Муля, не нервируй… Книга 4

Глава 15

На пороге Института философии мы с Валентиной расстались: я повернул направо, к Свинцову, а она поднялась наверх, в отдел аспирантуры.

Я проводил её задумчивым взглядом — хоть бы всё получилось. Обычно я свои планы выстраиваю так, что они почти со стопроцентной гарантией реализовываются. Но когда приходится подключать посторонних людей, причём людей, к которым у меня нет абсолютного доверия в плане их успешности, то может произойти всё, что угодно. Однако выбирать не приходится. Так что пока буду довольствоваться тем, что есть. И так хорошо, что она захотела мне помогать.

Я остановился перед дверью, на которой висела скромная табличка:

СЕКТОР АНАЛИЗА РАЗВИТИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ СИСТЕМ

И ниже, буквы помельче:

Свинцов Р. Д.,

доцент, кандидат философских наук, заведующий.

Вот и чудесно. Мне сюда.

Я обозначил своё присутствие стуком и сразу же толкнул дверь:

— Можно?

Свинцов сидел за столом и что-то писал. Весь его кабинет был заставлен застеклёнными шкафами с книгами. Шкафов было так много, что место оставалось только для стола и пары стульев. С огромного портрета над столом задумчиво и величественно взирал на вот это вот всё сам Иосиф Виссарионович Сталин.

— Иммануил Модестович! — узнал меня и моментально взвился Свинцов, — что вы наделали!

— А что я наделал? — спросил я, заходя в кабинет.

— Вы мне что обещали? Что⁈ — срываясь на визг, закричал Свинцов. — Как мы договаривались с вами⁈

— Что я принесу сценарий вам сюда, — покладисто ответил я, печально вздохнул и уселся на свободный стул.

— Так почему вы не принесли⁈ Почему Большаков попёрся с моим докладом к Сталину⁈ Вы не представляете, как рассердился Георгий Фёдорович! Здесь же ужас что было!

— Да почему же не представляю, я всё представляю, — сказал я преисполненным сочувствия голосом.

— И у вас после всего этого хватает наглости сюда приходить⁈ — визг Свинцова перешёл в фальцет, и он схватился за сердце.

— Роберт Давидович, — сказал я и напустил ещё печали в голос, — как только вы ушли, я сходил и забрал сценарий. Собирался нести вам с утра, как и договаривались. Но только я вернулся домой, как пришли от Завадского и забрали его.

— Что-о-о⁈

— Ну, а что я мог сделать? — хмуро развёл руками я. — Я — человек маленький. А Завадский имеет большое влияние на Большакова. Он его и накрутил. Большаков велел отдать ему сценарий. А мне что оставалось делать? Руководство приказало, и кто я такой, чтобы ослушаться руководство⁈

— Но вы могли сказать, что уже отдали сценарий мне, — пробормотал Свинцов.

— Не мог, Роберт Давидович, — печально покачал головой я, — ложь недостойна советского человека!

— Но вы понимаете, что всё испортили? — проскрежетал зубами Свинцов.

— Не я, Роберт Давидович, не я, — приложил руки к груди я, — это всё Завадский. Как только он узнал, что проектом заинтересовался Институт философии и лично вы — так сразу начал действовать…

— Я его сгною… — прошипел Свинцов.

— Только будьте осторожны, Роберт Давидович, — от всего сердца посоветовал я, — он — страшный человек.

— Я тоже страшный! — заносчиво воскликнул Свинцов.

— К тому же он планирует снимать в главной роли свою музу Марецкую, — наябедничал я, — поэтому будет идти до конца. Ради этого он всё и провернул. И даже югославского режиссёра решил отодвинуть.

— Как интересно, — задумчиво протянул Свинцов, — как интересно…

Он так задумался, что даже не обратил внимания, что я уже покинул кабинет.

Ну вот теперь пусть соревнуются, кто важнее! — я усмехнулся и выскочил из Института.

Пока шёл по коридорам и переходам — всё смотрел, что да как. Но в целом ничего такого. Обычный научный институт, всё чинно-благородно. Не подкопаешься. Придётся рыть глубоко. Вся надежда на Веру и Валентину.

Я вышел во двор. Там меня уже ждала Валентина. Мы ещё с утра договорились подождать друг друга у входа, и я думал, что буду первым. Но она меня опередила.

— Как всё прошло? — одновременно спросили мы друг друга и рассмеялись.

— Давай ты первая рассказывай, — сказал я.

— У меня всё отлично! — похвасталась девушка, видно было, что её просто переполняют эмоции. — Лекции начнутся уже послезавтра. Прямо словно нарочно даты совпали! И как раз места ещё есть. В общем, я записалась в группу слушателей. Заодно мне и справку дадут, чтобы в универе прогулов не ставили.

— А то, что учёбу пропустишь? — нахмурился я.

— Да какая у нас уже учёба, — легкомысленно отмахнулась Валентина, — идёт подготовка к практике, потом будет сессия. А сейчас зачёты сдаем, да ерунда всякая. А у тебя как прошло?

— У меня просто отлично, — обрадовал девушку я и, чтобы не вдаваться в подробности, предложил, — может в столовую зайдём, а? Как раз обеденное время почти…

— А давай, — с довольным видом кивнула она. Вся эта таинственная суета ей очень нравилась.

И так мы, весело болтая, вышли из ворот Института философии, как вдруг сбоку раздался возглас:

— Валентина!

К нам торопливо шагал какой-то мужик, в строгом костюме, белой рубашке и при галстуке. Он показался мне смутно знакомым, вот только вспомнить его я не мог.

— Папа! — радостно воскликнула Валентина, и я сразу вспомнил, что да, точно, это же Осипов.

Просто я видел его всего один раз, тогда Мулина мама праздничный ужин со смотринами устраивала. Но особо не запомнил — народу тогда было много, да и не общались мы за столом почти.

Видимо, Осипов-старший меня тоже не особо узнал. Потому что смерил несколько удивлённым взглядом, поздоровался со мной, а потом осторожно спросил дочь:

— А что ты тут делаешь? Разве ты не на парах сейчас должна быть?

— Да мы с Мулей в институт ходили, — выпалила Валентина и кивнула на жёлто-белое здание.

— Зачем? — чуть напрягся Осипов, продолжая пристально меня разглядывать.

— Я в аспирантуру поступать решила, — сказала она и радостно посмотрела на меня, — Муля считает, что лучше, если я на марксизм-ленинизм пойду. Вот мы и зашли узнать, будет ли начитка лекций. До осени как раз успею подготовиться…

— Вот как, — на лице Осипова появилось изумлённое выражение. — Муля так считает? И ты решила поступать в аспирантуру?

— Написать и защитить кандидатскую по бухгалтерии сложно, — пояснил я, словно само собой разумеющееся, — а вот по философии намного легче, да и перспективнее. Тем более, что на стыке этих двух наук, философии и экономики, можно хорошую работу написать. И отец мой тоже так считает.

Он продолжал молча и испытующе смотреть на меня. Тогда Валентина прыснула и пояснила:

— Папа, это же Муля Бубнов! Ты не узнал, что ли⁈ Сын Надежды Васильевны.

— Ах, Бубнов… — чуть сконфуженно разулыбался мне Осипов, но тут же спросил Валентину, — А мама знает про аспирантуру?

— Нет ещё, — покачала головой Валентина, — я вообще не думала рассказывать, вдруг не поступлю.

— Поступишь, — сказал я, в душе кляня Осипова, что он нам так не вовремя встретился и сейчас приходится выкручиваться.

— Эммм… Муля, я, конечно, рад, что вы столь высокого мнения о Валентине, но она у нас девушка с характером… и к гуманитарным наукам склонности не имеет… — начал было Осипов.

Валентина вспыхнула.

Предваряя зарождающийся семейный скандал, я сказал:

— Валентина — очень талантливая девушка. Благодаря тому, как она замечательно сделала нам расчёты сметы по съёмкам советско-югославского фильма, товарищ Большаков успешно доложил проект Иосифу Виссарионовичу и тот его поддержал!

— Ах… — пробормотал полностью деморализованный глава семейства, но я опять не дал ему сформулировать мысль:

— А талантливые люди, такие, как Валентина — они талантливы во всём. Ваша дочь — очень разносторонняя. И я уверен, что она блестяще справится с аспирантурой и быстро напишет и защитит диссертацию.

— Но она же будущий бухгалтер и зачем ей…

— А что, разве научная степень ей в карьере помешает? — чуть улыбнулся я, и у Осипова в этот раз никаких возражений не нашлось.

После столовой я распрощался с Валентиной и, так как времени было ещё достаточно, то отправился в театр к Глориозову. Рановато, конечно же, но, надеюсь, там репетиция уже началась, и я его застану.

И я не ошибся.

На сцене стоял Серёжа и нудным заунывным голосом читал текст с листочка, едко комментируя какие-то места. Рядом, на табуретке, сидела Леонтина Садовская с кислым лицом. Время от времени она тоже вставляла реплики:

— Какой ужас!

В зале находились ещё артисты. Так как репетиция была черновая, рабочая, то одеты все были в повседневную одежду и разобраться кто из них есть кто, не представлялось возможности.

— Ну где же она? — возмущённо воскликнул тщедушный мужчина. Явно какой-то то ли худрук, то ли помощник режиссёра.

— Давайте ещё пару минут подождём, товарищи, — умоляющим голосом произнёс Глориозов, — буквально минут пятнадцать. Если она не придёт — тогда начинаем без неё.

— Ну и куда это годится⁈ А если мы все опаздывать начнём⁈ — Леонтина поджала губы, всем своим видом выражая возмущение.

— Да она на особом счету потому что! За неё постоянно из Комитета искусств просят, — подала язвительный голос из зала какая-то толстуха.

Я присмотрелся: явно тоже из актрис. Но что-то я её вообще не помнил.

— А я предлагаю, если она таки изволит явиться, давайте её будем игнорировать, товарищи! — воскликнул долговязый субъект с длинным мясистым носом. — Таких воспитывать нужно!

— Правильно! — поддержали другие.

Среди возмущённых голосов был и Глориозов. Но больше всех старалась Леонтина Садовская и толстуха в зале.

Я, кстати, уже понял, о ком идёт речь.

И в своих предположениях не ошибся.

Буквально на исходе пятнадцати минут дверь в зал открылась и вошла Фаина Георгиевна. Была она в приподнятом настроении и вся аж лучилась:

— Здравствуйте, товарищи! — воскликнула она радостным и бодрым голосом.

Все промолчали, не ответил никто. Даже Серёжа уткнулся в свои листочки и сделал вид, что страшно занят и вообще его тут нет.

— Товарищи, что-то случилось? — немного нервничая, спросила Злая Фуфа.

Все промолчали опять. Раневская вспыхнула:

— Ну, раз никого здесь нет, я, пожалуй, пойду поссать! — громко и выразительно заявила она и, развернувшись, стала выходить из зала. И тут её взгляд наткнулся на меня:

— Муля! — воскликнула она, — какая встреча! Что-то ты совсем пропал! Я тебя сто лет уже не видела!

— Да дела, всё дела, — вздохнул я, мучительно размышляя, как рассказать ей о подлости Завадского.

— А квартиру твою другим отдали, — вздохнула Злая Фуфа. — Хорошо, что Глаша отговорила меня начинать ремонт там делать. А то мы бы сделали, а туда других людей поселили.

Кровь бросилась мне в лицо. Других поселили, значит.

— Фаина Георгиевна, — сказал я ровным безэмоциональным голосом, — мы же с вами разговаривали, и я вам ясно сказал, что эта квартира будет моей примерно через месяц-два. Время ещё не подошло. Может, этих людей временно поселили.

— Но они грузили вещи, — недоверчиво покачала головой Раневская, — я сама видела, как грузчики тащили пианино. Зачем бы пианино тащить на третий этаж, если они там жить месяц будут?

— Может быть, они настолько любят музыку, что жизни без неё не мыслят, — предположил я, что вызвало скептическую ухмылку у Раневской.

— Вот вы где! — внезапно к нам подошёл Глориозов и с деланным радушием воскликнул. — А что же вы опять опаздываете, Фаина Георгиевна? Мы вас всем коллективом ждём, ждём, а вас всё нет и нет. Уже даже репетицию переносить хотели.

— Я с Мулей разговариваю, — величественно парировала она, — пришла вот на репетицию, а в зале нет никого. Непорядок, Фёдор Сигизмундович!

Она демонстративно взглянула на часы и проворчала:

— Уже полчаса, как надо репетицию начинать. Что-то вы все совсем разболтались!

Глориозов побагровел, не в силах ничего сказать умного.

Злая Фуфа незаметно подмигнула мне и величественно продефилировала к сцене.

Мы с Глориозовым остались вдвоём.

— Как движутся дела с проектом, Иммануил Модестович, — обволакивающе мягким голосом сказал Глориозов, — получается что-то? Как там наши договорённости?

— А вы разве не знаете? — спросил я подчёркнуто удивлённым голосом.

— Что не знаю?

— Этот проект Большаков уже доложил Иосифу Виссарионовичу, и он получил всестороннее одобрение… — начал я.

— А я всегда говорил, что у вас талант, Иммануил Модестович, — заламывая от волнения руки, буквально вскричал счастливый Глориозов, — так вы возьмёте Серёженьку и Леонтину на главные роли?

— Увы, Фёдор Сигизмундович, увы, — с печалью в голосе сказал я, — взял бы с радостью, но не выйдет.

— Как это не выйдет? — побледнел Глориозов и многозначительно посмотрел на сцену, где в это время Фаина Георгиевна выразительным голосом зачитывала монолог по листочку, который она отобрала у Серёжи.

— Так Завадский уже подговорил Большакова и тот велел отдать проект ему, — наябедничал я, — он и будет главным режиссёром. И на главную роль он видит Веру Марецкую.

Оставив взволнованного такой несправедливостью Глориозова, я с довольной улыбкой отправился дальше.

Ну а что: сделал гадость — на сердце радость.

И это ведь только начало!

Я вышел на улицу. Можно было начинать собирать компромат на Александрова. Но что-то мы все устали, и я разрешил Вере и Валентине начинать завтра. Сам тоже решил отдохнуть.

По дороге решил купить Дусе подарок. Всё-таки она в эти дни сильно меня поддержала. Благодаря её находчивости, столько всего удалось преодолеть. Да и поддержка в виде пирожков тоже оказалась не лишней.

И вот кто бы подумал, что неграмотная домохозяйка, может так прекрасно ориентироваться во всех этих интригах мадридского дворца. Нет, не зря говорил Владимир Ильич о кухарке, которая может управлять государством (ну, или ему приписывали эту фразу, я уже и не помню точно). В принципе он в чём-то и прав: если кухарка может управлять своим домашним хозяйством, то почему она не справится с хозяйством побольше, пусть и в масштабах страны?

Пока я размышлял, по дороге мне попался большой «Универмаг».

Я вошел и сразу же, на первом этаже, в отделе женской одежды, обнаружил взволнованную очередь.

— Что дают? — спросил я какую-то толстую тётку, которая тревожно пыхтела передо мной.

— Кофточки выбросили, — недовольно ответила она и припечатала категорическим голосом, — за мной ещё три женщины занимали!

— Хорошо, — покладисто сказал я и пристроился сзади.

Очередь двигалась медленно. Казалось, ей не будет конца краю. Кроме того, в помещении было душно, а окна открыть и проветрить никто не додумался. От многих женщин несло приторными духами и жаренным луком. Смесь просто убойная.

Я терпеливо стоял и понимал, что долго так не выстою. Мне, человеку двадцать первого века, который привык к качественному и комфортному сервису, возвращаться к советским очередям оказалось сложно.

Я уже раздумывал, чтобы плюнуть на всё это и идти искать что-то другое, как вдруг часть женщин с возмущениями и ворчанием начала расходиться.

— Что там случилось? — спросил я тётку, что стояла впереди меня.

— Да остались только большие размеры, — сердито сказала она, но в очереди осталась.

Как бы то ни было, но буквально через каких-то сорок минут я приобрёл вожделенную кофточку, нежно-голубого цвета. Надеюсь, Дусе понравится. Как раз её размер.

Домой летел, словно на крыльях.

— Дуся, это тебе, — улыбнулся я, и протянул подарок.

— Мне? Что это? — тем не менее она схватила коробку и принялась её аккуратно раскрывать.

— Подарок, — сказал я.

— Ох! Какая красота! — воскликнула Дуся и приложила кофточку к себе. Немного пометалась в поисках зеркала и застыла перед ним, поворачиваясь и так, и сяк.

Я с улыбкой наблюдал за её искренней, почти детской, радостью.

— Муля! — воскликнула она, — это же дорого. Не надо было деньги тратить!

— Дуся, — покачал головой я, — ты…

Но договорить я не успел — в дверь сперва пару раз постучали, а потом она раскрылась. И на пороге стояли и синхронно улыбались… Надежда Петровна, Мулина мама, и Анна Васильевна, мама Валентины.

— Муля! — воскликнула Надежда Петровна, — а мы тут как раз мимо шли и дай думаем заглянем…