Муля, не нервируй… Книга 4

Глава 1

Дуся возмущалась. И ведь не просто так. Ну, куда это годится? Закрылись вдвоём с этим противным Адияковым и ругаются там, уже почитай час почти! А Дусю выставили на кухню.

Ужас!

Кошмар!

Ой, кошмар!

Дуся обиженно фыркнула и пошире открыла форточку. Ещё и эта противная Белла ходит тут, курит. А Дуся должна теперь сидеть и нюхать.

Но когда же они наругаются, божечки ж мои, божечки?

Нет, так-то Муленька прав, Адияков этот противный, ну как с ним не поругаться? Но вот всё равно, не по-людски как-то… Всё же он отец, хоть и никудышный.

Нет, надо положить этому конец!

Сейчас Дуся подойдёт к двери, как откроет! Да как выскажет им! Ну что же это такое! У неё там работы полно, а они её на кухню! Ужас!

Дуся решительно вскочила и, ворча и чеканя шаг, свирепо пошла к двери комнаты. Оттуда слышались приглушенные голоса. Явно на повышенных тонах.

Нехорошо. Ругаются. И вот что люди подумают?

Дуся вздохнула и покачала головой. Вся её решимость куда-то враз испарилась.

Ну ладно, можно ещё на кухне немного посидеть. Только недолго, минут двадцать, не больше. Ведь у неё дел полно. А потом она пойдёт и сразу разгонит их. Да!

Внезапно дверь распахнулась и Адияков, весь красный и злой, выскочил из комнаты:

— Ноги моей здесь больше не будет! — воскликнул он, — делай, что хочешь, раз такой умный!

И хрястнул дверью так, что один из стульчаков от унитаза свалился на пол.

Дуся вздохнула и покачала головой:

— Муленька, что случилось? Чегой это он так на тебя ругается? — спросила она, когда Адияков ушёл.

— Ой, Дуся, хоть ты не начинай! — скривился Муля, отвернулся и принялся читать какую-то тетрадь.

А ей, Дусе, ничего так и не рассказал.

Ну, и ладно, раз так! У Дуси, между прочим, тоже есть характер!

И в знак протеста Дуся даже ягодный пирог не стала готовить. Обошлась морковной запеканкой. Знала, что Муленька страсть как любит ягодный пирог, чтобы, значится, ароматный, густо посыпанный сверху песочной крошкой, сахарной пудрой и орешками, и чтоб на разломе тёмно-бордовая ягодная начинка аж вытекала.

А раз так, то всё! Отныне только морковная запеканка!

Дуся не такая, Дуся характер выдержит. Пусть знает, раз так!

Я сидел за столом и перечитывал сценарий, который составили дамы под руководством Рины Зелёной. Честно сказать, очень даже неплохо получилось. Даже на мой предвзятый взгляд было неплохо. А если сюда напихать побольше спецэффектов и крючков, которые применялись в кино в моём времени, то в результате должно получиться если не бомба, то уж явно получше тех фильмов, которые были на слуху в этот год.

Одновременно я занимался ещё двумя делами. Набрасывал план действий по советско-югославскому проекту (а то сценарий и смета, это хорошо, но если уже все эти Завадские и Глориозовы начали хороводить вокруг нас, то не факт, что кто-то таки сможет подсуетиться и проект у нас банально отберут). И, во-вторых, делал наброски плана действий на ближайшие два-три месяца для меня лично.

А то со всеми этими заботами я банально, вон уже четыре дня, как забрать одежду и рюкзак из ателье не могу. И вот такой вроде как мелочёвки накопилось полно, а я чувствую, что перестаю весь этот ворох дел контролировать.

Я аккуратным разборчивым почерком дописал очередные пункты:

25. план мероприятий комсомольской организации переделать так, чтобы нас заметили «сверху». Дедлайн — с четверга.

26. разобраться с деньгами. Чтобы какая-нибудь любопытная Дуся не влезла, или ещё кто-нибудь, я не стал писать, что деньги от госконтракта. Просто оставил так.

27. продолжить бегать по утрам. Добавить утяжеление.

28. срочно приобрести…

Однако дописать я не успел, так как в дверь постучали.

Я оглянулся. Обиженная Дуся, скорей всего понесла выбрасывать мусор, или я не знаю, куда ещё умотала. Во всяком случае, в комнате её сейчас не было.

Мне же после всех этих треволнений и бессонной ночи вставать было лень, поэтому я просто крикнул, надеясь, что это кто-то из соседей, а, значит, свои и поймут:

— Открыто!

Дверь открылась, и на пороге возник… да, сосед. Но какой сосед! Это был (па-пам!) Орфей Жасминов!

Только сейчас это был уже не тот жгучий Орфей Жасминов, дамский угодник и бонвиван. Нет, сейчас это был тихий и печальный человек. Его некогда прекрасная густая шевелюра нынче растрепалась и остро нуждалась в ножницах цирюльника. Многодневная щетина отдавала неожиданной рыжиной, что не шло ему совершенно. Одет он был в какую-то не то кацавейку, не то клифт, явно на вырост и из дрянной ткани.

— Муля! — при виде меня расплылся в улыбке он. — А я вот…

Он сконфуженно умолк и пожал плечами.

— Заходи, Орфей! — улыбнулся ему я, — давно не виделись.

— А эти… — Жасминов пугливо кивнул на дверь и чуть повёл подбородком влево, что, очевидно, символизировало комнату, где некогда проживала чета Пантелеймоновых.

— Там нету никого, — махнул рукой я, — так что заходи смело.

Жасминов вошел. Хотя если раньше он входил в комнату, словно солнце на небо, то сейчас он вошёл как-то робко, затюканно, что ли. Чуть ли не бочком, словно какой-то крабик.

— Садись, — гостеприимно предложил я, — ты, небось, с дороги?

Жасминов смущённо кивнул и вильнул взглядом.

— Сейчас ужинать будем. Дуся тут что-то такое настряпала, думаю, будет вкусно.

Жасминов шумно сглотнул и посмотрел в сторону столика с кастрюлькой жадным взглядом.

— Представляешь, она на меня обиделась и больше не разговаривает, — покаялся я, видя, что он словно не в своей тарелке, — ужин-то приготовила, а не даёт есть. И молчит. Я тут уже весь изголодался. А она молчит. Так что хорошо, что ты пришёл и спас меня от голода. Сейчас мы с тобой наедимся. И она ничего мне сказать не сможет, потому что у меня гости.

После моего такого вот монолога Жасминов чуть приободрился.

Я обнаружил в кастрюльке рагу с петушком и молодой зеленью. Пахло аппетитно.

Я наложил себе и Жасминову по тарелкам и поставил на стол.

Пока я резал хлеб, Жасминов в два-три захода выел всю тарелку и опять смотрел голодными глазами.

Нет, он не просил добавки, просто бросал на мою тарелку столь кровожадные взгляды, что ой.

— Ты уже? — спросил я, выкладывая хлеб на стол, — давай я тебе добавки добавлю?

— Да ну что ты… — замялся Жасминов, но притворно. Он явно был всё ещё сильно голоден.

Я наложил ему полную тарелку с горкой и поставил перед ним.

Жасминов опять схватил ложку, в другую руку — сразу два куска хлеба и принялся наяривать, аж за ушами трещало.

— Мммм… — промычал он с набитым ртом, — фкуффно!

— Ты ешь давай, — кивнул я, — а я чайник поставлю. Попьём чаю. Тут Дуся что-то сладкое испекла. Так что сейчас попробуем.

Я раскочегарил примус и, пока ставил чайник, бросал искоса взгляды на соседа.

Он изменился, как я уже говорил. Ел он жадно, почти не жуя, заглатывал всё большими кусками и сразу же торопливо хватал новые куски.

Создавалось впечатление, что он долго-долго голодал и вот, наконец, дорвался до еды. Да и внешне, он сильно захирел и отощал.

Наконец, Жасминов насытился и, устало отдуваясь, привалился к спинке стула.

— Ты что, да как? — спросил я, посчитав, что теперь уже можно и порасспрашивать.

— Да вот, вернулся… — уши Жасминова густо запылали.

— Вот и хорошо, — кивнул я, видя, что ему неловко.

— А эти… — Жасминов скосил глаза в сторону комнаты Пантелеймоновых.

— После вашего побега, Гришка сжёг твой театр. Его поймали. Судили, посадили. А Кольку забрала Полина Харитоновна в деревню, — отчитался я.

— Как сжёг? — побледнел Жасминов, проигнорировав новость о Кольке.

— Да не сжёг он, — махнул рукой я, — хотел сжечь, но его вовремя поймали. Так что только за намерение, можно сказать, срок получил.

— А Лиля? — еле слышно прошелестел Жасминов.

— Лиля вернулась, немного пожила и уехала вслед за Гришкой. Его в колонию-поселение определили. Вот она и будет тоже жить там, в посёлке. Вместе с ним.

— Ей нельзя жить в таких условиях, — покачал головой Жасминов, — она неприспособленная. Пропадёт же.

— Они же там вместе будут, — развёл руками я, мол, такова селяви, — Гришка пропасть не даст. Уж он-то домовитый.

Жасминов кивнул:

— Но я рад, что она добралась сюда нормально и всё у неё наладилось.

Я комментировать не стал: развал семьи, судимость мужа и высылка его в колонию, жизнь в диких местах вдали от сына — вряд ли это можно назвать словом «наладилось».

— А ты как? Ты сюда надолго?

— Да я нормально, — сказал Жасминов неестественно весёлым неубедительным голосом.

Я как раз разлил свежезаваренный чай и поставил перед ним тарелку с кусками нарезанного то ли пудинга, то ли вообще какой-то непонятной запеканки. Цвет её был абрикосово-оранжевым. Но у Дуси всё вкусно, даже вот такая гиперболизация запеканки.

— А дальше что думаешь? — опять спросил я.

Жасминов отпил чаю, прикрыл глаза, явно смакуя, и, наконец, неспешно ответил:

— Да вот думаю, обратно здесь устраиваться как-то надо. Но совершенно не знаю, как и с чего начать. Вот пришёл сразу к тебе. Думаю, что ты мне обязательно совет хороший дашь. Ты всегда хорошие советы даешь, Муля, — неловко попытался подольстить мне он.

Вот только у меня иммунитет на такое.

Поэтому я сказал:

— Зачем так с Лилей поступил?

Жасминов понурился:

— Да кто же бы подумал, что вот так всё будет…

— А зачем её из дому сманил?

— Любовь… — пробормотал он.

— А теперь прошла любовь, увяли помидоры…– прокомментировал я.

— Ты ничего не понимаешь, Муля! — обиженно вскинулся Жасминов, — ты не представляешь, как с нею трудно! Кто бы подумал! Она же в деревне росла. А элементарно жрать готовить не умеет! Как её этот тиран-поджигатель терпел⁈

— Любовь, — ответил я, но Жасминов насмешливо фыркнул.

— Я не хочу наговаривать, Муля, но она только с виду трепетная лань. А так-то она фору ещё самой Полине Харитоновне даст.

— И тебе она дала, — усмехнулся я.

— И мне дала, — раздражённо повторил за мной Жасминов и быстро затараторил, — понимаешь, Муля, если бы я только знал, что она окажется такой, да я бы её по дуге обходил бы. Да я вообще в эту квартиру ни в жизнь не заселился!

Я промолчал.

— Кстати, а если они уехали, то кто теперь будет у них в комнате жить? — забеспокоился Жасминов.

— Лиля перед отъездом отдала ключи мне, — объяснил я, — чтобы я приглядывал. Она надеется, что Гришку за примерное поведение уже через года два и выпустят. А пока квартиру они под мой контроль отдали.

Жасминов аж засиял.

— Я туда пока Дусю поселил ночевать, — объяснил я, — понимаешь, если комната без людей, то сейчас многие просто дверь взламывают и заселяются. Самосевом. Даже без документов. Вот, как с комнатой Ложкиной получилось. До сих пор непонятно, кто там живёт. Шумные очень.

Жасминов кивнул.

— А так и комната под присмотром. Да и Дуся храпит, как паровоз. Кроме того, я оттуда телевизор не стал пока забирать. У меня здесь места мало. И ковры свои туда отнёс. Меня они тут бесят. А Дусе нравится. Так что, сейчас она вернётся, и отдаст свой ключ от комнаты. А ты допивай чай и заселяйся.

— А как же Дуся?

— Обратно ко мне переедет, — пожал плечами я, — койка и ширма её никуда и не делись.

— Нет, нет! — замахал руками Жасминов, — не надо ей переезжать. Пусть там и дальше ночует. А я обратно в свой чуланчик пойду.

— Она храпит, как паровоз, — напомнил я.

Но на Жасминова это не произвело ровно никакого впечатления:

— Эх, Муля, знал бы ты, как храпела Изольда.

— Кто такая Изольда? — полюбопытствовал я.

— Моя семидесяти пятилетняя невеста, — невесело улыбнулся Жасминов.

— И где она сейчас?

— Умерла моя Изольдочка, — загрустил Жасминов. — И так не вовремя умерла. Мы же пожениться через два месяца должны были. А так припёрлись эти её мерзкие дети и внуки и выгнали меня. Даже на похороны не позвали.

— Какая жалость, — без особого сочувствия сказал я. Никогда не любил альфонсов. — А сейчас что делать будешь? Новую бабу искать?

— Нееет, — усмехнулся Жасмитнов, — Изольда — это от отчаяния было. Это уж я потом полюбил её. Но больше я никого полюбить не смогу. Изольда навеки заняла моё сердце!

Он сказал это с таким пафосом, что я невольно перебрал все известные пьесы в уме, которые мне удалось посмотреть. Кажется, это что-то из Шекспира, если не ошибаюсь.

— Тогда что?

— На работу надо идти, — вздохнул Жасминов, — жить не на что.

— Куда пойдёшь?

— Ох, не знаю, Муля, — тяжко вздохнул незадачливый любовник, — на прежнюю работу, в театр меня не возьмут…

— Почему не возьмут?

— Да мы расстались некрасиво, — понурился Жаминов, — со скандалом расстались. Кто бы подумал, что мне возвращаться придётся.

Я не стал комментировать, хотя мне было, что сказать.

— Муля! — внезапно умоляюще посмотрел на меня Жасминов, — а помоги мне с работой, пожалуйста'!

— Да как я тебе помогу? — удивился я, — ты хочешь, чтобы я сходил в твой бывший театр и помирил тебя с руководством?

— Нет! Да ты что, Муля! — замахал руками Жасминов, — там уже ничего не будет. Но ты же с Глориозовым в хороших отношениях. Я помню, как ты Фаине Георгиевне помогал. Теперь мне помоги. Пожалуйста.

Он смотрел на меня с такой надеждой, что я не смог отказать.

Да, он был сам во всём виноват. Сам себе всё испортил. Но люди склонны совершать ошибки. И не всегда специально. Чаще — по глупости, потому что не просчитали риски и остальное.

— Хорошо, — вздохнул я, — я спрошу. Но ты же оперный певец, а в спектаклях ты не играл?

— Оперных они ещё лучше берут, — усмехнулся Жасминов, — просто не каждый оперный уйдёт в «низкий» жанр.

— А что ты будешь делать, когда Гришка с Лилей вернуться? — спросил я.

— До этого времени я что-нибудь придумаю, — легкомысленно сказал Жасминов, — Мне и самому с ними встречаться неохота. Просто сейчас мне нужно немного на ноги встать. А там дальше я устроюсь и отсюда уеду.

Я не стал озвучивать свои сомнения.

— Ещё чаю? — на правах хозяина вежливо спросил я.

— Да, если можно, пожалуйста, — заискивающе улыбнулся Жасминов.

Я, подавив тяжкий вздох, начал по новой заваривать чай (первый чайник Жасминов, считай в одиночку, выдул).

— Ты меня осуждаешь, да? — вдруг спросил Жасминов.

От неожиданности я чуть чайник не выронил.

— С чего ты взял? — осторожно спросил я.

— Да чувствую, — неопределённо покрутил руками Жасминов, — ты какой-то не такой.

— Не спал всю ночь, — ответил я, — документы нужно было срочно подготовить. Мог не успеть.

— Успел?

— Успел.

— А меня ты всё-таки осуждаешь… — вздохнул Жасминов.

Теперь уже вздохнул я:

— Понимаешь, Орфей, для того, чтобы кого-то осуждать, нужно самому быть безгрешным. Ну, положим, осужу я тебя сейчас. Но где гарантия, что потом, в будущем, со мной не произойдёт такое же? И как мне тогда быть? Поэтому лучше всего — никогда никого не осуждать.

— Даже преступников? — хмыкнул Жасминов.

— Для осуждения преступников есть суд. А мне до этого нет никакого дела. Что получилось, то получилось. Тем более, у вас это вспыхнуло, и вы просто поддались эмоциям, отключив разум. За свои ошибки вы все втроём уже и так поплатились и сейчас несёте расплату.

— Ну ладно ещё мы с Лилей. Но Гришка?

— И Гришка.

— Но почему? Он же не виноват!

— Он виноват в том, что женился на такой, как Лиля. Нет, чтобы найти себе такую же, как он сам. Какую-нибудь швею-мотористку или повариху. И жил бы припеваючи. Но нет, ему нужна была трепетная Лиля. Хотя и это ладно. Может, тоже любовь. Но раз уж ты себе такую жену взял, изволь соответствовать. Но он не желал. Вот и результат.

Жасминов вздохнул.

Воспользовавшись моментом, я сунул ему в руки ключ от Лилиной квартиры (у меня был запасной) и выпроводил спать. А сам опять взялся за тетрадку.

Только проработал я недолго. Все эти разговоры выбили меня из колеи.

Я вышел покурить.

Ещё из коридора я услышал смех и голоса. Сначала не понял, чьи. Вроде как Белла должна быть сейчас на работе, в ресторане. А Муза эти дни ночует в коммуналке у своего зоопарковского жениха. Дуся ещё не вернулась.

Странно.

Я вошёл на кухню и удивлённо застыл: за столом сидел Жасминов и, красуясь, травил анекдоты. Рядом с ним, заглядывая ему в глаза, сидела девушка-колокольчик и радостно хрустально смеялась над его плоскими несмешными шуточками.