Муля, не нервируй… Книга 4

Глава 7

Мда. Информация оказалась из категории «очевидное-невероятное».

После разговора с Беллой я, не заходя к себе в комнату (чтобы не разговаривать с Дусей и не отвечать на её вопросы), вышел во двор. Надо было хорошенько всё обдумать.

А подумать было над чем.

Это что же получается. Во-первых, мой проект, который я хоть и сварганил по сути «на коленке», но это был полностью мой проект и на него я делал ставки (Козляткина — в замы к Большакову, себе — квартиру, Фаину Георгиевну — на главную роль). Так вот, теперь этот проект увели. Нагло так взяли и увели. Его больше нет. А значит все мои расчёты рухнули.

И теперь придётся либо заново выстраивать новый проект, либо возвращать этот.

На этот проект я уже вбухал кучу времени и ресурсов. Начинать новый? Не факт, что опять на предпоследнем этапе кто-нибудь ушлый не подсуетится и не отберёт его у меня. Нет, прощать такое не надо. Стоит один раз проявить доброту, как окружающие сочтут это за слабость и начнут потом постоянно отбирать результаты и ездить на тебе. А оно мне надо? Не надо. Поэтому остается единственный вариант — объявить священную войну и выжечь врагов напалмом. А свой проект вернуть.

Итак, что мы имеем и кто же мои враги?

Со слов Козляткина, проект отобрал некий Александров, Георгий Фёдорович. Насколько я понял по разговорам, он был Агитпропом, затем его перевели директором Института философии, но весь функционал у него остался, и даже больше. Он также продолжает писать разгромные статьи и к его мнению прислушиваются наверху. Кроме того, он — главный враг Большакова.

Теперь второе. Большаков рассказал о сложных взаимоотношениях с Раневской. Что подтвердила Белла. Мне до этого ни Большаков, ни Злая Фуфа ничего такого не рассказывали. А это плохо. Потому что иначе такие вот неизвестные мне, но острые моменты, могут разрушить всё. Конечно же, я не думаю, что Большаков бросился бы воевать с Александровым ради любой другой актрисы, которая была бы на месте Фаины Георгиевны. Но тут он вообще всё спустил на тормоза.

И главное, теперь нужда в Козляткине как бы и отпадает. И вполне возможно, что тот же Большаков особо торопиться утверждать его на своего зама не будет. А я должен Козляткину эту должность взамен финансирования Глориозову.

Кстати, какова роль Глориозова в этом всём? И ещё там вроде как Завадский суетился. Не они ли слили этот проект Александрову?

А ведь это всё меняет.

Итак, у меня сейчас несколько «ниточек», за которые я буду дёргать.

И начну я, пожалуй… с Капралова-Башинского.

Да-да, он давно вокруг меня вьётся и мечтает крепко задружиться. Ему мешал всё время Глориозов (его я прикормил финансированием ремонта театра и менять шило на мыло и начинать всё заново, особо не спешил. Но я держал Капралова-Башинского, как запасной вариант).

Поэтому, особо не раздумывая, я отправился прямиком в театр к Капралову-Башинскому. Заодно и посмотрю, что там, да как.

Ранее в его театре побывать мне не доводилось. Зато теперь представился удобный случай. Время было уже довольно позднее, но в театре по вечерам жизнь только начиналась. Так что я был практически на сто процентов уверен, что застану его там, не важно, репетиция идёт или премьера.

Театр Капралова-Башинского, который носил малоскромное название «Новое пространство», меня удивил. Начнём с того, что он представлял собой какое-то вытянутое полуподвальное помещение. Хоть оно было довольно большим. Но абсолютно никакой лепнины с позолотой и всего того, что присуще классическим театрам, не было.

Зато были строгие стены, выкрашенные синей масляной краской. На них висели белоснежные афиши в белоснежных же рамочках.

При входе стоял швейцар в белом кителе и эполетах, и с белым попугаем на плече.

Я ещё подумал, что хорошо, хоть не с пингвином.

При виде меня сей достойный служитель молча кивнул, и, ни слова не говоря, посторонился, пропуская меня внутрь. Какова его роль здесь, я так и не понял. Возможно, просто для аутентичности. Попугай же и вовсе меня проигнорировал, только покосился взглядом падшей женщины, и на этом всё.

— Иммануил Модестович! — навстречу мне уже бежал Капралов-Башинский, от усердия слишком крепко прижимая руки к необъятной груди. — Ну, наконец-то! Наконец-то вы к нам заглянули, Иммануил Модестович!

Он старательно демонстрировал счастье от созерцания такого дорогого гостя, как я.

Но мне в его игры играть было некогда. Поэтому я напустил на себя самый суровый вид и сказал:

— Доброго вечера, Орест Францевич. Премного извиняюсь, что без предупреждения, но я на пару минут. Поговорить надо.

— Да как же на пару минут? — закручинился Капралов-Башинский, старательно пряча облегчение в глазах, — прошу ко мне в кабинет, Иммануил Модестович. Прошу!

Я вспомнил, чем заканчивались походы «в кабинет» к Глориозову и отказался:

— Я не займу много времени. Задам просто пару вопросов. Можно и здесь, — я сухо кивнул на просторный вестибюль (если его так можно было назвать), в котором в это время, кроме нас, никого больше не было.

— А разве вы не хотите посмотреть нашу репетицию? — взгрустнул Капралов-Башинский.

Смотреть репетицию я не хотел. Но признаваться в отсутствии тяги к прекрасному было некамильфо, поэтому я вздохнул:

— Увы, в другой раз, Орест Францевич. Тороплюсь, понимаете ли. Завтра важное совещание в Комитете, нужно успеть доклад подготовить.

При слове «комитет» и «доклад» Капралов-Башинский чуть ли не вытянулся в струнку. Это он понимал прекрасно.

Вот и чудненько.

Мы вступили под сень вестибюля, и я начал допрос:

— Скажите, Орест Францевич, что вам известно о советско-югославском проекте?

Он неожиданности Капралов-Башинский, который семенил рядом со мной, стараясь попадать в ногу, сбился с шага и приуныл.

— Эммм… — заблеял он и с тревогой посмотрел на меня.

— Да вся театральная Москва об этом знает уже, — с подчёркнуто легкомысленным видом взмахнул рукой я, — мне интересно, что именно говорят в высших кругах, среди режиссёров…

— Ах, среди режиссёров, — испустил облегчённый вздох Капралов-Башинский, — да много чего говорят…

— А всё-таки? И кто метит в этот проект? — прищурился я и, чтобы смягчить формулировку, добавил, — на ваш профессиональный взгляд, конечно же. Я потому к вам и пришел, что у вас есть чутьё на всё это…

От похвалы Капралов-Башинский чуть зарделся и я, чтобы дополнительно мотивировать его на откровенность, добавил:

— Разумеется всё останется между нами.

— А финансирование нашего ремонта… — нагло пискнул ушлый режиссёришка.

— … будет после того, как я разберусь с этим проектом, — почти искренне заверил его я.

Капралов-Башинский проникся, наклонился ко мне и выдал:

— Глориозов, Завадский и Кривошеин. — Он чуть замялся и добавил, — но больше всех, конечно же, Кривошеин.

— А кто это такой? — удивлённо поморщился я. — Что-то я и не слышал о таком режиссёре.

У нас была картотека на всех режиссёров, драматургов и актёров. И я часто её изучал (да что говорить, в любую свободную минутку). Интернета в этом времени ещё не было, поэтому любая информация была на вес золота. Не знаешь, когда и что пригодится, а гуглить не получится.

— Кривошеин — сценарист и драматург, — молвил Капралов-Башинский, но взгляд его при этом слегка вильнул.

Я почувствовал — вот она, ниточка.

Но сколько я не просил его рассказать о Кривошеине, ничего не вышло. Единственное, что удалось выяснить, что это великий драматург и его пьесы пользуются спросом среди провинциальных театров. И всё. Остальное — как отрезало.

Поняв, что больше здесь ловить нечего, я торопливо распрощался с навязчивым режиссёришкой и вышел из театра на улицу, провожаемый ехидным взглядом попугая.

Было уже темно и холодно. Косо лупил дождь, и я брёл по направлению к асфальту также наискосок.

Путь мой пролегал к Мулиному отчиму. Да, было уже поздно, но, зная Модеста Фёдоровича, уверен, что он сейчас сидит в кабинете, курит и пишет очередную научную статью.

И я оказался прав.

— Муля! — обрадовался он мне, как родному, — заходи! Заходи! Ужинать будешь?

Я отказался от ужина и Модест Фёдорович потащил меня в кабинет:

— Я тут холостякую, — хмыкнул он, — поэтому извини за беспорядок.

Я окинул взглядом кабинет — Мулин отчим был педантом, поэтому то, что он называл «беспорядком» для других могло показаться образцом чистоты и уюта.

— А где Машенька? — спросил я.

— Бросила меня и уехала, — сказал он, но, увидев, как вытянулось моё лицо, не удержался и хихикнул, — в Брянск уехала. К двоюродной сестре погостить. Там у неё юбилей, а я с работы не смог. Вот она сама и уехала. Через два дня вернётся.

— Семейные торжества — это святое, — дипломатично сказал я и спросил, — как у тебя дела на работе?

Затем я около часа слушал восторженные речи Модеста Фёдоровича о перспективах, которые открываются перед ним в новом институте. И как руководство старого НИИ только теперь оценило вклад Модеста Фёдоровича в фундаментальную науку и осознало коварство Попова. И что его даже просили вернуться, но Модест Фёдорович не такой, и никогда не вернётся туда, где его так не ценят. Ну, в общем, всё в таком вот духе.

— И перспективы использования гидрослюд, в частности вермикулита, открываются такие, что дух захватывает! — подытожил Модест Фёдорович и сделал вдох.

Воспользовавшись ситуацией, я торопливо задал вопрос, пока он опять не перекинулся на рассуждения о физколлоидной химии и тому подобном.

— Отец! — закинул удочку я, — а в мире науки постоянно такие вот интриги царят?

— К сожалению, сын, — это слово Мулин отчим подчеркнул голосом с особым удовольствием, — в любой отрасли человеческой деятельности, где есть хоть какая-то перспектива, начинаются интриги. И чем больше перспектива, тем…

— Интриг больше, — перебил я начало новой лекции.

Модест Фёдорович, обнаружив, что его лекцию слушать не собираются, тяжко вздохнул, подкурил сигарету и спросил уже более внятным тоном:

— А что именно ты хотел узнать?

— Ты знаешь директора Института философии?

При этих словах добродушное лицо Мулиного отчима напряглось:

— Александрова? — спросил он и вильнул взглядом, — Да ничего особенного, Муля. Учёный, как учёный. Доктор философских наук. Профессор. Академик.

Он раздражённо затянулся и уставился на стену немигающим взглядом, очевидно что-то припоминая.

А я молчал и терпеливо ждал.

Мулин отчим, увидев, что я жду, начал раздражаться:

— Зачем он тебе, Муля?

Я молчал и смотрел на него.

— Не лез бы ты в это дело! — фыркнул Модест Фёдорович и крепко затянулся. Пальцы его при этом чуть подрагивали, ну, или мне так показалось.

— Отец, — тихо сказал я и Мулин отчим вынужден был повернуть лицо ко мне, — когда скотина Попов попытался отобрать дело твоей жизни, ты разве сдался? Предпочёл не лезть?

— Чем он тебе уже навредил? — словно пружина, сжался Модест Фёдорович, и с тревогой взглянул на меня, — пойми, Попов и Александров — личности разного масштаба, сын.

Я опять промолчал и не стал комментировать, что Модест Фёдорович и я — личности тоже разного масштаба.

Мулин отчим вздохнул и добавил:

— Если бы мне пришлось бороться против Александрова, я бы лучше взял Машку и уехал в Киргизскую ССР.

Но я был не Мулин отчим и поэтому сказал:

— Ты мне расскажи, всё, что знаешь. А я уже сам сделаю выводы. Может быть ты и прав, и мне лучше туда не лезть, а уехать тихо в Якутию, как и хочет Адияков.

При упоминании имени биологического отца Мули, лицо Модеста Фёдоровича приняло расстроенное выражение. Он ещё немного поколебался, а потом, всё же, начал рассказывать:

— Александров — страшный человек, Муля. Очень опасный. Его перевели из Агитпропа на должность директора Института философии. Говорят, пересадка на более высокую должность. Но что он там сейчас вытворяет — это просто кошмар… ты даже не представляешь…

Он сделал паузу и крепко затянулся.

— А ты расскажи, — попросил я, — и я пойму. Мне же разобраться надо.

— У нас кандидатские минимумы по философии для аспирантов там сдают. А перед этим аспиранты и соискатели ходят туда слушать лекции. Недолго, примерно полтора месяца начитка идёт. А за это время им надо реферат по философии на заданную тему написать. Ну и сам понимаешь, туда ходят аспиранты из большинства крупных НИИ. И все между собой общаются. И с местными тоже. Так вот, в Институте философии почти нет девушек. Во всех институтах девушки есть, даже в нашем, по физколлоидной химии. А в Институте философии — нету. Как думаешь, почему?

Я задумался, наморщив лоб, что-то такое всплывало в памяти. Но всё же окончательно чётко сформулировать мысль я не мог.

Поэтому просто пожал плечами и вопросительно уставился на Мулиного отчима.

Тот тяжко вздохнул, затушил окурок в пепельнице и подкурил новую сигарету.

— Потому что Александров там настоящий феодализм развёл…

И, видя, что я всё ещё не понимаю, со вздохом пояснил:

— Пользуясь служебным положением, он заставляет девушек эммм… спать с ним. Им-то деваться некуда. Вот и не идут девчата туда учиться. Порядочные девчата.

И я понял. Точнее вспомнил. Имя Александрова я слышал ещё в том, моём мире. Точно не помню, кем именно он был, но знаю, что при Хрущёве было очень громкое дело. Что-то связанное с подпольными борделями, куда убедительно приглашали актрис и аспиранток.

— А ещё он заставляет аспирантов вписывать себя во все статьи, — осуждающе покачал головой Модест Фёдорович.

Я усмехнулся, с точки зрения Мулиного отчима, не было на свете более тяжелого преступления.

— Если посмотреть, то из всех его публикаций и монографий, он самостоятельно почти ничего не написал. Даже куцые тезисы на конференцию! Зато везде его имя нужно первым вставлять. Как-то наши хотели выпустить совместно с Институтом философии хрестоматию по истории химии. Так Александров там такие требования воздвиг, что наши все моментально отказались. Очень подлый человек он, Муля. Держись от него подальше, ладно? Прошу тебя.

Я не стал успокаивать Мулиного отчима, что мол ладно, просто промолчал.

Модест Фёдорович не выдержал и спросил:

— А что он у тебя отобрал? Или что сделал?

И я выложил, как мой советско-югославский проект благодаря этому человеку, отобрали. Как рухнули мои мечты и, главное — квартира.

— Мда, — нахмурился Мулин отчим, немного подумал и тут же просиял:

— Ну так возвращайся к нам. Квартира у нас огромная, места всем хватит! Зачем тебе в коммуналке этой сидеть?

Я усмехнулся. Как представлю себе, то точно такая же коммуналка тут получается. А ещё скоро у Маши и Модеста Фёдоровича ребёнок будет. А тут ещё я с Дусей. А если я захочу жениться? А если дети пойдут? Как мы все здесь будем? Нет, не хочу я такого.

— Я сам решу этот вопрос, — отмахнулся я и улыбнулся.

Очевидно, усмешка вышла кривоватой, потому что Модест Фёдорович тяжко вздохнул:

— Ты такой же упёртый, как и покойный Пётр Яковлевич.

— Так это дед мой, — хмыкнул я. — Яблочко от яблоньки, как говорится…

От Мулиного отчима я выходил в решительном настроении.

Что-то начало проясняться.

Во всяком случае, кое-какой компромат на Александрова и его подтанцовку у меня теперь был. Теперь осталось составить план действий.

И вот, пока я шел, план сложился у меня в голове. Точнее у меня было теперь три параллельных плана. Я хотел одержать победу наверняка, поэтому решил действовать сразу по трём направлениям.

И потому немедленно отправился к Осиповым. Хоть и было поздно, но ждать следующего дня я физически не мог. Надеюсь, они все в своей загородной резиденции.

И вправду, в городской квартире мне открыла Валентина, и я обрадовался — именно то, что мне нужно.

— Валентина, — без обиняков сказал я, — помнишь, ты говорила, что готова пойти на всё, чтобы изменить свою жизнь. Ты не передумала?

Валентина посмотрела на меня сияющими глазами и замотала головой.

— А опасностей не испугаешься?

Монументальная Валентина сжала свой полупудовый кулак и задумчиво посмотрела на него, затем перевела взгляд на меня и отрицательно покачала головой.

— Отлично, — улыбнулся я, — сейчас апрель. У нас ещё всё лето впереди, чтобы ты изменилась полностью. Особенно внешне.

— З-зачем? — удивилась и одновременно обрадовалась Валентина и спешно добавила, — но я согласна, Муля!

— Потому что на весенний набор мы уже опоздали, да и институт ты ещё не окончила. А вот на осенний ты вполне успеваешь.

— Какой набор? — не поняла она.

— Набор в аспирантуру, — пояснил я и добавил, — ты поступаешь в аспирантуру в Институт философии.