Муля, не нервируй… Книга 4

Глава 9

А вот после обеда меня вызвал к себе Большаков.

Как только я вошел в приёмную, Изольда Мстиславовна сделала большие глаза и прошипела:

— Доигрался, Муля! — и кивнула на дверь Большакова, — иди, он ждать не любит. И осторожнее там…

Она оборвала себя на полуслове и лицо её красноречиво вытянулось.

Я с благодарностью кивнул и вошел в кабинет высокого начальства.

Большаков сидел за столом, был хмур и мрачен. При виде меня глубокая складка на его лбу стала ещё глубже.

— Бубнов, — рыкнул он, — ты что творишь⁈ Ты что, мать твою так, творишь⁈

Так как вопрос был явно риторическим, то и отвечать я не стал. Стоял, ждал продолжения. Молча.

И оно не заставило себя ждать.

— Какого хрена, я тебя спрашиваю, ты не выполняешь распоряжения руководства⁈ Тебе что было сказано, а⁈

Я продолжал стоять и взирать на шефа. Молча.

— Тебе велено отдать сценарий, смету и техническое задание. Где они? Ты почему до сих пор не отдал⁈

Я пожал плечами.

От моего, такого невинного жеста, Большаков взбеленился окончательно и заорал:

— Быстро документы на стол! Это приказ!

И тогда я тихо спросил:

— Иван Григорьевич, вы на чьей стороне играете?

Вопрос был совсем простой, без подвохов, но от этого моего вопроса лицо у Большакова побагровело, и он аж задохнулся от негодования.

Я уже хотел звать Изольду Мстиславовну на помощь, но Большаков, хоть и с трудом, но смог взять себя в руки. Хотя прошипел он мне совсем нелюбезным голосом:

— За отказ выполнять распоряжение руководства, ты хоть знаешь, что тебе будет?

Я пожал плечами:

— Заявление об увольнении мне сказали обратно забрать. Но я его не порвал. Могу отнести назад в кадры.

— Сядешь, — прорычал Большаков, нервоно стуча костяшками пальцев по крытому зелёным сукном столу.

— На каком основании? — удивился я, — я работаю методистом отдела кинематографии и профильного управления театров Комитета по делам искусств СССР…

— Ты начальник отдела! — перебил Большаков, но я усмехнулся и покачал головой:

— Ничего подобного. Я просто выполнял функционал начальника отдела и мне доплату делали. По просьбе Сидора Петровича. А официальная должность у меня — методист. Так что в моих должностных обязанностях ни слова не сказано, что методисты должны писать советско-югославские проекты, включающие сценарий, смету и техническое задание.

— Но ты написал! — указательный перст Большакова обличительно уставился на меня.

— Ну и что? — пожал плечами я, — мало ли чем я на досуге увлекаюсь. Я ещё люблю крестиком вышивать. Александрову случаем салфеточки с помпончиками не нужны? А то я заодно могу презентовать, если уж ему моё творчество так в душу запало…

— Он даже не знает, что это твоё творчество, — хмуро вздохнул Большаков.

— Всё он прекрасно знает, — вежливо улыбнулся я. — Те, кто ему о проекте напели, рассказали и остальное.

— Ладно, Муля, хватит паясничать, — устало потёр виски Большаков, — давай не ругаться. Отдай курьеру документы и будем считать, что инцидент исчерпан. С Александровым лучше не связываться…

— Я не против, — покладисто ответил я.

Большаков облегчённо вздохнул, а я продолжил:

— Только хочу письменное распоряжение получить. От вас или от Козляткина.

Большаков опять начал наливаться краснотой, поэтому я торопливо сказал:

— Вам это не составит никакого труда, а для меня важно, для дальнейших профессиональных перспектив.

Большаков посмотрел на меня как-то так… брезгливо, что ли. Но ругаться дальше не стал. Кивнул и с мрачным видом нацарапал на бланке пару строк.

Хмуро пододвинул бумажку ко мне и буркнул:

— Исполняй!

Я взял бумажку и посмотрел на неё. На ней было написано:

Методисту отд. кинем. и проф. упр. театров Бубнову!

Срочно!

Распоряжение.

Подготовить пакет документов, включающий смету, сценарий и ТЗ по сов-юг. проекту. Передать курьеру для отправки в Институт философии Александрову Г. Ф. Срок — до конца рабочего дня.

Подпись: Большаков.

— Доволен? — на скулах Большакова заходили желваки.

— Вполне, — вежливо ответил я и добавил, — но все эти документы находятся у меня дома. Сами понимаете, писал я это всё в свободное от работы время. Разрешите сходить забрать?

— Разрешаю, — проворчал Большаков и на всякий случай добавил, — и давай без этих своих штучек, Муля.

Я кивнул и вышел из кабинета. Изольда Мстиславовна сидела, как на иголках.

При виде меня, она чуть не подпрыгнула, вглядываясь в моё непроницаемое лицо:

— Ну что там, Муля? Сильно он кричал? — с тревогой спросила она.

— Не сильно, — успокоил её я и попросил, — Изольда Мстиславовна, зарегистрируйте, пожалуйста это распоряжение.

— Так тебе в канцелярию надо, — покачала головой она, рассматривая сквозь очки распоряжение Большакова.

— Там долго будут, — пояснил я, — я потому сперва и хочу у вас в журнале отметить. Видите же, здесь пометка стоит «срочно»?

Изольда Мстиславовна спорить не стала, лишь чуть нахмурилась, но запись в журнал таки внесла.

Распрощавшись с милой старушкой, которая не стала задерживать меня, потому что работа должна быть всегда на первом плане, я отправился прямиком в канцелярию. Там, сославшись на личное распоряжение Большакова, которое ещё и Изольдой Мстиславовной завизировано, я безо всякой очереди и проволочек зарегистрировал в общем журнале исходящей документации и, довольный собой, как стадо слонов, отправился домой.

Казалось бы, почему я довольный?

А всё было просто. Я таким вот образом подстраховался на будущее. Не хотелось подводить руководство.

Но домой я не пошел. Вместо этого отправился прямиком… к Надежде Петровне.

К моему счастью, Адиякова дома не было (мы так с ним и не помирились).

Зато Мулину мамашку я застал. Она возилась в большой комнате с какими-то выкройками и весело напевала что-то себе под нос.

Надежда Петровна мне обрадовалась:

— Муля! — воскликнула она, — ты пришел с Пашей мириться⁈ А его нету. И завтра тоже не будет. Он уехал опять в Калинин. Ты так похудел! Давай я тебя покормлю! У меня есть совершенно замечательные биточки и чудесная запеканка. А ещё я достала совершенно потрясающий бисквит. Вот увидишь, тебе понравится…

— Погоди, мама, — перебил я этот бурный поток сознания. — Мне помощь нужна.

— Помощь? — растерялась она и пробормотала, — но Паша же…

— Мне твоя помощь нужна, мама! — сказал я и посмотрел на неё, как обычно смотрит маленький сыночек на маму, когда хочет новую машинку или пистолетик.

— Что? Что случилось? — забеспокоилась Надежда Петровна.

— Пока ещё ничего, — поспешил успокоить её я, — но может случиться. В общем, у меня на работе небольшая проблема и выполнить отчёт я вовремя не успеваю.

Я тяжело вздохнул, посмотрел на неё полными печали, обречёнными глазами и продолжил:

— Мама, у тебя есть знакомый врач, чтобы сделал мне справку, что я заболел? Больничный.

Глаза у Надежды Петровны стали по пять копеек. А я добавил:

— Не безвозмездно, конечно же.

— Мулечка! О чём ты говоришь! — замахала руками Надежда Петровна и решительно нахмурилась, — мама сейчас всё порешает! Иди, сыночек, на кухню и достань из холодильника биточки. А запеканка на сковороде. Ещё тёплая. Покушай! А мама сейчас позвонит кому надо и всё сделает! Ты только не волнуйся!

Я просиял, подошел и чмокнул Надежду Петровну в щёчку:

— Мама! Ты у меня самая лучшая в мире! Только проси, пусть подольше больничный делают. А то я отчёт не успею доделать. Уж очень он тяжёлый, не справляюсь.

Надежда Петровна от такого признания вся аж зарделась и со счастливым видом бросилась обзванивать знакомых врачей.

А я пошел на кухню. Почему бы не продегустировать биточки, раз мама сказала? Да и запеканка тоже вызывает интерес.

Я не успел ещё дойти до бисквитов, как на кухню заявилась довольная Надежда Петровна и сообщила:

— Всё, Муля! Через час сходи в больницу. Я вот адрес записала, — она положила на стол мне листочек из ученической тетрадки и добавила, — там будет Ксения Владимировна. Она тебе больничный сделает.

— Надеюсь, она не гинеколог? — пошутил я.

— Муля! — вспыхнула Надежда Петровна, — Ну и шуточки у тебя!

А потом и сама не выдержала, рассмеялась:

— Нет, Ксения Владимировна — кардиолог. У неё ещё твой дедушка лечился.

Затем она задумалась и уточнила:

— А лучше отправь Дусю, она уже ходила, знает.

Я обрадовался и ещё раз чмокнул Мулину маму в щёчку. Заслужила.

Итак, у меня на руках больничный на неделю. Конечно, где-то глубоко в душе я надеялся на две недели, но, видимо, Ксения Владимировна решила не рисковать и подстраховалась.

— Вот, — отдала мне Дуся листочек и сказала заговорщицким голосом, — дохтурша сказала по улицам не шастать, чтобы не заметили.

На бланке больничного листа стояла и дата. Предусмотрительная какая Ксения Владимировна. Я улыбнулся. Именно то, что мне нужно.

Теперь передо мною встала новая проблема. Как мне наладить коммуникацию с Валентиной и Верой? Ну, если к Вере я могу наведаться поздно, когда стемнеет (это если она не придёт сегодня), то как быть с Валентиной — ума не приложу. Отправить к ней Дусю с запиской?

Я посмотрел на Дусю, которая завела тесто и по её решительному виду стало ясно, что пока пирожки готовы не будут, она даже с места не сдвинется.

Тогда как?

От всех этих дум и мыслей, я вышел на кухню покурить. Там как раз оказался Жасминов. Он пытался варить то ли суп, то ли какой-то кондёр. Честно говоря, судя по запаху, выходило так себе.

— Привет, Муля, — буркнул он и торопливо сорвал крышку с кастрюли.

Крышка была горячей, схватил он её без прихватки и, соответственно, руку обжёг, да так, что отшвырнул её прямо на пол. Вдобавок в этот момент из кастрюли забулькало, запенилось и часть варева убежала на плиту. Насколько я видел — явно большая часть.

— Твою ж дивизию! — крепко выругался Жасминов, и торопливо сунул руку под струю с холодной водой, — поел, называется.

— Бывает, — посочувствовал я.

— И как я теперь? — чуть не плача, приговаривал Жасминов, охлаждая обожженную руку.

Вдобавок варево не только убежало, но то, что осталось, подгорело. И сейчас Жасминову предстояло вычистить кастрюлю.

Он посмотрел на неё, на загаженную плиту и на его лице появилось такое удручённое выражение, что мне его стало аж жалко.

— Ладно, Орфей, давай так, — предложил я, — ты сейчас сходишь по одному адресу. Здесь недалеко. Отдашь письмо и дождёшься ответа. Ответ принесёшь мне. А я попрошу Дусю вымыть плиту и кастрюлю. И накормить тебя ужином.

— И завтраком! — торопливо добавил ушлый Жасминов, — я этот суп готовил и на ужин, и на завтрак.

— Хорошо, — кивнул я, — жди, я сейчас письмо напишу.

— А сам-то чего не сходишь? — полюбопытствовал Жасминов.

— На больничном я, — вздохнул я, — не хотел в больнице оставаться, еле-еле отпросился, чтобы дома лечиться. Но сам понимаешь, попасться кому-то из начальтва на глаза — не самая удачная идея.

Жасминов понимал. Если заловят, то и тунеядство впаять могут. Времена нынче такие. Суровые.

Я торопливо набросал на листочке просьбу, чтобы Валентина пришла ко мне, лучше завтра. А, чтобы не задавала лишних вопросов, указал, что болею и сам не могу прийти. И что поэтому попросил соседа.

— Вот адрес и письмо, — протянул листочек Жасминову я, — сходи прямо сейчас и отнеси. Как раз Дуся убраться успеет. Да и пироги будут готовы.

При слове «пироги» Жасминов невольно сглотнул. Мне его опять жалко стало. Но нужно было сначала сделать дело. Так что уж пусть потерпит.

Да и всё равно пироги ещё не готовы.

Только он ушел, я вернулся в комнату и приступил к уговорам Дуси. И тут в дверь позвонили. В данный момент никого из соседей дома не было, кроме нас двоих.

— Я не могу, — сказал я, — я на больничном. Придётся тебе идти открывать.

Дуся что-то ворчливо буркнула, вытерла испачканные мукой руки о фартук и поплелась открывать.

Все эти мои интриги были ей совершенно непонятны и не нравились.

Ну, а что делать?

Буквально через минуту она вернулась и сунула мне листочек:

— Вот. Тебе просили передать.

Недоумевая, я развернул листок. Там, крупными каллиграфическими буквами, было написано:

«Тут такое было. К тебе в конце работы придут домой. И подпись — кориантес».

— Кто это принёс? — спросил я Дусю.

— Какой-то мужчина, — пожала она плечами, продолжая накладывать начинку в кусочек теста, — толстый и лысый. В костюме и галстуке. Отдал и ушел.

— Понятно, — задумчиво сказал я, — а он просил что-то передать?

— Он сказал только: «продолжение утреннего», — вспомнила Дуся, укладывая пирожок на противень, — а больше и ничего. Потом он ушел.

В общем, дело пахнет керосином. Я взглянул на часы. Полчетвёртого. Рабочий день заканчивается в шесть. То есть полтора часа у меня есть.

Я заметался по комнате. Вытащил сценарий, смету и всё остальное. Торопливо запихнул в старую дусину сумку. Она с ней на базар ходила.

Немного подумал и туда же бросил свёрток с деньгами и одной парой югославской обуви, что осталась мне после того «обмена». Держал я её на всякий случай, не стал продавать.

Сумку отнёс в чулан Герасима (ключ он оставил мне) и с огромным трудом впихнул её под топчан, что служил ему кроватью.

Фух!

Я перевёл дух и вернулся обратно.

Так, если они придут, то я должен выглядеть, как больной. А у меня Дуся тут пироги развела.

Я торопливо расстелил кровать.

— Никак спать собираешься? — удивилась Дуся, ловко мастеря очередной пирожок. — Так ведь рано ещё.

— Дуся, ко мне сейчас с обыском придут, — сказал я.

Дуся охнула и вдруг стала оседать на пол.

Чёрт! Не подумал я, что в эти времена люди настолько запуганы всеми этими обысками. Привык, что в наше время такого не было.

— Дуся! Дуся! — легонько похлопал я её ладонями по щекам.

— Ч-что такое? — захлопала глазами Дуся, потом всё вспомнила и ударилась в плач, — Ыыыыыыы! Да что ж это такое делаицццаа-а-а-а-а⁈ Да как же так-то-о-о-о-о… ыыыыыы…

— Тихо, — сказал я, но она завелась пуще прежнего.

— А ну цыц, дура! — рявкнул я, и Дуся моментально умолкла, лишь зыркала на меня испуганно.

Губы её тряслись.

— Ты чего это развела тут? — нахмурился я, — решила меня под монастырь подвести? Умолкни! Ничего страшного. Это из моей работы придут. Просто проверят.

— Для того ты и больничный брал? — догадалась Дуся и посветлела лицом.

— Ну конечно! — попытался успокоить её я, — они хотят убедиться, действительно ли я заболел. Я сейчас лягу, притворюсь, что болею. А ты пироги эти пока спрячь куда-то.

— Да ты ложись, Муля, ложись! — тотчас же захлопотала она, — да не в этом ложись! Давай-ка переодевайся вон в тот синенький костюм.

Она протянула мне старую пижаму.

— Отвернись, — попросил я.

— Да что я там не видела! С рождения тебя тетешкала, — возмутилась она, но отвернулась.

— Всё, — сказал я и направился к кровати.

— Стой! — велела Дуся.

Она вытащила откуда-то из закромов шкафа простую ситцевую хустку и замотала мне голову.

— Зачем? — удивился я. — У меня же сердце, как в больничном листе написано.

— Так жалостливее, — ответила Дуся, и я спорить с нею не стал.

Пока я лежал и репетировал, что буду говорить, когда они придут, как Дуся выскочила из комнаты. Слава богу, противень с пирогами с собой прихватила.

Буквально через пару минут она вернулась. В руках у неё была пачка разных таблеток, каких-то пузырёчков и баночка. Она разбросала всё на столе в художественном беспорядке. Поставила стакан с водой. Даже градусник положила. Теперь сомнений в том, что тут находится больной человек, ни у кого остаться не должно.

— Чьё это? — восхитился я Дусиной смекалкой.

— Немного у Беллы взяла, а остальное — у Пантелеймоновых, — пояснила она.

— Не знал, что Гришка и Лиля так болели, — удивился я.

— Да это Полина Харитоновна лечилась, — охотно пояснила Дуся, — не забрала с собой. У неё и так сколько всего везти надо было. Ещё и дитё малое. А вернуться и забрать всё никак не сподобится. Хотя, наверное, с Колькой и болеть ей некогда.

— Вот ты, Дуся, молодец какая! — искренне похвалил я.

Дуся радостно зарделась. Затем открыла один из пузырьков и покапала из него на всё вокруг: на скатерть, на пол, и даже немного на меня.

Остро завоняло валерианой и ещё какой-то вонючей дрянью.

— Что это? — еле сдерживая слёзы, спросил я.

— Тут всё вместе, — сказала она, — боярышник, пустырник и валерьянка.

И тут в дверь позвонили.