Неправильный разведчик Забабашкин (ФИНАЛ)

Глава 17 Привидение

Я резко обернулся, готовый в любой момент выхватить пистолет и начать стрельбу по всем выявленным целям.

Но мне не дали это сделать.

— Забабашка! Забабашка! — вцепились в меня обеими руками, сковав и не давая двигаться. — Забабашка!

Через пару секунд, с трудом закрыв челюсть, я удивлённо прошептал, стараясь отпрянуть от назойливого и прилипчивого привидения.

— Ёлки-палки-моталки, а ты какого хрена здесь делаешь?

Но ответом мне были лишь всхлипы и очередные обнимашки.

— Забабашка! Я тебя нашёл! Дорогой Забабашка! — рыдал, вытирая слёзы о моё плечо, невесть как здесь оказавшийся, и уже давно в моей памяти похороненный, когда-то завербованный мной немецкий артиллерийский наводчик, а ныне ярый антифашист по имени Фриц Мольтке.

Он говорил достаточно громко, и в какой-то момент я заметил, что проходящие рядом люди начали оборачиваться и смотреть на проявление этих «телячьих нежностей».

Решил это дело прекратить.

— Камрад! А ну, немедленно взять себя в руки! — прорычал я ему на ухо и, отодвинув, добавил: — Вспомни, где мы, и прежде чем громко упоминать всуе мою фамилию, хорошенько подумай, до чьих ушей это может долететь, и чем это может для нас обоих кончиться.

— Прости! Конечно, ты прав, — закивал тот, вытирая текущие ручьём слёзы своим носовым платком. — Ты просто не представляешь, как мне было тяжело всё это время.

Что на это я мог сказать? Я не знал, какие именно приключения были у моего протеже. Возможно, они были в разы тяжелее, чем у меня. Но я знал лишь одно — расслабляться нельзя!

А потому отмахнулся банальной истиной:

— А кому сейчас легко?

Нервы у Фрица явно расшатались, и он никак не мог успокоиться. Я понимал, что нам надо поговорить, но вначале ему всё же необходимо было прийти в себя.

— Давай-ка отойдём вон туда, — показал я рукой на угол вокзала, где было совсем безлюдно.

И не дожидаясь, пока тот скажет что-то утвердительное, следя за тем, чтобы он не оставил и не потерял свой чемодан, взяв его за локоть, повёл к намеченному месту.

Вначале я хотел было предложить немцу пойти в какую-нибудь забегаловку, чтобы там побеседовать в тихой, спокойной обстановке, а заодно и перекусить. Но потом отказался от этой идеи. Я вовсе не хотел, чтобы при рассказе о своей истории мой визави неожиданно начал орать про наши дела на фронте, при этом оглашая мою фамилию на весь Берлин.

Фамилия, конечно, у меня была боевая, и стесняться её я не собирался, но афишировать тоже не хотелось — не дома я был, совсем не дома. К тому же я был почти уверен, что этой моей фамилией, которая уже больше месяца грозно звучала в стане врага, приводя его при упоминании в обморок, немцы уже давно пугают своих детей.

«Будешь себя плохо вести, придёт злой Забабаха и тебя съест», — очень вероятно, слышало на ночь подрастающее поколение, после чего обещало неукоснительно слушаться и больше никогда в жизни не хулиганить.

Одним словом, афишировать меня в данном рейхе было в настоящий момент ни к чему. А так как Фриц в своей радости тихо разговаривать не мог, пришлось ограничиться не рестораном, а дальним безлюдным закутком. Тут мы были в уединении, и, если неожиданно оживший камрад особо орать не будет, никто ничего не услышит, проблем мы не огребём. Со стороны всё должно было выглядеть вполне себе цивильно — матрос Кригсмарине общается с унтер-офицером Вермахта. Ну что тут может быть подозрительного?

Вот и я подумал, что ничего такого не будет.

Но на всякий случай, как только мы остановились, сразу же предупредил:

— Разговаривать только шёпотом!

Визави согласно кивнул, огляделся и недоумённо произнёс:

— Но тут же никого нет.

— Вот и хорошо, что нет. Главное, чтобы никто ничего не услышал, когда рядом кто-то будет, — пояснил я свой план и перешёл к сути: — А теперь скажи мне, а точнее, прошепчи: как ты здесь оказался? И как ты выбрался из новской мясорубки?

И камрад, сглотнув застывший комок в горле, вытер очередную слезу и заговорил…

Всё оказалось просто, и, вероятно, именно поэтому — из-за простоты — ему и удалось выжить.

Через пять минут после того, как я с ним и артиллеристами расстался на площади Новска, там разорвался артиллерийский снаряд. Что было с бойцами, с которыми он собирался выдвигаться на позиции, он не знал, так как потерял сознание и очнулся лишь в госпитале Троекуровска. Немцы, после того, как вначале полностью уничтожили, а потом заняли развалины города, среди руин нашли его раненое тело. И нужно сказать, что они очень этому удивились, особенно тому, что тело в немецкой полевой форме всё ещё было живым. Эта форма Фрица и спасла. Немцы приняли его за своего, который попал к русским в плен. Когда мой визави очнулся, то, сразу сообразив, где находится, выдумал историю своего пленения, разумеется, убрав из неё моменты, когда он лихо расстреливал гитлеровцев сам или наводил на них артиллерию. Его рассказ, разумеется, сразу же стали проверять и, в конце концов, они в него поверили. Да и не могли они не поверить, ведь Фриц действительно являлся военнослужащим Вермахта, который пропал без вести. Его узнали и опознали сослуживцы, которые, все как один, были очень рады его чудесному спасению.

Так как за взятием Новска следил лично фюрер, то все причастные командиры получили награды, а всех, раненых при операции, в виде поощрения было решено эвакуировать в Берлин и после лечения тоже наградить.

Решения высшего командования штаба Вермахта никто оспаривать, разумеется, не стал и всех, кто был в госпитале, в срочном порядке самолётами перевезли вначале в Польшу, а затем и в столицу Германии.

История приключений моего подопечного была ничуть не удивительней, чем моя. Конечно же, он не совершал никаких диверсий, но сам факт того, что выжил после столь массированной бомбёжки, попал к вчерашним своим, сумел отмазаться от подозрений, после этого перебрался в Берлин и тут, среди сотен тысяч немчуры, встретил меня, всё это говорило лишь об одном: в этом мире судьбой обласкан не только я.

— Молодец, что выжил, — подвёл я итог услышанному и спросил: — А на вокзале ты как оказался, раз тебя в берлинский госпиталь определили?

— Отпросился, — улыбнулся он. — Врач оказался земляком — из того же городка, что и я. Когда он узнал, что я был в плену и выбрался из него, то растрогался, всей душой желая помочь мне во всём. Я не стал стесняться и воспользовался этим, отпросившись на четыре дня. Хочу съездить домой — навестить маму с сёстрами. Решил побыть среди семьи, привести свои мысли в порядок и решить, как мне действовать дальше и как выйти на наших.

Вначале, услышав это откровение, я чуть не поперхнулся. Но потом, вспомнив, что под нашими визави подразумевает всех тех, кто не любит Гитлера, сочувственно хмыкнул.

Сейчас не сорок пятый, когда вдруг вся это странная нация неожиданно поняла, что их фюрер вовсе не хочет всем добра, а ведёт их не туда и все годы их непристойно обманывал. Сейчас сентябрь сорок первого. Войска Вермахта наступают по всем фронтам, ежедневно захватывая новые территории и города. Уже заняты несколько советских республик и немало земель в европейской части РСФСР. Немцы в самые ближайшие недели начнут осаду Ленинграда, и то, что из-за моих действий на фронте, скорее всего, теперь она пройдёт, возможно, менее трагически, не отменяет того, что дух у немецкого населения сейчас на подъёме. Из радио и всех утюгов с утра и до ночи слышатся победные реляции, кои выдаёт глава нацистской пропаганды Йозеф Геббельс. Опираясь на них, любой рядовой житель рейха испытывает небывалый душевный подъём. Практически каждому из них сейчас кажется, что они — представители арийской расы и сверхлюди — вот-вот победят СССР, после чего весь мир упадёт пред ними на колени.

О том, что, если кажется — креститься надо, они, вероятно, совершенно не знают или забыли. Но это ничего. Об этом им обязательно напомнит Красная армия, пройдя катком по восточной Европе и взяв Берлин в мае 1945-го.

Но до этого ещё четыре долгих кровавых года. А пока почти все жители рейха всем довольны. И поэтому, если к ним ни с того ни с сего подойдёт какой-то «левый» фриц и начнёт им рассказывать о диктатуре Гитлера и не том, неправедном, пути, по которому идёт их народ, его если сразу не прибьют, то обязательно позвонят в соответствующие службы, а те оформят в концлагерь. Не сразу, конечно, а после пыток, на которых он расскажет и то, что было, и чего вовсе не было. Одним словом — при том, самом удивительном, стечении обстоятельств, данному фрицу повезло как минимум дважды. Он не только встретил меня, но и избежал весьма вероятного попадания в гестапо.

На всякий случай решил уточнить:

— Так ты, значит, твёрдо решил продолжать бороться за наше дело?

— Конечно, — взвился он. — А как может быть иначе? Я много думал и уже давно понял, что гитлеровская теория, о превосходстве нашей нации над славянами или другими народами, лишена смысла и не права. Все мы люди, и все мы равны. Он сумасшедший, который в своём сумасшествии и всех немцев сделал безумцами, как он. Я не могу стоять в стороне, наблюдая, как гибнет мой народ. Я хочу действовать и освободить людей от нацистской тирании.

— Похвальные слова и хорошее желание. Только скажи: как ты собирался этого добиться?

Тот на секунду задумался, а потом пожал плечами:

— Думал начать вербовать сторонников, создать комитет и уже потом…

— Потом, находясь на дыбе в гестапо, под зверскими пытками закончить свой жизненный путь, — договорил за него я.

— Нет! Почему? — удивлённо поднял он брови.

— Потому что вас сразу же поймают!

Тот замотал головой.

— Я не дурак и хотел действовать аккуратно, и не приглашать к себе в группу всех подряд. Вначале думал завербовать пару-тройку знакомых у себя в городе. Потом думал вернуться в госпиталь и уже там, выбрав надёжных людей, провести тайную разъяснительную работу. Конечно же, этих людей перед этим предполагалось хорошенько проверить, предварительно узнав об их настроениях и мыслях.

— Идея неплохая, но закончится она всё равно так, как я ранее сказал — в гестапо.

— Необязательно, если тот, кого я захочу завербовать, будет настроен антигитлеровски.

— А как ты об этом узнаешь? Он тебе сам об этом скажет?

— Ну да.

— И это станет твоим концом!

— С чего ты так решил?

— А с того, что если он тебе расскажет в разговоре о своей нелюбви к нацистской идеологии и строю — знай, перед тобой провокатор. Никто в здравом уме и светлой памяти первому встречному мысли, за которые ждёт тюрьма или концлагерь, раскрывать не будет. Если, конечно, ты не собирался членов своей будущей организации вербовать в доме для душевнобольных.

— Ты думаешь? — нахмурился визави.

— Уверен! В свою организацию ты сможешь набрать либо провокаторов, либо недалёких людей. И с теми, и с другими действенную боевую организацию не образовать. Так что, план твой заранее провальный.

Фриц насупился ещё больше, а глаза его заблестели. Вероятно, он долго думал над этим вопросом и сейчас, когда я безжалостно разбил его наивные мечты, готов был заплакать.

— Ну и ладно, ну и пусть, как я рассчитывал, не выйдет. Это теперь всё равно, — всё же совладал он с собой и, улыбнувшись, громко заголосил: — Теперь, когда встретил тебя, мы вдвоём что-нибудь обязательно придумаем, что будет гораздо лучше чем-то, что придумал я один. Правда?

Его детские надежды я рушить не хотел. А потому кивнул.

— Правда, — и раскрыл часть карт: — Кстати говоря, я уже кое-что придумал для того, чтобы приблизить нашу победу.

— Вот как? Скажи: что это?

— Пока не могу — это секрет! Но в своё время я тебе обязательно его открою. А сейчас ответь: ты со мной или будешь действовать вне моей юрисдикции?

Фриц аж затрясся, мотая головой.

— Конечно же, с тобой! Я же сказал — ты мой командир! Я готов выполнить любой твой приказ! Приказывай!

— Любой? И выполнишь его дословно, без вопросов и пояснений? — уточнил я.

— Яволь! Не сомневайся! Приказывай, и я всё сделаю!

Я кивнул, сделал «покерфейс» и, впившись своим взглядом в глаза подчинённого вкрадчиво произнёс, чеканя каждое слово:

— Приказываю тебе! Отныне и до окончания операции в разговоре со мной говорить как минимум в три раза тише!

Немец опешил, не зная, что на это сказать, и лишь промолвил еле-еле слышно:

— Хорошо! Будет сделано.

Я видел, что он ждёт другого приказа, видел, как он жаждет его получить и обязательно выполнить, тем самым показав свою готовность. А потому решил не обманывать его ожидания.

— А теперь слушай второй приказ, который не менее важный, чем первый. Приказываю: незамедлительно остановить все раздумья насчёт будущего планирования своей деятельности на территории Германии. Теперь ты член нашей команды! Отныне ты не одинок, а значит, любую самодеятельность должен срочно прекратить. Никаких вербовок друзей, соседей по городу и по палате. Никаких диверсий и тому подобного. Ты не должен ставить безопасность нашей разведывательной группы под угрозу! Ты меня понял?

Говорил и не верил, что говорю это я. Всё время мне слышался голос Живова, который, к слову сказать, говорил мне уже несколько дней фактически то же самое, вбивая эту информацию в голову.

Но я не желал этого и всеми силами сопротивлялся контролю.

И вот сейчас, глядя на все эти похожести со стороны, мне казалось, что советский разведчик в своём желании обуздать мой юношеский максимализм, был не так уж и неправ.

Не оценил мой миротворческий подход и Фриц.

— Забабаха, но как же тогда мы причиним ущерб гитлеровцам, — расстроенно пробормотал он.

Его вопрос был ожидаем, но меня не устроил. И я, стиснув зубы, прорычал:

— Не понял! Как отвечаешь⁈ Боец, ты приказ слышал?

— Так точно, господин командир, — вытягиваясь по стойке смирно, шёпотом рявкнул он, а потом поправился: — Товарищ командир…

— Вольно, — сказал я и, чтобы тот особо не расстраивался, пояснил свою мысль: — Не волнуйся, сидеть на печи и ничего не делать до конца войны ты не будешь. Ты займешься наиважнейшим делом — сбором разведданных. Каких именно, и как ты это будешь делать, об этом тебе сообщу я или наш резидент чуть позже. Но знай одно — предстоящие дела будут в высшей мере важные и очень опасные.

После моих слов визави буквально расцвёл. Парень явно рвался в бой, и моё ограничение его неописуемо расстроило. Сейчас же, когда я ему кое-что разъяснил, и он понял, что будет ценен для общего дела, сразу же воспрял духом.

А я продолжил ему рассказывать о будущих своих действиях, как его командира:

— Как ты понимаешь, никто тут по одиночке не работает. У нас у всех есть начальство. На следующем сеансе связи, я о тебе сообщу в «Центр», и уже «Центр» примет решение, где и как тебе лучше работать. Но лично я буду рекомендовать ему сделать всё, чтобы ты остался в Берлине и помогал мне и ещё одному товарищу. На фронте тебе делать нечего, а вот здесь, в глубоком тылу ты сможешь серьёзно помочь в нашем деле разгрома фашизма. Согласен?

— Конечно! Я не хочу на фронт — не хочу стрелять в своих. Спасибо большое, Забабаха! — начал было он.

Но я его прервал и напомнил:

— Никаких Забабах! Я матрос Ганс Дельфиг. Приятно познакомиться. Запомнил? Тогда слушай о шагах, которые тебе предстоит сделать. Едешь к себе домой, отдыхаешь там. Никого не вербуешь. Потом возвращаешься в госпиталь и лечишься. Там тоже никого не вербуешь и ждёшь. Не волнуйся, с тобой обязательно свяжутся. Сейчас же дай мне адреса твоего дома и адрес больницы, после чего мы расстанемся.

Фриц сразу же продиктовал мне всю запрашиваемую информацию, а потом спросил:

— А что будет, если так случится, что со мной никто не выйдет на связь?

— Если так произойдёт, значит, произошло то, над чем я сейчас работаю.

— А над чем, если это не секрет?

— Да какой там секрет, — отмахнулся я и, улыбнувшись, произнёс: — Понимаешь ли, дорогой ты мой камрад, дело в том, что в самое ближайшее время, я собираюсь закончить войну, которую уже можно смело называть Второй Мировой войной.