Муля, не нервируй… Книга 4

Глава 20

Покончив со всеми этими «душевными» разговорами, я уж совсем было намылился спать, как вдруг в дверь постучали.

Громко. Требовательно.

Я аж вздрогнул от неожиданности.

Нет, так-то у нас всегда перед сном в квартире броуновское движение жильцов усиливается: соседи носятся туда-сюда, звонки в дверь раздаются довольно часто, так, что я уже давно привык и не обращаю внимание. Тем более у нас с Дусей договорено, что всегда открывает она (потому что ходят, в основном, к ней — то молоко привезут из деревни, то соседка за солью заглянет, то ещё какая-нибудь ерунда). Вот и сейчас я прошляпил, звонили или нет, мне или не мне.

Но как бы то ни было, в дверь постучали, и мы с Дусей одновременно выпалили:

— Открыто!

Я почему-то подспудно ожидал, что это Завадский пожаловал с разборками.

Но нет, на пороге возник совершенно незнакомый мне персонаж: мужчина лет тридцати пяти — сорока на вид, с внушительными залысинами и с такими же внушительными бакенбардами. Он был толстым и печальным. В потёртом бархатном пиджаке. Но это ещё полбеды. Категорически лучезарным голосом он сказал:

— Здравствуйте, Иммануил Модестович. Я — Эмилий Глыба, — и тут гость сделал паузу и посмотрел на меня невинным взором.

А я посмотрел на него.

— Ну… я — Глыба! — проникновенно повторил он и застенчиво улыбнулся.

Мы с Дусей переглянулись.

— И чё? — тупо сказала Дуся.

— Понимаете, я — Эмилий Глыба, драматург! — Эмилий Глыба в этом месте выдержал многозначительную паузу и посмотрел на меня ещё раз с таким выражением, словно после этих слов я должен был радостно подпрыгнуть, воскликнуть «тру-ля-ля!» и сплясать джигу.

— И чё? — повторил я за Дусей.

Эмилий Глыба смутился и чуть нервно сказал:

— Понимаете, я написал чудесную пьесу. Замечательную пьесу! Пятиактную, с прологом и эпилогом…

Я продолжал молча смотреть на него, не в силах уразуметь, что он от меня хочет.

— Пьеса называется «Чернозём и зернобобовые культуры». О жизни мелиораторов…

— Я вас поздравляю, — осторожно сказал я, — но я-то тут при чём?

— Понимаете, эмммм… — замялся Эмилий Глыба.

— Давайте ближе к делу! — не выдержав, рявкнул я (устал за день, стал раздражаться).

— Да, да, конечно, — пробормотал он и начал излагать.

И вот в изложении товарища Глыбы, выяснилось, что написал он свою пьесу и стал ходить по театрам и предлагать её поставить. Соответственно недалёкие и глупые режиссёры в силу своей ограниченности и глупости совершенно не прониклись потенциалом будущего шедевра и не разглядели у себя под носом Эльдорадо и Клондайк в одном флаконе. В общем, никто эту пьесу ставить не хотел. И вот отчаявшийся уже драматург случайно подслушал разговор Глориозова по телефону. И узнал, что некто Иммануил Бубнов из Комитета искусств продвинул какой-то необычайно успешный советско-югославский проект, который поддержали все «наверху» и даже «сам». Осталось только найти сценарий к фильму, а так уже всё готово и ждёт не дождётся старта — и смета, и декорации в Югославской Ривьере, и ракия для вдохновения талантов.

Эмилий Глыба сразу понял, что это его звёздный час. Узнать адрес упомянутого Бубнова было дело техники. Тем более, что на работе его, в смысле меня, не оказалось, поэтому, невзирая на поздний час, он пошел ко мне домой, справедливо рассудив, что нужно опередить конкурирующих драматургов.

— Так что я готов! — выдохнул Эмилий Глыба и улыбнулся. Он достал из пухлого портфеля толстую пачку отпечатанной на машинке бумаги и с нежностью положил её на стол.

Дуся аж икнула.

Нужно было спасать ситуацию.

И я сказал:

— Всё так, товарищ Глыба. Пьеса о мелиораторах — это именно то, что и должно лечь в основу советско-югославского фильма.

— Она идеологически выверена! — торопливо добавил Эмилий Глыба и просиял.

— Даже не сомневаюсь в этом, — заверил я драматурга. — Но тут есть один маленький момент, который нужно учитывать…

Эмилий Глыба напрягся.

Но я был бы не я, если бы не попытался завернуть данную ситуацию в свою пользу. Поэтому я сказал:

— Я же простой чиновник, далёкий от искусства, понимаете?

Эмилий Глыба понимал.

— Поэтому мне доверили посчитать смету, выбить финансирование, написать техническое задание и тому подобную скучную ерунду. А дальше проект передали Завадскому. Знаете же его?

Эмилий Глыба знал.

— И теперь, насколько мне известно, он ищет талантливых драматургов-сценаристов. Во всяком случае по информации до моего больничного так было. Мне кажется, вам нужно обратиться напрямую к нему. Можете, кстати, даже сослаться на меня.

Эмилий Глыба просиял:

— Спасибо! Спасибо, товарищ Бубнов! — он невнимательно пожал мне руку, прихватил свою стопочку бумаги и торопливо ретировался.

Спасть я ложился с доброй улыбкой на устах. То-то Завадскому будет сюрприз.

Уверен, Эмилий Глыба пойдёт к нему прямо сейчас.

Утро встретило птичьим щебетанием: в раскрытую форточку вместе с трелями лился напоенный цветочными запахами и выхлопами бензина воздух. Солнце шпарило уже с самого утра, день обещал был солнечным и жарким.

Благодать.

Сегодня был последний день моего липового больничного и его следовало употребить с пользой.

Позавтракав вчерашними пирожками, и чтобы не слушать Дусино ворчание, я вышел из дома (просто у Дуси сломался примус, и она не смогла приготовить мне полноценный, по её понятию, завтрак и поэтому была сердитая и ворчала).

Я прикинул, что времени у меня до обеда ещё полно, Валентина знает, что ей предстоит делать, поэтому я со спокойной душой отправился на встречу с актрисой, которую обещала познакомить со мной Вера Алмазная.

Ранним утром все актрисы и прочие труженики сцены сладко спят, поэтому, когда Вера назначила встречу в кафе в десять часов утра, я сильно удивился.

Кафе «Нивушка» в этот ранний час было почти пустым — советские граждане трудились на работе, дети были в школе, и только такие тунеядцы, как я, да пенсионеры могли позволить себе заглянуть сюда в это время. Из всех посетителей была только пожилая женщина за дальним столиком, которая с умилением наблюдала, как её внук, карапуз лет четырёх-пяти, уминает пирожное «картошка». У стойки скучала продавщица, поэтому нам никто помешать не мог.

Я пришёл самый первый, взял чашку чаю и чебурек и приготовился долго ждать.

К моему изумлению, Вера и эта актриса пришли практически вовремя. Десять минут опоздания не считается.

— Муля, привет! — проворчала Вера, с усилием сдерживая зевок, — знакомься. Это — Люда. Она актриса. Люда, а это — Муля Бубнов. Муля из Комитета искусств, я тебе говорила.

Посчитав свою миссию выполненной, Вера таки зевнула и побрела к стойке выбирать пирожное.

Мы остались с Людой вдвоём.

— Очень приятно, Люда, — галантно сказал я и словно между прочим, пробормотал с восторгом, но так, чтобы она услышала, — какой типаж! Именно то, что надо!

И уже гораздо громче сказал:

— Люда, вы будете пирожное? Или лучше чебурек? Здесь замечательные чебуреки. Ещё горячие. Только-только привезли.

Люда представляла собой тот тип актрис, судьба которых быть даже не на вторых, а на третьих ролях, в массовке и на подтанцовке. Нельзя было сказать, что она некрасивая. Наоборот, даже очень привлекательная: белокурая девушка с голубыми глазами и носиком пуговкой — она была миловидной, но совершенно не обладала той неуловимой харизмой, той «изюминкой», которая заставляет сердца зрителей биться в унисон игре на сцене и в кино.

— Я не ем сладкое и мучное, — скривила носик Люда, голос у неё, кстати, был высоким и чуть писклявым, — он него толстеют.

— Тогда минеральной воды? — всё так же галантно спросил я.

— Он газа изжога, — манерно насупилась девушка.

Она была довольно молодая, вчерашняя школьница, ну, может, чуть постарше. На её фоне Вера выглядела, конечно, сильно подзатасканной.

— Ну, тогда даже и не знаю, что вам предложить, — развёл руками я и с огорчённым видом улыбнулся.

— Давайте просто поговорим, — передёрнула она плечиками, затянутыми в алую ткань блузки.

— Давайте, — согласился я.

— А это правда, что вы с Завадским дружите? — без обиняков спросила она.

«Напористая девушка, далеко пойдёт, даже без харизмы» — подумал я, а вслух ответил:

— Конечно. Я же работаю в Комитете искусств, всё финансирование через нас проходит. Через мой отдел, если говорить конкретно. Вчера только порекомендовал ему хорошего драматурга с очень перспективной пьесой. Вы же в курсе, что я позавчера передал Завадскому советско-югославский проект на съемки фильма, который уже одобрен «сверху»?

Люда была не в курсе. Судя по широко распахнутым глазам, в узких театральных кругах она явно не вращалась.

— Ну так вот, — продолжил заливаться соловьём я, — сценарий уже есть, но у нас с Завадским затруднение. Большое затруднение. Главным режиссёром согласно международному договору будет Йожи Галле, это югослав, ученик самого Франце Штиглица.

Дав Люде пару мгновений проникнуться звучанием иностранных имён, я продолжил:

— А вот актриса на главную роль согласно договору нужна наша…

— Так он, наверное, Марецкую возьмёт, как обычно, — вздохнула Люда и печально посмотрела на меня.

— Но там по сути две главные роли, — улыбнулся я и добавил, — женские. И одна из ролей словно прямо под вас написана… Под ваш типаж…

— А когда пробы? А вы можете меня порекомендовать? — моментально засыпала вопросами меня Люда.

— Конечно, — кивнул я, — ваш типаж прекрасно подходит. Просто идеально! Только есть небольшая загвоздка…

Люда вскинулась, а я пояснил:

— Вы блондинка, а там по сценарию, насколько я помню, нужна брюнетка. Но я думаю, гримёры вполне должны справиться с изменением образа.

Люда заверила меня, что это вообще не имеет значения. А если надо будет, то она готова не только перекраситься в чёрный цвет, но и остричься налысо. Лишь бы утвердили.

— Когда вы меня порекомендуете? — опять спросила она и с придыханием, призывно проворковала. — Муля, мы можем поехать сейчас ко мне, и я вам продемонстрирую свою актёрскую игру и всё, что я умею…

Она наклонилась ко мне так, что края блузки, расстёгнутые аж на три верхние пуговички, разошлись, и мне продемонстрировали всё внушительное содержимое.

Я немножко полюбовался открывшейся картиной, но потом огорчённо вздохнул:

— Сейчас не получится. Здесь есть небольшой нюанс, который может весь проект пустить под нож, — сказал я.

— К-как? Ч-что?

— Георгий Фёдорович крайне не одобряет целых две женских роли в фильме, — закручинился я. — И мне нужно поговорить с ним наедине…

— Но… — закусила губу Люда и тревожно посмотрела на меня.

— Вот только на работе с ним все эти разговоры вести нет смысла, — пояснил я, — мне нужно пересечься с ним в неформальной обстановке…. Вот только как?

— А зачем вам с ним за эти две роли говорить? Какая вам разница? — прищурилась Люда.

Всё же она была не окончательно глупа.

— На самом деле я хочу переговорить за три роли. И за мужскую тоже. Чтобы взяли моего друга, Мишу Пуговкина. Знаете такого?

Люда наморщила гладенький лобик и отрицательно покачала головой. Мишу она не знала.

— Там по сценарию роль под него писалась. А этот дурак упёрся, что он будет играть, если по сюжету будут две женщины-спутницы у него. Чтобы оттенять его игру.

— А кого он будет играть? — захлопала глазами Люда.

— Зауряд-врача. Это исторический фильм будет. И нужны две медсестры. Помощницы. Разного возраста и типажа. Чтобы диалоги были яркими, — пояснил я, — вот я и хочу уговорить Георгия Фёдоровича. Понимаете?

Люда кивнула.

— Вот только совершенно не представляю, как мне его поймать в неформальной обстановке и прекрасном расположении духа? — печально сказал я. — И очень боюсь, что этот проект получится не таким, как мы с Завадским его видим…

Я замолчал. А Люда задумалась, хмуря лобик.

Я посмотрел на неё и понял, что нужно помочь принять правильное решение, поэтому, как бы между прочим, заметил:

— Там, по сценарию, все съемки планируются на территории Югославии, а ещё где-то треть — в Париже. Скажите, Люда, в случае положительного решения по вашей кандидатуре, вы, если что, готовы будете переехать на полгода в Париж?

Глаза у Люси сверкнули предвкушением. В Париж она была готова ехать хоть на три года, хоть на пять лет, причём в любое время.

— А меня точно возьмут? — хрипло спросила она, ноздри её при этом хищно раздувались.

— Типаж второй роли точно ваш! — уверенно сказал я, — Завадский не смог найти именно такую актрису. И тут вы так удачно подвернулись! Это я вас нашел! За это получу премию и грамоту! Осталось уговорить Александрова. Вот только где его поймать?

— Я знаю, где! — вдруг твёрдо сказала, словно в омут головой, Люда, — только поклянитесь, что вы никому не расскажете и меня не выдадите?

Я поклялся.

— Ладно, — кусая от волнения губы, сказала Люда, — Григорий Фёдорович с друзьями каждую пятницу вечером собираются на одной даче. Там баня, свежий воздух и всё такое…

При этом она сильно покраснела и на миг умолкла.

Очевидно, там не только свежий воздух.

— Как мне туда попасть и где это? — с взволнованным видом спросил я.

— Запоминайте адрес, — тихим шепотом произнесла Люда и продиктовала мне расположение «обители зла», — вам лучше попасть туда после десяти, ближе к одиннадцати. Тогда Григорий Фёдорович будет уже добреньким…

Она невесело усмехнулась. А потом спохватилась и добавила:

— Вы как придёте, обойдите ограду. Там забор высоченный и запирается, так что вы внутрь не пройдёте. А возле озера тропиночка, от бани к усадьбе. И там такая калиточка. Она не запирается. В прошлый раз щеколду опять сломали. Зайдёте во двор и пойдёте по левой дорожке. Там ещё тюльпаны цветут, увидите, в общем. По правой не идите, там собака привязана, но она может дотянуться и цапнуть. Понятно? Не перепутаете?

Я кивнул, мол понятно и заверил, что не перепутаю.

— Хорошо, — вздохнула Люда, голос её дрожал. Но уж очень ей хотелось в Париж.

Поэтому она продолжила:

— В баню не ходите, не надо вам туда. А вот в дом зайти можете. Только сразу идите на второй этаж. Там в бильярд играют. Но только пообещайте мне, что на первый этаж вы не пойдёте и в комнаты заглядывать не будете. И всё, что увидите, никому не расскажете!

Я пообещал.

— Хорошо. Тогда удачи вам, — прошептала она.

— Вы там тоже сегодня будете? — спросил я.

— Нет, сегодня я не смогу, — ответила она и чуть вильнула взглядом, — Григорий Фёдорович попросил меня сопроводить его друга на встречу. Я буду играть роль секретаря. Встреча на высшем уровне.

Ясно. Эскорт был уже и в это время.

Тут подошла умница Вера. Она специально отсела подальше, чтобы дать возможность нам поговорить.

Девушки распрощались и ушли, а я задумался.

Да, было жаль Люду. Ведь по сути я её использовал и не видать ей Парижа и остального, как своих ушей. Но вариантов у неё и так нет. А я, если всё получится, в благодарность потом что-нибудь ей придумаю. У того же Глориозова роль найду. Куда он денется.

Успокоив таким образом свою совесть, я пошел встречать Валентину. Она как раз должна была вернуться с лекции в Институте философии и рассказать, что она узнала.

Хотя и того, что поведала мне Люда, уже достаточно, чтобы полностью дискредитировать Александрова и похоронить его карьеру.

Ещё издали я увидел, как Валентина не шла по улице, а буквально летела. При виде меня её радостная улыбка стала ещё более радостной.

— Муля! — чуть ли не пританцовывая, воскликнула она, — Смотри! Смотри, что у меня есть!

Она протянула мне обычную ученическую тетрадку с лекцией по марксизму-ленинизму, а на задней странице был небольшой список:

— Аня Ковалёва,

— Светлана Залкалиани,

— Майя Чобану,

— Ирина Петрова,

— Тамила Ситникова.

— Это то, о чём я думаю? — спросил я, пробежавшись взглядом по фамилиям девушек.

— Ага, — кивнула Валентина, — ты представляешь, она все ездят на дачу к Кривошеину. Хотят защитить диссертации.

— Ну ничего себе! — восхитился я, — как тебе удалось всё выяснить?

— Это всё Майя. Колхозница колхозницей, а амбиции такие, что ой. Ради возможности попасть в одну компанию с Жасминовым они мне и не такое бы рассказала, — хихикнула Валентина. — Заложила всех подруг.

Вот и замечательно. Теперь мне есть, чем брать Александрова.

И я с предвкушением усмехнулся…