

Сперва ничего особенного не происходило, но затем началось по-настоящему страшное. Коляска заговорила с мисс Эштон. Она шептала – очень жутко шептала. Это был никакой не ребенок! Тот, кто был в коляске, сказал, что они на месте и осталось ждать. Мисс Эштон ответила, что рада вернуться в родной город и что ей не терпится встретиться с кем-то, чье имя Марисолт не расслышала. Зато она четко расслышала имя того, кто был в коляске. Мисс Эштон называла его «мистер Заубах», а он обращался к ней: «няня».

Мистер Заубах попросил дать ему «сладость», и мисс Эштон, достав из чемодана черный бархатный мешочек, извлекла из него жемчужину. А потом… Из коляски вылезли два черных щупальца и, схватив жемчужину, затащили ее внутрь.

Марисолт была потрясена: в коляске жил монстр!

Съев жемчужину, монстр сказал: «Еще одна!» Мисс Эштон протянула ему новую жемчужину из мешочка, но тот не взял ее и заявил: «Другая. Я чую жемчужину в этой комнате!»

И тут коляска качнулась и покатилась сама! Мисс Эштон пошла за ней, и у кровати они остановились. Наружу снова вылезло щупальце – длинное, скользкое, покрытое присосками. Оно спустилось, и его кончик пополз по полу.

«Здесь», – сказал монстр, и его няня подняла одну из половиц. В тайнике обнаружились шкатулка, жемчужина и письмо.

Мисс Эштон начала читать вслух. Тот, кто спрятал письмо, приветствовал мистера Заубаха и мисс Эштон в Габене. Он писал о каких-то людях, указывал названия каких-то улиц. Марисолт ничего не поняла, кроме того, что речь шла о троих мужчинах – по словам автора письма, мисс Эштон нужен был один из них, но он, к сожалению, так и не выяснил, кто именно. Еще он писал, что в шкатулке оставил средство, которое поможет мисс Эштон расплатиться с тем, кого она ненавидит, – мол, это будет красивая и изящная месть: тот человек снова встретит то, чего боится больше всего. Также он успокаивал мисс Эштон и уверял, что эффект средства обратим.

В шкатулке была какая-то склянка с чернилами. Увидев ее, мисс Эштон разозлилась и сказала, что ни за что не применит это на детях. Но монстр начал ее уговаривать и нашептывать – он твердил, что это и правда будет изящная месть, а когда все закончится, он лично проследит, чтобы тот, кто отправил письмо, сдержал слово.

Мисс Эштон все равно отказывалась, и они с монстром долго спорили…

Марисолт поняла, что должна рассказать обо всем маме и, выбравшись из застенного прохода, побежала вниз. Но ничего рассказать не успела: мама злилась на нее за то, что она утром швырялась рыбой в мистера Пинсли, и решила ее наказать.

Спустя какое-то время девочка снова пробралась в тайный ход и продолжила наблюдать за няней и ее жутким монстром. Мисс Эштон сидела у окна, а коляска сновала из угла в угол. Мистер Заубах был не в настроении. Он злился и говорил, что не доверяет автору письма. Мисс Эштон спорила: он ведь вызволил их из плена, помог добраться до Габена и поможет отомстить. Но мистер Заубах был непреклонен. Он настаивал на том, что у автора письма есть свои коварные цели, что он потребует что-то взамен и все обернется тем, что они сменят одну тюрьму на другую. Мистер Заубах сказал: «Мы выбрались, мы на свободе, мы с тобой вдвоем, няня, и нам больше никто не нужен. Когда ты отомстишь, мы сбежим отсюда, и он не сможет нас найти…»

А потом он начал жаловаться, что проголодался. Мисс Эштон предложила ему еще одну жемчужину, но мистер Заубах сказал, что хочет есть по-настоящему и что прошло уже много времени, после того, как он съел кочегара и матроса с корабля, на котором они приплыли.

Няня пообещала, что, когда стемнеет, найдет для него еду. И действительно: вечером они отправились в Кварталы.

Марисолт была невероятно испугана, но решила проследить за мисс Эштон и ее монстром в коляске.

Няня бродила по Кварталам долго, пока в один момент не наткнулась на какого-то моряка, курившего у паба «Гнутый Якорь». Моряк начал приставать к мисс Эштон, она ответила, что его любезности ее не интересуют и отправилась обратно в Кварталы. Моряк увязался за ней. Но она знала, что так будет, и завела его в тупик Колеса. А там – Марисолт рассказывала дальше, сбиваясь и запинаясь, – из коляски вырвались щупальца. Мистер Заубах убил моряка и сожрал его внутренности, после чего недоеденное сбросили в люк.

Марисолт побежала обратно в гостиницу. Она хотела наконец сообщить обо всем маме, но ей снова это не удалось. Девочка сразу поняла: мама плакала. И когда она спросила, что произошло, та ответила: «Пришла весточка из кабаре в Гамлине от моей подруги. “Ржавый Гвоздь” отплыл и направился в Габен». Это значило, что отец Марисолт скоро объявится на пороге.

В тот миг это показалось девочке намного страшнее всякий монстров. К тому же мисс Эштон вскоре сдала ключ и ушла, забрав с собой мистера Заубаха, свои секреты и свои кошмары…

Вот, что рассказала Бёрджесу Марисолт. И сейчас, стоя над трупом моряка, он с досадой вспоминал ночной разговор. И как можно было такое забыть?!

Выбравшись из люка и вернув крышку на место, Бёрджес направился к выходу из тупика. После увиденного и всего того, что он вспомнил, не осталось и следа похмелья. Как не осталось и ни одной мысли, что делать дальше…

…Покинув тупик Колеса, Бёржес направился вглубь Кварталов.

«Еще и монстр в коляске… – думал он. – Монстр, пожирающий людей. Нужно отыскать Удильщика и как можно скорее возвращаться в Тремпл-Толл: никто там не догадывается, кого Няня возит в коляске. Может быть, пока я здесь, монстр сожрал еще кого-то… И не стоит забывать о мелких зубастых тварях…»

Мыслями он все возвращался к трупу, найденному в канализации, и разговору с Марисолт. То, что она рассказала, подтверждало сведения, которые они с Бэнксом узнали из найденного в комнате Няни письма: таинственный автор письма как-то поспособствовал побегу Няни из тюрьмы, подсказал ей, где найти Зверушку – этого мистера Заубаха, пообещал помочь с местью. Но на этом все – неясно ни кому именно она хочет отомстить, ни почему…

Размышления Бёрджеса прервали крики из переулка:

– Отпустите меня! Вы – гадкие проходимцы! На помощь! Помогите!

Не раздумывая, Бёрджес бросился на крик и увидел, как двое типов в потертых пальто и с натянутыми на носы сине-белыми полосатыми шарфами прижимают в темном углу к стене молодую мисс. Один из негодяев приставил нож к ее горлу, другой обшаривал ее платье и пальто, одновременно разыскивая, чем бы поживиться, и грязно ее облапывая.

Услышав шаги за спиной, они обернулись.

– Иди куда шел, приятель! – гаркнул один.

– Да, не лезь не в свое дело! – добавил другой. – Прояви такт – не видишь, люди заняты!

У Бёрджеса были свои разумения в том, что такое «его дело» (ночной урок, очевидно, прошел для него даром), да и такту он отчего-то не выучился.

Уяснив, что уходить он не собирается, проходимцы отпустили девушку и двинулись к нему. Один поднял нож, другой сжимал в руках веревку.

Бёрджес шагнул навстречу. Преподать урок манер парочке болванов перед завтраком? Пригласите еще парочку! А то эти, кажется, на один зуб…

Так и вышло. В сравнении с матросней Бджиллинга, двое типов из подворотни явно были, как говорил Бэнкс, «картонной шушерой». Когда один махнул перед ним ножом, а другой попытался оплести его руку веревкой, Бёрджес с легкостью увернулся от удара, перехватил веревку и потянул за нее. Лицо одного типа само налетело на кулак Бёрджеса, и тот зажал подбитый глаз. Его подельник еще пару раз бестолково махнул ножом и, судя по округлившимся глазам, очень удивился, когда оружие из его руки было выбито, а сам он поднялся в воздух.

Бёрджес держал проходимца за воротник пальто перед собой, ноги последнего нелепо дергались в футе от земли.

– Да! – воскликнула девушка. – Покажите им, мистер! Отделайте их как следует!

Висящий в руках Бёрджеса тип испуганно покосился на нее.

– Мы поняли, поняли, мистер! – залепетал он. – Вы не в настроении! Ошибочка вышла! Отпустите!

Бёрджес швырнул его на землю.

– Убирайтесь, пока я добрый.

Проходимцы подобрали оружие и, глухо проклиная свою работу, попятились к выходу из переулка.

Когда они скрылись из виду, девушка схватила Бёрджеса за руку. Крепко сжала ее ладонями. Задрав голову, поглядела на него, широко распахнув глаза.

– Вы спасли меня! Я уже совсем отчаялась, но вы появились, храбрый сэр, и проучили этих негодяев!

– Гм… да. Не стоит благодарности.

– Нет же, стоит! Мне было так страшно! Я делала покупки на Просоленной улице, и один из местных нищих – мне показалось, что он нищий! – стоял здесь. Он попросил подать ему пару медяков, я подошла, и они напали на меня! Это было так ужасно!

– Все закончилось, мисс…

– Эдит. Эдит Бишеллоу. Прошу вас, вы не проведете меня к экипажу? Он стоит тут, недалеко.

Бёрджес удивился:

– Экипаж? Думал, на берегу нет ни одного.

– Несколько есть, – ответила мисс Бишеллоу. – Не все же здесь бедняки!

Подобрав с пола оброненный антитуманный зонтик и подхватив Бёрджеса под руку, она уверенно повела его на Просоленную улицу.

Мисс Бишеллоу была красива: мягкий овал лица, каштановые волосы, собраны в прическу, похожую на волны, темно-синее платье и шляпка с кружевной вуалеткой ей шли, да и выглядели так, будто их купили вовсе не на взморье.

А еще она оказалась довольно разговорчивой особой. Мисс Бишеллоу забрасывала спутника вопросами и, не дожидаясь ответов, тут же заводила речь о погоде, о ценах на рыбу, о местной моде (в Моряцких кварталах была своя мода, подумать только!). Бёрджес почти всю дорогу молчал и лишь изредка вставлял: «Гм», «Хм», «Шакара» и «Очень интересно, мисс».

Оставив за спиной переулок и два квартала, они вышли на крошечное пространство между домами, которое, если верить вывеске, называлось «Площадь Трюм», но на деле напоминало двор-колодец. Здесь, у облепленной чайками статуи какого-то важного моряка с усами и бакенбардами и стоял экипаж мисс Бишеллоу – темно-синий «Трудс» старой модели.

– Позвольте я отвечу вам любезностью на любезность, мистер Бёрджес, – сказала Эдит Бишеллоу, кивнув на экипаж.

– Слишком много любезности, – пробурчал Бёрджес, не понимая, что она имеет в виду.

– Я просто обязана вас подвезти!

– Что вы! Не нужно… Мне недалеко…

– Это не обсуждается! Вы же не хотите нанести мне смертельное оскорбление своим отказом?

Она открыла дверцу и довольно элегантно умостилась на заднее сиденье. Бёрджес продолжал топтаться у экипажа, но тут из салона высунулась ручка в кружевной перчатке и пальчиком поманила его внутрь. С тяжким вздохом забравшись в «Трудс», Бёрджес закрыл дверцу.

Спереди, за рычагами и на соседнем месте, уже сидели двое обладателей… полосатых сине-белых шарфов.

– Трогай, Бёрк! – велела мисс Бишеллоу, и экипаж, качнувшись, отправился в путь.

Девушка принялась щебетать о том, как рада компании Бёрджеса, но тот, не обладая выдержкой и терпением, решил раскрыть карты и потребовать ответов.

Он не был дураком, так как в последнее время думал за двоих, и еще там, в переулке, понял, что все это, как говорит Бэнкс, «воняет тухлятиной»: взгляд, брошенный на мисс Бишеллоу одним из якобы напавших на нее якобы проходимцев, когда она просила Бёрджеса отделать их как следует, выдал, что они знакомы. Слишком хорошо знакомы как для случайной встречи в темном переулке. Ему стало любопытно, что здесь творится и к чему приведет весь этот…

– Спектакль, мисс Бишеллоу, – хмуро сказал Бёрджес. – Зачем он был нужен?

– Вы о чем? Какой еще?..

– Мисс Бишеллоу.

– Ладно! Вы меня раскусили! – Она опустила голову и трагично захлопала ресницами. На ее щеках появился легкий наигранный румянец. – Понимаете ли, мистер Бёрджес, я вас увидела этим утром, и вы сразу же привлекли мое внимание. Я узнала вас!

– Узнали?

– Сплетни быстро расходятся по взморью. Их разносят чайки. Здесь уже все знают о невероятном ночном сражении у гостиницы «Плакса». В Кварталах ходят разговоры о храбром чужаке, который в одиночку совладал с целой сотней злобных матросов, спас гостиницу от разграбления и заодно очаровал всех дам в округе.

Бёрджес поморщился.

– Не в одиночку. И матросов было всего лишь…

– Не отрицайте, мне все известно! И я желала лично убедиться, что слухи не врут, но я не ожидала, что вы намного более великолепны, чем говорят. Вы так непохожи на местный никчемный сброд!

Слуги мисс Бишеллоу что-то приглушенно заворчали, но она не обратила на это внимания.

– Нечасто в наши воды заплывает столь представительная рыбка, знаете ли. Я хотела подойти и представиться, но, понимаете, мистер Бёрджес, я слишком скромна для этого.

Бёрджес промолчал – Эдит Бишеллоу к скромности имела такое же отношение, как дворовой пес к партии в бридж.

– Прошу прощения за этот спектакль, – добавила девушка.

– Кажется, вам нужно просить прощения у ваших людей, ведь это им досталось.

– Переживут, – безразлично махнула рукой мисс Бишеллоу. – К слову, о спектакле, мистер Бёрджес. Прежде, чем разыграть мою милую невинную пьеску, я поузнавала о вас в Кварталах. Мне сказали, что чужак, прибывший на наш берег, ищет Удильщика.

Бёрджес напрягся. Мисс Бишеллоу продолжала:

– Вы были на Длинном причале, заглядывали в рыбацкую лавку, ходили к этой грымзе Пиммерсби. Но я знаю, что вы так и не нашли то, что ищете. Разумеется, вы не могли найти Удильщика – откуда этим грязным угрям знать о нем, верно? Никчемные, лишенные вкуса личности.

– Вы знаете Удильщика? – пытаясь скрыть волнение, спросил Бёрджес.

Мисс Бишеллоу улыбнулась.

– Пока нет, но сегодня вечером узнаю. И вы тоже. Вместе со мной. Я уже обо всем позаботилась.

– О чем вы, мисс?

Эдит Бишеллоу достала из-под манжеты две прямоугольные синие бумажки, которые оказались…

– Это что, театральные билеты?

Мисс Бишеллоу со счастливым видом кивнула:

– Пьеса «Свет фонаря», кошмарная городская легенда оживает на сцене ровно в полночь. Театр-варьете «Форр» ждет нас с вами этой ночью.

– Пье-е-еса? – разочарованно протянул Бёрджес – а ведь на какой-то миг он и правда поверил, что эта странная мисс знает, как найти Удильщика.

– Мы с вами идем в театр, мистер Бёрджес, и это не обсуждается, – твердо проговорила Эдит Бишеллоу. – Вы не можете мне отказать, потому что мне не отказывают, верно, Бёрк? Верно, Уорри?

– Верно, мисс Бишеллоу, – грустным хором отозвались оба типа в полосатых шарфах.

– Я заеду к вам в гостиницу за полчаса до полуночи.

Экипаж остановился у гостиницы. Бёрджес вышел и, мисс Бишеллоу сказала на прощание:

– Уверена, вы меня не разочаруете, мистер Бёрджес. Поскольку, да будет вам известно, разочарованная женщина страшнее сотни злобных матросов.

«Трудс» укатил в облаке пара и темно-красного дыма, и Бёрджес с тоской проводил его взглядом.

– Вы ступили на шаткий причал, мистер Бёрджес, – раздался голос хозяйки гостиницы, и Бёрджес обернулся.

У двери стояли мадам Бджиллинг и мистер Пинсли. Старик был снова одет, в руке он держал молоток и гвоздь – кажется, Пинсли собирался повесить сорванную ночью ставню.

Хозяйка гостиницы курила трубку и хмуро глядела на постояльца.

– Вы о чем, мэм?

– Держитесь подальше от Эдит Бишеллоу. Она – взбалмошная зубастая мурена и хуже всего, что ее отец – это Адмирал.

– Адмирал? Я слышал о нем.

– Конечно, слышали. Адмирал заправляет на берегу. Здесь ничего не обходится без его участия. И он терпеть не может тех, на кого обращает свое плотоядное внимание его дочурка. Каждого из ее предыдущих ухажеров сунули в мешок и сбросили в море на съедение крабам.

– Хорошо, что я никакой не ухажер, а значит, мне ничего не грозит, – возразил Бёрджес. – Вы ведь знаете мою историю, мадам Бджиллинг.

– Крабы, мистер Бёрджес. Крабы, крабы, крабы…

***

Ночью поднялся ветер. Он нес с моря пыль, и ползающие по воздуху клочья пытались пролезть в окно четырнадцатого номера, но ставни были закрыты, и пыль царапала их, шурша и нагоняя мрачные мысли.

Кенгуриан Бёрджес лежал в кровати и размышлял о том, что узнал.

Дело сдвинулось с мертвой точки. Удильщик был найден. Пока что, правда, не он сам, но Бёрджес уже выяснил, кто он такой.

Кто мог подумать, что именно поход в этот дурацкий театр вместе с невыносимой Эдит Бишеллоу поможет расследованию.

Бёрджес вернулся мыслями в театр – вернее в его полупустой, похожий на старый чердак зал. Он буквально не мог найти себе места в ложе для важных персон и все пытался понять, как именно там положено лежать. Но, видимо, два кресла с выщербленным лаком и заплатками на обивке, призванными скрыть дыры от моли, не были для этого предназначены.

Наконец он уселся и тут пожалел, что при нем нет свернутой в трубочку газеты, поскольку нечем было отбиваться от решившей воспользоваться уединенным местоположением ложи слюнявой мухи по имени Эдит Бишеллоу.

Свет в зале погас, заиграла музыка и началось представление. Когда подняли занавес, Бёрджесу предстали декорации, в которых смутно угадывались Моряцкие кварталы. А потом началось страшное – актеры запели. Но и это еще ничего – а вот когда они затанцевали…

«Еще и танцы – я этого не переживу!» – подумал Бёрджес.

Пьеса рассказывала о семействе рыбака, которое жило так бедно и голодно, что денег хватало лишь на выпивку главе, собственно, семейства. Злобный рыбак колотил женушку и маленького сына, которого отчего-то играл загримированный карлик. За любую провинность им доставалось, а они вместо того, чтобы дождаться, когда он заснет, оплести его сетью и сбросить в море, грустно пели о том, как им тяжко живется, и еще грустнее танцевали. Потом рыбак возвращался и снова их колотил – уже за то, что они не работали, а пели и танцевали.

Жизнь его жены и сына была полна трагизма, глупых песен и танцев, и Бёрджес все надеялся, что они наконец возьмутся за голову, достанут где-то револьвер и пристрелят его, как бешеного пса. Но сцена смеялась сценой, завывания сменялись выкидыванием коленец, и все оставалось неизменным.

А потом свет ненадолго погас. За это время кто-то топал по сцене, раздавались стук, скрежет и кто-то довольно громко выругался, когда очередную декорацию поставили ему на ногу.

Зажегся прожектор, и Бёрджес увидел, что на сцене теперь море – несколько рядов фанерных, грубо размалеванных волн, которые театралы за кулисами тянули из стороны в сторону, имитируя шторм. Грянул гром, сверкнула молния, а затем… появился он.

Бёрджес вскочил на ноги и взволнованно схватился за ограждение ложи.

Меж волнами появилась высокая фигура в плаще с пелериной и в черной маске, скрывающей всю голову, из макушки человека торчал длинный изогнутый крюк с фонарем. Фонарь мигнул и загорелся ярко-ярко.

Удильщик!

Мисс Бишеллоу, раздраженная тем, что Бёрджес заслонил ей обзор, велела ему сесть на место, и он тяжело опустился в кресло, не сводя взгляда со сцены.

Удильщик прошел меж волнами туда-обратно и затянул песню, в которой представился и рассказал о том, что он – вовсе не человек, а страшное порождение моря и шторма. Дух, пробуждающийся лишь когда слышит детский плач, и обретающий плоть лишь на мгновение – чтобы принести воздаяние жестоким людям.

«Ждите меня! Я иду, я в пути! Услышьте мои шаги, глядите на свет фонаря, он сведет вас с ума, заставит ко мне вас прийти. На свет фонаря! Я иду! Я в пути!»

Общий свет снова погас, вокруг Удильщика начали менять декорации. Рабочие сцены делали это недостаточно быстро, поскольку он снова повторил последний куплет. А затем еще раз и еще…

Наконец свет зажегся, и зрителям снова предстал дом рыбака. Жены его нигде не было видно, сам рыбак покачивался в гамаке и храпел с бутылкой в руке, а ребенок сидел у окна и плакал. В очередной грустной песне он молил, чтобы кто-то пришел и спас его. И кто-то пришел.

Раздался стук в дверь, она распахнулась, и Удильщик проник в дом. Он перерубил ножом один из узлов на гамаке, и рыбак свалился на пол. Проснувшись, глава семейства возопил и уже сжал кулаки, чтобы напасть на незваного гостя, но Удильщик зажег свой фонарь, и тот застыл.

Удильщик развернулся и покинул дом, а рыбак, как лунатик, потопал за ним. Мстительный дух завел его в море, и рыбак, ко всеобщей радости, утонул.

Началось второе действие. В нем были новый дом и новое семейство – на этот раз злобной швеи. Она измывалась над своей дочерью, которую играл все тот же карлик, но в другом парике. Несмотря на глупые косички, изображал девочку он неплохо. События разворачивались предсказуемо: швея била дочь, та плакала и танцевала, жаловалась на мать, и в итоге снова явился Удильщик. Он зажег фонарь и завел швею в море.

В третьем действии сюжет несколько изменился. В нем появились констебли. Они искали Удильщика и почему-то расхаживали повсюду с висельной петлей, используя ее, как собаку-ищейку, и приговаривая: «Петля найдет свою шею». Повсюду висели плакаты с изображением Удильщика, постоянно из разных окон вылезал судья в парике и повышал сумму вознаграждения за поимку убийцы. Но Удильщик был неуловим. Он завлекал в море все больше злобных родителей, а продавцы плеток и тростей для наказаний хныкали о том, что почти разорились.

Закончилось все тем, что толпа разъяренных горожан отправилась на охоту за Удильщиком. Они подкараулили его и принялись в него стрелять, но пули его не брали. И тогда он зажег фонарь. На этот раз вместо того, чтобы топить их, он пригрозил, что явится за каждым, кто будет бить своего ребенка, и исчез. Испуганные взрослые очнулись и разбрелись по домам, выбрасывая плетки и трости, а счастливые дети (в лице карлика и нескольких стоящих на коленях актеров) затянули песню о том, что ужасные времена побоев остались в прошлом и теперь у них появился защитник, который ни за что не даст их в обиду.

На этом пьеса закончилась.

Зажгли свет, и актеры вышли на поклон. Благодарные зрители отцедили им немного аплодисментов, после чего начали расходиться. Актеры потянулись за кулисы.

Бёрджес ждать не стал и бросился к выходу из ложи. Недоумевая, Эдит Бишеллоу поспешила за ним.

– Куда вы?! – стараясь не отставать, спрашивала она, на что Бёрджес ответил, что должен схватить Удильщика, пока тот не ускользнул.

Торопился он, впрочем, напрасно. Актер, сыгравший главную роль, никуда ускользать не спешил и устроился в своей гримерке вместе с карликом, где они решили скрасить ночь бутылочкой какой-то лиловой дряни из приплюснутой бутылки.

Там его Бёрджес и мисс Бишеллоу и обнаружили. Карлик был выставлен вон, дверь заперли на ключ, и начался допрос, к которому Бёрджес решил подойти со всем возможным пристрастием. На какое-то время он вновь стал собой – опытным в таких делах Хмырром Хоппером.

По всей видимости, слегка заразившись театральностью от актеров, он принял угрожающую позу и пробасил:

– Наконец, ты попал ко мне в руки, неуловимый Удильщик!

Актер, игравший Удильщика, совсем растерялся. Под маской обнаружилось лицо очевидного простофили: круглое и слегка поплывшее, расширенные от страха серые глаза часто моргали, от ежесекундного сглатывания дряблая шейка мелко дрожала. Он переводил недоуменный взгляд с Бёрджеса на весьма заинтересованную разворачивающейся у нее на глазах новой пьеской мисс Бишеллоу.

– Я не понимаю, чем вызвал ваш гнев, сэр, – промямлил Удильщик. – Вам не понравился спектакль?

– Не понравился, – ответил Бёрджес. – Но речь не о том. Я пришел не из-за пьесы. Меня интересует Няня. И ты мне все о ней расскажешь: кто она, откуда прибыла в Габен, что вас связывает, кого она ищет, что за тварь она с собой приволокла сюда.

– Я не…

– Только вякни, что ничего не знаешь. Я не в настроении шутить – слишком долго я за тобой гонялся.

– За мной?! Но я ведь ничего не сделал! Или… – Он вдруг побелел. – Вас послала Мальвина?

– Что еще за, пропади ты пропадом, Мальвина?

– Мадам де Блуа, хозяйка «Театра Мальвины де Блуа» из Сонн.

– Что за вздор?! Зачем ей меня за тобой посылать?

– Я сделал кое-что… гм…

– Подробнее!

Удильщик покраснел и сконфуженно опустил глаза.

– Чтобы получить роль в ее новой пьесе, я столкнул с лестницы ведущего актера мистера Гобигерра. Он сломал ногу, и я уже почти получил его роль, но мадам все узнала и мне пришлось сбежать. Но, видимо, вы здесь не из-за этого…

– Не из-за этого. А из-за убийств в Тремпл-Толл и прочих неприятных вещей.

– Убийств! – воскликнул Удильщик. – Я никого не убивал. Мистер Гобигерр просто сломал ногу!

– Ты не убивал. Убивала Няня и ее мерзкие заморыши.

– Какая няня?

– Хватит юлить! Тебя видели чуть больше недели назад. Ты пришел в гостиницу «Плакса», встретился с Няней и проводил ее до середины моста Ржавых Скрепок.

– Но я никогда не был в гостинице «Плакса»!

Бёрджес повернулся к Эдит Бишеллоу.

– Мисс, тут у нас несговорчивый типчик, боюсь, мне придется развязать ему язык. Это будет неприятное зрелище. Вы не обождете в коридоре?

– Еще чего! Я останусь и с удовольствием понаблюдаю!

Удильщик затрясся и сцепил кисти рук.

– Не надо развязывать мне язык! Я сам расскажу все, что вы хотите!

– Начнем с имени.

– Джефф Т. Бёрнам. Актер. В третьем поколении. Амплуа: лирические персонажи второго плана. Амбиции: исполнение главных ролей.

– Плевать на твои амбиции, Бёрнам. Что там с Няней? Ты должен был ее встретить в «Плаксе» и?..

– Повторяю: я никогда не был в «Плаксе». Я всего три дня как оказался во Фли. Неделю назад я был в Сонн и участвовал в пьесе «Ветер из страны ворон» на сцене мадам де Блуа. Это могут подтвердить.

– Кто?

– Труппа. Зрители.

Бёрджес начал закипать. Он уже понимал, что снова уткнулся в тупик. Этот Удильщик – не Удильщик. Проклятье, а ведь были такие надежды. Но крошечный шанс все еще оставался…

– «Свет фонаря» – сегодня ведь не премьера?

– Нет, пьеса идет давно. Насколько мне известно, она в репертуаре театра «Ффор» уже пару лет.

– Кто играл Удильщика до тебя?

– Мистер Ходжин, прошлая звезда этого театра.

В допрос вклинилась мисс Бишеллоу:

– Вряд ли Ходжин – тот, кто вам нужен, мистер Бёрджес. Старик умер в прошлом месяце.

Бёрджес глухо зарычал.

– Если этот пройдоха неделю назад был в Сонн, а старик Ходжин умер задолго до этого, то кто же тогда приходил в гостиницу «Плакса»?

Мисс Бишеллоу и мистер Бёрнам переглянулись.

– Может, – дрожащим голосом сказал актер, – туда приходил… Удильщик?

– Я знаю, что Удильщик, но какой?

Глаза мисс Бишеллоу загорелись в испуге и восторге одновременно.

– Тот самый, мистер Бёрджес.

– Что за «тот самый»?

– О котором пьеса «Свет фонаря».

Бёрджес не сдержался и расхохотался.

– Что за чушь?!

– Это не чушь! – воскликнул Бёрнам, и мисс Бишеллоу закивала. – Пьеса основана на здешней городской легенде. Но Удильщик реален.

Бёрджес посмотрел на него, а потом перевел взгляд на спутницу. Они и не думали улыбаться.

– То есть вы хотите сказать, что где-то в море неподалеку живет мстительный дух, который выходит на берег во время шторма, зажигает фонарь на своей голове и топит родителей, которые наказывают своих детей? Я правильно понял?

Бёрнам и мисс Бишеллоу кивнули. Актер сказал:

– А почему, как вы думаете, детей в нашей пьесе играл мистер Фунгус? Потому что здесь все боятся: на детский плач – даже постановочный – может прийти…

– Вы совсем тут все спятили?

– Мистер Бёрджес, – сказала Эдит Бишеллоу. – Удильщик существует. За последние годы он убил троих подчиненных моего отца, включая его правую руку Фредди-шкипера. Удильщика не один раз видели в Моряцких кварталах. Его пытались выследить, но он неуловим.

– То есть он и правда… дух?

– Никто не знает, кто он такой…

Больше ничего полезного в театре «Ффор» Кенгуриан Бёрджес не узнал. Всю дорогу до «Плаксы» он думал о том, что видел на сцене, и о том, что выяснил в гримерке. Мисс Бишеллоу, не смолкая, жужжала на ухо. Она снова говорила обо всем на свете: о пьесе, о выпученных от страха глазах актеришки, об Удильщике. Он ее не слушал и отреагировал лишь когда она начала жаловаться на отца, безжалостного Адмирала, который ее постоянно наказывает и вообще относится к ней ужасно – мол, избивает ее с самого детства и держит в чулане.

– Если бы это была правда, мисс Бишеллоу, за ним давно явился бы Удильщик, – сказал Бёрджес, но спутница не растерялась.

– Он все равно жестокий и не дает мне шагу ступить. Только вы меня можете спасти, мистер Бёрджес. Вы храбрый и сильный – вы не боитесь матросов, актеров и прочих болванов. Вы должны меня забрать отсюда и увезти далеко-далеко!

Бёрджес сказал, что должен найти Удильщика, а все остальное его сейчас не особо волнует.

Вместо того, чтобы обидеться, Эдит Бишеллоу ухватилась за слово «сейчас».

Высадив его у гостиницы, она укатила, явно строя какие-то недвусмысленные и очень далеко идущие планы, а Бёрджес поднялся в свой номер и лег в кровать, но еще час не мог заснуть: его не отпускали мысли об Удильщике.

А потом сон его все же сморил, и он забормотал: «Ждите меня… Я иду, я в пути… Я иду… Я… в пути…»

Во сне он стоял на берегу и проверял почему-то по часам, когда начнется шторм. Он ждал, что Удильщик вот-вот явится…

За порогом в коридоре скрипнула половица. И почти одновременно с этим в щель между ставнями на окне пролезло лезвие ножа. Осторожно приподняв задвижку, человек снаружи, открыл ставни и, пробравшись в комнату, отцепил от кольца на поясе веревку, с помощью которой забрался на третий этаж. За ним в окно вскарабкался еще один человек. Тут же открылась дверь номера, и через порог шагнули еще двое.

Все четверо незваных гостей подошли к кровати.

Один из них, встав у изголовья, поднял дубинку.

Чужое присутствие рядом вырвало Бёрджеса из сна. Он открыл глаза и увидел над собой четыре головы в котелках. И дернулся.

А затем дубинка опустилась на его голову.

Все кругом утонуло в темноте.