Неправильный разведчик Забабашкин (ФИНАЛ)

Глава 21 Тот, кто это сделал

Москва. Кремль

Приемная Сталина в Кремле была воплощением строгой и великой эпохи. Высокие потолки с лепниной, большая люстра, громоздкий шкаф и массивный дубовый стол, за которым читал очередной лист с напечатанным на нём текстом верный помощник товарища Сталина — Александр Николаевич Поскрёбышев. Его движения были скупы, но точны: он бегло просмотрел документ, сделал короткую пометку и, не глядя отложив его в сторону, принялся читать новый. Этот человек, чья роль заключалась в фильтрации потока людей и информации, излучал холодную собранность.

На стульях, поставленных вдоль стены, в ожидании аудиенции сидели трое военных. Они прибыли сюда чуть ранее назначенного времени — в 11:30, тогда как приказ был прибыть в 11:55. Старший майор Госбезопасности, начальник европейского отдела Николай Всеволодович Ставровский с суровым лицом, испещренным морщинами, держался неподвижно, словно высеченный из камня. Его заместитель майор Госбезопасности Олег Сергеевич Греков, напротив, выдавал легкое волнение: его пальцы то и дело отстукивали по коленке нервный ритм. Третьим же был тот, с кем именно и хотел пообщаться руководитель страны товарищ Сталин — лейтенант госбезопасности Григорий Афанасьевич Воронцов, он был самым молодым и самым нервничающим из всех. Он понимал, кого именно ему очень скоро предстоит воочию увидеть, и от этого его душа была в смятении. Он не боялся — нет, он робел — именно робел от масштаба события, что должно было вскоре произойти в его жизни. Воронцов ощущал себя на пороге чего-то грандиозного, монументального, чего-то такого, что бесповоротно поменяет всю его жизнь.

Последние два дня он практически без перерыва общался со своим высшим руководством, которое пыталось разузнать у него как можно подробнее о последнем месяце службы, когда ему довелось встретить необычного Забабашкина. Иногда вопросы были не просто странные, а очень странные, и Воронцов порой даже терялся, не зная, что и отвечать. Например, начальство очень интересовало, знает ли чекист что-то о взаимоотношениях Забабашкина с кем-нибудь из команды тяжёлого крейсера «Адмирал Шеер».

— Возможно, Забабашкин упоминал о какой-то личной неприязни, которую он испытывает к кому-нибудь из экипажа этого корабля? — вопрошал Ставровский.

— Или, скажем, может быть, вы слышали, что Забабашкин неприязненно говорил о командире корабля Вильгельме Меендсен-Болькене? — вторил ему его заместитель Греков.

И когда лейтенант госбезопасности отрицательно качал головой, в тысячный раз повторяя, что ничего подобного он не слышал и не знает вообще, о чём идёт речь, командиры вздыхали, вопрошали небеса, говоря: «Тогда какого хрена Забабашкин пристал к этому трижды проклятому карманному линкору?» и вновь продолжали свои расспросы, которые больше походил на допрос.

Когда же сегодня ранним утром они вновь пришли, то Воронцов сразу же угадал их перемену настроения. Оно было явно приподнятым, а в глазах горел задорный огонь. Без лишних слов и сухо поздоровавшись, они задали только один вопрос: есть ли у лейтенанта госбезопасности силы на то, чтобы прямо сейчас отправиться на встречу с Иосифом Виссарионовичем Сталиным? После такого известия, Воронцов, разумеется, впал в ступор, как в это время сделал бы любой обычный человек. Он многое себе мог представить, но только не такое, ибо событие, в котором ему предлагалось участвовать, было слишком величественным, чтобы он мог о нём даже мечтать. Через какое-то время, придя в себя, чекист незамедлительно согласился, и врачи, накачав его лекарствами и обезболивающими, сумели за полчаса привести его тело в божеский вид. До полного излечения было ещё очень далеко, но Воронцову удалось подслушать, как один из докторов говорил Грекову о том, что вскоре лейтенант госбезопасности будет вполне здоров и сможет переехать в общую палату.

Но пока его повезли совсем в другое место, и уже вскоре они оказались в Кремле.

Тишина в приемной была почти осязаемой, нарушаемая лишь дыханием военных да редкими звуками, доносящимися из коридора. Григорий украдкой взглянул на часы, а затем на командиров. Те на его взгляд не отреагировали, продолжая сидеть прямо и смотреть перед собой.

Внезапно раздался резкий звон черного телефона, стоящего на столе. Все трое военных невольно вздрогнули.

Поскрёбышев, не меняя выражения лица, снял трубку, выслушал короткое сообщение и ответил с привычной четкостью:

— Вас понял.

Аккуратно положив трубку на чёрный телефонный аппарат, он встал, поправил китель и направился к высоким двустворчатым дверям, отделявшим приемную от кабинета вождя.

Чекисты почувствовали, что их время пришло, тут же поднялись и поправили ремни и гимнастёрки.

Дойдя до дверей, секретарь обернулся, окинул военных быстрым и цепким взглядом и, удовлетворившись увиденным, сам себе кивнув, открыл одну створку.

— Проходите, товарищи, — произнес Поскрёбышев с холодной учтивостью. — Товарищ Сталин вас ждет.

В кабинет заходили по старшинству. Воронцов, идущий последним, чувствовал, как кровь стучит в висках. Не страх, а благоговение охватило его вновь — он вступал в святая святых, место, где рождались решения, определявшие судьбы миллионов.

Как только дверь за ними закрылась с мягким щелчком, они оказались в кабинете Иосифа Виссарионовича Сталина! Длинный стол для совещаний, покрытый зеленым сукном, тянулся вдоль комнаты, окруженный массивными стульями. На стене висела огромная карта Советского Союза, утыканная красными и синими флажками, отмечавшими линию фронта. В углу стоял книжный шкаф, где виднелись тома Маркса, Ленина и несколько военных трудов. На столе перед креслом вождя лежала трубка, от которой исходил слабый аромат табака, смешанный с запахом бумаги и чернил. Тяжелые темно-красные шторы обрамляли окно, приглушая свет и создавая ощущение, что время в этом кабинете течет по особым законам.

Воронцов замер, его взгляд скользил по кабинету, впитывая каждую мелочь. Он заметил карандаш, аккуратно заточенный, лежащий рядом с картой, и представил, как рука вождя выводит на ней линии стратегических планов. Его сердце наполнилось восторгом, а душа — трепетом перед величием момента. У окна стоял он — товарищ Сталин, величайший человек на планете! Гений, чья воля сплотила народы, чей разум вёл к победе, чьё имя было знаменем борьбы! «За Родину!» «За Сталина!» — не раз слышал он, как сами, без чьей-либо команды, кричали красноармейцы, идущие в бой! Григорий робел, но не от страха, а от осознания, что он, простой лейтенант, стоит в присутствии того, кто ведет страну сквозь бурю войны.

Сталин повернулся к вошедшим. Его глаза были спокойными и пронзительными.

— Здравствуйте, товарищи! — произнёс он с лёгким акцентом.

— Здравствуете, товарищ главнокомандующий! — хором ответила троица сотрудников государственной безопасности.

— Проходите. Присаживайтесь. Садитесь поближе, — предложил хозяин кабинета, указывая на стулья, стоящие по правую сторону длинного стола для совещаний.

Вытянувшиеся по стойке смирно чекисты перевели взгляд от вождя на то место, куда их пригласили присесть, и увидели сидящего с другой стороны стола человека, с которым тоже сразу же поздоровались.

— Здравствуйте, товарищ Генеральный комиссар государственной безопасности.

— Здравствуйте, — кивнул Лаврентий Павлович Берия, который к этому времени занимал в руководстве страны множество должностей.

С 25 ноября 1938 года по 3 февраля 1941 года Берия руководил советской внешней разведкой. Именно под его руководством в 1939–1940 годах была создана мощная агентурная сеть советской внешней разведки в Европе, а также в Японии и США. Сейчас, кроме всего прочего, он был заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР, курировал работу НКВД, наркоматов лесной и нефтяной промышленности, цветных металлов, речного флота.

Наблюдая за тем, как чекисты присаживаются, Сталин посмотрел на часы и негромко сказал:

— Вы вовремя, товарищи. Уже должно начаться, подошёл к стоящему возле одной из стен радиоприёмнику и включил его.

Раздался шум помех эфира, но не прошло и полминуты, как заиграла уже ставшей известной за месяцы войны мелодия. А потом глубокий торжественный голос Левитана произнёс:

'Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!!

Сегодня, менее двух часов назад, в Берлине, на похоронах нацистского преступника рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, советской разведкой были ликвидированы поджигатели войны, маньяки, насильники, садисты и убийцы, захватившие власть в Германии! Среди них:

Обергруппенфюрер СС и генерал полиции, начальник Главного управления имперской безопасности, президент Международной комиссии уголовной полиции, координатор действий против внутренних врагов нацистской Германии, исполняющий обязанности начальника СС — Рейнхард Гейдрих.

Начальник Партийной канцелярии НСДАП, рейхсминистр — Мартин Людвиг Борман.

Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды, президент имперской палаты культуры, гауляйтер Берлина, рейхсканцлер Германии Пауль Йозеф Геббельс.

Председатель Рейхстага Германии, министр-президент Пруссии, генеральный уполномоченный по четырёхлетнему плану, рейхсминистр авиации, вице-канцлер Германии, вице-фюрер Герман Геринг.

И главарь этой клики — Председатель Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП), Рейхсканцлер Германии, Фюрер Германии — Адольф Гитлер.

Праведная месть совершилась! Зло бесповоротно наказано! Другие преступники и пособники банды, что толкнула свой народ на войну, должны знать, что за преступления против советских людей, советского народа, их ждёт смертельная кара, где бы они ни были! Их преступления не имеют сроков давности, и наказания за них они все обязательно понесут!'

…

Сказать, что у Воронцова данная весть вызвала самый настоящий шок — это ничего не сказать. Он был буквально ошеломлен и обескуражен. В отличие от других людей, находящихся в кабинете (те, вероятно, уже знали, о чём будет идти речь в сводке «Совинформбюро», а потому не показывали свои эмоции), эта весть его ошеломила. Он стоял, не зная, как в данной обстановке нужно на это реагировать, и пытался осознать разумом всё то, что сейчас услышал.

Глаза у всех присутствующих буквально светились, если не счастьем, то глубоким удовлетворением.

«Убит Гитлер! Убили Гитлера! Скорее всего, после этого — войне конец!» — носилось в голове у Воронцова.

Да что там у Воронцова или у его начальников, сложно себе было даже представить, что сейчас происходит в городах, сёлах и весях СССР в семьях обычных тружеников, после того как они услышали эту удивительную, радостную и обнадёживающую весть.

Диктор ещё что-то говорил, но Воронцов его уже не слушал и не слышал.

«Забабашкин! Забабашкин! Это мог быть только он — мой друг, который давно стал мне, как младший брат или даже как сын! Забабашкин! Лёшка! Чертяга!» — старался понять всю монументальность очередного невероятного события этого удивительного дня.

Ему сложно было вот так, на скорую руку, даже представить, какую неимоверную работу сумел сделать этот обычный семнадцатилетний паренёк. Алексей сотворил то, что не смог сделать никто другой, кроме него. И хотя деталей Воронцов не знал, но у него не было сомнений, что его сын, как всегда, работал по давно придуманной, простой, но в то же время — очень действенной стратегии: «Пришёл! Увидел! Победил!»

По окончании сообщения товарищ Сталин выключил приёмник и произнёс:

— Товарища Воронцова и товарища Берию попрошу остаться, а товарищей Ставровского и Грекова хочу поблагодарить за службу, — он приблизился, пожал каждому из них руки: — Вы славно потрудились, товарищи. Но расслабляться рано. Враг ещё может нас удивить. Мы должны быть начеку! А сейчас отдыхайте и подождите, пожалуйста, вашего подчинённого в приёмной. Нам с ним есть что обсудить.

Старшие командиры отдали воинское приветствие и, развернувшись, покинули кабинет.

Иосиф Виссарионович подождал, пока дверь за ними закроется и, повернувшись, спросил, посмотрев на лейтенанта госбезопасности:

— Ну, что вы на это скажете, товарищ Воронцов? — он кивнул на радиоприёмник: — Похоже это на работу вашего подопечного?

— Товарищ Сталин, — сглотнул внезапно застрявший ком в горле чекист, — я не могу ничего утверждать. Но если, как мне сказали, он находится в Германии, то Лёша… Лёша мог.

— Мог, — кивнул хозяин кабинета. — Он много что может. Мы это уже не понаслышке знаем. Трудоспособный паренёк. И от него можно многое что ожидать. Правильно я рассуждаю? Как вы считаете?

— Можно, — кивнул Воронцов и, покосившись на стол, пожал плечами: — Но если это правда, — он осёкся, — а это безусловно правда, раз уж по радио сообщили, то информация проверена… одним словом, Лёша учудил. Не ожидал.

— А следовало бы! — неожиданно тон Сталина похолодел. — Как так? Столько по лесам вместе ходили, за самолётами бегали, в окопах танки останавливали и — не ожидал… Товарищ Воронцов, почему вы, за месяц знакомства с ним, не смогли раскусить, по сути, мальчишку?

— Не могу знать, — подтянулся чекист. — Он, действительно, обычный парень, только чрезмерно отважный, ловкий и меткий.

— А ещё и в темноте видит? Я правильно помню?

— Да. Видит.

— И что, вас за всё то время, что вы были с ним рядом, совсем не удивило, что столько полезных и замечательных качеств всего в одном человеке? И каком — юнец безусый!

— Удивило, товарищ Сталин. Я собирался не раз его эвакуировать из окружения, но это всякий раз срывалось.

— Срывалось, говорите? А вы уверены, что срывалось не специально, и эти срывы не устраивал сам Забабашкин?

— Уверен. Немцы не давали нам возможности уйти, окружив остатки дивизии. Алексей тут ни при чём, — понимая, куда клонит хозяин кабинета, ответил чекист и пояснил свою мысль: — Если по какой-то причине или ошибке у кого-то возникло подозрение в том, что Забабашкин мог быть хоть как-то отрицательно к нам и советской власти настроен, то это не так. Алексей — ярый большевик и борец за счастье трудового народа!

Главнокомандующий помолчал, а затем негромко размеренно произнёс:

— Вы хорошо высказываетесь о нём — честно и откровенно. И из ваших слов можно сделать вывод, что Забабашкину можно доверять?

— Вполне, товарищ Сталин. На фронте Алексей показал себя, как честный человек и пламенный борец с фашизмом. Что же касается его гражданской жизни, то я могу о ней судить лишь из документов, что были переданы через телефонограмму. Характеристики из школы и с места жительства у него отменные. Приводов в милицию никогда не было. На фронт убежал добровольцем. Все эти документы были подшиты в личное дело красноармейца.

— А дело потерялось?

— К сожалению — да. Произошло это при эвакуации из Троекуровска, когда туда прорвались немцы. В том сражении Лёша себя показал отважным бойцом и, можно сказать, именно благодаря его усилиям, мы в те дни и смогли удержать оборону.

— Знаю об этом. Читал доклады, — кивнул хозяин кабинета и, чуть прищурившись, неожиданно добавил: — Только вот после прочтения этих документов не смог найти ответ на один вопрос. И знаете на какой?

— Нет, товарищ Сталин.

— А действительно ли там был Лёша?

Последняя фраза, произнесённая вождём, моментально сбила Воронцова с толку. Он смутился и нерешительно сказал:

— Э-э, не совсем понял, товарищ Сталин. Что вы имеете в виду?

— Да всё очень просто. Вот не знаем мы, Лёша это был или кто другой? Хотим разобраться.

— Кто другой? — одними лишь губами прошептал чекист, совсем не понимая, куда клонит Сталин.

— А вот и пытаемся узнать. Вы думаете — Лёша. Немцы думают что — Лёша. Все думают что — Лёша. А мы вот с Лаврентием немножко сомневаемся.

Лейтенант государственной безопасности после таких слов вообще растерялся. Он не был дилетантом и понимал, что вокруг происходит какая-то игра, которую ему навязывают, и в которой его роль определена — обычная пешка. Но не мог понять ни правил этой странной игры, ни цели, к которой стремится игрок.

Тем временем хозяин кабинета посмотрел в сторону Генерального комиссара государственной безопасности и сказал:

— Лаврентий, пригласи, пожалуйста, к нам сюда ещё одного гостя.

Товарищ Берия, усмехнувшись лишь одними уголками губ, поднялся, подошёл к двери, ведущей не в приёмную, а в смежное помещение, открыл её и, заглянув туда, доброжелательно произнёс:

— Молодой человек, прошу вас зайти! Проходи! Не бойся.

Через пару секунд в дверном проёме появился растерянный парень лет семнадцати-восемнадцати на вид.

Впрочем, лейтенант государственной безопасности сразу же отметил, что точный возраст этого юноши он знает — мальчику было точно семнадцать лет. А знал он это наверняка, потому что, как говорил ранее, лично читал его дело и видел документы. Только вот на этот раз выглядел юнец совсем не так, как там, когда они вели непрерывные кровопролитные бои с немецкими дивизиями.

— Здрасте, — растерянно оглянулся парнишка и, увидев руководителя страны, благоговейно прошептал: — Товарищ Сталин⁈

— Ты меня узнал, — дружелюбно произнёс Иосиф Виссарионович и показал рукой на кресло: — Проходи! Садись! Давай знакомиться, — парень присел на уголок кресла, и хозяин кабинета продолжил: — Считай, что с тобой мы познакомились. С Лаврентием Павловичем ты тоже уже знаком. А вот с этим военным в форме знаком?

Юноша перевёл испуганный взгляд со Сталина на чекиста и кивнул:

— Да. Здравствуйте товарищ лейтенант государственной безопасности.

— Значит, знаком, — удовлетворённо кивнул и хозяин кабинета и, посмотрев на лейтенанта государственной безопасности, спросил: — А вы этого юношу знаете?

— Э-э, — только и произнёс на это Григорий.

— Тогда мы вам поможем, товарищ Воронцов, если память вас после ранений, что вы получили на фронте, подводит. Юноша представьтесь, пожалуйста: кто вы? Где живёте? Сколько вам лет? Где учитесь?

— Меня зовут Алексей Михайлович Забабашкин. Я живу в Москве. Мне семнадцать лет, и я недавно окончил школу, — вскочив с кресла быстро, растерянно протараторил парень.

— А с товарищем Воронцовым вы когда и при каких обстоятельствах познакомились?

— Я убежал на войну, и пробрался к линии фронта. Но товарищ лейтенант госбезопасности меня обнаружил и хотел вернуть назад. Он вёз меня на вокзал, чтобы посадить на поезд, идущий в Москву, но нас обстреляли немцы, и я получил ранение в глаза. Это было не совсем прям ранение. Просто в оба глаза попала земля, и их нужно было промывать. Всё обошлось без операции. После процедур я лежал в госпитале с повязкой на глазах.

— А виделись вы когда с ним в последний раз?

— Тогда же — в госпитале. Меня на приём к врачу увели и тут бомбёжка началась. После этого я больше товарища лейтенанта госбезопасности не видел.

— Что было дальше?

— Меня посадили в машину, помогая при этом как слепому, ведь бинт мне снимать было нельзя, и я вместе с другими ранеными был эвакуирован за линию фронта. Нам удалось прорваться, и я попал в госпиталь в Ленинград. Потом меня вылечили и отправили в Москву — домой, сказав, что воевать мне пока рано. Но взяли на заметку, сообщив в районный военкомат. И вот вчера ко мне пришли и забрали в милицию, и я общался со следователями, которые выясняли, я это или не я.

Сталин удовлетворенно кивнул и, повернувшись к лейтенанту госбезопасности, спросил:

— Товарищ Воронцов, если это и есть Алексей Забабашкин, то разрешите у вас узнать: с кем вы целый месяц плечом к плечу воевали? И главное: кто тогда два часа назад ликвидировал Гитлера и других бонз, если тот, на кого мы думали, находится с нами сейчас здесь — в этом кабинете⁈