Мы любовались морем, Кардус мягко обнимал меня за плечи и я, впервые за все время пребывания в этом мире, почувствовала, что расслабляюсь. Не было назойливых визгливых родственниц, никто не врывался в мою ванную, никто не вламывался с воплями «Все пропало!». Только шум моря, я и Кардус, который больше не вызывал ни капли раздражения.
Я попробовала было поискать в себе неприязнь к нему как к чело… дракону, который судит всех поспешно, но поняла, что не могу. Будь на мне ответственность за пятерых детей и обширные владения, возможно, я бы тоже относилась к каждому встречному подозрительно. И потом, разве не я сама каждый раз пересчитывала чайные ложечки после визита дяди Раффлезия? А что поделать, если он очень подозрительный тип, который сорок лет назад украл серебряный молочник у моей матушки? Молочник, конечно, был ужасный, в виде раскоряченной коровы… Но это же дело принципа!
В большинстве случаев лучше быть честной с собой. С окружающими не обязательно, но себе лучше не лгать. Именно поэтому я, любуясь морем и не так уж тайком вжимаясь в рубашку Кардуса, чтобы вдохнуть его запах, призналась себе, что влюбилась.
Может, гормоны молодого тела играют, может, я оказалась геронтофилом (в конце концов, товарищу двести лет, а мне всего шестьдесят с хвостиком), но что-то меня в нем привлекло и отвлекаться не желало. Даже на самого обаятельного и привлекательного Астера.
Влюбленность влюбленностью, но нельзя не заметить, что обаяния и обходительности в нём побольше, чем в Кардусе, который первые дни только и знал, что допрашивал меня в лучших традициях спецслужб. Лампой в лицо разве что не светил. Но это, думаю, просто потому, что у них тут таких ламп нет.
Влюбляться в подобный экземпляр, к которому вдобавок прилагается богатство в виде толпы ребятишек, одна из которых бродит ночами по саду, изображая тоскующее привидение, и разговаривает с птичками, второй готов умереть, лишь бы изучить всё на свете, третий только чудом доживёт до десяти лет, потому что изо всех сил старается убиться каждый божий день, четвёртый во всем ему потакает и с удовольствием участвует во всех авантюрах, а пятая… а пятая просто не говорит ни слова, зато смотрит так, словно знает всё на свете и ответ на сакральный вопрос «в чём смысл жизни» тоже. В общем, наследство к дракону прилагается то еще. Наверное, пришло время выложить карты на стол.
— Знаешь, кажется, ты мне нравишься, — с неудовольствием отметила я, решив, в рамках эксперимента, побыть абсолютно честной не только с собой, но и с Кардусом. Ладно, может, абсолютно не получилось, но это оттого что я еще оставляю себе возможность передумать. Я же прекрасно понимаю, куда лезу и на что подписываюсь, если он чувствует ко мне то же.
Эх, Ирида, могла бы найти какого-нибудь привлекательного сироту. Зато я теперь в любом случае в плюсе: если чувства взаимны, заполучу шикарного мужчину, если нет — смогу держаться подальше от его семейства (уверена, там и помимо Гераклеумы есть ядовитые цветочки и ягодки).
— Кажется? — насмешливо переспросил Кардус. — Моя хрупкая самооценка не вынесет подобной неуверенности. Могу я как-нибудь переубедить тебя и склонить чашу весов в свою сторону?
— Даже не знаю, — игриво надулась я. — Не уверена, что тут можно что-то сделать.
— Возможно, поцелуй сыграет в мою пользу?
И он сыграл. Так хорошо, что я даже забыла, о чём шла речь.
— И что ты думаешь теперь? — отстранившись, спросил Кардус.
Я глядела на него мутными одурманенными глазами, облизывала покрасневшие губы и решительно не понимала, что он хочет услышать.
— Да? — наугад ответила я.
— Возможно, я немного переусердствовал, — ухмыльнулся он с таким видом, что стало понятно, никаких сожалений он по этому поводу не испытывает. — Ты не замерзла? Не устала? Наверное, пора возвращаться.
— О да, мое хрупкое человеческое тело отчаянно жаждет…
— Отдыха? — спросил наивный дракон. Ах, ну как дитя, право слово. Полдесятка детей и такие вопросы задаёт.
— Затащить тебя в постель, — фыркнула я. После сорока все умные женщины перестают церемониться и делать вид, будто не хотят того, чего хотят. А все несчастные женщины продолжают не есть торты, не спать с мужчинами, которых хотят, и не носить понравившиеся платья, потому что «это для молодежи». — У меня хорошего секса не было целую вечность. Или две вечности, — подумав, добавила я.
После смерти Виктора мои плотские удовольствия ограничивались по большей части большим ведерком мороженого с солёной карамелью, поедаемым в один присест. Мысли о смерти мужа не были больше незаживающей раной, а ощущались скорее как горько-сладкое чувство потери чего-то невероятно прекрасного. Мне жаль, что я это утратила, но я счастлива, что в моей жизни был такой человек и такие чувства.
Мама умерла много лет назад, а я до сих пор иногда ловлю себя на мысли, что надо ей рассказать вот это, показать вот то или привезти из путешествия эту штуку, потому что ей непременно понравится. Мне не привыкать к вечной памяти о любимом человеке. Я буду вспоминать о Викторе, когда ранним утром выглядываю в окно, когда ем сливовые пироги или строю замки из песка, но с этим я могу жить. Я могу жить.
Чертов Марк прав: я пряталась в своем домике, пряталась за жизнью старушки на пенсии, потому что не хотела больше никого видеть и просто ждала смерти. И смерть пришла. Я умерла там и родилась здесь. А теперь я хочу жить! Хочу пирог, испечённый расторопной и ловкой Винкой, хочу, чтобы дети шебуршали там и тут, втягивая меня в свои детские авантюры, хочу укачивать Лоницеру под светом двух лун и делить горячие поцелуи с Кардусом…
Да, и летать на Кардусе я тоже хочу! Потому что я тогда с полным правом смогу сказать, что села на мужа и ножки свесила. Хмм… Правда, он такой здоровенный, когда дракон, что ножки свесить не получится.
— Ну, если две вечности, тогда придется это срочно исправлять, — серьёзно сказал Кардус, вытряхивая меня из мечтательных раздумий. В глазах его заплясали ласковые смешинки. — И знаешь, почему?
— Потому что ты добрый самаритянин? — ляпнула я, начисто позабыв, что он не знает такое выражение.
— Кто? В любом случае, нет. Дело совсем не в доброте. Просто так уж вышло, что… — несносный дракон сделал длинную паузу и сердце мое ухнуло куда-то в пятки. Неужели?.. — ты мне тоже нравишься, — спокойно закончил он.