Киоко. Милосердие солнца

Эпилог

Она не знала, как это остановить. Просто не было подходящих слов. Что она ему скажет? Извини? Так это он её бросил. Давай забудем? Так она не забудет… Норико бегала по саду и пыталась унять свои мысли. Все ушли. Все ушли! Ей что теперь делать?

Дворец гудел. Всюду пахло горячими сладостями, всюду шумели люди. Снаружи громко, внутри громко, нигде не найти тишины. Она уже хотела забиться по привычке в Ёмоцухира, но всё-таки в последний момент передумала. Сколько можно? Нельзя продолжать так жить. Либо… Либо нужно просто вернуться в Яманэко.

Может, так будет и лучше. Пока Ёширо налаживает связи с Шику, она под предлогом налаживания связей с бакэнэко уплывёт на материк и останется там. Вернётся домой…

Только вот думать о горах как о доме уже не получалось, как-то многовато времени прошло. Даже для неё.

— Ты пропустишь фейерверк, — раздался сзади голос.

Она обернулась. Зря. Один взгляд на то, что она выпустила из лап, — и досада на саму себя начинала подъедать изнутри.

— Животные не любят фейерверки.

— Так ты ёкай.

— А ты ханъё.

— Ты любишь фейерверки.

— Ёширо бы тебя отчитал. Ты знаешь, сколько птиц из-за них погибает? Ты же птиц, ты должен знать.

— Я знаю. И я не люблю фейерверки. Но ты любишь. Почему пропускаешь?

— Их отовсюду видно, — не сдавалась Норико.

— Ты сидишь под деревьями. Оттуда только ветки видно.

Какой же приставучий…

— В этот раз не хочу смотреть, — призналась Норико.

— Почему? — Он сел рядом. На холодную землю!

— Разонравились. Вставай, — скомандовала она и встала сама, чтобы не казаться излишне заботливой.

Хотэку спорить не стал, поднялся. А дальше что? Она не успела придумать, для чего подняла его, но через мгновение раздался взрыв — и небо осветилось разноцветными огнями. Птиц оказался прав: через ветки почти ничего не было видно.

Послышались встревоженные шорохи, шелест множества крыльев. Перепуганные птицы покидали свои гнёзда.

— Им можно как-то помочь? — спросила Норико раньше, чем успела подумать.

— Тем, кто упал и выжил, возможно.

— Пернатых на земле я точно найду. Давай обойдём сад. Ну… Если хочешь.

Он посмотрел на неё с удивлением, но ничего не сказал. Только кивнул — и они пошли.

Ночь подарила им трёх птиц: огромную ворону, которая от волнения чуть не выклевала Норико глаз, маленькую завирушку, к которой она даже не рискнула подходить — чего доброго у бедняги сердце от страха остановится, — и воробья, которого Норико сразу же назвала Кайто за рыжую голову.

— Я умею только убивать их, — предупредила она. — От меня помощи в лечении не жди.

Через два дня Норико в своей человеческой ки заставляла воробья пить, потому что он наотрез отказывался от воды. И ведь заставила!

— Ты что, насильно ему в клюв воду залила? — спросил Хотэку, войдя слишком рано: успел застать конец этого насилия над мелкой птичкой.

— А что оставалось? Ну пусть умирает от жажды, если хочешь.

— Нельзя поить птиц после травмы.

Он осмотрел своего собрата, убедился, что тот цел и невредим, и пожал плечами:

— Но вроде в порядке.

— А я нет, — вдруг призналась Норико. Даже не сразу поняла, что сказала это вслух.

Но Хотэку не удивился, только усмехнулся:

— Долго ты. — Подошёл и осторожно коснулся щеки, как делал это, когда она была кошкой.

— Ты разве не злишься?..

— За то, что ты злилась?

— За то, что я молчала. И тогда, и потом… Я хотела сказать, но знаешь, как бывает… Слова не лезут — и всё тут.

Он заглянул в её глаза. Этот цепкий чёрный взгляд… Будто в самую душу смотрит, всё видит.

— Я ведь сказал тебе: пока ты сотню раз меня не прогонишь, я буду рядом.

И он поцеловал её. И в этом поцелуе было столько любви, сколько Норико никогда не смогла бы себе дать. Но ему она хотела дать не меньше.

— Отец, меня приняли! Меня взяли! Сам сёгун! Отец! — Нобу захлёбывался словами, пока бежал к отцу, который сегодня стоял у Жемчужных ворот.

— Нобу? Ты что здесь… Погоди, в отряд Хотэку-сама?

— Да! — закричал он. — Я буду служить у сёгуна! Можешь поверить? Я пока нет. Подожди, отдышусь. Фу-у-ух. Нет, ну как, я думал, меня ни за что не возьмут. Но я смог! Я выиграл поединок! Это я самый молодой самурай в его отряде, получается? Хотя сёгун был, кажется, ещё младше, когда поступил на службу к тому, чьё имя я не хочу называть. — Он скривился.

Отец что-то ему отвечал, но Нобу почти не слышал похвалы. В своей голове он уже скакал на лошади среди лучших самураев империи по какому-нибудь важному делу. А потом скакал обратно, въезжал в город, и придворные дамы падали у его ног. Или даже у лошадиных ног — он и спешиться не успеет.

— Спасибо, спасибо! — ответил он разом на всё, что говорил отец. — Я побегу, надо Тономори рассказать!

И он быстрее лошади поскакал через весь дворец к Кокоро. Тономори наверняка там рисовал. В последнее время он ничем другим и не занимается, всё расписывает разные вещи всему дворцу — от маленьких гэта до огромных пятистворчатых ширм. И хватает же терпения! Хотя ноппэрапону-то всегда этого было не занимать.

— Я дома! — крикнул Ёширо, проходя сразу на кухню, откуда раздавался пряный аромат жареных корней лотоса. — Пахнет восхитительно. — Он подошёл к Чо сзади и обнял её, целуя в шею.

— Я знаю, — её голос улыбался. — Заваришь чай?

— Конечно.

— Помнишь те голубые цветы? Я их высушила, измельчила, и они получаются просто невероятными на вкус. Особенно если добавить ореховую воду.

— Даже представить не мог, что однажды в этом доме появится кто-то, кто будет ещё больше любить смешивать всё подряд. — Ёширо полез в ящик за указанным порошком. — О, и пока я не увлёкся настолько, чтобы забыть: мы завтра отплываем в Шинджу.

— Завтра?!

— Ага. — Он насыпал немного порошка по пиалам и взял бамбуковый венчик.

— Ёширо!

Он поднял взгляд. Чо смотрела на него. Очень недовольно смотрела.

— Что-то не так? Ты не хочешь плыть? Можешь остаться. Я не думаю, что задержусь там. Осё поплывёт, нужно будет помочь освоиться — и могу возвращаться.

Она вдохнула. Выдохнула. Глубоко и медленно, как он учил. А это значило только одно: Чо очень сильно злилась.

— Я ведь просила предупреждать заранее, Ёширо…

— Так я и предупредил?

— Не за день, Ёширо.

— Но ты не уточняла…

В прошлый раз он забежал домой со словами: «Нам пора, ооми отплывает через две стражи!» — и Чо его едва не убила. Они потратили не менее двух коку на драку. Откуда ж ему знать, что за день её тоже не устроит.

— У меня ведь тоже могут быть планы!

— Так тебе не обязательно плыть со мной.

На это у Чо ответа не нашлось, и Ёширо продолжил заниматься напитком. Пока в голову что-то не прилетело и не упало прямо под ноги.

Яблоко.

— Хочешь, чтобы я добавил его в напиток? — Спокойно спросил он, стараясь помнить, чему так долго учился в Дзюби-дзи.

— Хочу, чтобы ты собрал мои вещи сам. И яблок захвати в дорогу.

Он пожал плечами, поднял фрукт и положил его на стол. Яблоки так яблоки.

— И с лотосом закончи. Я сбегаю на рынок, возьму подарки Хотэку и Норико.

— Сбегаешь? — Ёширо покосился на деревянную культю вместо ноги, но, заметив свирепый взгляд, примирительно согласился: — Как скажешь. — Он принялся разминать орехи, смешивая их с водой, чтобы она напиталась маслами и вкусом. — Только поцелуй перед уходом.

Чо подошла, посмотрела на него недовольно, но всё-таки поцеловала. Досталось всё приятное только щеке, но Ёширо всё равно улыбнулся. Жизнь была полна и прекрасна.

Нет желаний — нет сожалений. А в сердце только любовь к тому, что уже имел.

Месяцы, годы, десятилетия, эпохи — времена сменяли друг друга, как Аматэрасу Цукиёми: неизменно и неумолимо.

Сначала она присматривала за ними. За каждым из них. Не сама, но через своего посланника оками. В империи снова царил сёгунат, но сейчас сёгун справлялся. Ёкаи получали больше прав, люди учились жить с ними рядом и в равенстве.

Всё шло хорошо, и она перестала быть так внимательна. Люди способны справляться сами, им не нужно мешать.

Так проходило всё больше времени. И годы уже сливались в миг: правители менялись, вновь вспыхивали мятежи, разгорались войны — и гасли так же быстро. Люди и ёкаи учились жить, извлекать уроки, принимать последствия. Всё это было естественно и нерушимо. Шинджу жила — и она жила вместе с ней. Была ей. Ками своей империи, нашедшая укрытие на самой её окраине, на восточном берегу острова. Когда-то это место звали Малым дворцом и семья императора приезжала сюда отдыхать.

Теперь это место — святыня, куда никто не смеет входить. Это правило она позаимствовала у Инари. Утомительно жить вечность и всегда быть готовой принимать гостей. Особенно когда желающих повидаться так много, что и мгновения для себя не останется.

И в этой святыне — том самом Малом дворце, который она в какой-то из жизней так сильно любила, — Киоко-но-ками проводила всю свою вечность. И где ступала она — там рождалась жизнь, где проплывала она — там росли кораллы, рыбы находили свои дома, рифы богатели.

Лишь одной душе смертного довелось побывать в обители этой богини — и там остаться.