Муля, не нервируй… Книга 4

Глава 14

Я снова иду по знакомым ночным коридорам. Но в этот раз на моём лице появляется улыбка. Которую я усилием воли сгоняю — не время ещё, не время.

Картонный воротничок рубашки безжалостно впивается в мою шею: Дуся, зараза, не стала даже слушать меня, накрахмалила самую лучшую рубашку и выгладила праздничный костюм. Чувствую я себя при этом капустой, которую впихнули в узкую картонную коробку. Нет, можно было, конечно поругаться с нею и потребовать мой привычный костюм, в котором я всегда хожу на работу. И она бы не посмела отказать мне. Но потом опять же тихая война начнётся: все эти морковные пудинги и манные каши комочками вместо котлет и прочей нормальной еды. Нет уж, лучше потерплю в этой отвратительной накрахмаленной броне. Всего-то один вечер только.

Прижимая к груди коробку с пирожками, ватрушками и ещё чем-то одуряюще ароматным (опять Дуся: впихнула мне это и на мои аргументы и отнекивания, сказала, что я в конце концов могу оставить всё Изольде Мстиславовне), поднимаюсь на один пролёт по лестнице, поворот налево, ещё раз — и вот я уже перед заветной дверью.

Стучу в дверь.

— Заходи, Муля! — доносится радостный голос Изольды Мстиславовны.

Захожу.

Изольда Мстиславовна вся довольная, улыбается. От её синей блузки с белым воротником хорошо пахнет какими-то цветочными духами.

Дверь в кабинет Большакова распахнута, оттуда слышится звон бокалов и чувствуется запах колбасы.

— Это Муля пришел? — кричит он из кабинета, — иди уже сюда, герой!

— Это вам, — я пихаю коробку с Дусиными пирожками Изольде Мстиславовне и иду к Большакову.

Хозяин кабинета был не один. За столом, на котором выстроились две бутылки коньяка, графинчик с какой-то наливкой и бутылка минералки, кроме Большакова, сидели Володя, Козляткин и, неожиданно… Завадский.

При виде меня он кисло скривился и зыркнул раздражённым взглядом.

— Ну, что ты встал! — оживлённо замахал руками изрядно захмелевший Большаков, — заходи давай! Не стой в дверях!

— А вот что нам Муля принёс! — с улыбкой радушной хозяйки торжественно внесла большое блюдо с Дусиными пирожками и ватрушками Изольда Мстиславовна. — Так что все проблемы решены и никуда теперь идти не надо.

И тут только я обратил внимание, что на столе, кроме шеренги бутылок, была лишь сиротливая тарелочка с тоненькими лепесточками колбасы и сыра.

Так что Дуся оказалась права. Вернусь — надо ей подарить что-нибудь. За предусмотрительность.

— Всё прошло более, чем удачно! — похвастался мне довольный Большаков и, расплывшись в широкой улыбке, лихо разлил коньяк по рюмкам. — Садись, Муля! Этот тост выпьем за тебя! За твою настойчивость и за то, что только благодаря тебе мы сегодня получили одобренный самим Вождём советско-югославский проект! Он даже хвалил!

— И Верочка будет очаровательна в главной роли моего фильма! — с самодовольным видом добавил Завадский и бросил на меня такой злобно-торжествующий взгляд, что я аж поперхнулся коньяком и закашлялся.

— Осторожнее! — похлопал меня по спине Володя, — что-то ты разволновался, брат.

— Какого ещё вашего фильма? — без обиняков спросил я Завадского, уже точно зная ответ.

— «Зауряд-врач», — снисходительно бросил мне Завадский и поджал губы. — Название так себе, примитивное. Но мы переделаем. На наш, на советский лад.

А я поднял красноречивый взгляд на Большакова.

— Что не так, Муля? — спросил тот добродушным голосом и принялся суетливо разливать ещё коньяк, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Какой Завадский и какая нахрен Верочка в главной роли? — медленно багровея, прошипел я. — Иван Григорьевич, мы же изначально планировали, что этот фильм будет снимать югославский режиссёр. И договаривались, что в главных ролях будут выбранные мною артисты…

— Но-но! Не кочевряжься! — фыркнул Завадский, — молоко на губах не обсохло в большие дела лезть!

Я не обратил на него ровно никакого внимания, всё продолжал смотреть на Большакова.

— Муля… — предупреждающе прокашлял рядом Козляткин и дёрнул меня за рукав.

На него я тоже даже не взглянул.

Над столом повисла напряжённая тишина. Слышно было, как в приёмной Изольда Мстиславовна тихо напевает себе под нос что-то бравурное, изрядно фальшивя и перевирая ноты.

— Лучше бы вы оставили этот проект у Александрова, — медленно и тихо произнёс я, отодвигая рюмку с коньяком, — этот хоть понятно, что враг. Он и не скрывает этого. Но с какой стати в мой проект вдруг влез этот… эммм… ушлый человек — вот этого я никак не понимаю!

— Муля, — благодушно ответил мне Большаков, словно, не замечая багрового Завадского и смущённого Козляткина, — ты пойми! Нам нужен такой проект, чтобы он прогремел не только на весь Советский Союз. Но и на все буржуйские страны. Мы должны показать им! Надрать буржуям их империалистические задницы!

— И мы им покажем, я даже не сомневаюсь, — перебил Большакова я, — но при чём тут Завадский и какая-то Верочка?

— Муля, Юрий Александрович очень опытный режиссёр. Да, он хоть и режиссёр в театре, но и в киногруппу от тоже будет включён. Мы обязательно пригласим югославского режиссёра. Как там его?

— Йоже Гале, — торопливо подсказал Козляткин. — Молодой югославский режиссёр, в прошлый раз приезжал к нам. Там ещё можно было Франце Штиглица пригласить, но он не молодой.

— Да Йоже Гале, — повторил Большаков, — но Йоже Гале будет выполнять техническую киношную часть. А вот основная режиссура как раз и ляжет на плечи Юрия Александровича. Он согласился…

— Нет! — жёстко сказал я.

— Что нет? — не понял Большаков.

— Завадского и всяких его Верочек в этом проекте не будет! — твёрдо сказал я.

— Ах ты ж молокосос! — вскричал Завадский и полез на меня, схватил за полы пиджака и потянул, разрывая ткань.

Володя встрял между нами и принялся разнимать с одной стороны, Козляткин — с другой.

Вбежала бледная Изольда Мстиславовна, запричитала, заламывая руки.

— А ну тихо! — рявкнул Большаков, и Завадский послушно выпустил остатки моего пиджака и встал по стойке смирно.

Володя торопливо оттащил меня подальше. А Большаков продолжил бушевать:

— Устроили чёрт знает, что такое! Да мы должны плечом к плечу сейчас встать! Сплотиться! Одно же общее дело делаем! А вы что устроили⁈

— Это всё он! — пискнул из угла Завадский, — Ещё и Веру Петровну оскорбляет! И меня!

— Помолчи, Юра! — цвыркнул на него Большаков и повернул ко мне налитое кровью лицо, — ты что себе позволяешь, Бубнов⁈ Совсем страх потерял⁈ Думаешь, что если я твой проект смог самому Вождю доложить, то ты сразу уже герой⁈

— Он вредит нашему проекту! — опять поддакнул Завадский.

— Действительно! — прорычал Большаков, — из-за таких отсталых элементов и тормозится развитие советского кинематографа!

Меня аж перекосило от таких слов.

Я смотрел на одухотворённые лица этих номенклатурщиков и ясно понимал, что я им ничего не докажу. Завадский ловко влез в проект, переступив через мою голову, и Большаков ему верит. Ему, а не мне. Если отбросить эмоции, то тут я даже в чём-то Большакова и понимаю: Завадский — известный режиссёр, имеет большой опыт, поддержку, уже не раз доказал, что может делать большие проекты. А вот я для него — тёмная лошадка, молодой щегол, который непонятно как пролез наверх и у которого от успехов сорвало крышу…

— Ты меня слышишь⁈ — рявкнул Большаков и вывел меня из задумчивости.

Я посмотрел на него более осмысленным взглядом.

— Передай все документы Юрию Александровичу! Сейчас же! При мне передавай! — прорычал он.

Я вытащил папку со сценарием и сметой из портфеля и аккуратно положил на стол, стараясь не зацепить тарелки с колбасой и пирогами. На Завадского и Большакова я старательно не смотрел:

— Ещё что-то? Или я могу идти? — спросил я ровным безэмоциональным голосом.

— Иди, — проворчал Большаков, искоса наблюдая, как Завадский моментально вцепился в папку, жадно схватил её и прижал к груди.

Я развернулся и молча вышел из кабинета, молча прошел мимо перепуганной Изольды Мстиславовны, вышел в коридор и спустился по лестнице.

Москва спала, ночные окна в домах темнели. Лишь кое-где советские граждане не спали, может, работа срочная какая, а, может, бессонница.

Я шел по улицам, тёплый весенний ветерок обдувал моё разгорячённое лицо. На чернильном небе сияли крупные, словно каштаны, звёзды. В другой раз я бы обязательно остановился и полюбовался на них. Но не сейчас.

Я вошел в свой двор, вошел в подъезд, поднялся по лестнице и открыл дверь в коммуналку.

Здесь было сонно и тихо.

Соседи, наконец, угомонились и давно уже сладко спали в своих кроватях.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Дусю, я открыл дверь и на цыпочках начал входить.

Начал входить и замер. Потому что, во-первых, в комнате горел свет, а, во-вторых, Дуся сидела за столом, на котором была высыпана гора гречки и перебирала её.

— Не спишь? — спросил я.

— Тебя жду. Что, Муля, опять они тебя облапошить пытались, да? — вглядываясь мне в лицо, с тревогой спросила Дуся.

— Как обычно, — кивнул я.

— Но ты им задал? — кивнула она на мой разодранный пиджак и продолжила мерно и неторопливо перебирать крупу.

— Конечно, задал, — сказал я и снял, наконец, этот ненавистный пиджак и картонную рубашку.

— Что на этот раз? — опять задала вопрос Дуся.

— Большаков доложил всё Сталину удачно и хорошо. Тот даже хвалил, — сказал я механическим голосом, — но потом влез Завадский. И теперь главным режиссёром будет он, а Йоже Гале останется на подхвате. Фаины Георгиевны, Рины Васильевны и Миши там не будет. Главная роль будет у Веры Марецкой…

— Он забрал у тебя сценарий? — всё-таки оторвала взгляд от крупы Дуся и, увидев, что я согласно кивнул, не выдержала и расхохоталась, — я представляю, какое у него будет лицо, когда он этот сценарий увидит!

Я тоже рассмеялся.

— Думаешь, всё получится? — лукаво спросила она и сыпанула горсть очищенной гречки в таз.

Я пожал плечами, потянулся и зевнул:

— Сложно прогнозировать, Дуся. Сейчас всё прошло так, как мы и думали. Завадский уже подсуетился. Думаю, скоро подтянется рыбка помельче, но позубастей, типа Глориозова и Капралова-Башинского. И это ещё остальная стая не знает, что этот проект Большаков увёл у Александрова.

— И что ты будешь делать дальше? — спросила она.

— Нужно срочно сообщить Свинцову, что сценарий у меня забрал Завадский. И что он подбил Большакова идти с докладом к Сталину, потому что хотел забрать себе этот проект, — объяснил я, — вот завтра прямо с утра схожу к нему в Институт философии, извинюсь. Я ведь человек маленький. Молодой. Неопытный. Мне сказали отдать — я отдал. А пока они будут между собой воевать и грызться, я начну потихоньку сужать круги вокруг Александрова. Как раз он будет отвлекаться на них, а тут и я! И Вера с Валей мне помогут. Кстати, после Свинцова, нужно будет ещё зайти в театр и наябедничать и Глориозову на Завадского. Пусть тоже присоединяется к грызне. Ты тоже не забудь завтра пожаловаться Белле. Если появится Фаина Георгиевна — то и ей обязательно. И что роли у неё теперь не будет. Ни у неё, ни у Рины.

— Я завтра на рынок иду, там Глашу её встречу, — задумчиво сказала Дуся, — ей и пожалуюсь. А она передаст всё Фаине Георгиевне.

— Ещё лучше! — оценил коварство Дуси я и добавил, — А вот потом, когда Завадский откажется от проекта, мы его возьмём и прекрасно реализуем.

— Ты точно уверен, что Завадский откажется? — недоверчиво спросила Дуся.

— Конечно откажется, — улыбнулся я. — Он не потянет его. А менять сценарий он не сможет. Потому что его утвердил Сталин. А когда проект повиснет на волоске, я его заберу, и мы с Йоже Гале снимем прекрасный фильм!

— Ну, тогда помоги мне перебрать ещё вот эту кучку, и надо идти спать, — подытожила Дуся.

Наутро меня уже ждала Валентина. Мы с нею сговорились идти в Институт философии. Я пойду к Свинцову, а она заглянет в отдел аспирантуры и выяснит всё о лекциях.

То, что Валентину знают, как мою «невесту», я не беспокоился. Народу в Институте много, молодёжи — особенно. Кроме того, я подсказал Валентине, как одеться и сейчас она была на себя мало похожа: модная стрижка-каре, брючный синий костюм (длина жилета была строго по колено, так что вид он имел довольно пуританский, чтобы не смущать граждан, но при этом выглядела очень стильно и модно) и кремовая блузка — и вот передо мной совершенно новый человек.

Хотя косметикой пользоваться она всё-таки не умеет.

— Ну как? — спросила Валентина меня, лукаво блестя глазами.

— Всё хорошо, но только зачем ты так накрасила глаза?

— Чтобы выразительные были, — растерялась Валентина и тихо спросила, — тебе не нравится?

— Ты одела синий костюм. Вот зачем ты накрасила глаза зелёным и оранжевым?

— Это тени…

— Я понимаю, что тени, — вздохнул я, — но ты же идёшь в институт, а не в ресторан. Сейчас день, а не вечер. Не годится. Пойди умойся и накрасишься заново.

— Ты зануда, Муля! — вспыхнула Валентина и послушно пошла умываться в ванную.

— Дуся, дай ей чистое полотенце, — попросил я, допивая кофе.

— Зачем девушку обижаешь? — укоризненно покачала головой Дуся.

— У неё красивые глаза, — ответил я, — и не надо переключать внимание на тени. Нужно, чтобы природная красота глаз была подчёркнута, а не светофор нарисован на лице.

Валентина как раз вошла в комнату, умытая и надутая. Однако при моих словах, она просияла:

— Муля, ты правда считаешь, что у меня красивые глаза?

— Давай быстрее! — вздохнул я, — опоздаем же!

Когда, наконец, мы покинули коммуналку и вышли на улицу, Валентина спросила:

— Муля, а ты не боишься?

— Кого? — не понял я.

— Что у нас не получится…

— У нас всё получится, — успокоил я девушку, — мы с тобой — прекрасная команда. И у нас есть чёткий план. Поэтому, чтобы у нас не получилось, нужно очень сильно постараться.

Валентина хихикнула и спросила:

— Муля, ты обещал, что поможешь мне измениться полностью. Чтобы я смогла достигнуть высоких результатов в жизни.

— Обещал, — не стал отнекиваться я.

— Ну так расскажи, пока мы идём, — предложила девушка.

— Хорошо, — вздохнул я и спросил, — вот скажи, Валентина, что для тебя успех?

— Успех? — удивилась она и чуть не сбилась с шага, — это когда моя работа нужна людям. Когда я приношу пользу советскому обществу и нашей стране.

— А для тебя лично?

Она задумалась и некоторое время мы шли молча. Наконец, она тихо сказала:

— Признание. Слава. Уважение. Хорошая зарплата. Ну, такая, чтобы я могла купить себе красивые вещи.

— Всё правильно, — кивнул я, — на первый взгляд, всё, что ты перечислила и для себя лично, и для людей — логично и правильно. Но вся загвоздка в том, что ты сейчас говоришь об успехе как о способе выжить, а не как о способе жить.

— А как надо? — удивилась она.

— Понимаешь. Валентина, успех — это не конечная точка, не финиш. Это маршрут. Путь. Он не в одной точке. Он в балансе, в полноте, в целостности… И мы с тобой должны определить твой маршрут и определить, как ты туда пойдёшь. Понимаешь?

— Это всё так сложно, — вздохнула Валентина, — но главное, я не хочу быть бухгалтером. А ещё я не хочу жить так, как живёт моя мама.

— Что именно тебе не нравится? Загородный дом и цветы в саду?

— Нет, на сад мне плевать. Мне не нравится, что она занята только нами с Лариской, чтобы у папы рубашки были выглажены, и чтобы на ужин была полезная еда. А я хочу…

Она задумалась и покрутила рукой, не в силах сформулировать.

— Вот мы с тобой и должны определить, чего ты хочешь, — ответил я. — Потому что сейчас ты даже сформулировать это не можешь.

Она хотела что-то ответить, но тут я, наконец, увидел знакомое бело-жёлтое здание с массивными колоннами.

— Вот мы и пришли, — сказал я и Валентина умолкла.

Мы дошли до Института философии.