Не тот год II

Пролог/Глава 1

ПРОЛОГ

Хайнрих Больгер трясся в кабине неудобного русского грузовика и размышлял. Ничем другим он в данный момент не мог заняться. Только думать о прошлом, о настоящем и будущем. Строить планы и слегка гадать, как его жизнь повернётся в дальнейшем. И это было… Плохо! Раньше он за собой редко замечал подобные философские моменты. Обычно такое происходило при накоплении усталости, или перед сложными заданиями. Но он отдохнул, и задача предстояла простая. Похожих он выполнил уже с десяток за неполный месяц с начала войны с СССР. До этого был захват мостов через каналы Амстердама. Высадка с планеров на форт в Бельгии. И много чего ещё.

Хайнрих родился в царской России в Поволжье. Потом его семью, как и сотни других немецких семей, депортировали в начале Первой мировой в Сибирь. То время он едва помнил из-за слишком малого возраста. Едва власть в стране сменилась через два года, его родители и ещё несколько десятков таких же семейств иммигрировали в Германию. Тогда было очень сложное время. Маленький Хайнрих сполна вкусил всё то, что выпало на их долю. На старой Родине они были чужаками и врагами. На новой происходило всё то же самое. Невероятным напряжением удалось вырваться из нищеты. А когда он попал в армию, то жизнь улучшилась ещё больше. Ещё более резкий поворот произошёл после вступления молодого Больгера в свежесозданную Теодором фон Хиппелем роту особого назначения Бранденбург 800. Очень быстро подразделение стало элитой вооружённых сил Германии. Благодаря своим родителям Хайнрих прекрасно знал русский язык, а учительница помогла овладеть ещё и французским на высоком уровне. Природа наградила отличными физическими статями, а тяжёлое детство укрепило его характер. Благодаря всему этому он и попал в роту.

К России он испытывал ненависть, поселившуюся в каждой клетке его тела. Его семью лишили земель, мельницы и маслобойни, у него самого украли детство. Когда его подразделение получило приказ перед войной перейти границу с СССР и устраивать диверсии, Хайнрих Больгер искренне обрадовался.

Теперь ему с боевыми товарищами предстояло захватить крупный мост, уничтожение которого повысит темпы наступления вермахта и не даст возможность большевикам подготовить позиции для обороны. Меньше двух недель назад взвод его сослуживцев совершил невероятно дерзкую акцию, отбив и удержав почти такой же мост под посёлком Лиды. На парашютах упав на голову охране, они быстро перебили её и смогли удержать объект до подхода основных сил. Эта операция обязательно войдёт в учебники истории. И Хайнрих мечтал повторить то же самое. Он и ещё двадцать три «брандербужца», переодетые в форму бойцов НКВД, вооружённые советскими ППД, СВТ и ДП ехали к цели на двух полуторках. Машины захватили в нескольких километрах от цели, а чуть ранее спрыгнули на парашютах в тылу отступающей Красной армии.

Как только впереди показался мост, лейтенант выбросил из головы все посторонние мысли, настроившись на выполнении задачи.

С обоих концов мост защищало по одной огневой точке из железнодорожных шпал, скреплённых железными «костылями». Из бойницы первой торчало рыльце «максима», из другой выглядывал раструб пламегасителя ДП. Ещё имелся блиндаж всё из тех же шпал для отдыхающего личного состава, плюс несколько стрелковых ячеек. Рядом с огневыми точками перетаптывались русские солдаты. По два человека с каждого конца. Сержант и рядовой с той стороны, откуда подъезжали «бранденбуженцы». Оба были вооружены винтовками «Мосина» с примкнутыми штыками. Проезд по мосту перегораживали две длинные «рогатки» с намотанными витками колючей проволоки.

В данный момент движения на мосту не было. Подкрепления явно не успевали или отсутствовали. А отступающим частям и беженцам перерезали путь к мосту прорвавшиеся моторизованные и танковые части вермахта. Всё это было только на руку переодетым немцам.

При виде подъезжающих грузовиков охрана моста не проявила особых действий. Ствол пулемёта уставился на них. Сержант с бойцом перестали топтаться и уставились на машины. И всё.

— Стой! — протяжно прокричал сержант и замахал левой рукой, правой удерживая за ремень винтовку на плече. — Туда нельзя,

— Сержант, у меня приказ найти сто тридцать второй полк. Он где-то там, — резко ответил ему Хайнрих, одетый в форму старшего лейтенанта НКВД.

— А у меня приказ никого не пущать, товарищ старший лейтенант государственной безопасности, — ответил ему красноармеец, проигнорировав или не разобравшись в нарукавных знаках и петлицах фальшивого энкавэдэшника, которые сообщали о принадлежности того к ГУГБ НКВД. — И вообще, предъявите-ка документики.

— Ты как с командиром разговариваешь, боец? — раздался из кузова грозный рёв одного из «брандендуженцев». По голосу Хайнрих опознал Курта из прибалтийских немцев. Огромный здоровяк с располагающим добродушным лицом. И не скажешь, что этот молодой мужчина является отпетым головорезом. Для него было убить что солдата противника, что женщину или ребёнка, это как затушить двумя пальцами сигарету. Свою внутреннюю суть он буквально на днях в очередной раз продемонстрировал во время резни евреев во Львове, где одна рота из «Бранденбурга» действовала рука об руку с польским батальоном «Нахтигаль» из ОУН под командованием Шухевича.

Демонстрируя вроде как свою значимость над простой «махрой» и недовольство поведением красноармейца, солдаты в кузове встали со своих мест. На самом же деле они приготовились к атаке по сигналу своего лейтенанта.

Сержант вытянулся по стойке смирно.

— Не могу без проверки документов никого пропустить. Приказ немедленно открывать огонь на поражение.

— Вот мои документы, — Хайнрих достал удостоверение НКВД из кармашка гимнастёрки и протянул её бойцу.

— Э-э, старший лейтенант… — он отвёл взгляд от «корочек» и вопросительно посмотрел на «бранденбужца».

— Старший лейтенант главного управления государственной безопасности Крапивин, — отчеканил Хайнрих полное звание и должность, чтобы русский унтерменш, стоящий напротив, прочувствовал его тон и дух грозного наркомата. Ему очень хотелось приказать солдатам атаковать прямо сейчас. А самому лично пристрелить недалекого сержанта, наслаждающегося своей маленькой властью или просто не понимающего всей полноты власти командира, которого посмел остановить. Но по плану обе огневые точки должны уничтожаться одновременно. Сначала мост проедет его грузовик. При этом второй изобразит поломку едва въехав на него. Это и станет сигналом атаки. В противном случае у группы диверсантов будут серьёзные потери. Мало того, большевики могут подорвать цель их операции.

— А тут не Крапивин, а Крапивкин. Смотрите сами, — удивился красноармеец и протянул командирскую книжку её владельцу. Тот машинально её принял и опустил взгляд на строчки, хотя знал их лучше молитвы Деве Марии. Ошибки в фамилии точно быть не могло. Если только сержант сам не умеет читать, окончив пару классов церковно-приходской школы. — Работаем!

От громкого крика Хайнрих сильно вздрогнул. В следующее мгновение сержант рванул дверь грузовика, которую сам же немец слегка приоткрыл, схватил лейтенанта за ворот и рванул на себя, запуская в долгий полёт. «Брандендужец» ещё был в воздухе, когда рядом оглушительно зазвучали пулемётные очереди. Его уши уловили среди этого грохота звук впивающихся в доски бортов и кабин грузовика пуль, рикошеты от металлических деталей, крики умирающих солдат.

Упав на пыльную дорогу, он перекатился и, как кошка взлетел на ноги. За пистолет взяться он не успел — русский был уже рядом и замахивался для удара. Увернувшись, Хайнрих выхватил нож из рукава и полоснул клинком перед собой, метя в чужой живот. Вот только к его большой досаде противник оказался крайне ловок. Он не только увернулся от острой стали, но успел перехватить руку лейтенанта и сначала толкнуть её от себя, а затем рванул к себе, проводя залом. Жалеть немца у сержанта не было в планах. И через секунду одновременно с хрустом сустава, Хайнрик непроизвольно заорал от вспышки ослепляющей боли:

— А-а-а!

Удара в висок, отправившего его в беспамятство, он уже не заметил. Пришёл в себя от боли в ушах.

— Всё, Ванька, заканчивай ему уши тереть, он очухался, — услышал он голос сержанта, а затем и увидел его, склонившегося над ним. — Очухался, Ганс или как там тебя? А может Саша или Вилкас, а? Ты же из Бранденбурга, мил человек? А там ведь или наши, или литовские предатели служат.

Хайнрик промолчал. На нём не было ничего. Всю одежду вплоть до исподнего и медальона с него сняли, а руки и ноги связали. Не посмотрели на то, что у него запястье сломано.

«Нужно было глотать капсулу, а не за нож хвататься.», — с досадой подумал он. Вбитые рефлексы подвели. На нападение он ответил атакой, не подумав о последствиях. Слабым успокоением был тот факт, что уничтожили диверсантов и захватили их командира явно не простые красноармейцы. Их ждали у моста, это факт. Ждали давно, успев подготовиться.

Бойцы из Бранденбурга 800 не сдавались в плен. Захватить их можно только тяжелоранеными в бессознательном состоянии. У каждого при себе имелась ампула с сильнодействующим ядом. Вот только свою лейтенант Больгер проглотить не успел.

— Молчишь? — усмехнулся сержант. В его руке как по волшебству появился нож. Очень знакомый клинок. Ещё недавно он принадлежал самому Хайнрику. — Слушай расклады, немчура. Ты мне сейчас всё расскажешь: кого тут ждали, когда у моста появятся твои камрады, кто это будет и какие знаки с паролями они ждут. Если вдруг решишь поиграть в героя, то просто вспомни тех, кто оказывался на твоём месте в твоих руках. Многим из них удалось сохранить свои тайны? И сам ты такой же как те немногие молчуны или пожиже будешь?

Хайнрик вместо ответа плюнул в лицо большевику.

Тот вновь усмехнулся, вытер лицо ладонью, а затем обтёр ладонь о штаны. После чего перевернул немца на живот и схватил его за ладонь.

— А-а-а! — дико заорал лейтенант от страшной боли в одном из пальцев. Прижатый к земле и крепко связанный он не мог ничего противопоставить своему мучителю. Через минуту тот перевернул его обратно, немного подождал, чтобы немец пришёл в себя, а затем кинул ему на грудь что-то.

— Это только мизинчик. Пока, — сообщил ему сержант. — Немного постругал его, как карандашик. И вот решил показать тебе свою работу. Нравится? У хунхузов научился на Дальнем Востоке. Там такие мастера встречались, что труп могут заставить кричать от боли и вспомнить лицо повивальной бабки, которая его при родах принимала…

Хайнрик не мог отвести взгляда от того, что минуту назад было его пальцем. В какой-то момент его начало потряхивать.

— … а ещё у тебя осталось девятнадцать пальцев. Или всё-таки двадцать, — вновь к нему вернулся слух. Взглянув на сержанта, он увидел, как тот смотрит ему куда-то на низ живота.

— Я расскажу. Только прошу убить меня как солдата, — просипел немец.

— Расскажешь, куда ж ты денешься, мил человек, — покивал боец. — А коли наврёшь, то тебя отволокут вон в тот лесок, привяжут к дереву возле муравейника, вспорют брюхо и оставят умирать. А это произойдёт ой как не скоро. Пару дней будешь кричать, да только шиш кто тебя там услышит. А услышат, так максимум помогут пулей в голову, так как распоротые кишки ни один доктор не залечит.

— Я всё расскажу, — повторил сломавшийся лейтенант. Вся подготовка, стальной стержень характера сломались как спичка при виде отрезанного и очищенного до кости пальца. Собственного.

— Платон Кузьмич, а не чрезмерно вы с ним? — произнёс красноармеец, который находился вместе с сержантом, когда к мосту подъехали грузовики с диверсантами, после того, как пленник сообщил всё, что знал и был утащен бойцами куда-то подальше от моста.

— Вошкаются с ним пусткай другие, а нам нужно выполнить приказ. И как я это сделаю — моё личное дело, — отрезал он. — Ты думаешь, мне самому нравиться такое вот делать? Да только или вот такой палец, или нужно превратить его всего в кусок кровавого мяса. Ломает людей не только боль, но и вид своей крови, и мысли вот тут, — он коснулся пальцем виска, — где он представляет будущие пытки. Некоторых и пытать не нужно, достаточно нос разбить, описать что с ним скоро будут делать и дать немного времени всё в голове представить.

— Он же военный. Как и мы. Не рассказал бы, так его в расход по-простому и дальше сами, — продолжал хмуриться красноармеец. — Или в плен.

— Молод ты ещё, не знаешь, что такое война, — грустно сказал сержант. — Мы благодаря этому пальцу сохранили не одну жизнь у наших. А вот насчёт военного ты ошибаешься. Сейчас он не как мы. Ты какую на нём и остальных немцах форму видишь?

— Командирскую. Нашу.

— Вот о том и речь, Ваня. Солдат, который надел вражескую форму и пробрался в тыл чтобы совершить диверсию не попадает ни под одну конвенцию о военнопленных. Он как пёс шелудивый, которого хоть палкой забей, хоть в мешке в омуте утопи.

— Товарищ капитан…

— Всё, хватит, — резко прервал бойца «сержант». — Ступай к нашим и приведи на мост семерых. А я пока пойду переоденусь. Этого в грузовик и в тыл. Нам ещё есть о чём с ним поговорить. И раскидайте десяток трупов рядом с мостом, чтобы создать видимость боя.

Через полчаса вдалеке показался немецкий дозор на двух мотоциклах. Остановившись в полукилометре, они принялись рассматривать объект. «Сержант», уже переодетый в форму Больгера, взял свой автомат за ствол и поднял прикладом вверх. Чуть поддержав так, сделал несколько движений вверх-вниз. После чего повесил оружие на плечо и принялся ждать.

Один из мотоциклов тронулся с места и вскоре оказался рядом с мостом.

— Доброго дня, камрады! — крикнул пассажир, когда транспортное средство остановилось и смолкло.

— Доброго дня, фельдфебель, — на прекрасном немецком ответил ему «сержант». — Мост наш, можете передать, что колонны могут идти.

— Яволь, — козырнул мотоциклист. Было видно с каким облегчением он выдохнул, получив ответ. Возможно, не был до конца уверен, что под чужой формой скрываются свои. Как только мотоцикл укатил обратно, «сержант» крикнул в сторону блиндажа:

— Шилов, звони на батарею, чтобы готовились встречать фашистов! Скоро появятся, гады.

— Есть, товарищ капитан! — донеслось в ответ.

Через десять минут вдалеке загрохотали моторы и гусеницы. А ещё через пять показалась первая бронетехника с крестами на броне. Танки, несколько «двестипятьдесятпервых» и грузовики, которые тащили орудия. Впереди катили мотоциклы.

Капитан и несколько его бойцов так и стояли недалеко от моста, всем своим видом демонстрируя спокойствие.

Едва первый танк приблизился к мосту, как открыли огонь замаскированные советские «сорокопятки». Снаряды били точно и зло. За несколько секунд вспыхнули четыре бронированных машины с белыми крестами.

Красноармейцы мгновенно упали на землю и очередями из автоматов уничтожили мотоциклы с их экипажами. К ним присоединились пулемёты из замаскированных огневых точек, которые принялись уничтожать гитлеровцев, посыпавших наружу из «ганомагов» и грузовиков.

Новый залп противотанковых пушек — и появилось ещё четыре чадных костра. А потом ещё и ещё. Противотанкисты били быстро и метко с двух-трех сотен метров с другого берега реки. Немецкие танки не успевали их заметить, как получали «бээр двести сорок» в борт, в корму или даже в лоб, который не всегда выдерживал бронебойный подарок на столь губительно-близкой дистанции. Если танку требовалось два попадания или три, то артиллеристы не жалели снарядов. Иногда после попадания с танков отлетали экраны, усиливающие бронирование. И следующий выстрел из пушки уже насмерть разил тяжёлую машину. На столь близкой дистанции броня немецких танков не выдерживала такой горячей встречи.

Уже через минуту после первых выстрелов «сорокопяток» среди колонны и рядом с ней вспухли разрывы от мин БМ-37. Немецким «ганомагам» и «двойкам» порой хватало близкого взрыва от мины калибром восемьдесят два миллиметра, чтобы встать и задымить. Их броня не выдерживала крупные осколки. При прямом попадании машина мгновенно окутывалась огнём и дымом, а её экипаж погибал.

Разгром немецкой колонны был катастрофический.

Всё это случилось благодаря точной информации о том, когда, где, кто и как решит захватить важный мост. Капитан НКВД Ефимов мысленно пожелал удачи тем разведчикам, которые сумели добыть столь важные данные и настолько оперативно их передать. Это по-настоящему было чудом.

Когда от колонны ничего не осталось, красноармейцы отступили, перед этим подорвав мост, не пожалев для этого взрывчатки.

По планам немецкого командования был нанесён сокрушительный удар.

ГЛАВА 1

Я пришёл в себя в чаще леса в яме под старым выворотнем. Хоть убей, но не помню, как здесь оказался. Последнее, что в памяти осталось, это мой бой на дороге среди горящих танков. Я уничтожал гитлеровцев из автомата, из пистолета и с помощью гранат, забирая последние у самих же врагов. Иногда останавливался на несколько секунд, чтобы нашептать заговор на М-24 или М39, после чего отправлял их в танк или броневик. Порой попадал под случайную пулю или осколок. Но кроме толчка либо слабого удара не ощущал ничего. Только одежда страдала и пару раз повредило оружие в руках. От ран меня спасал защитный заговор. Как чувствовал, что он будет кстати.

«Интересно, на сколько лет я постарел? — подумал я, когда выбирался из укрытия. — Лет десять ушло или, надеюсь, меньше? И какого чёрта меня потащило на эту клятую дорогу? Там и так уже горело всё и вся».

Оправдать своё временное помутнение ничем другим не мог, как целой кучей заговоров, наложившихся на мою тушку. Ну, и общая усталость тоже, полагаю, сыграла свою роль. Я же без году неделя, как стал магом. Думаю, и тело, и разум должны постепенно привыкать к подобной нагрузке. А я птицами командую и боеприпасы усиливаю, себе бодрости добавляю, чтобы белку в глаз бить и невидимость набрасываю. И всё это буквально в один промежуток времени. Ах да, ещё и защиту использовал, основанную на сжигании будущих лет жизни. Вспомнив об этом моменте, я немедленно посмотрел на свои руки. Боялся увидеть морщинистые, сухие и трясущиеся ладони старца.

— Хм?

Руки если и изменились, то в лучшую сторону. Ни морщинки, ни пигментного старческого пятнышка, ни малейшего тремора. Наоборот, они выглядели крепкими с гладкой кожей. Только очень грязные. Что неудивительно, если вспомнить, что я делал и где очнулся.

И тут меня пробило очередным воспоминанием. Я как будто вновь оказался на дороге. Под коленом слабо дёргающийся гитлеровец, левой рукой я задираю кверху его голову, а правой всаживаю ему в шею кинжал. При этом громко произношу заговор на приношение немцы в жертву. Когда я взял заёмную силу и энергию, обратившись к славянским богам, совсем не помню. И зачем я это сделал тоже в памяти ни-че-го не ос-та-лось. Могло меня ранить? Под заговором вряд ли или это должен был быть выстрел в упор из танковой пушки. Или я увидел, как стремительно стареет тело и прочитал заговор, чтобы откатить это? А затем принёс в жертву фрица, на свою беду оказавшегося у меня под рукой, чтобы не тянуть с долгом? Вот в это верю больше. С тем помутнением сознания вполне мог использовать заёмную силу, а затем тут же расплатиться по долгам. Хм, ведь, у меня всё получилось. Я не просто не потерял годы жизни, но и как бы не помолодел на пару лет. Выходит, я нашёл некий обход жёстких условий, чит, так сказать? Или Книга либо высшие силы, если они существуют, меня однажды поставят на место?

Я невольно передёрнул плечами от таких мыслей.

— А ведь я ещё что-то и писал на танке или грузовике, — пробормотал я. — Вот фрицы охренеют, если надпись сохранилась. Или даже не обратят внимание. Одно из двух.

Самочувствие было двояким. Изнутри меня распирало от энергии. Обычной, не магической. Словно как следует выспался, отлично позавтракал и закинулся витаминами с тоником. И одновременно меня, если так можно сказать, рвало на части, морозило и обжигало. Как будто с одного бока в меня дует тепловая газовая пушка, а с другого веет леденящим холодом из промышленного морозильного бокса, где бутылка с водой замерзает за полчаса.

При себе ничего не было. Вся одежда рваная и в прожжённая. Такую и на огородное пугало стыдно будет нацепить. От неё несло тошнотворным запахом горелой краски и резины. Тогда я полез обратно под выворотень. Вот там всё и нашлось. Жутко потрёпанная ременная сбруя с кинжалом, флягой и кобурой с пистолетом. «Шмайсер», подсумок с магазинами, подсумок с гранатами, точнее гранатная сумка, набитая так, что едва не трещала по швам. А вот чего не было, так это моего ранца с продуктами. Как и любого другого, где завалялся хотя бы один сухарь. При этом есть хотелось, как не в себя. Прям жрать, а не есть!

Повесив все вещи на себя и проверив оружие, я зашагал прочь от своего временного убежища. Судя по солнцу, стоявшему почти над головой, сейчас полдень. Наручные часы, снятые давным-давно с какого-то немца после расставания с комиссаром и полковниками, приказали долго жить. На руке только смазанный грязный след от ремешка остался. Направление выбрал произвольно. Всё равно не знаю где нахожусь.

К вечеру набрёл на небольшой хутор из полудюжины построек. Он казался вымершим. Ни собак, ни домашних животных, ни кур с гусями. Ни людей.

Но и немцев тоже не было видно.

Присмотрев большой сарай с камышовой крышей, стоящий наособицу, я направился к нему. Дверь была сколочена из горбылин и крепилась на резиновые широкие полосы, выполнявшие роль петель. Запиралась на «вертушку». Это такая короткая деревяшка, прибитая к стене одним гвоздём. Поворачивая и поставив её горизонтально, можно закрыть дверь, чтобы её не распахнуло ветром или не открыли животные изнутри. Мелкие, разумеется. Коровы, лошади и даже крупные поросята без проблем снесут столь ненадёжный запор.

Внутри было пусто. Только валялся нехитрый крестьянский скарб и клочки сена. Над половиной сарая расположился чердак. На него можно было подняться по приставной лестнице из жердей. Что я и сделал. Там я увидел небольшой ворох сена. Его было достаточно, чтобы закопаться с головой. Осмотрев здесь всё, я стал спускаться, чтобы заняться остальной деревней.

На середине лестницы за спиной раздался скрип двери. Не оборачиваясь, я оттолкнулся от ступенек и прыгнул вниз. Развернулся уже на утоптанном до каменной твёрдости земляном полу.

Вошедший явно не ожидал меня тут увидеть. Да ещё такого меня. Это был мужчина лет пятидесяти пяти с короткими волосами и коротко подстриженными усами и бородой. И то, и другое было сильно побито проседью. Рост средний, телосложение крупное, но не толстое. Весь такой крепко сбитый. Ладони что твои лопаты. Невольно подумал, что он ими, наверное, подковы гнуть может. На нём были надеты видавшие виды сапоги с завернутыми голенищами, тёмные штаны, рубаха навыпуск, надеваемая через голову, подпоясанная обычной тонкой верёвкой, и простёганная жилетка из беленого холста.

— Ты кто такой будешь? И что в моей пуне делаешь? — грозно спросил он.

— Сам-то чьих будешь, дядя? — ему в тон сказал я и вроде как машинально перехватил автомат, но так, чтобы ствол уставился ему в живот.

— Наших я буду.

— Наши разные бывают. Немцам служишь или Красной армии помогаешь?

— Чтоб я добровольно пошёл к этим вражинам служить⁈ Немцы эти — тьфу, — он плюнул под ноги. — Изуверы. На днях забрали всё с хутора. Всю живность побили, собак постреляли. Чем теперь кормиться зимой будем?

— Это хорошо, — хмыкнул я и повесил автомат на плечо.

— Хорошо⁈ Ты думай, что говоришь! — разозлился мужчина.

— Я про твоё отношение к немцам, дядя.

— Ты мне тут не дядькай. Ишь племянничек нашёл. Прохор Фомич я, так и зови.

— Хорошо, Прохор Фомич, прости, — покладисто ответил я ему. — Больше так не буду. Меня Андреем зовут.

— То-то, Андрей, — наставительным тоном сказал он.

На минуту в сарае наступила тишина.

— Ты здесь с какими целями, Андрей? — наконец нарушил мужчина подзатянувшееся молчание.

— Хотел отдохнуть и поискать во что переодеться да поесть что-нибудь. А то сутки во рту маковой росинки не было. А побегать и повоевать пришлось за роту, — честно ответил я ему.

Тот в который раз провёл взглядом по мне и покачал головой:

— Это да, одёжа тебе точно требуется. Тебя будто черти из навозной кучи в болото пинали, а потом по печным трубам прогнали.

— Скорее немцы, Прохор Фомич. Но им досталось куда сильнее.

— Погодь, — вдруг встрепенулся собеседник, — а не твоя работа была вчера в той сторонке. Уж очень там сильно всё гремело. Ажно до хутора дотянулось. Боев-то там уже давненько не было.

— Может и я.

— А что один сюда пришёл? Своих бы звал всех. Найдём мы и что поесть, и во что одеться. Если там все такие, как ты.

— Меня одного для всех задач хватит, Прохор Фомич, — ответил я ему.

— А-а… ну, как знаешь, — запнулся он в начале своей фразы и дальше быстро пробормотал ответ. — Ты здесь подождёшь, пока я торбу тебе соберу? Или на околице?

— Здесь, здесь, — кивнул я.

В отличие от старого поляка, к которому у меня с первого взгляда появилась лёгкая настороженность, от этого старика не тянуло враждой. Впрочем, и с ходу есть то, что он предложит я не собирался. Как и оставаться в гостях. Спасибо, уже учёный.

На всякий случай прошептал заговор на увеличение физических возможностей. После чего стал ждать. Дверь в сарай или как Прохор Фомич назвал, в пуню, я оставил приоткрытой, чтобы лучше слышать и видеть происходящее снаружи.

Новый знакомый пришёл через четверть часа с двумя большими узлами в руках.

— Тут одёжа, — он протянул мне узел поменьше. А затем вручил второй. — А тут поснедать кое-что. Не разносолы, но зато живот к спине липнуть не станет. Будь поаккуратнее, там яйца сырые в горшке лежат. Могут легко побиться.

— Спасибо, Прохор Фомич. Вы тут приберитесь после меня. Хоть керосином побрызгайте, хоть табаком посыпьте. И вон там тоже, — я махнул рукой в сторону тропки, по которой пробрался в пуню. — Немцы могут прочёсывать все окрестности от места боя. Могут выйти на мои следы и к вам на хутор прийти. Беды тогда не оберетесь.

— Так хорошо вы их пощипали?

— Не просто пощипали, даже распотрошили и приготовили, — сказал я и почувствовал, как на моё лицо вылезает недобрая радостно-злая ухмылка.

— Это хорошо, Андрей. Так им, собакам, и нужно, — широко и искренне улыбнулся мужчина. — А за нас не боись, не дойдут они до нас. Гремело-то верстах в тридцати. Тут никакая собака столько по лесу не пройдёт, если не умелая охотничья. Да и тех мало. И по следу человечьему они не ходят в основном.

— И всё же поостерегитесь, Прохор Фомич, — сказал я в качестве напутствия перед тем, как попрощаться с хозяином пуни.

Переоделся я в километре от хутора, когда встретил на пути родник. Мне достались грубые ботинки со сбитыми каблуками и чуть стёсанной подошвой. Штаны с несколькими аккуратными латками и немного широкие в поясе и короткие в штанинах. Под ботинки они будут выглядеть слегка нелепо, сразу сообщая, что с чужого сняты. Но всё равно это было в сто раз лучше, чем мои вонючие обноски. Ещё мне досталась рубашка с тремя пуговицами под горлом, надеваемая через голову и пиджак с кепкой. И старенькое, но выстиранное нижнее бельё, слегка пахнущее… хлоркой, что ли.

Все свои старые вещи я закопал рядом с муравейником и после постарался замаскировать все следы земляных работ. Бережёного бог бережет.