Взъерошенный отец семейства на завтрак опоздал. Все уже начали есть, когда он ворвался в столовую с таким видом, словно всё утро его, бедолагу, только и делали, что гладили против шерсти. Насильно. Не давая сбежать.
В голове вдруг из ниоткуда родился образ Кардуса, которого гладит по голове чья-то огромная рука, а он отбивается и рычит тем утробным низким рыком, по которому всегда понимаешь, что пришло время оставить кота в покое.
Котов у меня нет давно. Разве что рыжий соседский прибегает периодически поваляться на моих грядках. Лежит, распластавшись на теплом чернозёме, и громко урчит сам себе. При мысли о коте стало противно и тоскливо. Ещё один кусочек потерянной жизни.
Нет, надо смотреть на ситуацию иначе. Представить, что я просто в длительной командировке. Нашла работу вахтовую. Или уехала колонизировать Марс. Летела сквозь космическое пространство в своей капсуле, погруженная в анабиоз, а сегодня утром вдруг долетела, и вот я здесь.
Смотрю, как с отстраненным видом крошит свой тост Стеллария. Яичницу из мелких яиц, похожих на перепелиные, девочка, слегка поморщившись, проигнорировала, по фруктам скользнула равнодушным взглядом, на бледно-жёлтом джеме чуть задержалась, но потянулась, в конце концов, только к тосту из пышного хлеба с семечками.
А вот Арадий аккуратно наполнил свою тарелку всем понемножку. Одно яйцо с желтовато-зеленоватым болезненным желтком, тост, немного фруктов, странные соленья, похожие на бледно-голубые грибы с длинными ножками. Арадий педантично орудует ножом и вилкой, начиная есть то, что лежит на левой части тарелки, постепенно продвигаясь к правому краю.
Шемрок и Ликвидэмбер вообще завтрак игнорируют. Они шепчутся между собой, время от времени бросая взволнованные и исполненные подозрений взгляды на меня. Такими же, но с большей интенсивностью, прожигает меня тётя Гераклеума. Пожилая леди — а я-то кто? Мы же, мать вашу, ровесницы! Черт возьми, как же сложно уложить все эти магические штуки в голове! — ковыряет ложкой фрукт, похожий на персик в жесткой кожуре. Мне она ничего не говорит. Пару раз открыла рот, но потом передумала и умолкла.
В целом, в столовой царила атмосфера напряжённого молчания. Густая и вязкая тишина прерывалась только мелодичным звоном фарфора, звяканьем столового серебра да едва слышным шушуканьем Шемрока и Лето.
Многодетный отец даже ест сердито, крепче необходимого сжимая вилку и сурово глядя в тарелку. Я бы на месте тарелки уже испарилась под таким взглядом. А тарелка ничего, держится. Явно какой-то королевский фарфор!
Но тишина настолько грозовая, что ясно было одно: долго так продолжаться не может. Я поставила на то, что первой не выдержит склочная тётушка. И я таки оказалась права!
— Кардус, — начала Гераклеума уверенным пронзительным голосом. Наверное, я необъективна — нет, я точно необъективна — но будь у меня такая власть, законодательно бы запретила этой женщине говорить. Это всё из-за ночного скандала. Слишком большой стресс для особы моих лет. Визг «мои бриллианты!» до сих пор звенит в ушах. — Кардус, я напишу своему зельевару в город, он поможет привести твоего мальчика в приемлемый вид. Можешь больше не беспокоиться из-за этого. Я прекрасно понимаю, как много у тебя забот, — ядовитый взгляд остановился на мне, — и как сложно найти хорошего специалиста здесь. Непохоже, чтобы Марк был готов помочь. К счастью, настоящая семья всегда готова поддержать. Не волнуйся.
Вилка громко скрипнула по тарелке папы, которому трепали нервы с ночи. Напряженное молчание стало ещё жестче, его уже, по-моему, можно было резать на куски. И один такой кусок я бы с удовольствием запихала этой тётке в глотку. Да что ж со мной такое? Где моя выдержка? Откуда все эти фантазии? Это всё наверняка влияние местного воздуха!
Кардус медленно протянул руку к стакану, сделал глоток зелёного напитка. Напиток вкусный, сладкий и освежающий, я его уже успела попробовать, хотя за столь напряжённым завтраком кусок в горло не лезет.
Даже жизнерадостная Авалла, сидящая рядом со мной, явно жалась и робела. Не глядя по сторонам, старательно опуская взгляд, девушка кормит Лоницеру. А вот та ест спокойно, неторопливо и методично, внимательно рассматривая каждый кусочек с той невероятно очаровательной сосредоточенностью, которая свойственна только малышам.
— Я не беспокоился, — наконец, ответил Кардус. — И ты не беспокойся, дорогая тётя. Уверен, Шемрок не так уж сильно страдает от произошедшего, — он послал мальчику мимолетную улыбку, и я с удивлением отметила, насколько иначе выглядит лицо Кардуса, когда он не ведёт себя так, словно какой-то неведомый злодей убил и расчленил всю его многодетную семью.
— Но, Кардус! — квакнула тетушка, прижимая ладонь к груди. Её локоны возмущенно подпрыгнули. — Это же совершенно неприемлемо. Подумай только, мальчик расхаживает с этими зелёными волосами, словно фейри какой-то.
— И это плохо? — заинтересованно приподнял брови любящий племянник.
— Фейри! — как кошка, которой наступили на хвост, прошипела Гераклеума. — Нет, я, конечно, ничего не имею против фейри, пусть себе живут в своих лесах, главное, чтобы приличным людям на глаза не показывались… Но не может же наш мальчик, наследник знатного рода, ходить в таком виде. Что люди подумают?
— Мой мальчик и мой наследник вполне может ходить в таком виде, — в холодном тоне Кардуса прозвучало предупреждение, а акцент на притяжательном местоимении был на редкость отчётлив и прозрачен. — А люди, которые нас знают, подумают, что Шемрок снова полез туда, куда не следовало, упал в зелье и слегка перекрасился. А что подумают люди, которые нас не знают, меня абсолютно не волнует. И тебе волноваться не рекомендую.
— А если…
— А если даже кто-то и подумает, что в его жилах течёт кровь фейри, то это, в общем-то, правда. Разве не была жена нашего почтенного предка Фагуса наполовину фейри?
Гераклеума оглянулась вокруг с таким испуганным видом, будто заподозрила, что эта неведомая жена Фагуса вдруг прокралась каким-то образом в столовую и сейчас перекрасит волосы ей самой.
— Кардус! Как ты можешь! Мы благородная драконья фамилия, мы бы никогда… — возмущенно булькает Гераклеума.
— Предлагаю закрыть эту тему, — настойчивость в голосе Кардуса не оставила выбора настырной родственнице, и ей осталось лишь бросить гневный взгляд на него, на Шемрока и почему-то на меня, и, поджав и без того тонкие губы, умолкнуть.