Неправильный разведчик Забабашкин (ФИНАЛ)

Глава 10 Сам по себе

И меня выгнали. Точнее правильней будет сказать: меня опять выгнали. Когда разведчик убедился, что это дело моих рук, он даже слушать оправданий не захотел. Его не интересовали мои отмазки о том, что стрелял я не конкретно в Гиммлера, а в летчика, которого узнал.

Живов твердил лишь одно: «Забабашкин, с вами невозможно работать! Вы всех нас погубите!» Твердил как заведённый. Его каменное сердце даже не растопила благая весть о том, что в результате моего внезапного душевного порыва по осуществленью мести, в ад был отправлен не кто-нибудь, а целый рейхсфюрер СС.

«Они нового назначат! Но я, если и дальше буду вести с тобой дела, то этого не увижу! И знаешь почему? А потому что уже буду арестован и расстрелян, и повешен», — зациклился о своём разведчик, добавляя, что ему совершенно не важно, то скажет «Центр».

— Наше с вами сотрудничество подошло к концу! Окончательно и бесповоротно! Надеюсь, мы больше с вами не увидимся! — говорил он, а потом проникновенно спрашивал: — Скажите, Забабашкин, вы хотя бы два часа можете никого не убивать?

И когда я отвечал, что, мол — да, мол — могу, тот вскакивал с дивана и, начиная бегать по комнате, продолжал меня разоблачать: «Вы врёте! Не можете! Не можете, ибо мы с вами расстались полтора часа назад в Эльсталь, а уже сейчас, ещё и ста двадцати минут не прошло, а мы имеем мёртвого главного эсэсовца! Я не говорю: что это плохо — не говорю! Наоборот — это хорошо! Но я говорю, что вы как маленький ребёнок, дорвавшийся до оружия, палите во все, что только движется! Вы уже не видите и не хотите видеть, что находитесь не в глуши рязанского или тамбовского леса, а в центре Европы! Тут куда ни плюнь, везде люди. А это свидетели. И, в конце концов, они обязательно увидят кто куда пошёл и кто с кем общался! Сейчас возможно вам удалось уйти, но следующий раз этого не получится, и они обязательно укажут на вас как на стрелка. А не в тот раз, так в другой! И тогда — нам крышка! Понимаете? Крышка! А я этого не хочу! У меня много работы! Война в самом разгаре и от меня ждут сведений!»

Одним словом, разведчик накрутил себя так, что ни при каких обстоятельствах вникать в суть моих душевных терзаний, что я пережил на фронте, даже и не собирался.

А извиняться за сделанное, уже не собирался я. Вначале-то конечно хотел. Потому что всё же провёл операцию я в шаговой доступности от конспиративной квартиры, что в любом другом случае, ни при каких обстоятельствах делать нельзя.

Однако сейчас, когда я узнал о том, что в результате импровизации в адский котёл попал один из кровавейших руководителей рейха, я не считал нужным у кого-либо просить прощения за свои действия. Наоборот, я испытал что-то вроде облегчения, после трудной, но выполненной работы.

«Эх, не зря я попал в это время, коль уничтожил самое настоящее — зло воплоти! Сюда бы стоило попасть, хотя бы ради этого. В народе говорят: „зло должно быть наказано“. И я это зло наказал! И коль выпал бы мне повторный шанс это сделать, рука бы у меня не дрогнула».

Но разведчика, как я уже сто раз понял, было не остановить, и он бесцеремонно предложил мне покинуть квартиру и больше никогда сюда не возвращаться.

Что ж цепляться за жилплощадь я не собирался. Отряхнул форму, рукой расчесал волосы, напялил фуражку, накинул на плечи ранец и посмотрел по сторонам, пытаясь найти чемодан.

Его нигде не было видно.

«Наверное, на крыше дома остался. Блин, а ведь это 'палево». Если его найдут, то опять заведут шарманку о французах, — стал анализировать я. Но почти сразу пришёл к выводу, что и хрен с ним. — Найдут или не найдут, абсолютно не важно. Ничего им это не даст. Тем более всё произойдёт не так уж и быстро. Пока отойдут от шока, пока начнут разбирать завалы, к тому времени я уже буду отсюда очень далеко, и след мой будет потерян. А раз так, то и думать об этом не имеет смысла.

Выкинул эти мысли из головы, но перед тем, как уйти, поинтересовался у коллеги:

— Скажите, уважаемый Антон Фёдорович, а вы не в курсе, почему под мостом так сильно рвануло? Неужели там кто-то перевозил какую-то новую бомбу?

— Какие ещё бомбы? — отмахнулся тот и пояснил: — Там состав со снарядами шёл, а внизу две баржи проплывали. Одна бензин везла, а другая селитру с удобрениями. Вот эта гремучая смесь и рванула.

— Ясно. А я уж было подумал про «ядрён батон», — облегчённо вздохнул я, радуясь тому, что не только избежал возможного облучения, которое легко мог бы получить, находясь вблизи эпицентра взрыва, но и тому, что у Германии этого оружия нет, и не будет.

Моё изменившееся настроение не осталось незамеченным.

— Чему вы обрадовались? — продолжая хмуриться, поинтересовался Живов.

— Да так, просто мысли некоторые вдруг посетили, — отмахнулся я и уточнил очередной непонятный мне вопрос. — Кстати, а откуда вы знаете, что везли баржи, и что в поезде было?

— Вы забываете, где я работаю. Услышав взрыв, я сразу же позвонил на службу. Туда уже начала стекаться первая информация. Оттуда и про Гиммлера узнал.

— Ясно. Спасибо за инфу.

Понимая, что теперь наши дороги расходятся уже окончательно и раз и навсегда, сухо попрощался с разведчиком, пожелал ему удачи и покинул квартиру.

«Что ж, теперь можно с горечью констатировать, что я таки добился своего — вновь остался один и отныне должен рассчитывать только на свои силы», — говорил себе я, быстрым шагом удаляясь от почти не разрушенного дома разведчика.

Мне было жаль с ним расставаться. Я рассчитывал на его помощь. Но случилось, как случилось, и мы разошлись как в море корабли. И он, и я прекрасно понимали, что методы работы с вражескими наймитами, у нас совершенно разные. А потому, это расставание, по большому счёту, было большим плюсом и для нас обоих. Для него, потому что теперь ему не нужно было думать о скором провале, и он мог, наконец, без оглядки на мои исполнения, заняться своей непосредственной работой — сбором разведанных. Ну, а для меня, потому что отныне я был свободен — у меня теперь не было никаких рамок и запретов, которые могли бы хоть как-то ограничивать и сдержать мою неуёмную натуру. Впрочем — нет, один запрет всё же был. И установил его я. В категорической форме запретил себе заниматься «самодеятельностью» и проводить операции в Берлине и его окрестностях. Ту территорию я решил считать подведомственной резидента.

«А то мало ли что я ещё соберусь уничтожить. Потенциальных целей-то много. И при их уничтожении, не хочется подвергать жизнь коллеги опасности. Он и так настрадался со мной. Пусть теперь хоть поживёт более-менее спокойно. А вообще, стоит признать, что я с самого начала неправильно себя повёл. Точнее сказать, даже не неправильно, а наивно, — продолжал размышлять я, пробираясь по разрушенной улице. — На что я рассчитывал, общаясь с Живовым? Надеялся на то, что он даст мне полный карт-бланш на любые мои действия? Это воистину была самая настоящая наивность, ведь он тоже не сам по себе. У него есть начальство, которое узнав о том, что я тут оказался, наверняка впало в шок. И я думаю, что обеспокоенность 'Центра» была даже не тем, что я мог бы наломать тут каких-либо дров. А тем, что своими действиями я подвергал риску ценного агента. А ведь его работа в шифровально-дешифровальном отделение, очевидно, была ценна — через руки нашего разведчика проходило множество важной, стратегической информации. А тут я нарисовался: 'здравствуйте, а можно я немножко постреляю. Разумеется, им это было нафиг не нужно.

Нет, конечно, тут стоит, отметить, что пострелял я не так уж и плохо. Конечно, с зэками не очень удачно получилось, но вот с экипажем «Шеера» вышло вполне себе. Да и взрыв в Берлине тоже может пойти в зачёт. И это я не говорю о той фигуре, которую я по чистой случайности отправил в геенну огненную. Генрих Гиммлер — один из идеологов фашизма, приверженец расовой теории, рейхсфюрер СС. И всё это существовавшее в одном теле, я отправил с нашей планеты нахрен. Ну не красавец ли я?

Очевидно, что красавец! И также очевидно, что как минимум какой-нибудь орден я заслужил. Ведь ликвидированная фигура была мощная и сняв её с доски я существенно менял всю картину крысиной возни в верхушке Третьего рейха'.

Ну да ладно, по большому счёту, как там будет дальше, меня в данный момент не касалось. А вот что меня касалось, так это очередное недопонимание с разведчиком.

На самом деле мне нужно было уйти и не останавливаться ещё в тот момент, когда он впервые стал мне приказывать не выходить из дома. В тот момент, он уже взял бразды правления на себя, невзирая на нашу раннюю договорённость. Но я не придал этому значения, решив, что это просто форма речи. Однако это было не так. Живов хотел быть командиром и всячески пытался меня подчинить.

«А вообще, детский сад, штаны на лямках, — вздыхал я, шагая по мостовой в направлении железнодорожного вокзала. — Вроде бы два взрослых человека могли бы договориться, но из-за амбиций и желания одного покомандовать, и нежелание другого слепо подчиняться тому, кто не его командир, привело к окончанию всех дружеских отношений».

Но могли ли быть эти отношения взаимовыгодными? Думаю — нет. И обоснованием этому служит тот факт, что преследовали мы в своей работе две различные противоположности в разведывательно-диверсионной деятельности. Он занимался исключительно сбором разведданных и передачей их в Москву, а я занимался и далее собирался заниматься именно уничтожением противника. То есть, по сути — диверсионной деятельностью.

«Ну, какой из меня разведчик, если я как вижу цель, так у меня сразу же „планка“ падает? Разве что — неправильный».

Впрочем, справедливости ради, стоит отметить, что из-за произошедшего конфликта, я и диверсантом становился тоже не очень результативным. Обрезав себе связь с «Центром», я исключал не только возможность получения нужной информации по целям, но и помощь с документами, материальным и техническим обеспечением. Всё это мог бы предоставить мне Живов, но теперь уже не предоставит, ибо отныне я предоставлен сам себе. По факту, я вернулся к тому, с чего и начал, впервые попав в Германию — мне самому предстояло искать объекты для проведения будущих операций. И нужно сказать это очень удручало, ведь такие объекты я мог найти только случайно. А значит, моя эффективность как боевой единицы значительно падала.

Но нет худа без добра. Отныне я был сам вершителем своей судьбы, мог лететь на все четыре стороны и творить всё что душе угодно. Разумеется, в разумных пределах и строго в рамках международного права, которое засев у меня в голове, уже весь мозг мне сгрызло.

До вокзала добрался менее чем за час. Мне повезло, и как только я пришёл на остановку, идущий в нужную мне сторону автобус, несмотря на небольшое ЧП и стоящую в воздухе пыль, подошёл через пятнадцать минут.

Уже вскоре я прибыл на железнодорожный вокзал.

«Что ж, прощай Берлин. На некоторое время я тебя покидаю. Но ты не волнуйся. Уже скоро я сюда вновь наведаюсь. И возможно, что уже буду не один, а совместно с частями доблестной Красной армии», — пообещал я городу и попросил кассиршу дать мне билет куда-нибудь подальше отсюда.

— Господин офицер, но может быть вы всё же соизволите назвать конечный пункт назначения. Я не совсем поняла: куда именно вам нужно? — удивленно спросила миловидная девушка.

— Уважаемая фройляйн, понимаете ли, я нахожусь в отпуске по ранению. В госпитале я уже належался и сейчас, перед очередной отправкой на фронт хочу устроить себе небольшое приключение. Я хочу поехать куда-нибудь, куда сам не буду знать до самого последнего момента — момента прибытия поезда на конечную станцию. Главное в этом недельном отпуске три условия: чтобы поезд отправлялся как можно скорее. Чтобы я не знал, куда именно занесёт меня судьба. И главное — чтобы это было как достаточно многолюдное, но удивительное место, находящееся на приличном удалении от Берлина.

— Гм, — задумалась та и, улыбнувшись, уточнила: — Господин офицер, ценит красоту?

Признаться, её вопрос меня несколько озадачил, и я сразу даже не нашелся, что на это ответить. Но потом пожал плечами и, мягко улыбнувшись в ответ, выдал:

— Каждый человек в душе мечтатель.

— Ох, как хорошо вы сказали, — одобряюще вздохнула кассирша. — Тогда, думаю, вам подойдёт вот это.

С этими словами она положила на стойку билет. Я не глядя заплатил и убрал его в карман.

— Благодарю вас.

— Поезд стоит на восьмом пути. Отправление через десять минут. Успеете?

— Конечно. Ещё раз: огромное вам спасибо! — сказал я, попрощался и, не теряя времени, побежал искать свой паровоз.

И нужно сказать, не зря я сразу подорвался, потому что на поезд я еле-еле успел.

Конечно, берлинский вокзал в этом времени не чета тому вокзалу, что будет построен в будущем. Тут нет миллионов пассажиров и сотен стоящих поездов. Но всё же это столичный вокзал. И поездов тут было более двух. Точнее — восемь. А табло, которого возможно в этом времени вообще нет, я найти, как не оглядывался по сторонам, так и не сумел.

Решил начать искать нужный путь по количеству стоящих составов. Однако не справа налево, ни слева направо те поезда, что стояли на этих путях не производили посадку пассажиров. Я помнил, что кассирша говорила о поезде, который должен был вот-вот отправиться. А это означало, что априори на него посадка уже должна была быть объявлена и шла.

В конечном итоге мне удалось в людской толпе увидеть какого-то железнодорожника, который мне и поведал, что мой паровоз стоит на самом дальнем пути, потому что состав, стоящий на седьмом пироне, сломался.

Понимая, что до отправления остаются считанные секунды, вылупив глаза и расталкивая бюргеров в разные стороны, я помчался в указанном направлении.

Когда выбежал на нужный перрон увидел, что посадка уже заканчивается.

— Подождите! Стойте! — закричал я, вбегая в последнюю дверь последнего вагона.

— Господин офицер⁈ — ошарашено произнесла проводница, отступив на шаг и пропуская меня. — Вы едете на этом поезде?

— Несомненно — так! — ответил я и покосился на двух стоящих матросов.

Те, увидев мой взгляд, подтянулись и отдали воинское приветствие, а я отдал проводнице билет.

— Ваш вагон — номер три. И он находится в голове поезда, — произнесла девушка, возвращая билет.

— Большое спасибо, — поблагодарил я, кивнул матросам и направился пробираться сквозь вагоны к своему месту.

В купе, в котором я спустя пять минут оказался, кроме меня никого не было. Впрочем, в поезде вообще было не так уж и людно.

Когда проводница, из моего вагона проверив билеты, предложила чая, я поинтересовался отсутствием пассажиров. Оказалось, что это дополнительный поезд, о котором многие пассажиры попросту ещё не знают.

— Поэтому вполне возможно, что к вам в купе вообще никого не подселят до самой конечной станции.

Я поблагодарил женщину, заплатил за чай с бутербродами, быстро перекусил и лёг на свою койку.

Лёг и сразу же стал испытывать непреодолимое желание хоть краешком глаза, как бы невзначай, ненароком, выяснить пункт конечного назначения.

Впрочем, вскоре я всё же сумел обуздать в себе внезапно вспыхнувший приступ любопытства.

«В какое место бы не шёл поезд, по большому счёту мне это было пока не важно. Главное, что ехал я на запад Германии, то есть в противоположную от Берлина сторону. А значит своими будущими действиями, работу советской разведки я испортить не смогу — и это было главное».

Поезд шёл не спеша, и с не большим количеством остановок. Перегоны были долгими, а потому я решил использовать это время с пользой.

Для скрупулезного, всеобъемлющего анализа происходящей вокруг меня ситуации у меня банально не было сил, как не было сил даже для поверхностных размышлений. А потому я занялся тем, чем мог и хотел заняться прямо сейчас — закрыл глаза и тут же провалился в небытие.

Сквозь пелену сновидений я слышал, как проводница предупреждает о прибытии нашего поезда в Гамбург. Но я даже не стал заморачиваться на этот счет. Смысла не было. Я знал, что Гамбург находится много западнее Берлина, поэтому не было ничего удивительного в том, что именно через этот большой город, в котором находится крупный железнодорожный узел, пролегал наш маршрут.

А вот куда дальше будет пролегать наш путь, я не знал. И даже слушать об этом не хотел. А всё потому, что, услышав конечный пункт назначения, я бы обязательно, даже непроизвольно начал бы стараться выудить из памяти всю имеющуюся там информацию по месту прибытия. Вспоминать, что происходило в том гипотетическом городе до войны и во время войны. И эти размышления не дали бы мне отдохнуть ни душой, ни телом.

А вот незнание, в моём случае, было сейчас очень даже кстати. Мозг, конечно, нет-нет, да задавался вопросом о моём будущем, но именно полное отсутствие информации о конце моего путешествия не давало возможности засорить голову различного рода раздумьями.

Разумеется, иногда всё же отдыхающее сознание начинало пытаться придумать ту или иную версию, куда именно направляется поезд. Исходило оно, конечно же, из знания, что по пути следования был Гамбург. И нужно сказать, дальнейшие невольные размышления, предполагали всё что угодно.

Например, поезд мог проследовать дальше на запад и тогда бы я попал в Бремен. А если бы он, двигаясь в том направлении следовал бы ещё дальше, то вообще я бы мог оказаться в Голландии, которую некоторые называют Нидерланды. Одним словом, фантазировать на этот счёт можно было бесконечно долго, но я постарался этого избежать. Повернулся на другой бок и вновь покинул этот мир в сновидениях без снов.

— Господа пассажиры из-за ремонта железнодорожного полотна, наш поезд прибудет с опозданием на два часа — состав идёт по запасным путям, в объезд, — объявила вагоновожатая.

Её слова вывели меня из сна. За окном был поздний вечер.

«Ясно, максимум через час, по всей видимости, наконец, моя судьба станет мне известна, — зевнул я. — Ну да ничего. Кое-какие документы у меня есть. Деньги и оружие тоже есть — не пропаду».

Посмотрел в окно и, увидев за ним море, вдоль которого шёл паровоз, увидел на горизонте чаек, красивый закат и силуэт корабля, а точнее…

— А ты тут, какого хрена делаешь⁈ — обалдел я, глядя во все глаза на знакомый и уже порядком осточертевший силуэт железного монстра.

Вскочил на ноги, схватил свой ранец и, не веря тому, что это происходит в реальности, не сводя глаз с глади воды, побежал против движения в конец поезда.

Я не верил в реальность происходящего. Я не верил, что такое возможно! Но увы, это уже был не сон. Моё зрение было сфокусировано на огромных орудиях главного калибра. Я знал каждую деталь этого проклятого корабля и не мог ошибиться — это был он! Он! И ещё тысячу раз он — карманный линкор «Адмирал Шеер».

Добежав до тамбура последнего вагона и увидев, что видение никуда не исчезает, прислонился к окну.

— Ёлки-палки-моталки! Ты зачем, меня преследуешь⁈ — прошептал я, в бессильной злобе ударив кулаком по стеклу.

— «Адмирал Шеер», господин обер-лейтенант, — чуть ли не торжественно произнесли за спиной.

Я обернулся и увидел тех двух матросов, что видел при посадке, когда запрыгивал в уходящий поезд.

Сейчас они так же, как и в прошлый раз, стояли в тамбуре и, вероятно, курили. Увидев мой недовольный взгляд, они немедленно вытянулись по стойке смирно, спрятав руки с сигаретами.

— Откуда вы знаете? — устало спросил я, рассматривая моряков, на бескозырках которых было написано «Кригсмарине».

— Знаем, потому что направляемся на него. Мы с однотипного корабля. Наш называется «Лютцов», — будто бы похвастался первый матрос.

— Но зачем тогда вы направляетесь на «Шеер», если служите на другом корабле?

— Получили новое назначение, господин обер-лейтенант. Пока наш крейсер в ремонте, — с готовностью ответил разговорчивый матрос и тут же получил от своего товарища тычок локтём под ребро.

Я помнил, что тяжёлый крейсер «Лютцов», был головной корабль серии тяжёлых крейсеров, что и «Адмирал Шеер». Ранее он носил название «Дойчланд». В июле этого года, после попытки прорыва в Атлантику он получил торпеду, пущенную с британского самолёта, и сейчас находился в ремонтных доках.

«Так значит, часть команды с ремонтируемого корабля решили перекинуть на корабль этой же серии, раз уж тот пока не может принимать участие в морских операциях», — понял я, а вслух, не показывая своей осведомлённости, спросил:

— А разве крейсеру «Адмирал Шеер» требуется новый экипаж?

— Не могу знать, — ответил второй матрос, который был явно похитрее своего сослуживца.

Его общительный товарищ на этот раз тоже не стал ничего объяснять.

Впрочем, я уже услышал более чем достаточно. Свидание с кораблем, который явно собирался куда-то отплывать, заставило меня мгновенно включиться в боевую работу.

Приоткрыл дверь, ведущую в салон вагона. Заглянул туда и убедился, что к нам в тамбур никто не направляется. Все пассажиры сидели и лежали на своих местах и покорно ожидали, когда паровоз наконец приедет на место назначения. Но мне уже туда, куда мы направлялись, было не нужно.

Закрыв плотнее дверь, я сжал кулаки, а затем, резко развернувшись, ударил каждому из матросов в живот, благо те стояли по стойке смирно.

Оба удара оказались эффективными и гитлеровцы, зашипев от боли, согнулись, начав глотать ртами воздух и кашлять. Я распахнул дверь, что вела из вагона на воздух, и пока эти «гаврики» не пришли в себя и не стали звать на помощь, поочерёдно, одного за другим выкинул их в темноту.

Оставшись в тамбуре один, спустился на подножку ниже, рассчитал момент, чтобы при прыжке не врезаться в один из телеграфных столбов, что стояли вдоль железнодорожного полотна, и под грохот колёс и шум ветра, выпрыгнул из вагона сам.

На этом моя тихая и спокойная поездка на поезде в неведомые дали была окончена! Сейчас начиналась новая операция, в которую разведчик-нелегал Забабашкин входил, размашисто кувыркаясь по насыпи и при этом болезненно врезаясь в кустарники и деревца, что попадались на пути.