Наша Няша

Глава 1

Лучше геморрой, чем муки совести, ибо первый лечится

Выскочив из автобуса, она отметила краем глаза знакомую сутулую фигуру парня с нечёсаными лохмами на голове. Чёрная тройка на нём смотрелась не лучше, чем на их попугае семейные трусы отца — высмеяла Маняша нелепого модника.

Прежде чем заметила на его лице невыразимую тоску смертельно раненного человека. Длинные худые пальцы мяли сигарету. Она тлела, пальцы дрожали. Глаза Кудыкина уставились в пустоту слепыми бельмами.

— Миш, ты чего? — не смогла пройти мимо внучка своей бабушки.

Её всегда пробирало при виде чужого горя. До самых-самых потаённых душевных закоулков. Ноги сами собой поднесли к одногруппнику. Рука без спроса легла на опущенное плечо — оно дёрнулось, Кудыкин даже не обернулся.

— Я не уйду, — твёрдо уведомила девушка, всерьёз постигающая цену себе и окружающим. — А ты не останешься здесь один в таком состоянии. Тем более перед зачётом, о котором ты знаешь только понаслышке. Совсем не готовился?

Кудыкин повёл головой, упорно не желая общаться.

— Значит, не пойдём на зачёт вместе, — продолжала безжалостно давить Маняша.

Чувствовала, что ему это нужно. Бабуля говорила: упрямей всех отвергают участие те мужчины, которые больше всех в нём нуждаются. И Кудыкин на глазах сдавался. Растерянно заморгал, словно очнулся в незнакомом месте. Неловким движением сломал сигарету.

— Иди, — выдавил он, сглотнув так, что подпрыгнул острый кадык на худой шее. — Я… потом. Скоро.

— Уже бегу, — иронично поддакнула Маняша, поправив свалившийся на глаза локон.

Кудыкин медленно обернулся. И чересчур пристально посмотрел в глаза настырной липучки.

— Ты сегодня… ничего, — выдавил он комплимент.

Ну, сегодня, положим, она такая же, как всегда. Только немного измотана вчерашним переездом, который украсил грандиозный прощальный скандал. А так всё без перемен. Тёмно-русые волосы уложены в стиле ампир — бабулина школа. Сзади рыхлый воздушный пук, на висках волнистые пряди — очень женственно и необычно.

Джинсы, белая широкая рубаха с пышными воланами по вырезу и рукавам. Сверху широкий жилет. Ничего выдающегося.

— Будешь говорить? — потребовала конкретики Маняша, демонстративно глянув на обычные часики. — Или я не попаду на зачёт?

Кудыкин тяжело выдохнул, ещё больше ссутулился и объявил просто чудовищную вещь:

— Мамка умерла.

Маняша обомлела. Смерть матери — какой бы та ни была — самый ужасный удар судьбы. Сирота — как она для себя понимала — это уже не ты. Какой-то калека, из которого выдернули стержень. Муха с оторванными крыльями, что снова и снова тщится взлететь с подоконника, где её ждёт голодная смерть. Смерть мамы это самое и есть: вечный голод опустошённой души.

— Миш, повтори, — жалобно пробормотала она.

— Мамка умерла, — опустив голову, глухо пробубнил он и шмыгнул носом. — Вчера хоронили.

Двадцатишестилетний парень, казавшийся однокурсникам вполне взрослым мужиком.

— Господи! — взметнулась её рука к небритому помятому лицу и принялась гладить заросшую щёку: — Как же так?

Кудыкин накрыл её руку своей. Дёрнул губами в попытке улыбнуться.

— Миш, пойдём куда-нибудь, сядем, — попросила Маняша, стесняясь его порыва и осторожно отбирая руку. — Что-то у меня коленки размякли.

— Выпить хочешь? — спросил незатейливый представитель не слишком одухотворённой молодёжи.

Чем привык спасаться от всех бед, то и предложил. Весьма кстати, ибо Маняшу это привело в чувство. Она встрепенулась и цапнула его за руку: жёстко, требовательно.

— Выпить не хочу. Некогда. У нас с тобой зачёт.

— Так я ж… — растерянно заморгал Кудыкин светлыми длинными роскошными ресницами. — Не готовился.

— Войдём вместе, — командовала Маняша, утягивая его за собой. — Сунешь мне билет, я тебе всё напишу. На допы ты, конечно, не ответишь. Но зачёт получишь.

— Всё равно больше учиться не выйдет, — вяло отбивался он, тем не менее, переставляя ноги в нужном направлении. — Работать надо.

— Четвёртый курс закончить надо, — пыхтела, не сдаваясь, Маняша и тянула его, тянула за собой. — На пятый легче восстановиться, чем снова идти на четвёртый. И вообще! Не спорь. Что я с тобой, как с маленьким? Опоздаем. А у нас ещё куча дел.

Какие у них могут общие дела, Кудыкин не спросил. Прибавил шагу, крепко держась за свой слабый, но упорный буксир. Удивлённые взгляды тех, кто их знал, внучка своей бабушки игнорировала с непревзойдённой лёгкостью.

— Мэри, — заступив им дорогу, насмешливо поприветствовал её тот, кого хотелось видеть меньше всего. — Ты, как обычно полна сюрпризов. Завела себе ручного гамадрила?

Рядом с красивым, спортивным, наглым и богатеньким Лобачевским всегда какие-то подхалимы. Вьются вокруг, как рыбы-прилипалы вокруг кита. С жадностью бродячих собак заглядывают в глаза. Клянчат завистливыми взглядами: брось нам, брось кусочек своей красивой сладкой жизни.

— Наша Маша, как всегда, оригинальничает, — с насмешливой ленцой протянула очередная пассия Лобачевского.

Все, кроме него захмыкали. Кудыкин и вовсе посмурнел. Стоял перед шайкой жестоких холуёв, сжавшись и скалясь. Словно тощий ободранный волк, зажатый сворой откормленных псов.

— Лобачевский, ты всем хорош, — крепче сжав его руку, через силу улыбнулась Маняша их псарю. — Уж на тебе природа точно не отдохнула. Умный, смелый, умеешь принимать решения. Прирождённый лидер.

— Допустим, — посерьёзнел навязчивый собеседник. — Ты к чему это?

— К тому, Макс, что у тебя всего один недостаток. Догадываешься, какой?

— Я жесток? — с непритворным интересом уточнил он.

— Ты тиран, — всё так же вежливо поправила его Маняша и тихо потребовала: — Нагнись.

Честно говоря, не ожидала, что он пойдёт на это. Он пошёл. Шагнул вплотную и склонил голову, подставляя ухо.

— Макс, — как можно тише прошептала она, решившись на дико безумный шаг. — Я тебя ненавижу. Так же безгранично и безоглядно, как прежде любила. А сейчас могла бы убить.

Лобачевский чуть выгнул шею, глянул искоса прямо в глаза. Взгляд был острым, бьющим в упор, как выстрел.

— Значит, ты мой враг? — так же еле слышно, одними губами прошептал он.

Его дыхание отяжелело, стало горячим. В голосе ни издёвки, ни даже безобидной иронии.

— Не провоцируй меня, — попросила Маняша, не зная, что ещё сказать.

И без того сказано всё, что должно быть похоронено под грудой времени, пережитого в муках невозможной любви. К невозможному мужчине. Он пошёл на неё, оттирая подальше от чужих ушей — она попятилась, спасаясь от давящей близости своего мучителя.

— А, если я хочу тебя провоцировать? — на полном серьёзе заявил Лобачевский.

Или неожиданно талантливо сыграл — с ним ни в чём нельзя быть уверенной.

— Не провоцируй меня, — увязнув в трясине ядовитой безнадёги, повторила боровшаяся с ней трусиха. — Я от тебя смертельно устала. Дай пройти.

— Сейчас иди, — тоном человека, имеющего на неё права, разрешил он. — Но… наш разговор не закончен, — сверкнула в его серых глазах колкая ледяная искра. — Я, наконец, кое-что понял. А вот ты со своим высокоумием нет. Иди, — повторил Лобачевский, — помоги ему.

И отступил в сторону, сверля её душным обжигающим взглядом.

Что это с ним — озадаченно думала Маняша, поднимаясь под ручку с пленником на третий этаж. Чувствуя: выплеснула, и полегчало. Иногда не грех побыть безрассудной — если не обнажаться душой, с риском подставить её под удар. Интересно: она сегодня была безрассудной или просто идиоткой?

И что там с риском? Что имел в виду Лобачевский, когда сказал: помоги ему. Помоги Мишке? Она покосилась на покорно шаркавшего рядом Кудыкина. Обычно разбитного и невыносимо вульгарного. А теперь настолько потерянного, что терялась она сама.

Как же не очевидна порой истинная суть людей. Макс не шутил и не юродствовал: он искренне хотел, чтобы она помогла Мишке. Почему? Что ему до какого-то там Кудыкина? Их что-то связывает? Бабуля права: семь раз проверь, один раз ответь, кто перед тобой.

Нет, бросить сейчас убитого горем оболтуса невозможно — унимая дыхание, финишировала Маняша со своим прицепом у дверей аудитории. Как говорит бабуля: лучше геморрой, чем муки совести, ибо первый лечится.

Поскольку они опоздали, очередь на зачёт уже сформировалась. Ей-то без разницы, а вот Кудыкину здесь отираться полдня не с руки. Маняша усадила его на подоконник и решительно отволокла в сторонку старосту группы.

— Кать, пропусти нас с Кудыкиным первыми.

Та посмотрела на тощего страдальца, уткнувшего нос в землю, и спросила:

— Что с ним? На нём лица нет.

— У Мишки мама умерла.

— Кошмар, — неожиданно искренно расстроилась Катрин. — У них же двое малых.

— Каких малых? — не поняла Маняша, покосившись на Кудыкина.

Тот послушно давил подоконник, не слыша и не видя ничего вокруг.

— Не знаешь? — как-то недобро усмехнулась Катрин. — Ну да, зачем тебе?

— Мне сейчас не до твоих подколок! — неожиданно для себя самой, окрысилась Маняша. — Мне нужно сдать за него зачёт и…

— Прости, — легко пошла на попятный Катрин. — Я реально не по делу. Короче. У Мишки две младших сестрёнки. Погодки: пять лет и шесть.

— Такие маленькие? — поразилась Маняша. — У них что, двадцать лет разницы?

— Ну, у его матери было три мужа. Какая разница? — раздражённо прошипела Катрин. — В общем, иди к нему, а я всё устрою.

И устроила. Когда первая пара отстрелявшихся выползла за дверь, она лично помогла запихнуть в аудиторию упиравшегося студента, которого препод ни разу не видел. И встретил удивлённым поднятием бровей.

Маняша поздоровалась, пнула подопечного, дождалась, пока тот не промямлит приветствие и толкнула его к столу. Препод с подозрением уставился на незнакомую личность: обдолбанный? И вообще: что за фрукт? Ему под нос легла зачётка: свои, господин доцент. Тот давно перестал вникать в нужды подопечных. И установил для себя единственное мерило в оценке студентов: ответы на вопросы билета.

Кудыкин взял первый подвернувшийся и потопал за свободный стол. Маняше повезло: тот, что через проход, тоже пустовал. Она уселась за него и без промедления застрочила ответы. Торопилась изо всех сил, ибо Мишка выглядел всё хуже и хуже.

Даже для конспирации не пытался водить ручкой по бумаге. Положил на стол руки, на них подбородок и замер. Пялился перед собой и кривил тонкие губы. Если сорвётся и просто уйдёт… Беда.

Улучив момент — когда препода закрыл собой отвечающий — Маняша стянула со стола Кудыкина билет и взялась за дело. Старалась писать крупными понятными буквами — прямо, как первоклашка. Короткими предложениями. Морока, но в противном случае он ни черта не прочтёт.

Наконец, закончила и подбросила Кудыкину ответы. Тот скосил на них равнодушные потухшие глаза и снова уставился перед собой. Экзаменатор о чём-то заспорил с отвечающим — Маняша дотянулась до подопечного и дёрнула за ухо. Боль отрезвила пациента — тот взял листок и принялся читать.

Однако это паршивца не спасло. Усевшись за стол преподавателя, он даже готовое не смог толком прочесть. Мямлил, спотыкался, коверкал слова — тихий ужас! Экзаменатор с нескрываемой иронией наслаждался бредом сивой кобылы, почитая его за минутку заслуженного отдыха.

Катастрофа — поняла Маняша — и решилась на вовсе уж дикую выходку. Вывела на чистом листке крупными буквами то, чем надеялась поправить дело. Улучив момент, когда взгляд препода скользнул по аудитории, подняла его вверх.

Импровизированный транспарант заинтересовал экзаменатора: тот сконцентрировался на воззвании и посерьёзнел. Требовательно уставился на дерзкую студентку: мол, это правда? Маняша насупилась и отчётливо кивнула. После чего неожиданно вздохнула и ссутулилась над столом с упавшим на него листком.

«У него умерла мама». Конечно, есть люди, которым плевать на чужое горе. Но этот мужчина был не из таковских — как говаривал дедушка. Он задумчиво обозрел потерянное лицо студента напротив. Взял его раскрытую зачётку и размашисто начертал результат. Сложил и просто, без намёка на свою осведомлённость, передал Кудыкину.

Тот взял её, непонимающе уставившись на собственный документ.

— Свободен, — сухо буркнул экзаменатор, отводя глаза.

— А… вопросы? — не понял Кудыкин, отчего вдруг сломалась привычный ритуал.

— Сдал, — вздохнув, объявил препод и добавил: — Не тяни время. Иди. И пускай заходит следующий.

Кудыкин поднялся, обернулся и растерянно посмотрел на свою спасительницу.

— Подожди меня, — попросила Маняша, не понимая, зачем ей это. — Миша, не уходи. Ты понял?

Тот кивнул и ушаркал за дверь. Едва за ним закрылась дверь, препод одарил Маняшу строгим мужским взглядом и резко бросил:

— Это правда?

— К сожалению, — выдохнула она, выдержав тяжёлый взгляд человека, давно выросшего из тупых кощунственных розыгрышей.

— Подойди, — махнул ей рукой экзаменатор, подцепив зачётку. — Не садись, — черкая в ней ручкой, предупредил студентку.

Расписавшись, сунул ей синюю книжицу и кивнул на дверь:

— Догони. Боюсь, он тебя не услышал.

— Спасибо, — прошептала Маняша и рванула вслед за Кудыкиным.

Тот действительно забыл о наказе дождаться: уже почти дотелепался до первого этажа.

— Я не лошадь: скакать за тобой, — отругала она неслуха, вцепившись в его руку. — Постарайся, наконец, сконцентрироваться на действительности. Если в таком состоянии попадёшь под машину, сестричкам от этого легче не станет.

Он дёрнулся, как удара. Остановился, выпучился на неё оживающими глазами:

— Да. Не подумал.

Огляделся, словно забрёл сюда не нарочно, а ходил во сне. Наморщил лоб и неуверенно попросил:

— Я побежал?

— Куда? — потребовала отчёта Маняша, подлаживаясь под его широкий шаг и не отпуская руку лунатика.

— Нужно их забрать, — на глазах приходил в себя Кудыкин. — Девчонки у соседки. А та сегодня во вторую смену. В обед уйдёт и бросит их одних.

— Я с тобой, — объявила Маняша, забрав у него зачётку и сунув к себе в сумочку.

— Зачем? — настолько поразился он, что остановился, как вкопанный.

— Посмотрю и, если нужно, помогу.

— Зачем тебе это? — вдруг зло процедил парень, на которого она сроду не обращала внимание. — Я же для тебя быдло.

— И что? — с отменной натуральностью изумилась Маняша, вновь беря его под руку. — Это мешает помочь хорошему человеку в беде?

— Нет, наверно, — озадаченно пробормотал Кудыкин, продолжив движение на выход из корпуса. — Если у тебя есть время.

— Полно, — заверила его Маняша.

И едва не споткнулась, налетев взглядом на сощуренные глаза Лобачевского. Тот сидел на лавке напротив центрального входа с видом человека, ждущего кого-то с минуты на минуту. На их необычную парочку он смотрел изучающе.

Обычно на его лице маска циничного знатока подноготной каждого встречного. Которую он сбрасывает лишь перед теми, кого реально уважает. Или перед стариками — Маняша тому свидетель. Видела даже, как он иной раз помогал старым женщинам. Незнакомым, на улице. Но была отчего-то уверена, что и в этом позирует. А вот сегодня усомнилась.

В квартире Кудыкина было темно и душно. Первое, что бросилось в глаза: завешенное в коридоре зеркало. Второе — тёмные непроницаемые шторы, наглухо закрывшие окно в гостиной. Третье — грязные полы. Вот и заделье нашлось — с облегчением выдохнула помощница, всю дорогу ломавшая голову, зачем она тут нужна. Нужна, оказывается.

— Ну, я пошёл? — неловко мялся у дверей хозяин квартиры.

— Куда? — не поняла гостья.

— За сестрёнками.

— Когда соседка уходит? — строго спросила незваная помощница.

— Через пару часов. А что?

— А то, что быстро убираемся, — чётко и громко приказала Маняша бабулиным голосом. — Детям в такой духотище и грязище делать нечего. Немедленно открой шторы и окна! И дай мне какую-нибудь футболку.

— Зачем? — обалдел вконец растерявшийся парень.

— В этом, — подняла она руки, тряхнув воланами, — полы мыть неудобно. Ну, чего встал?

— Иду, — внезапно оживился Мишка.

И протопал мимо неё в одну из комнат стандартной трёшки — почти такой же, как у них с бабулей. Она же первым делом посетила кухню. Оценила гору грязной посуды в раковине и прочие признаки разрухи. Не так всё и страшно. Спохватившись, позвонила бабуле, вкратце уведомив, где и почему застрянет допоздна. Та расстроилась и потребовала выяснить у бедного мальчика, чем сможет ему помочь.

Через полтора часа квартира была приведена в божеский вид. Мишка домывал полы, а Маняша строгала овощи для борща. Как ни странно, холодильник после похорон с поминками был забит до отказа. Наверно помогли — благодарно оценила она заботу неизвестных ей людей.

— Миш, ты что играешь? — тяготясь тишиной, нашла о чём спросить Маняша, помешивая в кастрюле. — У тебя там, в спальне капсула?

— Я не играю, — пропыхтел он, полоща в ведре тряпку. — Я работаю.

— В смысле? — не поняла она.

Ибо сроду не интересовалась компьютерными играми.

— Ну, зарабатываю в игре, — выпрямился он, пучась на неё, как на какую-то невидаль. — Ты что, не знаешь?

— Нет. А так можно? — вдруг заинтересовалась Маняша, для которой как раз сейчас эта тема приобрела актуальность.

Но летом с работой всегда не очень. А продавцом ей бабуля ни за что не позволит работать. И дело не в происхождении или воспитании — исключительно в куриных мозгах одной особы, которой ни за что нельзя доверять чужую собственность. Потому что означенная особа будет работать на одну лишь недостачу. Или вообще закончит жизнь за решёткой.

— Расскажешь? — попросила Маняша. — Когда сестрёнок накормим.

— А то! — искренно обрадовался Мишка.

У бедолаги, наконец-то, нашлась тема для разговора с приличной барышней. А то всё мякал да вякал.

Сестрёнки Кудыкины оказались просто обворожительными девчушками. Это старший братец у них орясина с лошадиным лицом. А мама была красивой — не могла не оценить Маняша, глядя на большое фото, сделанное, как полагается, для похорон. Но это стало не самым важным на сегодня открытием.

Оказалось, что именно Мишка купил своим женщинам новую просторную квартиру — прежде они ютились в одной комнате. Именно Мишка кормил всю семью: мама часто и подолгу болела. Этот в чём-то нелепый, иногда болезненно хвастливый парень был настоящим мужчиной. Что подняло его в глазах Маняши сразу и навсегда на почти недосягаемую высоту.

— Ты хорошая, — поделилась с ней своим мнением младшая Василиса.

Когда незнакомая тётя поставила перед ней кружку с шоколадным кексом трёхминуткой, приготовленным прямо в микроволновке. И политым сгущёнкой.

— Не знал, что ты хорошо готовишь, — очень серьёзно и уважительно признал Мишка, доев борщ. — Думал… — он осёкся и замялся.

— Избалованная пустышка? — помогла ему Маняша, оделив кексом и старшую Алису.

— Да нет, — поморщился он, неловко вылезая из-за стола.

— Ты прав, — невозмутимо признала она, погладив по голове молчаливую замкнутую Алису.

Всего-то год разницы, но эта девочка уже осознала кромешность своей потери. И вмиг повзрослела, приняв на свои плечи всю тяжесть сиротства.

— Трудно не стать избалованной, когда всё получаешь без труда, — задумчиво продолжила Маняша, пожав плечами.

— У тебя всё впереди, — прямо-таки по-стариковски предрёк Мишка, пуская воду. — Ты ж не знаешь, где тебя нахлобучит.

— Пока не знаю, — согласилась она. — Но дело поправимо: скоро узнаю.

Он почуял неладное и уставился на неё, продолжая машинально вошкать по тарелке вспененной губкой.

— Не забивай себе голову, — разозлилась на свой болтливый язык Маняша и нагнулась к Алисе: — Хочешь, порисуем?

— А ты умеешь? — тихо промямлила девочка, которая хотела лишь одного: чтобы вернулась мама.

— Умею. Хочешь, нарисую твой портрет?

Девочка подняла голову и посмотрела на неё чуть ожившими глазёнками:

— Хочу. А маму?

— Тебя и маму, — пообещала Маняша, покосившись на видневшееся в гостиной фото. — Вместе.

— А меня? Меня? — засуетилась Василиса, обиженно таращась.

— Всех вместе, — согласился художник, что иначе никак нельзя.

Несколько лет, проведённых в художественной студии, не сделали из неё художника: таланта, как не было, так и не прорезался. Но руки кое-чему научились. Портрет — перемежая его играми — рисовали до самого вечера. А когда девчушек уложили спать, Мишка всё-таки поднял отложенную тему:

— Что у тебя стряслось?

— Из дома ушла, — помешивая кашу, легко ответила Маняша.

Потому что её положение затруднительным не назвать даже с натяжкой. И грузить парня, у которого уж точно стряслось, не выйдет при всём желании. Однако он загрузился:

— Маш, я хорошо зарабатываю.

— И я буду, — попыталась отшутиться она.

— Ты не поняла, — хмурился он, сутулясь за обеденным столом и двигая туда-сюда рюмку с недопитой водкой. — Я реально круто зарабатываю.

— Нет, это ты не понял, — мягко возразила Маняша, дуя на прихваченную ложкой пробу. — У меня своя квартира. И бабуля. Нас не выгнали: мы сбежали. И у нас всё хорошо.

— Но, тебе ж нужна работа? — всё больше твердел голос мужчины, давно им ставшего и не умевшего жить иначе.

— Нужна. И я её найду. Всё, готово, — сняла она кастрюлю с плиты. — Когда остынет, уберёшь в холодильник. А утром разогреешь и…

— Так, — сухо оборвал он её на полуслове. — Сядь.

— Миш, мне пора, — напряглась Маняша.

Не из страха перед ним — она вдруг почуяла всем своим тёмным первородным женским нутром, что сейчас её жизнь перевернётся с ног на голову. Невероятно, но он это понял.

— Сядь.

Его голос буквально придавил её к стулу.

— Я просто расскажу, — ровным голосом втолковывал окончательно пришедший в себя мужчина растерявшейся девчонке, ещё утром нянчившейся с ним, как с ребёнком. — Слушай сюда.

Они проговорили почти до утра.