Зверь лютый Книга 40 Нашествие

Fr 2

Глава 808

- Ты - старый мудрый Боняк. Хранитель вековых обычаев, защитник свободы жёлтого народа. Сто лет назад в эти земли пришли четыре орды. Это были свободные люди. У них была воля и закон. Старый добрый закон их предков. А теперь в Степи будет царь. Который может приказать любому. Может казнить любого. По своему желанию. Потому что закон - желание царя. И тогда у народа, у всякого человека в Степи - нет свободы. Все могут только умолять царя. Они его слуги, холопы. Они должны бежать туда, куда их послал царь, делать то, что велел царь. У них нет своей воли - только царская. И они будут счастливы. От своего безволия, от своего холопства. От возможности целовать пыль под копытами царского коня.

Чёт я несколько… увлёкся эмоционально. Меньше пафоса, Ваня.

- Ты всю жизнь сражался за старину, за степные вольности. Теперь делу всей твоей жизни придёт конец. Кончак станет царём. По образцу виденного им. Вроде царя грузин или царя греков. Воля степняка - кончится. Многие будут этому рады. Жить чужим умом - легче. Свободный народ «серого лебедя» станет народом рабов.

***

«Первой жертвой германского нацизма стал немецкий народ» - И.В.Сталин.

«Стал» - в ходе всеобщих выборов, демократических законодательных процедур, парламента и республиканского строя.

***

Я - прав. Я говорю очевидные вещи. И это особенно злит моего собеседника.

- Х-ха. Тебя так тревожит судьба жёлтого народа?! Не собираешься ли ты проливать слёзы о нас? Закажешь молебны в ваших церквях?

Язвит старый хан. Аргументов нет, остались «шпильки».

- Судьба степняков тревожит меня так же, как тебя - судьба землеедов. Почти никак.

Неправда. Я ж гумнонист и интернационалист!

В смысле: знаю, что все люди - люди. Кыпчаки, зулусы, ацтеки… за всех переживаю. Но говорить об этом хану нельзя - у него племенное мышление. «Мы, жёлтый народ - люди. Все остальные - козявки, землееды, мусор».

- Это «почти»… нынче возится у костра с моим волком.

Я кивнул в сторону, где на лужке у речки, чуть в стороне от напряжённо наблюдающих свит, Алу играл с Куртом.

Алу вовсе не богатырь-мордоворот. Невысокий, стройный ещё по-молодости парень. А Курт заматерел. Полноразмерное серое лесное чудовище. Со стороны смотреть… их игры… выглядят как драка. Причём, Курт явно сильнее.

Алу пытается оседлать волка, но не удерживается. Теперь Курт хватает ханыча за шиворот и тащит к речке. Ханская свита дружно цапает сабли. Но не вытаскивает. Терпят. Готовые в любой момент кинуться в кровавую схватку со сказочным чудищем.

- Эй! Ко мне!

Курт, не выпуская из пасти халат хохочущего Алу, поворачивается ко мне. Сплёвывает поноску.

Ну так же хорошо играли! Фыркает на Алу, который пытается поймать его хвост, и рысцой бежит по крутому склону к нам. Алу вскакивает следом. Так весело было! Такую игру поломали!

Раскрасневшийся, запыхавшийся подбегает:

- Ата! Это князь-волк! Я тебе рассказывал. Мы их встретили в черниговских лесах. Зимой! В снегах! При луне! Целую стаю! А они нас не съели! А отвели в своё логово. И отдали нам новорождённого волчонка. Ну… ему отдали (тычет пальцем в меня). Он сам туда полез! Прямо в волчью нору! А там волчица умирает. И волчонка отдали. Ему. Князю Ивану. Хотя… ты разве был тогда князем?

- Нет, Алу. Тогда я был нищим, тощим, очень глупым. Полупризнанным ублюдком опального сотника смоленских стрелков. «Зверем Лютым».

- Да! Я помню! Тебя уже тогда так называли!

Тут смыслов… пачки. Например, за нынешним дастарханом два ублюдка: второй - Алу.

- А потом ты вышел на дорогу и нашёл женщину с младенцем! Вот так просто! Посреди леса!

Самое ценное в средневековье не ум, сила, богатство или благочестие. Самое главное - удача. Благоприятная случайность. Дар судьбы.

Для точности: это не я нашёл, князь-волк, который выводил нас от логова умирающей волчицы, привел на дорогу прямо к дровням удиравшей от половцев крестьянской семьи.

- И она кормила нас троих. Своим молоком! Своего сына, волчонка… и меня чуток. Да-а… а меня ты тогда побил. Чтобы я не отбирал еду у маленьких. Но всё равно: мы с Куртом - молочные братья. Правда Курт?

Алу поворачивается к волку. И эта махина встаёт на дыбы. На задние лапы. Передние кладёт юноше на плечи и наклоняется, сверху, с высоты своего огромного роста в таком положении, своей громадной серой головой с крокодильими челюстями.

Полураспахнутая жарко дышащая пасть, два ряда здоровенных острых блестящих белых зубов... приближаются к вскинутому лицу ханыча…. Одно движение этой древней машины убийств… И оно случается: быстро, почти незаметно глазу, выскакивает язык. И облизывает Алу лицо.

Тот ахает, отшатывается. Свитские у реки вскакивают на ноги уже с клинками в руках. Курт отбегает в сторону, ко мне за спину: «ну их нафиг, этих придурков» А Алу вытирает лицо и несколько смущённо выговаривает:

- Ну чего ты, ну чего… Вот, теперь весь мокрый…

Доволен. Рад ласке давнего друга. Рад и публичности.

Про легендарного Боняка Серого Волка в русской летописи под 1097 г. сказано о волховании хана перед битвой на Вягре: «...и яко бысть полунощи и встав Боняк и отъеха от рати и поча волчьски выти».

Алу не выл по-волчьи, но теперь по Степи пойдёт сказ о его смелости, о том, что он не только подобно прадеду «говорит с волками», но и целуется. Даже с легендарными чудовищами князь-волками.

Рядом слышимый выдох. Хан Боняк выдохнул. Убрал руку с сабли, за которую схватился, даже не осознавая. Испугался. Понял это. Понял, что я понял. Сейчас разозлится. Упредить.

- Курт, это хан Боняк, внук Боняка Серого Волка. «Поющие с волками» - большая редкость. В твоём народе должны знать о нём. Серые волки - ваши младшие братья. Хан, протяни руку. Под нос волку, ладонью вверх. Чтобы он запомнил твой запах.

***

В 21 в. лидер одной страны пригласил в гости лидерку другой. Внезапно, в ходе их дружеской беседы в комнату вошли большие собаки. Говорят, у лидерки был страх собак с детства. Говорят, средство психологического давления при дипломатических переговорах.

Не здесь.

Степняк живёт среди собак, здоровенные пастушеские кудлатые псы всегда на глазах.

«Забежавший на территорию больницы бультерьер вылечил троих, страдающих параличом ног, и ещё двоих избавил от запоров».

Мы не в больнице, а в Степи, Курт не бультерьер, а князь-волк. Хотя… от запоров тоже может вылечить.

***

Степняк не боится одинокого волка. Тем более на свету, летом. Вот если стая зимой… Тут - один. Но очень большой. Зверь из сказки. Отдать ему правую руку… надеясь лишь на послушание серого чудовища лысому сопляку? Всей защиты не славная сабля, не резвый конь, а только доброе отношение этого странного полу-князя? Который всего десятилетие назад был тощим и глупым полу-ублюдком…

Был бы хан мусульманином - нет вопросов, в исламе собака нечистое животное. «Фу, гадость! Уберите!». После прикосновения обязательно помыть руки.

У тенгрианина другие табу, собака - добрый друг.

Просто отказаться… струсить… на глазах у сына… Алу возится с этим… серым убийцей… как со щенком, а он?

«Ата, ты испугался?».

Ответ не важен. Одна возможность такого вопроса…

Хан протягивает ладонь. Курт принюхивается. И начинает двигаться. Не отрываясь носом. Вверх по рукаву. За спину хану. К его затылку. К шее. Нюхает там. Дышит.

И я вижу ужас в распахнувшихся глазах хана. Он не видит волка, но чувствует его дыхание. Он беззащитен. Его жизнь и смерть в руках чудовищного зверя. В зубах. Если челюсти сомкнуться на затылке… прокусят мышцы… вырвут позвонки… оторвут голову… Он бессилен этому воспрепятствовать. Ничего не изменить. Беспомощность. Одна надежда на… на этого плешивого. Что тот не позволит. Не разрешит убийце убивать. Не прикажет сам. Только благоволение князя Ивана. Его разрешение жить дальше.

Страх свойственен всем. И ханам тоже. Опытные, крепкие люди могут его подавить. Сохранить самообладание. Нужен опыт. Уверен, что Боняк не боится ни волков, ни больших собак. Но князь-волка он видит первый раз в жизни. Слишком большой, слишком удивительный. Чудовище из детских сказок.

Ничего, Боняк, вытерпишь. Я-то перетерпел. Когда-то давно на «воровской заимке» возле Пердуновки. Тогда я был мелким, глупым, голым, безоружным и бестолковым. Меня обнюхивал не известный, почти домашний, с почти хозяином рядом, а безымянный дикий зверь. Который пришёл ночью из леса. Ничем, кроме каких-то непонятных, непредсказуемых предпочтений в своём дико-зверском мозгу, не ограничиваемый. А я прост наглел. Безбашенно, пофигистически. От совершенного непонимания этого мира, от его бредовости и сумасшедшести. Понимая умом возможность смерти. Её близости даже не на вытянутую руку, а на пол-ладони. И наплевав на эту возможность. От постоянности ощущения присутствия смерти за спиной. В разных формах. Непредсказуемых, непредвидимых. Устал бояться, надоело. Если столько раз обошлось, то и нынче… Обойдётся. Или нет. А и пофиг.

А вот это что-то новенькое: Курт перестал принюхиваться, чуть отодвинулся, но не уходит - вопросительно смотрит на меня. Сказать что-то захотел? А Боняк потеет. Крупными каплями. Он не видит волка. Не чувствует его дыхания. Пауза. Там, за спиной что-то происходит, но что? Собираются убить меня?!

- Курт, Алу идите поиграйте.

Повисшая пауза заканчивается. Алу, у которого на лице от прежней радостной улыбки осталось лишь кривое воспоминание - он ничего не понял, но чувствует повисшее над кошмой напряжение, снова вопит с восторгом и облегчением:

- Курт! Вперёд! Кто быстрей!

Кидается бегом вниз по склону. А Курт чуть запаздывает. Перешагивая через наш дастархан, сбивая, между делом, мой кубок с квасом, проводит хвостом по затылку хана. Типа, чисто случайно. От неожиданности, от внезапного мимолётного прикосновения волчьей шерсти хан белеет. Даже сквозь весь его многолетний степной загар.

Вредный Курт! Хан же тоже человек! У него есть сердце. Которое может не выдержать. И куда я тогда? С мёртвым ханом на руках?

Я стряхиваю с кошмы пролитый квас, наливаю кубок заново. Мелкая хозяйственная суета. Чтобы дать время хану очухаться.

Качнули душу. Покачали. Напомнили: мир богаче твоих представлений о нём. Скромнее надо быть. Чтобы быть готовым к встрече с… с необычным.

Был момент… два… когда паника захлестнула хана. Он не закричал, не побежал… но самообладание дало трещину. Две маленьких трещинки. Он это понимает. И понимает, что это понимаю я.

- Страшный... зверь. Редкий. Лютый.

Голос… нет, не дрожит. Просто маленькая заминка с дыханием в середине фразы.

- Курт? Нет. Ты же видишь как Алу играет с ним. Князь-волк - могучий зверь. Сильный. Умный. Весёлый. Добрый.

Да, хан, я не ошибся в словах, именно «добрый». Сильному нет нужды быть злым.

Виновато улыбаюсь, уточняю:

- «Зверь Лютый» здесь я.

Он вскидывает на меня глаза. Только сейчас, только по контрасту с чувствами от близкого общения с легендарным чудищем, до него доходит. С кем сегодня он разделяет дастархан. А ты думал просто длинная плешивая сопливая землеедская оглобля? - Ну, извини.

- Его убьют первым.

Я киваю на возящуюся внизу парочку. Вот, сейчас в речку свалятся. Нет, удержались.

- Ты вырастил достойного сына. Смелого, умного. Свободолюбивого. Для любого царя - нож к горлу. А уж сын мудрого Боняка из царского рода Элдари, богатый, весёлый… Его любят в Степи. Не только как твоего сына. Его имя пока не звучит громко в тени твоей славы. Но те, кто слушают - знают. У него много друзей. Для любого царя - это опасность. Убьют. Чтобы не было.

Ну же, Боняк! Осознай очевидное! Ты нашёл в этом рабёныше радость души. Ты вырастил его таким, каким хотел видеть себя. Он - твоя мечта. Пусть и не высказанная даже себе. Будет в Степи царь - твоя мечта станет падалью под ножами царских нукеров.

Тяжкий вздох.

- Чего ты хочешь?

- Х-ха… Исполнения твоих желаний, избегания твоих несчастий.

Смотрит недоверчиво. Что за глупость?! Какой-то землеед рассуждает об исполнении желаний старого хана?! Сопляк! Что он вообще может понимать?!

Мда… Но этого сопляка называют «Зверем Лютым» даже рядом с лесным чудовищем, с князь-волком. И тот его слушается...

- Больше всего в жизни ты любишь Степь и Алу. Кончак идёт на Киев. Там… он возьмёт не город - он возьмёт Степь. Под свой царский сапог. И жизнь Алу. Как муху. Просто чтобы не мешал. Не мог помешать когда-нибудь.

Боняк чуть слышно ахает: внизу у речки Алу вздумал покидать Курту палку. Кинул и командует:

- Принеси!

Курт посмотрел, удивился. Такие игры остались далеко в детстве. Или ты не вырос? Одним скользящим движением сдёрнул у Алу с головы шапку. Взял бы чуть ниже - сдёрнул бы «шапку вместе с головою». Лёгкость и быстрота этого движения, в котором явно просматривается его возможная смертельность, и взволновали хана. А Курт просто отбежал и положил шапку на палку. Сидит, вывалив язык, и ждёт - когда ж ханыч за поноской побежит.

- Ты любишь Степь больше жизни. Кончак изнасилует Степь, убьёт твою родину, превратит в царство Шаруканычей. Будет царь, кучка его прихлебателей и много-много серого степного двуногого быдла. Скот, овцы, кони, верблюды… и быдло. Людей - не будет. Тебя называют хранителем древности, вольности, славных истоков и скрепов жёлтого народа. Этого всего не будет. Слова останутся, источники завалят навозом, скрепы разрубят на кусочки, пустят на цацки.

Может, я плохо говорю на этом языке? Тогда более простыми словами.

- Всё, что ты считал важным, к чему стремился, за что проливал кровь и терпел невзгоды - коню под хвост. Царскому коню.

Молчит. Лицо… обшарпанный, обветренный, трещиноватый… камень.

- Тебя тоже убьют. Может быть, сын Алтан. Он большой поклонник Кончака. Аж захлёбывается от восторга, когда рассказывает о его богатстве. Алтан хочет такого же, а ты мешаешь. Своими старческими бреднями о чести степного хана, о заботе о народе. Это же глупость! Вот решты на узду, халат шелковый… это важно.

Я не открыл тайну. В окружении старого хана есть люди, которые… будут рады его смерти. Слишком многим мешают старинные обычаи, скромность в быту, уважение к соплеменникам, которые навязывает Боняк.

А рядом богатеет Алу. Не нарушая обычаев, проявляя уважение, сохраняя скромность. Он же рабёныш! Ему можно богатеть, у него есть хозяин, который указывает что можно, а что нельзя.

«Настоящим людям» границы возможного указывает обычай. Но времена меняются. Так ли нынче верен «закон предков»? Не пора ли его чуть-чуть поменять? Для удобства «настоящих людей».

***

"Как лиана сплетен, вьется Закон, в обе стороны вырастая:

Сила Стаи в том, что живет Волком, сила Волка - родная Стая."

В здешних «стаях» хомнутых сапиенсов всё больше желающих немножечко переплести ту «лиану». В сторону «своей силы».

***

А пока богатеют не «настоящие люди», а этот наглый, лживый, хитрый, улыбчивый... рабёныш.

Это несправедливо! Почему у меня, правнука батыров, сто лет назад пришедших в эту Степь, всего сто коней, а у какого-то выкидыша безымянной чаги, дырки на ножках, куска степного праха, уже десять?! Он же никто! Суслик под копытами кыпчакского коня!

***

«Наши представления о том, как всё должно быть, мешают нам наслаждаться тем, как всё есть».

Всё больше в Степи важных людей, которым «представления» мешают.

***

Закон… плох. Закон несправедлив. Ко мне. Нужно восстановить справедливость. Не получается.

Пока закон охраняет старый Боняк.

Алу богатеет. Не демонстративно, не изукрашенными сёдлами и попонами, золочёными халатами и саблями. И от этого ещё завиднее: сколько же у него скрытого богатства? А сколько он отдаёт своему хозяину, хану Боняку? Не даром же тот столько ему позволяет, так его защищает!

Ой, не надо, ой, не выдумывайте! Сын рабыни обязан работать на господина! Конечно, Алу приносит Боняку что-то в клювике. Сколько? - Никто не знает. Вот бы найти себе такого раба… потом его придётся учить, кормить, защищать... ссорится с важными людьми...

Можно попытаться организовать что-то своё, можно участвовать в делах Алу. Но для этого нужно встать с кошмы. Нужно везти куда-то товар, охранять его, торговать с людьми, а, значит, говорить с ними уважительно. С кем?! - С этими нищими драными пастухами?

Не ханское это дело. Да любой подханок на такое предложение плюнет в глаза! Даже если есть нечего. Честь! Честь дороже! «Только сабля кыпчаку во степи подмога». Взять саблей, взять с боя - хорошо.

Но - Боняк… Требует мира.

Ханское занятие - думать. Одно их трёх. Два других: делать наследников и наказывать виновных. Всё остальное делают слуги.

Так живут ханы, так мечтают жить все подханки. А тащиться куда-то по жаре или по снегу… навьючил-развьючил… проситься на постой… Не, это не по-нашему. Но Алу богатеет, а мы нет. Вывод? Надо отобрать богатство у мальчишки. Он же молодой, глупый, что он понимает? Потратит, расфуфыркает всё.

Нельзя. Старый Боняк взыщет.

Забавно. Мы с ханом - враги. По жизни, по первоосновам. Сто лет назад именно его дед - Боняк Серый Волк - был самым последовательным, самым непримиримым врагом русских. Другие ханы, тот же Тугоркан, роднились с землеедами. Шарукан - договаривался. Серый Волк - бил. Быстро бил и быстро отскакивал. Никогда русские не могли одержать над ним победы. Тугоркана убили, Шарукана загнали за Кавказ. А Боняк оставался цел. Потому что был осторожен, как степной волк.

Старый Боняк, как и его великий дед, не верит русским. Его тошнит от церквей с золотыми куполами, от тесных и смрадных городов, от длинных и тяжёлых одежд. Для него главное - Степь, «жёлтый народ». Который я называю «серые степные тараканы». Потому что я «землеед», которых хан не любит и презирает.

Но есть ниточка, которая нас связывает: Алу.

Факеншит! Я же говорил: в речку свалятся! Ладно Алу - у него наверняка есть сухое, чтобы переодеться. А чем мне волка сушить? Фенов здесь...

Есть и вторая связь - Киев.

Я - зануда. ДДДД - долбодятел длительного действия. В который раз повторяю:

- Если Кончак берёт Киев - он берёт Степь. Он будет сношать её как киевлянку-полонянку. Всеми способами, по своему хотению. И никто ему и слова не скажет. Только восхвалять будут: О Великий царь! Как ты могуч! Как ты изощрён и продолжителен! Брось иноземку - возьми мою! Я специально растил дочерей для твоих забав! Ради твоей милости!

Картинки сексуального насилия оказываются более действенными, чем картинки насилия уголовного (убийство) или политического: Боняк расцепляет зубы.

- Чего ты хочешь? Чтобы я не ходил на Киев?

Ну вот. Намётки конструктива прорезаются.

Я вежливо улыбаюсь и отрицательно качаю головой.

- Нет. Не поможет. Поздно.

Хан внимательно меня рассматривает. Он, кажется, уже согласен со своим предложением. В смысле: если бы услышал от меня - согласился бы. Поторговался бы, но принял. Он сам не хочет идти под бунчуки Шаруканычей, понимает, что именно его людей будут посылать в самые кровавые и малодоходные места.

- Тогда… Чтобы я напал на Кончака? Ударил в спину его войску?

- Нет. Не поможет. Поздно. Он собрал слишком много воинов - тебе не справиться.

Морщится на моё неверие в его силы. Понимая, что я прав, и сил у него, в самом деле, маловато.

- И ещё. Я слишком ценю славу старого Боняка. Радетеля за старину, за волю, за весь жёлтый народ. Это условие жизни Алу. Если тебя представят изменником, продавшемся какому-то русскому князя и ударившего в спину своим братьям… это плохо. Не хочу.

Удивление. Двойное.

Забота о его репутации со стороны какого-то чужака-землееда. Лысый вообще из другой тусовки! Какое ему дело до моей славы? Хитрит? Но он прав: потеря Боняком славы - смертный приговор его сыну.

Другое - отказ от решения хоть и крайне неприятного, но напрашивающегося.

В истории кыпчаков бывало по-всякому. Воины одной орды резались с воинами другой. Коши орд, разгромленных русскими, грабили и вырезали воины других орд. Предавали своих русских союзников на поле боя: начав атаку, поворачивали и убегали «даже не вынув стрел из колчанов».

А вот чтобы одна орда ударила в спину другой перед лицом противника… не помню.

- Тогда… чего ты хочешь?

- Смерти. Их. Шаруканычей. Вырвать у змеи жало. Оторвать гадюке голову. Все её головы. Истребить. Будущего царя. Его родню, подручных и прихлебателей. Сохранив народ жёлтых людей.

- Х-ха… Кончак осторожен. Он не ходит без охраны. Он не подпустит близко к себе столько воинов, чтобы те могли перебить его охрану и зарезать его самого.

- Ты, конечно, слышал русскую присказку про божью помощь. С которой один побьёт десяток, а двое сотню.

Сначала удивление, непонимание. Затем крайнее раздражение, разочарование, маскируемое демонстративном весельем:

- О! Ты предлагаешь креститься? Мне?! А там ваш распятый поможет? Я думал ты умнее. Зря время потерял.

Ярость. Злость на самого себя. За то что вдумался, вчувствовался в собеседника. «Преклонил слух».

Он начинает подниматься. Сейчас уйдёт. Я, старательно сдерживая торопливость, объясняю:

- Кроме божьей помощи по молитве бывает и другая. Тоже… убийственная. Сейчас покажу. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Недоверие к «землеедам» - особо мощная традиция в этой семье. Наглядная демонстрация - обязательна.

Боняк с сомнением осаживается на кошму, а я зову подрывника. Тот прибегает со своим мешком, достаёт безоболочное взрывное устройство.

- Голенище сапога? Это твоя «божья помощь»?

- Нет. Да. Помощь. Но не божья. Внутри - вроде «греческого огня».

- Ты знаешь секрет греков?!

- Нет. Тут другое. Похоже, но сильнее. (Подрывнику:) видишь дуб над обрывом? Катушки хватит? Заложи под корни с той стороны. Поглубже, а то щепками посечёт.

Столетний дуб над рекой я заприметил ещё подъезжая к месту встречи. Удобно стоит: на небольшой ступеньке обрыва, чуть ниже нашего уровня, от свит закрывает выступ берега.

Парень с катушкой провода и зарядом бежит к дубу, возится там, а мы разглядываем взрывмашинку на кошме. Как-то она странно выглядит рядом с полой походного халата половецкого хана. Как-то… из других эпох.

Парень возвращается довольный:

- Там нора глубокая! Лисья! Я туда прям на всю глубину!

Подсоединяет провода к клеммам машинки.

- Хан Боняк, будь добр, прикажи своим людям держать коней. Степные кони… непривычны к такому.

Боняк кивает, подрывник по моему кивку бежит к свитам. Кони моих людей тоже непривычны к взрывам, держать нужно всех.

- Вот такая... штучка. Снимаем первый стопор, делаем рукой двадцать раз вот так. Ж-ж-ж…

***

Когда-то давно в первой жизни у меня был фонарик-жучок. Чтобы лампочка светилась, нужно крутить динамо-машинку, для чего рукоять. Берёшь в ладошку и прижимаешь. Как эспандер. Рукоять прижимаешь, машинка жужжит, лампочка светит. Здесь лампочки нет - идёт заряд конденсатора.

***

- Это надо сделать незадолго до… до применения. За полчаса, не больше.

- Применение? Чего? Это твоё оружие? Какая-то… глупая мелочь. «Греческий огонь» - огромен, свет его подобен солнцу…

- Не спеши. Прежде, чем взойдёт подобие солнца, нужно двадцать раз сделать ж-ж. Вот я сделал. Теперь снимаем стопор со второй рукояти. Видишь? Сделай это. Ощути сам движение.

Ну, с богом помолясь…

- Резко хлопаем по ней.

Ба-бах!

Как-то… не сильно громко. Взрывная волна большей частью ушла от нас за речку. Вздрогнула земля, дёрнулись, качнулись туда-сюда травы, за рекой в леске поднялась, суматошно каркая, птичья стая. Занервничали, заплясали кони свиты. Припал к земле, прижав уши, Курт. И сразу поднялся в стойку, оглядывая окрестности. Он-то уже привычен, не раз слышал такое, бывая со мной на полигоне.

Весна. Только-только начало отступать половодье. Все рощи набиты свежей зеленью молодой листвы. Вот только что выстрелившими, распустившимися листиками. Степь цветёт всем своим необозримым разнотравьем, пахнет волшебным коктейлем ароматов начинающихся жизней, юностью трав, их жаждой любви. Южное солнце ещё не придавило растения, не высушило кончики, листики, стебельки. Не заставило их одеревенеть. Каждый порыв ветерка - как из колониальной лавки. Густая, хоть пей, хоть режь, хоть на хлеб намазывай, смесь ярких, пьянящих запахов.

И тут мы. Со своим «голенищем сапога».

Дуб резко встрепенулся, показывая изнанку листьев. Затрещал. И развалился. Сначала дальняя его половина рухнула с обрыва в реку. Потом, постояв мгновение, и вторая половина завалилась в нашу сторону, шумя кроной и показывая бесстыдно белую поверхность свежего ращепа.

- Пойдём, хан, посмотрим поближе.

Я иду к бывшему дубу, Боняк… где вы видели идущего хана? Только в юрте или в отхожем месте. Боняк подымается на ноги, машет своим. Алу с нукером прыгают на коней, подхватывают узду ханского жеребца, скачут в обход - с той стороны приречной полянки склон не такой крутой. Следом Охрим гонит вестового и одного из мечников охраны. Как было уговорено: вооружённых людей возле предводителей должно быть поровну. Такая у нас… «очень дружеская беседа».

- Ата, что это было?

Фыркают, не хотят идти к дубу, кони, фыркает прибежавший Курт.

Запах. Резкий.

Сам тринитротолуол человеческий нос не отличает, хотя собаки находят без проблем. А вот сгоревший… Чувствуется какая-то химия. Бензол? В смеси с тухлыми яйцами? Что-то совершенно неуместное, чуждое здесь, в «Святой Руси», в Великой Степи, в 12 в.

Боняк молчит. Что он может ответить сыну? Боняк - мудрый, ребёнок прибегал к нему с вопросами и всегда получал доброжелательные, полные, обоснованные ответы.

«Папа может, папа может, всё, что угодно».

«Ата - знает всё!».

Нет, Алу, даже твой отец не знает чем в этот раз вспзд… да, именно это слово, «Зверь Лютый». Чем-то… дубо-повальным и дерево-кольным.

Пауза длится. Не надо разрушать авторитет хана-отца в глазах его сына.

- Штучка такая. Называется тол. На стройках применяем.

Боняк слез с коня. Обошёл место, потрогал места расщепления ствола. Поискал следы горения. Подобрал отлетевшую щепку, понюхал, покрутил в руках. Молча влез в седло.

Вот он сейчас скомандует «алга!» (вперёд), и они все ускачут.

Так это не самый худший вариант! Есть ещё «оларды кесіңіз!» (руби их!).

Молча доехал до кошмы, молча, только покряхтывая, слез с коня. Подал сыну чашку: ещё налей. Глаза прикрыл, сам неподвижен. Идол, факеншит. Баба каменная. Бабай.

Сидим-молчим.

Я этот, факеншит, квас возненавижу! Сколько можно в нём губы мочить!

- Оторвать голову. Каменной гадюке. Вот этим. Так?

Когда каменный бабай начинает разговаривать - это… впечатляет.

***

Про «сад камней» слышали? Во-от. Подчиняется нормам дзэн-буддизма, подчеркивает тягу к любованию природой, размышлению, уединению.

У меня - никакого дзена, любования и уединения. Да и сам «камень»… не пятнадцать, а один. Но какой! Большой, древний, говорящий...

При разговоре с камнями важно не суетится. Многословие и поспешность - особенно глупы и неуместны.

***

- Да.

Помолчали. Посмотрели долго и внимательно в стаканы.

При таком тщательном разглядывании можно, пожалуй, и микробов на донышке разглядеть.

Спокойно, Ваня, не суетись под топором. Ты индустриальник, он - кочевник. Уважай собеседника, итить тебя, притормаживать.

У хана - вековые традиции, народные обычаи, мудрость поколений. Не надо навязывать ему свой темп жизни, свою цену времени. Степняк привык жить неторопливо. Ждать - основной труд всякого кочевника. Ждать окота и приплода, оттепели и снега, восхода или заката, похода или набега.

- Как?

Во-от! Конкретика крепчает. И от этого становится ещё тревожнее: а вдруг он в последний момент, уже узнав мой сценарий, скажет: не, фигня всё это. И уйдёт.

- Гадюка. Она не одна. Кончак - самая главная гадина, но убивать надо с выползками.

***

В былине Добрыня убивает Змея Горыныча, отшибая ему не одну, а все двенадцать голов. А затем топчет конём змеёнышей. Фольк вполне понимает необходимость уничтожения не только врага, но его детёнышей.

«Да насыпан тот колпак да земли греческой,

По весу тот колпак да в целых три пуда.

Как ухватил он колпак да земли греческой,

Он шибнет во Змею да во проклятую -

Он отшиб Змеи двенадцать да всех хоботов».

Есть отличия. «Колпак» получил у нас название «голенище», не «греческая земля», а ТНТ, по весу меньше. «Хоботов»… как считать.

Короче: нынче русским былинным богатырём Добрыней Никитичем будешь работать ты, хан Боняк из рода Элдари.

Роли расписаны? -За работу, товарищи.

***