Неправильный разведчик Забабашкин (ФИНАЛ)

Глава 13 Прибытие

Алексей

Рядом с КПП, что располагался при входе в порт, было довольно многолюдно. Оно и понятно, Киль — портовый город, где жизнь местных жителей тесно связана именно с судоходством.

Стоящие на дверях дежурные — вооружённые моряки под предводительством офицера — проверяли документы у всех, кто входил и выходил из порта через этот контрольно-пропускной пункт.

Подождал, пока проверят документы у двух рабочих, что подошли ранее, и, когда те прошли за ограждение, протянул свою soldbuch (солдатскую книжку моряка) и предписание.

Немолодой унтер-офицер внимательно проверил бумаги, покосился на подошедшего и вставшего за мной в очередь матроса, перевёл взгляд на меня и, вернув документы, произнёс:

— Иди направо. За десятым причалом будет пирс. Там катера. Оттуда ваших каждый час на корабль возят. Да «сольдбух» далеко не убирай, там у тебя его ещё раз для проверки спросят. Проходи!

Следуя полученным инструкциям и с аппетитом посматривая на стоящий у причала напротив миноносец, направился к катеру, который, как оказывается, очень ждал именно «таких, как я», разумеется, в кавычках.

Прошёл мимо вышеупомянутого миноносца, стоящего чуть далее пришвартованного буксира, и увидел тот самый пирс. Он метров на тридцать уходил в море и по двум его сторонам были пришвартованы небольшие посудины.

— Вот ещё один! — негромко произнёс один из двух офицеров, что стояли рядом с катером, и обратился ко мне: — К нам?

— Да, господин обер-маат.

Я протянул солдатскую книжку и предписание.

Патрульный посветил фонарём.

— Ганс Дэльфиг? — уточнил проверяющий.

— Яволь, господин обер-маат, — ответил я, вытянувшись ещё сильнее.

— Значит, с «Лютцева». Проходи. Располагайся. Отправляемся через десять минут.

Нужно сказать, я очень рисковал, когда младший офицер озвучивал моё ФИО и название корабля, с которого я якобы был прикомандирован. Это имя могли услышать те, кто уже был на борту, и, увидев подмену, объявить меня самозванцем. Но время суток и окружающая обстановка в данный момент были всецело на моей стороне. Сейчас был вечер, и лицо моё никто толком рассмотреть не мог. А из-за отдалённости проверяющих документы от тех, кто уже находился на катере, шума моря и вообще общего шума порта, никто ничего внятно расслышать попросту не мог. Все эти факты сыграли мне на руку, и никто ничего не заподозрил — повезло.

Забрав документы и убрав их во внутренний карман, вступил на борт. После чего, закашлявшись, буркнул, мол, «здравствуйте», присел на свободное место и, подняв воротник, закрыл глаза, показывая всем, что я сплю, и мне не до разговоров.

Впрочем, всем остальным, судя по всему, тоже было не до общения. Кроме двух разговаривающих между собой моряков, больше никто не проронил ни слова. И вообще, почти сразу я почувствовал, что в катере витает напряжённая и какая-то гнетущая атмосфера. Вероятно, многие из пополнения вспоминали, что чуть ранее произошло с первой командой тяжёлого крейсера. И, возможно, сейчас молились, где-то в глубине своих грешных душ надеясь, что их судьбы будут другими. О чём именно они думали, я, разумеется, не знал. Но, если бы я, окончательно сойдя с ума, ни с того ни с сего, решился бы раскрыть свои карты, то все бы они узнали, что в действительности всё будет не так, как с предыдущими членами экипажа карманного линкора, потому что никто на построении отстреливать их не будет. Им была уготована другая судьба, которая, словно бы Немезида, должна будет их настигнуть в самое ближайшее время.

За те десять минут, что стоял катер, к нам пришёл ещё только один матрос. Он говорил очень громко, и мне удалось услышать, что его перевели с линкора «Шарнхост», а до этого он служил на крейсере «Адмирал граф Шпее».

Я помнил, что этот военный корабль был из той же серии, что «Адмирал Шеер» и «Лютцев». Все они были проекта «Дойчланд», и до конца войны подобных тяжёлых крейсеров немцами было построено всего три.

Прибытие данного моряка меня немного удивило.

И тут всё дело в том, что к этому времени — середине сентября 1941 года — сам корабль уже давно пребывал на дне в нейтральных водах в нескольких километрах от Монтевидео, Уругвай. Где был затоплен командой семнадцатого декабря 1939 года.

С момента начала Второй мировой войны корабль со своим экипажем занимался тем, чем и были славны фашисты — нападал на гражданские корабли в Атлантике. По их мнению, это называлась перерезанием коммуникаций, а по факту было самым настоящим пиратством. За весь, так называемый, боевой путь данные преступники уничтожили немало грузов и убили немало людей. Когда же они встретились с военными кораблями и самолётами, что могли дать им отпор, то, разумеется, в бой вступать не захотели, а обделавшись, вначале трусливо спрятались в нейтральный порт, а потом, по-быстрому затопив своё корыто, были интернированы в Аргентине. Отважный, (разумеется — в кавычках), командир корабля Ганс Лангсдорф, как и свойственно многим шизофреникам-маньякам, трусам и убийцам, двадцатого декабря пустил себе тупую пулю в не менее тупую башку. Сложно сказать, чего, а точнее кого он боялся. Возможно, союзников, которые его могли судить за бесчисленные преступления. А возможно Гитлера, который бы именно его обвинил в потере боеспособного корабля. Этого нам знать не суждено. Зато точно мы знаем одно — гнусному убийце земля всегда стекловатой.

Сейчас же я воочию видел, что как минимум один из интернированных матросов был уже в рядах Кригсмарине.

«По ходу дела Аргентина с Германией междусобойчик и „договорняк“ уже мутят давно. Иначе невозможно понять, как так вышло, что тот, кто должен до конца войны быть вне этой войны, собирается стать матросом военного корабля, который идёт в поход⁈»

Эти мысли немного напрягли. Но лишь немного. Потому что достаточно было вспомнить, в какую именно страну сбежало большинство немецких преступников после поражение в войне, и всё сразу же становилось на свои места. Да-да, именно в Аргентину направится немалая часть тех, кто сумеет избежать справедливого возмездия. И, что удивительно, та их без проблем примет и даже выдавать будет отказываться.

Но это будет потом. А сейчас, после посадки последнего матроса, офицеры поднялись на борт и двигатели катера заработали.

Обер-маат крикнул оставшемуся на пирсе матросу, что мы отходим, и наш катер, отшвартовавшись, направился к стоящему на рейде карманному линкору.

«Н-да, занесло ж меня, от родных краёв в неведомую даль», — думал я, в очередной раз удивляясь превратностям судьбы.

Месяц назад я лежал в больнице в 2024 году. Пять дней назад — громил немцев под Новском. А уже сегодня, под личиной немецкого матроса, собираюсь хлопнуть огромный корабль.

«С ума сойти можно! Только вот в чём вопрос: разве это адекватное течение жизни? Вот и я думаю, что совсем неадекватное. Судьба меня бросает куда хочет и как хочет. Как говорится: из огня да в полымя».

Глядя на приближающийся с каждой секундой стоящий на рейде тяжёлый крейсер, я как ни старался, не мог вспомнить в каких именно операциях он был задействован осенью 1941. В памяти по этому вопросу была пустота. И из этого могло следовать, что: либо проведённые операции были несущественны, поэтому информацию о них я попросту не запомнил, либо вообще никакие операции в этот период времени этим кораблём не проводились. Тогда возникал очередной закономерный вопрос: если в прошлой истории ничего подобного не было, то почему именно этот корабль готовят к какому-то, очевидно, важному походу? Ведь до 1942 года — момента нападения на советскую Арктику и остров Диксон — ещё много времени?

И ответ мог быть только один — произошло изменение прошлой истории.

И виновником данного казуса, скорее всего, являюсь именно я. Судя по всему, после переноса в это время, мои действия на фронте или же внутри Германии, каким-то образом уже смогли повлиять на исторический процесс и, изменив будущее, пустить течение настоящей истории по другому руслу. По всей видимости, я своими действиями изменил мир, создав альтернативную, не такую, как была в моём мире, новую реальность.

Хорошо это или плохо, узнать сейчас не представляется возможным. В том случае, если я останусь жив и проживу в этом мире достаточно долгое время, возможно, имея знания о прошлой реальности, я и сумею сравнить и оценить то, что после моего вмешательства стало с этим миром, этой реальностью. Опять же — с ума сойти! Ведь что бы ни случилось с этой историей, оценить все изменения смогу лишь я и больше никто иной из жителей Земли. Им попросту не с чем будет сравнивать, ведь они не будут знать, как было в том, далёком мире, в котором я был рождён. Для них эта реальность и будет той одной единственной, что есть, ведь она непоколебима и у неё нет альтернативы. А вот для меня этого секрета существовать не будет, и я, наблюдая за теми изменениями, что произойдут, смогу оценить насколько нужными и важными они стали для моей Родины.

Впрочем, до этого ещё далеко. И чтобы увидеть дело рук своих, для начала мне нужно просто выжить в этой беспощадной, кровавой войне, которой доселе человечество ещё не знало.

Тем временем наш катер подошёл к борту огромного тяжёлого крейсера и пришвартовался у одной из спущенных веревочных лестниц, называемых моряками — штормтрап.

Закинул за спину вещмешок, я вслед за остальными моряками полез наверх. Море было спокойным, качки не было, поэтому подъём не представлял собой большой сложности.

Поднялись на борт, построились. Встретивший нас младший унтер-офицер пробурчал пару приветственных фраз, а потом скомандовал:

— За мной!

Прошли по палубе, вошли в дверь, что располагалась у подножья надстройки и оказались внутри корабля. Двигаясь по коридору, я вертел головой, стараясь запомнить маршрут, которым мы идём. На военный корабль я вступил впервые. А потому был сосредоточен и старался запомнить все детали, чтобы без труда ориентироваться в его многочисленных палубах и переходах.

В очередной раз куда-то свернув, спустились вниз.

Наш провожатый посмотрел на листок, на котором был список матросов, и сказал:

— Шмидт, Фишер, Бауэр, Дэльфиг, — вот ваш кубрик. Пока будете предписаны ко второму торпедному отделению. Располагайтесь. Вскоре придёт ваш командир — обер-лейтенант цур зее Кригер. Он вами займётся.

Трое матросов осталось, а мы с группой двинулись дальше.

Провожатый обернулся, увидел, что в коридоре осталось стоять не четверо, а трое человек, вновь посмотрел на список и зачитал фамилии.

— Кто не услышал или забыл свою фамилию? — нахмурив брови, осмотрел он нас.

Матросы и я, в том числе, стали переглядываться.

И тут ко мне пришло осознание того, что одна из названых фамилий принадлежала мне, а точнее тому, чьё место я занимал.

— Прошу прощения, господин маат. Задумался, — хлопнул себя по лбу я и бегом подбежал к группе стоящих у кубрика.

Младший унтер-офицер презрительно на меня глянул, но ничего не сказал, вероятно, решив, что дорога до корабля у вновь набранных отняла достаточно много сил. Он мотнул головой в сторону лестницы, ведущей на нижнюю палубу, и скомандовал тем, кто был пока не распределён:

— Идём дальше.

Группа матросов под его предводительством ушла, а я остался в компании трёх фрицев.

— Я на нижней! — сообразил быстрее остальных рыжий фриц и, запрыгнув в кубрик, расположился на правой койке.

— Я тоже, — тут же произнёс другой матрос и прыгнул на койку, находящуюся внизу слева.

Мне и третьему, менее расторопному немцу, доставались места на верхних полках, что, в общем-то, было мало того, что обидно, так ещё и неудобно.

Конечно, весь этот «детский сад» был по большому счёту условным и, при надобности, за место можно было и повоевать. Мало ли, что он сказал. Мало ли, что он захотел. Мало ли, что он забил то или другое место первым.

Я вполне мог поставить под сомнение их обоснование типа: «кто первый сказал, того и место». Данный вариант детской игры мог быть применим во взрослой жизни либо по предварительной договорённости, либо из-за пассивности того, кто в эту игру вольно или невольно был бы втянут. В данный конкретный момент на игру-соревнование типа: «Я первый сказал и первый место занял», никто согласие не давал, а значит, и вся эта фигня мгновенно ставилась под сомнение и не являлась окончательной. Одним словом, при желании, я мог бы легко настоять на более честном распределении мест, ведь всегда и везде койки, находящиеся внизу, считались более удобными, чем те, что находятся под потолком.

Вот только желания у меня не было, ибо жить в этом поганом кубрике, на поганом корабле с этими тремя обормотами я не собирался.

— А где тут гальюн? — задал я риторический вопрос и, даже не став слушать возможные пояснения, поправив свой вещмешок, пошёл по коридору в том направлении, откуда наша группа только что пришла.

За моей спиной фрицы принялись располагаться, начиная между собой знакомиться, а я, имея совершенно другие планы на вечер, найдя лестницу, ведущую вниз, стал спускаться на нижнюю палубу, ведь по моему предположению именно там должно было располагаться то, что мне было нужно.

Ввиду того, что тяжёлый крейсер ожидал пополнение постоянно прибывающего экипажа и стоял на якоре, а не был в походе, то праздношатающийся матрос ни у кого не вызвал подозрения. Во всяком случае — пока. Я спускался всё ниже и ниже по палубам, одновременно с этим двигаясь по коридорам к корме корабля.

Где-то через пять минут брожения по лабиринтам, я наконец достиг места, куда и стремился попасть — машинного отделения. Идентифицировал я его очень просто. Мало того, что из-за разделяющей перегородки был слышен характерный механический шум, так ещё и соответствующая табличка висела на стене. И открыв дверь, я сразу же понял, что попал туда, куда нужно.

Несмотря на то, что корабль был на рейде и никуда идти пока не собирался, две его энергоустановки работали, чтобы обеспечивать корабль электричеством. Вот именно эти двигатели и были мной намечены как первоочередные цели в длинном поэтапном плане разбора целей, что я должен буду уничтожить в самое ближайшее время.

Однако беспрепятственно заняться демонтажем немецкого военного имущества мне не удалось.

— Матрос! Стоять! Ты куда это собрался⁈ — раздался скрипящий и властный голос мне в спину.

Обернувшись, увидел вышедшего из-за большой железной полукруглой конструкции двигателя немецкого матроса в испачканной машинным маслом робе, и с не менее испачканными руками. Было видно, что он занимался каким-то ремонтом, от которого я его своим появлением отвлёк.

— Срочное донесение командиру машинного отделения, от помощника командира корабля, — протараторил я первую попавшуюся в голове фразу.

— Да? — удивился тот. Вытащил из кармана тряпку, вытер ей ладони и, протянув руку сказал: — Давай. Я передам.

— Лично в руки, — напомнил я, покачав головой.

Тут раздался крик с другой стороны машинного зала:

— Эрнест, что там у тебя? Ты разобрался с пружиной? — и в проходе между двигателями появился младший офицер.

— Да, Рауль, — ответил тот, а затем кашлянул и поправился: — разобрался, господин машинист-маат. Там просто гайку не докрутили, вот она до конца и не вставала в паз.

Унтер-офицер подошёл к нам, вопросительно посмотрел на меня и, окинув своим взглядом с головы до ног, произнёс:

— Ты не с «Шеера».

— С «Лютцева», господин машинист-маат, — ответил я, вытянувшись.

— Из пополнения? Новенький?

— Так точно, господин машинист-маат, — как и положено, отрапортовал я. И повторил уже заученную фразу: — Срочное донесение от командира корабля командиру машинного отделения.

— От адмирала Редера? — ошарашенно произнёс он.

И тут я немного потерялся.

Дело в том, что Эрих Йоханн Альберт Редер не был никаким главой крейсера, пусть даже и тяжёлого. Он априори не мог им быть, ведь он возглавлял весь немецкий военно-морской флот.

Да, конечно, я помнил свои размышления о том, что исторический процесс пошёл по другому пути развития. Но дело в том, что не могла история в отношении данного персонажа поменяться настолько стремительно.

Решил разъяснить этот момент и задал не совсем логичный вопрос:

— А при чём тут адмирал?

— Так ведь он же решил сам возглавить поход, и он сейчас командир корабля, — буркнул тот, вновь посмотрел на меня и спросил: — Так от кого у тебя поручение?

— Сказали, что от командира корабля, — повторил я бред и, чтобы ещё более всё запутать, протараторил: — Я новенький, как вы изволили заметить. Командиров ещё не знаю. Старший офицер с мостика дал мне пакет и приказал срочно доставить, и передать лично. И вот я здесь.

— А почему по телефонной связи не связались?

— Не могу знать, господин машинист-маат, — ответил я и, вспомнив про связь, которая у меня ранее вылетела из головы, решил выяснить: — И ещё у меня личное донесение в радиорубку, вы не скажете, где она находится? А то, как вы изволили увидеть, я новенький и ничего не знаю.

— На две палубы выше — по центру корабля, — ответил тот, вероятно, по инерции и тут уже насторожился: — А почему тебя-новичка, кто-то из офицеров адмирала послал с каким-то донесением?

Этот вопрос, вероятно, пробудил любопытство и у испачканного матроса, который, тоже явно насторожившись и прищурившись, стал меня изучать.

— Так я расторопный, вот он и попросил вас найти, — как можно милее произнес я.

— Ага, — хмыкнул тот и протянул руку: — давай послание, я заместитель командира машинного отделения.

— А мне нужен именно командир!

— Его нет! Он на берегу! Давай послание! — резко произнёс тот и, повернувшись к чумазому матросу, приказал: — Эрнест, а ну-ка свяжись с мостиком.

— Будет сделано, господин машинист-маат, — ответил тот и тут же упал.

А всё потому, что не мог он не упасть и продолжить выполнение поставленной задачи с дыркой в голове. Следом за своим матросом упал и унтер-офицер с точно такой же дырой во лбу.

Стреляя им в головы, я, конечно, рисковал. Мои выстрелы могли быть услышаны другими, находящимися неподалёку членами экипажа. Но особо вариантов у меня не было. Мой спектакль закончился, толком не начавшись. А потому, надеясь на то, что шум работы двигателей скроет звук работы «вальтера», пришлось ликвидировать эту пару, к сожалению, так и не успев дождаться командира машинного отделения.

Сделав доброе дело и готовый в любой момент начать вести огонь во все новые цели, что могли появиться, я резко обернулся и, к счастью, никого не увидел. Что ж, получилось, что звуки выстрелов никто не услышал. И это было хорошо. Продолжая держать в каждой руке по пистолету, ногой захлопнул за собой дверь и начал осмотр машинного отделения на предмет поиска другой нежити.

Горячая фаза операции началась.