Неправильный разведчик Забабашкин (ФИНАЛ)

Глава 7 Непонимание

— Как вы сказали: упс? Вот вам и упс! Вы освободили отпетых бандитов! — Нахмурив брови покачал головой Живов. — Их везли на тяжёлые физические работы, так сказать — на перевоспитание. Но не довезли. Вы всех их освободили. Представьте, что теперь будет твориться по всей округе.

— Э-э… — честно ответил я, а затем, закончив мычать, уточнил: — Вы уверены, что среди них не было наших пленных?

— Уверен. Только особо опасные преступники. И всем им вы даровали свободу.

— Офигеть можно! — невольно посочувствовал я местным жителям. Но потом вспомнил, что, по большому счёту, «так им и надо за то, что фюрера своего поддерживают», и добавил: — Может, оно и к лучшему? Глядишь, поймут, что насилие — это плохо.

Разведчик моего оптимизма явно не разделял. Он начал говорить, что для поиска сбежавших в близлежащие города и посёлки нагонят войска.

А затем вдруг замер, посмотрел на меня изумлённо, помолчал, подбирая слова и, наконец, спросил:

— Скажите, Забабашкин, а после того, как вы попали в Германию и перед тем, как нашли меня, вы кого-нибудь ещё освобождали?

— Нет.

— А если подумать?

— Говорю же: нет! Никого не освобождал. Просто…

— Что? — зацепился он за мое неуверенное слово. Затем, сузив глаза, прорычал: — Самолёт, на котором вы прилетели, рухнул утром. Ко мне вы явились вечером. От места крушения до этого городка, даже с учётом задержек поездов, добираться не более пяти часов. Где вы были весь оставшийся день⁈

— Ну, я это, гм… — начал было я.

Но разведчик меня сразу же перебил, вновь широко раскрыл глаза и зашипел:

— Уничтожение всех командиров и части экипажа тяжёлого крейсера «Адмирал Шеер» — это ваших рук дело⁈

— Отчасти да, — поняв, что меня поймали, не стал отпираться.

— Уму непостижимо… — растерянно прошептал тот, встал и, обхватив голову руками, зашагал по комнате. Через полминуты он, резко остановившись, посмотрел на меня, вновь зацепился за последнюю фразу: — А почему вы говорите «отчасти»?

— Гм, потому что вы же сами сказали, что там было ещё какое-то французское сопротивление, которое тоже атаковало экипаж корабля. Значит, получается, что часть команды, наверное, уничтожили они.

— Какую часть? — эхом отозвался разведчик, перейдя на шёпот. — А скольких уничтожили вы?

— Не знаю. Думаю, штук сто пятьдесят…

— Сто пятьдесят⁈ — ошарашенно переспросил он.

— Не меньше, — подтвердил я и пояснил: — По идее, могло бы быть и больше, но в суете я иногда промахивался, каюсь. Да и патронов у меня было не так много.

— Но как вам это удалось⁈

— Уважаемый товарищ, я же уже неоднократно говорил. Я — снайпер и могу поражать цели на предельных дистанциях.

— Это я понял, — заметил он. — Но технически как вы это сделали?

— Очень просто. Узнал о построении экипажа, нашёл подходящее место, раздобыл форму и оружие, а в нужный момент атаковал.

— А французы?

— Опять вы про французов. Да не видел я никаких французов! Если они там и были, то ни я с ними, ни они со мной не пересеклись.

Разведчик присел на стоящий рядом со столом стул, но просидел на нём недолго. Уже через секунду он поднялся, заложил руки за спину и, явно что-то обдумывая, прошёл через комнату до окна и обратно. Остановившись рядом со мной, он спросил:

— Вы упомянули, что перед тем, как атаковать моряков, переодевались в форму. Так? Где вы ее раздобыли? И где взяли оружие? В самолете, который разбился?

— Нет. То оружие из самолёта, кроме пистолетов, я оставил на месте. С ним я бы не смог передвигаться незаметно.

— Тогда откуда у вас винтовка?

— У патруля отобрал, — честно признался я.

— Как это?

— Очень просто. Они следили за мной. А когда умерли, их частная собственность стала моей законной добычей. Кстати, они меня выручили.

— Чем же?

— Вовремя подвезли оружие к снайперской позиции. Если бы не они, то ещё неизвестно, как бы там всё получилось.

— Хорошо, об этом позже. С винтовкой и патронами понятно. Но где вы раздобыли форму? Или это была та, что вы имели до того, как переоделись в форму немецкого офицера?

— Нет. Тут я не подумал, сжёг её вместе с самолётом. Если бы вернуть всё назад, конечно, оставил бы. Хоть она после боя, моего блуждания по болотам и плена выглядела непрезентабельно, но, в конце концов, её можно бы было постирать и подшить. Согласны?

Однако Живов проигнорировал этот вопрос и вернулся к главной теме:

— Тогда откуда у вас форма, в которой вы вели бой?

— В музее купил, — честно признался я.

— Э-э… Где? В музее? — изумился визави. — В каком?

Я назвал место.

Он снова удивлённо почесал затылок и спросил:

— Почему там была форма советского красноармейца? Ведь музей посвящён… — он замолчал, а затем, широко раскрыв глаза и указывая на меня пальцем, прошептал: — Вы были в форме наполеоновской армии! Но зачем вы это сделали?

— Что сделал? Форму надел? Так из-за уважения к международному праву…

— К какому ещё праву? — окончательно потерял терпение и понимание происходящего разведчик.

— Международному, — вздохнул я и рассказал свою теорию о честности ведения войн.

После моего откровенного повествования о душевных переживаниях и даже терзаниях, Живов вновь схватился за голову. Было видно, что он по какой-то непонятной причине очень хочет выругаться, но, вероятно, из скромности и уважения к моему юному возрасту не делает этого. В конце концов он сжал губы, глубоко вздохнул и произнес:

— Ладно… Пусть так. Возможно, вы хотели воевать по правилам. Но зачем нацепили форму солдата Наполеона⁈ Разве другой не было?

В этот раз удивился я.

— Почему солдата Наполеона? Я был одет в форму кутузовской армии, если можно так выразиться — в форму пехотинца Измайловского полка времён той войны.

— То есть вы хотите сказать, что она представляет собой действующую форму русского солдата?

— Да, именно так. Бело-синий мундир, а ещё…

— Бело-синий мундир? — перебил меня разведчик.

— Ага, а ещё штаны и шапка. Шапка, правда, — это отдельная история. И хочу признаться, что по некоторым причинам я её у другого стенда позаимствовал. Так что она не из Измайловского полка. Но там тоже русский наряд был представлен, и подпись была соответствующая. А вообще, хочу вам сказать, что это ужас, а не головной убор. Как в таких шапках ходили в старину, совершенно непонятно, однако для общей целостности картины и по уставу головной убор необходим, так что пришлось надевать, чтобы, так сказать, соответствовать всем правилам.

— Шапка неудобная… — эхом произнёс Живов, смотря на меня не как на человека, ведущего с врагом бой по всем правилам, а как на инопланетянина, причём немного контуженного осколком астероида где-то в районе Сатурна.

Майор сел рядом, растерянно кашлянул и доверительным тоном негромко спросил:

— Товарищ Забабашкин, Алёша, мальчик, вы как себя чувствуете?

— Устал немного, но так, вроде бы, ничего.

— Но вы понимаете, где находитесь, и что происходит?

— Конечно, понимаю! К чему всё это? — набычился я.

Но разведчик продолжил свою игру:

— Тогда ответьте мне, пожалуйста, вы про историю наполеоновских войн что-то же слышали?

— Слышал, но не понимаю, к чему вы это спрашиваете?

— А к тому, уважаемый Алексей Михайлович, что синий верх был присущ именно французской армии Наполеона, а не русскому воинству!

— Э-э… да ладно? — не поверил я.

— Уверяю вас.

— А у наших?

— А у нашего русского пехотинца верх был зелёный.

Я ошарашенно уставился на него.

— С чего вы взяли? Не может быть!

— Может. Зелёный!

От этих слов я полностью впал в ступор. Получалась какая-то фигня.

Я пытался соблюдать общепринятые в мировой практике правила, а по факту творил какую-то неимоверную дичь.

— Боже, какой стыд, — прошептал я, а затем зло выругался: — Чёртов старый хрен! — И покосившись на разведчика пояснил: — Это я не вам.

— А о ком вы так?

— Да о чёртовом смотрителе чёртового музея! Такой прям с виду милый старикашка. Так всё хорошо говорил. Тень на плетень наводил, аж заслушаться можно. А по сути — мошенник. Или, что очень вероятно, сам в истории не шарит ни хрена, а косит под умного. Вот, по ходу дела мне контрафакт и подсунул… Мошенник! Взяточник!

— Расскажите, — попросил Живов.

И я, не стесняясь в выражениях и даже эпитетах («А чего стесняться, если я уже лопухнулся?»), описал моё общение с исказителем истории, который: «Сам не знает и людям мозги компостирует, сволочь треклятая!»

— Надо таких смотрителей в тюрьму сажать на веки вечные! Вопиющая некомпетентность в самых простейших вопросах! — закончил я свой рассказ.

Разведчик реагировал на мою историю странно. Он то впадал в какое-то потустороннее уныние, начиная рвать у себя на голове волосы, то ни с того ни с сего начинал истерически хихикать в самых неожиданных местах.

Когда я закончил, он покачал головой.

— Забабашкин, послушайте меня. Алексей, вы ведёте себя как ребёнок. Действуете, не согласовывая свои поступки ни со мной, ни с Центром. Вы подвергаете нас ненужному и необоснованному риску. У вас расшатаны нервы. Вы очень взбудоражены. Вероятно, это последствия множества контузий, что вы перенесли. И поверьте, я, смотря на ваши действия со стороны, удивляюсь, каким образом, совершая столь безрассудные, опрометчивые поступки, вы, простите за моё выражение, всё ещё живы.

— И разве это плохо? — усмехнулся я, принимая вызов.

— Дело не в этом, а в том, что вы действуете на свой страх и риск без какого-либо плана. Ваши действия носят спонтанный характер.

Я пожал плечами:

— Ну и что? Пусть так. Какая разница, если всё получается?

— А такая, Алексей, что я не хочу из-за вас погореть. Простите, но у меня слишком важная работа, чтобы ей рисковать. Подвиги ваши выше всяких похвал, но я знаю, к чему это безрассудство приведёт. Знаю тот финал, который будет меня ждать. А потому скажу вам, что ареста я не хочу!

Выслушав небезосновательные опасения, и даже претензии, высказанные в мой адрес, я понял, что разведчик, в общем-то, прав. Да и не в общем-то, а кругом и полностью прав, вот только прав он, глядя на всё, что называется, со своей колокольни. Потому что, когда на происходящее посмотреть с того места, где нахожусь я, то все мои действия будут выглядеть вполне логично и более-менее адекватно. Ну, разве что, возможно, с формой и опорой на международное право я немного переборщил. Однако даже эта нелепица, в конечном итоге, всё равно сыграла на моей стороне. Если умудрённый жизненным и профессиональным опытом разведчик, до того момента, как я ему рассказал правду, думал, что в пригороде Берлина действует французское сопротивление, то эту версию будут отрабатывать и гестапо, и полиция. Тем более, что, как оказалось, есть множество свидетелей, которые видели именно солдат той эпохи и той непобедимой армии, которую, к слову сказать, наши прадеды разгромили в пух и прах. Всё это в совокупности приведёт к потере противником ценных человеко-часов на отработку ложных следов, логистику и организацию розыскных мероприятий…

Короче, понимая, что правда у всех своя, ответил хоть и пафосно, но честно, как думал:

— Я — красноармеец, товарищ Живов. Моя Родина воюет в страшной, доселе невиданной войне. Я не имею права и не собираюсь стоять в стороне. Буду помогать всем, чем смогу. И раз я оказался здесь, то хотите вы этого или нет, но действовать буду так, чтобы нанести максимальный ущерб врагу. Я понимаю, что у вас другая работа, возможно, более важная, чем моя. Поэтому не буду подвергать вас риску и просто уйду. Считайте, что нашей встречи с вами не было. Отныне, несмотря на то, что конечная цель у нас с вами одна — победа над агрессором, на этом этапе жизненного пути наши пути-дороги расходятся. Воюйте так, как вы умеете, а я буду воевать так, как умею я.