Муля, не нервируй… Книга 4

Глава 13

Изольда Мстиславовна схватилась за сердце, как только я выложил ей весь свой план:

— Нет, это уму непостижимо! — пробормотала она, — Как так можно?

— Вы можете всё, Изольда Мстиславовна, — доверительно сказал я и улыбнулся одной из своих самых располагающих улыбок.

— Ты наглец, Муля! — возмущённо фыркнула она и сердито добавила, — я не буду этим заниматься. Уходи! Уходи сейчас же!

— Я не уйду, пока вы не поможете уговорить Ивана Григорьевича, — настойчиво ответил я, и в этот момент дверь распахнулась, и в коридоре появился сам Большаков.

Он был в несвежей рубашке с по-домашнему закатанными рукавами и без галстука. Волосы всклокочены, а на подбородке начала пробиваться щетина. Весь вид его был недобрым:

— О чём нужно уговорить Ивана Григорьевича? — спросил он и тон его не предвещал ничего хорошего.

Обнаружив за дверью меня, он моментально побагровел:

— Бубнов! Где ты был весь день⁈ Почему не выполнил моё указание⁈ Я тебе что, твою мать, велел сделать⁈ — и он принялся орать на меня, совсем не подбирая выражений.

Я стоял и молча слушал.

Изольда Мстиславовна, вся аж побелела и продолжала держаться за сердце. Казалось, она вот-вот упадёт в обморок.

— А это что ещё такое⁈ — вдруг осёкся Большаков и вытаращился на горшок с экзотическим цветком чёрной летучей мыши в руках у секретаря.

— А это взятка, — ответил я простодушным голосом, — я хотел через Изольду Мстиславовну уговорить вас.

— Что-о-о-о-о?!! — на Большакова было страшно смотреть.

И он опять принялся орать.

Лицо Изольды Мстиславовны приняло зеленоватый оттенок и пошло пятнами.

Когда Большаков чуть иссяк и начал повторяться по третьему кругу, я сказал миролюбивым голосом:

— Иван Григорьевич, не надо так кричать. Вы пугаете Изольду Мстиславовну. А ведь она здесь вообще ни при чём.

От такой моей наглости, или же от того, что я молвил это совершенно спокойным тоном, глаза у Большакова чуть не вылезли из орбит. Он сейчас напоминал выброшенную на берег рыбу.

Вот только мне было совсем не смешно.

Потому что именно в эту минуту решалось всё.

Поэтому я сказал:

— Я хотел уговорить Изольду Мстиславовну уговорить вас пойти прямо сегодня с утра к Сталину. И доложить советско-югославский проект, как идею Комитета по делам искусств СССР.

Большаков побагровел ещё сильнее, уши его запылали:

— Я же кому сказал, отдать всё Александрову⁈ Ты покинул рабочее место! Самовольно! К тебе домой приходили люди из Института философии, так ты им что, не отдал⁈

На него сейчас было страшно смотреть.

Изольда Мстиславовна взглянула на него, что-то слабо пискнула и унеслась обратно в кабинет.

А я остался лицом к лицу с бушующим торнадо. Большаков орал, брызгая слюной, а я стоял, смотрел и понимал, что на этом всё. Точка. Судя по его позиции, ничего у меня не вышло, и я только что потерпел самое сокрушительное в обеих жизнях поражение.

Возможно, оно будет стоить мне свободы или даже жизни.

Так что терять мне уже было нечего. Поэтому я опять сказал:

— Конечно, не отдал. С чего это я должен свой труд, свою идею, отдавать непонятно кому?

— Да кто ты такой⁈ — вызверился Большаков, — да ты хоть понимаешь, утконос недоделанный, что ты натворил⁈ Да ты же нас всех под монастырь только что подвёл… да ты…

И он опять завёлся.

А я понял, что всё, что я до этого делал — ушло насмарку. Поэтому в сердцах выпалил:

— Да, цветок летучей мыши — мотивация не самая лучшая. Надо было Раневскую лучше взять.

От таких моих слов Большаков сбился, как-то сдавленно охнул и вдруг ка-а-ак заржёт.

Вот да. Реально. Как конь заржал.

Он стоял и смеялся так, что аж слёзы на глазах выступили.

Изольда Мстиславовна, которая выбежала в коридор со стаканом чего-то крайне вонючего, вроде как валерьянки, изумлённо уставилась на меня:

— Что происходит?

Я пожал плечами и кивнул на Большакова:

— Иван Григорьевич выражает скепсис по поводу успеха советско-югославского проекта.

— О-о-ох… — Большаков, отсмеявшись, принялся вытирать выступившие на глазах слёзы.

А мы с Изольдой Мстиславовной стояли и ждали, пока Большой Босс придёт в себя. Она держала стакан с валерьянкой, а я — горшок с цветком летучей мыши, больше напоминающим не цветок, а гигантского гипертрофированного таракана.

— Где документы? — отсмеявшись, буркнул Большаков. — Давай сюда.

Гроза явно миновала, он уже не злился и разговор принял деловой тон. Однако направление данного разговора меня не устраивало. Поэтому я сказал:

— Не дам, — и отрицательно покачал головой; и от этого моего покачивания тараканьи усики цветка летучей мыши начали покачиваться вместе со мной.

Вот так мы и стояли в коридоре, и покачивались.

— Не дури, Бубнов, — усталым голосом сказал Большаков. — Я, конечно, оценил твои бойцовские качества. Но сейчас не место и не время. Давай сюда!

— Иван Григорьевич, — ответил я, — я не понимаю, зачем отдавать проект Александрову, чтобы он доложил его Сталину, если вы можете сделать это всё намного лучше⁈

— Потому что я не хочу связываться с Александровым из-за ерунды! — опять взревел Большаков, — мало мне его интриг и обвинений, так ещё из-за такой херни опять начнётся…

— Мой проект — не ерунда! И не херня! — возмутился я, а Изольда Мстиславовна сердито дёрнула меня за рукав и отобрала цветок.

— Муля, — устало потёр виски Большаков и тихо сказал, понизив голос почти до шёпота, — по сравнению с тем, что Александров творит, твой несчастный проект — это самая что ни на есть ерунда и херня…

— Иван Григорьевич, — твёрдо сказал я, — этот проект в будущем принесёт такие доходы и преференции, что мало кому и снилось!

— Я же не спорю, — вздохнул Большаков, — но это будет когда-то, в будущем. До которого мы можем и не дотянуть. Понимаешь?

Я понимал, но отдавать проект всё равно не собирался. Поэтому предпринял последнюю попытку:

— Давайте так. Вы сегодня с утра докладываете мой проект Сталину. Чтобы он остался нам. А я буквально за месяц уничтожу Александрова.

— Нет, Муля, — поморщился Большаков, — даже не думай. Убийство — не наш метод.

— Никого убивать я не буду. Я полностью уничтожу его репутацию, Иван Григорьевич, — твёрдо пообещал я. — Причём так, что там камня на камне не останется. Ни у него, ни у его шайки. Разотру их всех. Его даже дворником после этого не возьмут.

— Как? — глаза Большакова заинтересованно блеснули, он аж подался вперёд.

Рассказывать ему мой план я не собирался. Но и не сказать ничего тоже было нельзя. Поэтому, чтобы не быть голословным, я сказал:

— Вы же, наверное, знаете, что я из семьи нескольких поколений учёных?

Большаков кинул и с недоумением посмотрел на меня:

— Да, я читал твоё дело.

— А среди учёных секретов друг от друга мало… — и я с загадочным видом умолк.

— Ах, вот как… — пробормотал Большаков, зачем-то посмотрел на потолок, а потом уже на меня, — А если не получится?

— Сто процентов получится, — пообещал я. — Информация стопроцентная. Мне только нужно время, чтобы компромат собрать. Ну, чтобы он не отвертелся. Я несколько актёров подключил. Будем ловить «на живца».

Лицо Большакова приобрело заинтересованное выражение, даже Изольда Мстиславовна насторожила уши. Поэтому я сказал категорическим тоном:

— Но сейчас я ничего рассказывать не буду, Иван Григорьевич. Вдруг что-то сорвётся, а так вы вообще не в курсе были. Расскажу потом. Обещаю.

— Ты думаешь, может сорваться? — поморщился Большаков.

— Нет, я так не думаю, — покачал головой я, — но и исключать вероятность не надо.

Большаков умолк. По его лицу было видно, что внутри него шла нешуточная борьба. Я стоял и молча ждал. А внутри меня всё аж бурлило. От результата его раздумий зависело всё.

Наконец, я не выдержал и перевёл красноречивый взгляд на Изольду Мстиславовну.

Она нахмурилась и сделала вид, что она здесь вообще случайно оказалась.

Тогда я многозначительно посмотрел на цветок летучей мыши и криво усмехнулся. Изольда Мстиславовна заволновалась. Я опять криво усмехнулся, ещё даже более криво, чем в первый раз, и ещё более многозначительно.

Старушка мой намёк поняла и вмешалась:

— Ванечка, — сказала она обволакивающим материнским голосом, совершенно не стесняясь меня и давая понять, что я здесь «свой», — соглашайся. Если всё сорвётся, то ты ничего не теряешь. Ну, поругает тебя Иосиф Виссарионович немножко. Так в первый раз, что ли? Ты у меня мальчик умненький и найдёшь, что ему сказать. Но сам подумай, если всё получится — ты же какой проект будешь возглавлять! И от этого негодника избавишься. Давно пора. Сколько можно ему тебе нервы делать!

Большаков долгим-долгим нечитаемым взглядом посмотрел на Изольду Мстиславовну, но она убеждённо добавила:

— А Мулечка поможет. Я верю, что у Мулечки всё получится…

И при этом она взглянула на меня так, что я понял, что лучше бы у меня действительно всё получилось.

Большаков помолчал ещё какое-то время. Затем тяжко вздохнул и хрипло сказал:

— Проект у тебя с собой?

— Да, — с готовностью ответил я.

— Две недели! — вдруг прищурился он.

— Что две недели? — не понял я.

— Ты должен уничтожить его за две недели, — медленно сказал Большаков, и я почувствовал, как сердце аж ёкнуло. — Две недели и ни дня больше. Понял?

— Понял, — вздохнул я, кляня себя, что влез во всё это.

— Ну, пошли тогда, будем доклад писать… — он посмотрел на часы и скривился, — до утра надо кровь из носа успеть…

— Доклад я написал, — опять ответил я, — вам нужно только глянуть, может, где подкорректировать надо будет.

— Ну, вот видишь, Ваня, как всё хорошо получается, — радостно засуетилась Изольда Мстиславовна, крепко прижимая к груди цветок летучей мыши, — идите в кабинет. А я сейчас вам чаю принесу… с сахаром и сушками. За часик вполне управитесь.

Мы просидели в кабинете долго. Тщательно выверяли каждую фразу. Спорили. Я всё же доказал, что большую часть нужно оставить. Соглашался только с тем, если в каких-то местах идеологическая часть была слабовата и её можно было трактовать и так, и так.

Изольда Мстиславовна почти не ошиблась. Почти — мы просидели три часа.

— Всё! — хлопнул по папке Большаков и устало велел, — всем спать!

Изольда Мстиславовна, которая давно уже придремала на диванчике в кабинете Большакова, встрепенулась.

— Во сколько мне прийти? — спросил я.

— Как обычно, — поморщился Большаков, с трудом распрямляя задеревеневшую спину, — к началу рабочего дня.

— А вы же говорили…

— Ты считаешь, что я тебя к самому Сталину возьму? — ехидно хмыкнул он.

— Нет. Но я думал подождать…

— На работе подождёшь, — Большаков поднялся с кресла и выключил настольную лампу.

— А у меня больничный, — ляпнул я.

— Что-о-о-о? — вскинулся Большаков.

— Ну, а что! — развёл руками я, — я не хотел вас подставлять, Иван Григорьевич. Пришлось брать больничный.

Изольда Мстиславовна одобрительно хихикнула.

— Тем более, что если мне заниматься Александровым в такой сжатый срок, то на работу ходить я не смогу. Иначе не успею.

Большаков задумчиво нахмурился, что-то подумал, подумал, затем сказал:

— Ладно. Будь дома. Изольда Мстиславовна тебе информацию передаст.

А дома у меня был пионерский лагерь. Ну, не знаю, как ещё по-другому можно назвать, когда вся комната плотно забита спящими людьми. Валентина спала на моей кровати. Вера, очевидно, чтобы о ней не забыли, притащила раскладушку от Беллы ко мне и устроилась в проходе. Но мало того, Жасминов бросил одеяло на пол и спал сейчас на полу. Одна Дуся развалилась на своём диванчике и оглашала всё вокруг мощными раскатами храпа.

Я убедился, что места мне здесь однозначно не найдётся, и тихо-тихо, чтобы не разбудить гостей, взял покрывало и отправился в чуланчик Герасима, где прекрасно продрых до утра.

Не знаю, может, дрых бы и дальше, всё-таки чертовски устал. Но разбудил меня переполох. Кто-то охал и вроде как с кем-то переругивался в коридоре и на кухне.

Я прислушался — голоса все знакомые. Чужих вроде нету. Глянул на часы — время довольно позднее.

— Что случилось? — я выглянул из чулана Герасима.

— Муля! — увидела меня Вера и вдруг громко закричала, — Вот он! Смотрите! Вот Муля! Он вернулся, гад такой, и прятался в чулане!

На меня налетели всем скопом, принялись тормошить и дёргать:

— Ну, что там⁈

— Муля! Говори!

— Расскажи!

— Что с проектом⁈

— Когда ты пришел⁈

— Почему ты нас не разбудил⁈

И дальше в таком вот примерно духе. Галдёж поднялся такой, что из бывшей комнаты Варвары Ложкиной выглянула новая соседка, и сразу спряталась обратно.

— Так! — повысил голос я и, видя, что меня всё равно никто не слушает, громко рявкнул, — а ну-ка тихо!

Все так и продолжали причитать и галдеть: Дуся, Вера, Валентина, Жасминов и даже присоединившаяся к ним Белла.

— Молча-а-ать! — повторил рык я, и, наконец, все заткнулись.

Я обвёл глазами притихшую банду и сказал:

— Всё хорошо. Подробности у меня в комнате через пять минут. Без лишних ушей — я выразительно кивнул на дверь Ложкиной, за которой явно шуршали, прислушиваясь к нашему разговору. — Дайте хоть умоюсь схожу.

Как бы там ни было, но банда у меня была дисциплинированная. Поэтому все потихонечку, небольшими группками, устремились ко мне в комнату.

Когда я вернулся к себе, все уже чинно сидели у стола, пили чай и смотрели на меня с ожиданием. Одно место было свободным. Явно для меня оставили.

— Ну что? — первой не выдержала Дуся.

— Большакова уговорить получилось, — с улыбкой сказал я.

Ох, какой сразу визг поднялся. Все смеялись, пищали, кричали, перебивали друг друга и хвастались, что дескать, они вот точно знали, что всё получится, и никак не иначе.

Угу. Угу. Я бы тоже хотел так думать.

Пока восторги продолжались, я сел за стол, налил себе в чашку крепкого чаю, добавил сахару, неторопливо размешал ложечкой и принялся основательно уплетать свежий Дусин пирог с чем-то непонятным, но зато очень вкусным — то ли картошка с сыром, то ли ещё что-то. Кто же их, женщин, поймёт: если продукты закончились, а начинку для пирогов сочинить срочно надо. Да ещё и так, чтобы поразить всех кулинарным мастерством.

Я начал уже второй кусок, когда, наконец, все вспомнили обо мне.

— Расскажи! — потребовала Валентина, и я с сожалением отложил недоеденный пирог.

И начал рассказывать.

После слов о том, как Изольда Мстиславовна поддержала меня, и как Большаков сразу же согласился, стоило ей меня поддержать, опять поднялся крики и визги. Так, что я успел доесть не только второй кусок, но съел даже третий.

— А потом что? — опять вспомнила обо мне Вера и забросала вопросами, — что он сказал? Когда к Сталину он пойдёт? Тебя он тоже к Сталину возьмёт?

— Так, — махнул я рукой, словно дирижёр, и все моментально затихли, а я пояснил. — Прямо сейчас, в этот момент, Иван Григорьевич делает доклад Сталину. По проекту.

— А когда ты узнаешь результаты? — спросил Жасминов.

— А он точно не отдаст Александрову? — вскинулась Белла.

— А он не отдаст этот проект кому-то другому? — влезла Валентина.

Я опять махнул рукой. Дождавшись тишины, сказал:

— Мне сообщат сюда, на дом. Александрову не отдаст. И другим не отдаст.

— А на главную роль… — начала опять выяснять подробности Белла, но тут в дверь позвонили.

На правах старшей и моей помощницы, Дуся подскочила и вышла из комнаты.

Воцарилось молчание. Все сидели и лишь переглядывались. Глаза у Валентины налились слезами, губы дрожали. Видимо, от волнения. Уши у Жасминова стали пунцовыми. Валентина сидела вся красная, Белла хмурилась и нервно теребила карман халата, где обычно была у неё пачка с сигаретами.

Мне вдруг тоже остро захотелось курить.

Наконец, там, снаружи, дверь хлопнула, и вернулась Дуся. В руках она держала запечатанный конверт.

— Тебе просили передать, — севшим от волнения голосом сказала она и протянула его мне.

Я машинально повертел конверт — он был без подписи.

— Ну давай же! Раскрывай! — не выдержала Валентина.

Все остальные сидели, затаив дыхание.

Я разорвал конверт и вытащил записку. Там, аккуратным каллиграфическим почерком было написано:

«Всё прошло удачно. Приходи сегодня в то же самое время. И подпись — кориантес».