Киоко. Милосердие солнца

Страхов посевы взойдут

Этого дня Мэзэхиро ждал так, как не ждал ни одного другого. Весь дворец готовился к приезду истинного императора — его сына. Иноси полнился слухами. Тут и там шептались о юрэй, полагая, что Иоши лишь призрак былого воина, но Мэзэхиро и не думал выступать с речью, издавать указы и что-то менять. Сначала нужно самому убедиться, что тот, кого они назвали Иоши, действительно его сын.

Он стремился сохранить в тайне его приезд, но дворцовая жизнь и тайны — почти невозможное сочетание. Кто-то проболтался. Неизвестно, был это кто-то из воинов или служанок, готовящих покои, а всё же слух просочился. Однако его это не волновало. Волновал только приезд сына. Он воспитывал воина, не предателя. И этот воин должен занять надлежащее ему место.

— Господин! — В Светлый павильон ворвался стражник и глубоко поклонился. — Они прибыли, — задыхаясь от волнения, сказал он. — Первейший!.. Первейший прибыл.

Мэзэхиро тут же поднялся, рука невольно легла на рукоять катаны, проверяя, на месте ли меч. Он носил бы и лук, да только понимал, что при близком ударе в спину тот уже не поможет.

— Где они?

— Въезжают в Жемчужные ворота. — Стражник поднялся, готовый выполнить любой приказ, но Мэзэхиро прошёл мимо и поспешил к выходу на дорогу Синего дракона. Наверняка вся столица собралась вдоль неё, приветствуя возвращение императора. Ему как сёгуну стоило бы ждать и принимать прибывшего в тронном зале, но как отец он устал от ожидания и стремился скорее встретить того, чью душу, как считал, давно унёс Сусаноо в чертоги одного из богов.

Повозка уже остановилась, когда он её увидел. Её обступили стражники. Придворные дамы держались поодаль и громко переговаривались, то вздыхая, то восклицая. Он стоял в тени ивы. Кто-то, быть может, и не узнал бы с такого расстояния, но у Мэзэхиро не было сомнений. Это он. Это его сын. Не юрэй, хотя и был бледен. На его щеке и подбородке запеклась кровь. Он смотрел гордо, хотя и выглядел усталым.

Его одежды были измяты и порваны, изваляны в грязи. На них было множество следов борьбы, и Мэзэхиро невольно загордился, что Иоши не сдался в руки без боя.

Некоторое время он стоял в стороне, наблюдая, как Иоши осматривается. Ему хотелось думать, что за этими воротами он вспомнит свой дом, вспомнит своё истинное предназначение, но всё же в чудеса Мэзэхиро давно не верил и потому не сильно огорчился, увидев на лице сына, помимо усталости, хмурую злобу и недовольство.

Неторопливо, шаг за шагом Мэзэхиро начал приближаться. И с каждым шагом он всё явственнее ощущал волнение, которого не чувствовал со времён своих первых достижений. Эта встреча волновала его больше, чем первый вызов, чем первая победа и первая любовь.

— С возвращением, — услышал он собственный голос, когда был уже достаточно близко, чтобы быть уверенным: слова долетят.

Иоши поднял на него взгляд, но Мэзэхиро не нашёл в нём того, что жаждал увидеть. Его встретили не радость и любовь, но этого он и не ждал. Его встретили даже не холод и неприступность, не вызов, с каким Иоши всегда старался держаться, пока был юнцом. Стоило их глазам встретиться — и на Мэзэхиро обрушилось равнодушное спокойствие, на какое его сын, как ему раньше казалось, и вовсе не был способен.

— Ты изменился, — сказал Мэзэхиро.

— Так случается, когда тебя убивает собственный отец, — спокойно ответил он.

— Я хотел сказать, повзрослел. Похоже, смерть пошла тебе на пользу.

— Ищешь оправдание своим методам воспитания? — Он даже бровью не шевельнул, голос остался таким же равнодушным. Правда ли он ещё человек?

— Лишь говорю, что вижу. Я не думал, что собственный сын пойдёт на меня с мечом. Я полагал, что убиваю чудовище. Она виновата в твоей смерти, не я.

Иоши подошёл. Медленно. Шаг. Другой. Он приближался, пока не встал почти вплотную. Мэзэхиро невольно отметил, что ростом сын стал в точности как он. И в миг этого осознания он вдруг почувствовал, что смотрит в собственные глаза, видит собственное лицо, только на два десятка лет моложе.

— Она? — тихо спросил Иоши. — Ты говоришь о той, кого избрали боги? О той, что осмелилась пересечь море ради ответов? О той, что снискала помощь у самой Инари, и той, кого выбрала Каннон для покровительства? Чудовище? Та, которая не побоялась выпутаться из твоих сетей? Та, которая возродила всю Западную область и подарила жизни тысячам тех, кого ты приказал уничтожить? О ней ты говоришь, Сато Мэзэхиро?

И лишь последние два слова отозвались в его груди колющей болью. Не отец, нет. Он назвал его по имени. Значит ли это, что он отрёкся от своего рода?

— Я говорю о той, что предала меня, нас, всю империю. А после просто сбежала.

— Брось, нам всем известно, кто убил Миямото Мару. Ты хорош: двух правителей за такой короткий срок. Кто бы ещё мог подобным похвастать, а? — Иоши усмехнулся.

— Не смей. Ты и половины правды не знаешь. Лишь извращённую историю своей мягкотелой жены. Такому я тебя не учил.

— Верно. Ты учил меня побеждать. И единственное, о чём я жалею, это о том, что так глупо попался шиноби. Но если думаешь, что удержишь меня здесь, — подумай ещё раз. Я уйду при первой же возможности. Так что закуй меня в цепи, если так сильно не хочешь потерять.

— Что ж, если ты просишь… — Он знаком подозвал стражников, и те тут же схватили Иоши, заставив опуститься на колени. — Если хотел бежать — стоило воспользоваться моментом.

— И получить стрелу в спину? — спокойно спросил он. — Увы, в отличие от Хотэку, я летать не умею. Но не переживай, я найду способ, как от тебя уйти.

— Зря ты так. — Мэзэхиро склонился над сыном. Тот с гордо поднятой головой по-прежнему смотрел ему в глаза. — Я на своём веку ломал многих, но ты… Тебя не придётся, — заверил он. — Плоть от плоти моей, кровь от крови моей, ты вернёшься туда, где тебе положено быть.

Иоши подняли под руки и увели во дворец Мудрости. Он не станет держать его вместе с преступниками, нет. Никто не должен знать, что император — чужак. Возвращение Иоши восстановит спокойствие среди народа. Никто больше не скажет, что сёгун отобрал власть. Никто не обвинит его в излишней жестокости. Теперь у Шинджу законный правитель, супруг наследницы рода Миямото. И ввиду отсутствия других кандидатов, осмелившихся претендовать на престол, всё обстоит как нельзя лучше. Осталось только вернуть Иоши на правильную сторону.

Мэзэхиро предполагал, что это будет нелегко. В столь юном возрасте чего не сделаешь ради любви… Он и сам едва не отрёкся от отца в своё время, намереваясь сбежать с избранницей, какую тот не хотел одобрить. Он ещё помнил то своеволие и ту глупую безрассудность, подчинившие его разум. Он помнил, как был готов на всё, только бы оставаться с ней…

Мэзэхиро взрослел быстро. Так он, во всяком случае, считал. Он усердно упражнялся, стараясь стать быстрее отца, сильнее отца, лучше отца. Сделать это было почти невозможно, но сам отец раз за разом повторял:

— Думай лучше, Мэзэхиро, и ты сумеешь побеждать тех, кто сильнее.

Он усердно изучал стратегию, но никогда не стремился к хитрости — это казалось бесчестным.

— Но бесчестие и хитрость не суть одно, — объяснял отец. — Хитрят шиноби. Они не объявляют поединок, они не раскрывают своих намерений, они подходят под личиной друзей, а затем обращаются врагами. Вот им не стоит доверять. Но хитрость в открытом бою не противоречит чести. Умение нанести точный удар, зная чужую слабость, — это ум, это стратегия. Это позволит тебе побеждать.

Мэзэхиро внимал и старался использовать приобретённые знания в бою, но получалось у него не слишком хорошо. Тогда он пошёл иным путём: отложил мечи и взялся за лук. Стрелял он метко, лучше прочих мальчишек, и отец одобрил его выбор. Теперь Мэзэхиро вместо грязного фехтования оттачивал чистое мастерство. Убивать в Шинджу было делом небогоугодным, однако простые цели его не захватывали, попасть было слишком легко. Тогда он сбегал в сад и, пока никто не видел, пробовал сбивать птиц, белок, мелких грызунов. Перед самым рассветом, когда земля только-только пробуждается, он напрягал слух и глаза, чтобы уловить малейшее движение.

Сначала получалось плохо. Даже, можно сказать, не получалось. Он то и дело промахивался, царапая деревья и пронзая землю вместо цели. Но позже… Первой его добычей стал чиж. Жёлтый, в чёрной шапочке, милая птичка. Мэзэхиро даже не поверил глазам, когда выпустил стрелу и тушка вдруг полетела на землю. Он застыл на миг, а затем, когда осознание и любопытство взяли верх над удивлением, помчался в кустарник, где и нашёл подбитую птицу. Чиж не был мёртв, ещё дышал, прерывисто вздымая грудку, но глаза его были прикрыты, а крыло странно вывернуто.

От увиденного к глазам вдруг подступили слёзы. То ли от жалости к себе, то ли от жалости к этой птичке. Он впервые столкнулся со смертью, и она была совсем не такая, какой он её представлял. Мэзэхиро ждал, что птичка упадёт замертво, что ему не придётся наблюдать чужую агонию, смотреть, как жизнь ускользает из маленького тельца. Но он смотрел. Желание помочь ей столкнулось с правдой о том, что тогда пришлось бы признаться в содеянном. Этого он не мог допустить. Поэтому смотрел. Смотрел и ронял слёзы на уходившую в его руках жизнь, оставлявшую на них багровые дорожки чужой крови.

Чиж стал первой жертвой. Он закопал его и не стал никому рассказывать, даже отцу. И долго, очень долго с тех пор не брал в руки лук и стрелы, обходясь ученической катаной. До тех пор, пока необходимость не заставила его вновь натянуть тетиву…

Но до той поры произошло другое, не менее важное для юного сердца событие. Он повстречал её. И встреча эта была худшей в жизни.

— Смотри, куда прёшь! — вскричала девчонка, толкнув его в плечо. Он и подумать не мог, что бродяжка осмелится на подобное. Обычно в городе все расступались перед юным сыном сёгуна, будущим советником императора.

— Прошу прощения? — Он обернулся и, опешив, посмотрел на незнакомку. Рядом не было других самураев: сын сёгуна считал своим долгом ходить по Иноси в одиночестве, он и сам сумеет за себя постоять. Отец этому не противился.

— Проси. — Она с вызовом вздёрнула свой маленький носик и прищурила миндалевидные глаза, сверкнувшие чернотой.

— Вы меня толкнули. — Он никак не мог поверить, что какая-то простолюдинка так себя ведёт. — Вы ведь знаете, кто я?

— Один из надменных сынков кого-то из дворца? Тоже мне, — фыркнула девчонка и сложила руки на груди.

— Подобная смелость карается смертью, — предупредил он. — Вас, видимо, манерам не обучили.

— И что теперь, казнишь меня? — Она склонила голову набок и захлопала глазами. В этом жесте было что-то похожее на покорность придворных дам, но лишь отдалённо. Мэзэхиро не сомневался, что она подначивает его, дразнит. Ему стоило бы злиться, но он не чувствовал себя оскорблённым. Подобная дерзость была чем-то настолько диковинным, что вызывала у него неподдельный интерес.

— Отчего ты так ведёшь себя? Ты не боишься?

Её лицо снова преобразилось и теперь излучало весёлость. Какая переменчивость…

— Кому нечего терять, тому и бояться нечего, — усмехнулась она. — А ты, почему ты не боишься и ходишь здесь один?

— Я способен постоять за себя. — Теперь настал его черёд говорить с вызовом.

— Правда? И что же, не боишься, что кто-то тебя ограбит?

— Меня? Да кто же осмелится украсть у сына сёгуна? Нет в городе таких глупцов.

— Правда? Что ж, тогда удачи тебе, сын сёгуна, — ещё раз усмехнулась она и, лихо развернувшись, тут же скрылась в рыночной толпе. Он ещё долго помнил взметнувшиеся рукава её простого некрашеного кимоно, какие носили беднейшие из горожан, жившие на самом севере Иноси.

Она из бродяг, это было ясно. Но притом лицо её было чистым, руки — изящными, а длинные волосы — несобранными. Всё на манер придворных дам. Эта бродяжка была красивой. Если бы её приодели, наверняка из женихов выстроилась бы очередь до самых дальних врат города.

Он тряхнул головой, стараясь избавиться от навязчивого образа, но ясно чувствовал, что внутри что-то переменилось. Пройдя чуть дальше, он заприметил прилавок с украшениями для волос. И среди них — гребень. Простой, неокрашенный, деревянный и совсем недорогой, но с искусной резьбой: на нём красовались карпы кои.

Мэзэхиро не успел ничего осознать, он просто потянулся за связкой монет, чтобы купить этот гребень. И, только не найдя связки, понял, что эту незнакомку он вряд ли повстречает ещё хотя бы раз. Всё же есть глупцы, способные украсть у сына сёгуна. Или, если быть точнее, одна глупая дерзкая девушка…

Вернувшись во дворец, он не стал рассказывать о произошедшем даже лучшему другу Мару. Слишком стыдно было признать, что его обворовала девчонка, ещё стыднее — что он ей это так легко позволил.

Недели сменяли друг друга, Мэзэхиро упорно упражнялся и в конце концов перестал вспоминать о своём позоре. Лишь изредка, когда тени удлинялись, а солнце уходило за горизонт, он, уже лёжа в постели, припоминал всё, что не давало ему покоя. Все пропущенные по глупости удары, все нелепые слова, сказанные приятелям, и тот самый постыдный день, в который он позволил бродяжке обокрасть себя, надерзить и уйти безнаказанной.

Но таких ночей становилось всё меньше, воспоминания беспокоили всё реже, и наконец он почти совсем забыл о той злополучной встрече. И не вспомнил бы, наверное, никогда, если бы однажды не увидел эти чёрные глаза вновь.

Он даже решил, что ему показалось. В самом деле, что делать девушке из северной части города во дворце? Но нет, это была она. Точно она. В этот раз на ней было вполне приличное кимоно. Пусть не дорогие многослойные расшитые шелка, но хорошенькое, тёмно-синее, как вечернее безоблачное небо. Её волосы струились по спине чёрной рекой, а тонкие пальчики изящно удерживали небольшой свёрток.

Подарок. Ну конечно, это был подарок для старшего сына императора, его друга Мару. Все сегодня несли подарки императорской семье, все сегодня праздновали день рождения наследника престола. Все, но Мэзэхиро не думал, что она будет в числе этих всех.

Теперь она совсем не походила на бродяжку. Держалась прямо, так же дерзко, как и в прошлый раз. Словно не ей выпала честь ступить на территорию дворца, а наследнику посчастливилось принять её подарок.

Он не думал о том, что делает, и понял, что подошёл слишком близко, только когда она уже заметила его.

— Мэзэхиро-сан. — Она почтительно поклонилась, а когда подняла голову, глаза её смеялись.

— Госпожа, — поклонился он в ответ, — рад вас приветствовать.

— Что ж, это взаимно. — Её глаза говорили, что это действительно доставляет ей огромное удовольствие. Девушку сопровождала пожилая женщина, как видно, её служанка, и Мэзэхиро не рискнул выражаться прямо. Она это понимала, и это веселило её ещё больше.

— Не смею задерживать вас. — Он поклонился ещё раз и отошёл в сторону. Но стоило девушке продолжить свой путь — тут же направился к стражнику у Жемчужных ворот.

— Кто они?

Стражник недоумённо посмотрел за его спину.

— Они — это кто? — уточнил он.

Мэзэхиро раздражённо махнул рукой в сторону павильона Веселья.

— Девочка в синем кимоно. Как её имя?

— А, эта… — Стражник тут же развернул свиток, проверяя списки вошедших. — Андо Мэдока, дочь торговца. Обычно приходит её отец, но в этот раз, видимо, отчего-то не смог.

— Так это знатный род? — удивился Мэзэхиро. Хотя фамилию Андо он до этого не слышал, всё же, если это торговцы, которые вхожи во дворец…

— Не слишком, — ответил стражник. — Я знаю её отца, они живут на второй линии. Дом хороший, но в последний год у них какие-то трудности… Может, потому и дочь здесь вместо него. Есть торговцы куда более знатные и богатые, господин, если вас это интересует. — Он лукаво улыбнулся, и Мэзэхиро, стыдливо отвернувшись, проворчал благодарность и ушёл.

Вторая линия — это совсем не север. Наверняка они жили в квартале Поэзии, а это один из лучших кварталов города. Отчего тогда она его ограбила, отчего бегала по городу безродной оборванкой?

Он видел её на празднике ещё несколько раз. Ловил на себе взгляд раскосых глаз и тут же отводил собственный, не в силах выдерживать эту немую насмешку. Здесь, в пределах дворцовых стен, она вела себя как истинная придворная дама, ничем не выдавая своего более простого происхождения. Держалась так же хорошо, кланялась каждому, кто к ней обращался, почтительно беседовала со всеми, с кем приходилось, и тщательно скрывала свою дерзость под маской вежливого равнодушия, приросшей к её лицу.

Он знал, что, потрясающая в своей игре, внутри она смеётся над каждым правилом и вся её вежливость в беседах, все вопросы — не больше чем притворство, а может, и издёвка, о которой знает лишь она сама.

После праздника она вновь исчезла из его жизни. Мэзэхиро понимал: он ещё долго не увидит её, но с тех пор всё чаще и чаще стал сам выбираться в город, прогуливаться по кварталу Поэзии и забредать на рынок в надежде увидеть её снова, в чём сам тогда не признавался даже себе. Дошло до того, что почти ежедневно он выходил под предлогом неотложной покупки. Он лгал другим и самому себе, и однажды эта ложь принесла так долго ожидаемые плоды.

— Сам сын сёгуна, — услышал Мэзэхиро за спиной, когда его взгляд бесцельно скользил по гребням для волос.

Он обернулся: это была она.

— Андо Мэдока, — улыбнулся он и поклонился.

— Ш-ш-ш! — Она вытаращила глаза и, бегло осмотревшись, тут же схватила его за руку.

— Что ты!..

— Тихо! — Мэдока дёрнула его и потащила прочь от торговых рядов, туда, где смыкались старые минка, оставляя узкий проход между ними. Девушка оказалась на удивление сильной, и не ожидавший подобного Мэзэхиро даже забыл, что можно сопротивляться.

Остановившись в переулке, она вперила в него глаза и шикнула:

— Видишь же, как я одета, чего имя орёшь на всю улицу?

— Так я же…

— Так я же! — передразнила она. — Думать надо головой. Узнал, чья я дочь, так и всё, считаешь, можешь ходить трепаться всем?

От подобного нахальства Мэзэхиро совсем стушевался.

— Так я же просто поздороваться… А почему ты, собственно, так одета?

Она опять была в том простом кимоно, в котором он встретил её впервые.

— А почему тебе есть до этого дело? — тут же огрызнулась она.

— Потому что ты стащила у меня деньги. И если хочешь оставить голову на плечах — лучше отвечай.

Он решил играть по её правилам. Хочет дерзить — пусть. Но и Мэзэхиро не мальчик для битья. Кажется, его слова подействовали: взгляд её тут же потух, плечи опустились.

— Извини, так нужно было.

— Она умеет извиняться, надо же. И почему я должен тебя простить? Почему бы мне сейчас же не заявить отцу? Ты вхожа во дворец, а воров не стоит пускать в его стены.

— Почему бы не заявить? А почему ты не сделал этого раньше? Ты ведь не сегодня узнал моё имя.

— Не знаю. Жалость? — Мэзэхиро старался остаться невозмутимым. Он прекрасно понимал, почему ещё не сделал этого. И почему не сделает.

— Как это благородно. Сын сёгуна спасает от смерти бедную девчушку, — расплылась она в фальшивой улыбке, а потом резко посерьёзнела. — Или спасает себя?

— Себя? — Он зачем-то сделал вид, что не понял.

— От позора, который падёт на голову самурая, когда выяснится, что его обокрала простая бродяжка.

— Не такая уж бродяжка, — заметил Мэзэхиро.

— И что это меняет?

Она была права. На это ему нечем было возразить. И хуже всего, что она свою правоту целиком и полностью осознавала, а следовательно, уже победила в этой войне.

— Впервые я проиграл кому-то, кроме собственного отца… — задумчиво протянул он.

— Какая честь для меня. — В этот раз улыбка Мэдоки была искренней.

— Знаешь, у тебя на удивление неподходящее имя. Как могла Мэдока вырасти в столь дерзкую девушку?

— А как может парень с именем Мэзэхиро проиграть девушке? — тут же парировала она.

— Справедливо.

И их глаза встретились. Впервые — без вызова и насмешки, с интересом искренним и взаимным.

— Я не стану спрашивать, зачем ты украла деньги, — тихо сказал Мэзэхиро. — Но если впредь понадобится помощь — просто попроси.

Она подалась вперёд, и он едва сдержался, чтобы не отпрянуть, — так неожиданно это было. Её губы почти коснулись его уха, когда она прошептала:

— Я запомню вашу доброту, Мэзэхиро-сан.

Щеки коснулся влажный поцелуй, и он почувствовал, как всё тело напряглось, отозвалось на столь дерзкое, недопустимое прикосновение. Она сделала шаг назад, посмотрела в его глаза и, развернувшись, выскочила из переулка до того, как он успел её остановить. А остановить Мэдоку ему хотелось больше всего на свете.

Все следующие дни он только и думал о том прикосновении. От одного воспоминания щека тут же вспыхивала, кожа покрывалась красными пятнами, а Мару косился и странно улыбался, будто понимал, в чём дело, хотя Мэзэхиро ни словом не обмолвился ни о чём.

Мэдока со своими маленькими пухлыми губами теперь мерещилась ему повсюду: в каждом уголке сада, у стен павильона Веселья, на улицах города и даже в тени деревьев, что растут у додзё, хотя там её точно быть не могло. Следуя за своей одержимостью, Мэзэхиро каждый раз одёргивал себя: она несносна, груба и даже не слишком красива. Ему нечего делать рядом с такой девушкой. Совершенно нечего. И всё же он снова выходил за ворота, снова бродил по улочкам города и неизменно заходил на рынок, возвращаясь разочарованным.

И лишь спустя долгие месяцы на пороге времени смерти она сама явилась к нему в сером облачном кимоно, словно туманный призрак прошлого.

— Мэзэхиро-сан. — Она улыбнулась и поклонилась. Эта встреча была неслучайной, она стояла у самых Жемчужных ворот и, судя по всему, ждала его. Откуда знала, что выйдет? И знала ли?..

— Мэдока-сан, — вежливо ответил он таким же поклоном. — Давно не встречал вас.

Она была одна, без служанки, но выглядела ухоженно и опрятно, не пытаясь казаться нищенкой.

— Это упрёк? — Голос остался бесцветным, Мэзэхиро не смог понять, какое чувство скрывает эта фраза. В обиде она или насмехается?

— Нет, вовсе нет, — заверил он. И тут же, пока не успел передумать, осмыслить все риски, добавил: — Лишь выражаю свою досаду.

И ровно на этих словах солнце высвободило луч из-за тучи и ярко осветило улицу. Мэзэхиро тут же почувствовал себя обнажённым и беззащитным в его свете.

— Что ж, возможно, сейчас вы почувствуете досаду от этой встречи, — сказала Мэдока без тени улыбки. — Мы могли бы поговорить где-нибудь… — Она осмотрелась, и Мэзэхиро, сразу сообразив, что Мэдока имеет в виду, коротко кивнул и обернулся к стражникам.

— Моя гостья, — бросил он и ввёл её в ворота.

Он направился с девушкой вглубь сада, к самому озеру, и заверил её:

— Здесь редко кто-то бывает.

Но она уже смотрела дальше, туда, где высились две сосны.

— Можем перейти, — сказал Мэзэхиро. — Только нужно аккуратно ступать по камням, сейчас, после дождя, они особенно скользкие.

На это она только дёрнула уголком губ и тут же поскакала к островку, легко справившись с препятствием. Мэзэхиро пошёл за ней. Остров был не прогулочным, сюда, как правило, приходили только для церемоний, но, если их и заметят, что ему скажут? Вряд ли кто-то осмелится выбранить Сато Мэзэхиро. Разве только отец, но он точно сюда не придёт.

Когда он ступил на землю, она уже сидела под сосной, подобрав под себя ноги. Сидела, смотрела вдаль и не шевелилась, словно и не совсем живая. Ветер трепал её волосы и рукава, и это был единственный признак того, что она настоящая. Он молча сел рядом и тоже поднял взгляд к горизонту. Небо серое, как и всегда в это время года. Дожди шли всё чаще и становились всё сильнее, даже сейчас земля казалась сырой, но её это не беспокоило, а значит, и его тоже.

Он не видел красоты в сером небе, встречающемся с рябью озера, но она, кажется, видела, а потому он смотрел и молчал, не смея нарушить этот покой. Может, если смотреть достаточно долго, он тоже сумеет разглядеть, понять эту красоту?..

— Ты сказал, я могу просто попросить, — прозвучал вдруг тихий, неуверенный голос. Впервые он слышал его таким.

— Сказал. — Мэзэхиро повернулся к ней, но она не отводила взгляда от горизонта.

— Мне непросто просить, — призналась Мэдока.

— Это лучше, чем красть.

Уголки её губ дёрнулись вверх — и Мэзэхиро стало легче. Ему было не по себе от серьёзности, с какой Мэдока впервые с ним заговорила. Пусть лучше улыбается.

— Не поверишь, сын сёгуна, но порой проще украсть, чем признаться кому-то в своей нужде, открыто показывая слабость. — Теперь она повернулась. Взглянула на него чёрными, влажными от слёз глазами. — Отец болен. Уже несколько лет он почти не работает: здоровье не позволяет.

Это всё объясняло. Она могла бы не продолжать — нетрудно сложить два и два. Однако Мэдока не остановилась:

— Скоро боги заберут его, но, хотя это ещё не произошло, наши запасы уже иссякли. Остался только дом…

— Дом на второй линии будет дорого стоить, — прикинул Мэзэхиро.

— И я скорее умру, чем продам его, — сказала она обречённо. — Всю жизнь отец работал ради того, чтобы обеспечить мне и маме такую жизнь: в столице, в престижном квартале, в красивом богатом доме. Я родилась уже здесь, но он — нет, своё детство он провёл в северной деревне у самого побережья.

— Переехал через всю страну?..

— Именно. Дом — его наследие. Столько лет и трудов не должны пропасть зря.

— Я понимаю. Значит, вам нужны деньги? Сколько? — Он готов был помочь. Сам не знал почему, просто чувствовал, что должен это сделать, что не может так всё оставить.

Она покачала головой:

— Нет, сын сёгуна, деньги я добывать научилась, но мне не нравится способ. Я не хочу порочить имя отца, а ты хорошо показал, насколько велики риски. Мне нужна работа. Любая, которая смогла бы обеспечить хотя бы скромную жизнь и лекарства отцу, чтобы он без боли дожил отведённое ему время.

Это было сложнее. Устроить дочь торговца… Куда?

— Что ты умеешь? — поинтересовался он. — Я могу спросить других торговцев, вдруг им нужны помощники…

— Нет, не нужны. Не такие, как я, — отмела она его идею. — В помощники берут парней и мужчин, способных носить тяжести. Молодые девушки не нужны: вдруг выйдут замуж? Или, хуже того, будут ждать ребёнка? Ходи ищи потом нового работника. Ненадёжно.

— Хм, но это странно… Во дворце ведь работает много женщин. Служанки в каждом доме, и никто не боится их потерять, всегда есть кем заменить.

— Торговцы мыслят иначе, — улыбнулась Мэдока. — Но знаешь, я бы, наверное, смогла работать служанкой. Как думаешь? Я умею готовить. Отец говорил, что мой рис — самый лучший из всех, что он когда-либо пробовал!

— Служанки не готовят, Мэдока, — усмехнулся Мэзэхиро. — Но если хочешь, я могу подыскать тебе место на кухне.

— Я могу прислуживать дома. Что нужно? Помогать одеваться? Я каждый день сама справляюсь со своими платьями. Готовить чай? Запросто. Уборка? Мытьё нашего большого дома давно на мне. — Чем больше она говорила, тем ярче загорались её глаза. — Что ещё нужно уметь? Я всему научусь. Я ведь могу прислуживать придворной даме? Или, может, вам в дом нужна служанка? Как думаешь?

От её последнего предложения у Мэзэхиро сердце забилось чаще. Во дворце Мудрости? Она? А почему бы и нет? Стоило только предложить отцу… Но у них были служанки. Хорошие, которые прекрасно справлялись со всеми обязанностями.

— Я спрошу, — пообещал он. Мэзэхиро хотел добавить, что не уверен в успехе, хотел сказать, что шансы на самом деле невелики, но она уже успела обрадоваться, в чёрных глазах загорелась надежда, и он не посмел её разрушить.

— Спасибо!

Тонкие руки обвились вокруг его шеи, лаская шёлком рукавов кожу. Так было не принято, но в этот раз он не смутился. Заражённый её пока беспочвенной радостью, Мэзэхиро сам не сумел сдержать улыбки и обнял Мэдоку за талию, притянув к себе.

— Ты странная, — сказал он всё с той же улыбкой ей на ухо. Она отстранилась, не убирая рук, и заглянула в его глаза.

— Разве? Что же странного в радости?

— Не знаю, — признался он. — Но никто во всём дворце не повёл бы себя так.

— Стыдишь меня?

Он покачал головой:

— Никто во всём дворце и не повёл бы себя как я.

Она улыбнулась, а в следующий миг он уже целовал её, и этот первый поцелуй дрожью прокатился по всему телу, пробуждая желание, жажду, какую, казалось, нельзя было утолить. Он прижал её крепче, и она послушно прильнула к нему, поддаваясь тому же порыву. Мэзэхиро почувствовал, как с его волос слетело украшение, и они, собранные до того в тугой пучок, рассыпались по плечам, и тонкие руки запустили в них пальцы, прижимая голову крепче, целуя ярче, желая сильнее.

— Здесь ведь никого? — задыхаясь, спросила она.

— Ни души. — Он осыпал поцелуями шею, плечи, спуская кимоно ниже, касаясь ключиц, впитывая её аромат языком, губами и кожей.

А потом подул ветер — и они вспомнили, что время жизни уже на исходе. Со стоном разочарования Мэзэхиро заставил себя оторваться от самого вожделенного, что было в его жизни, и тихо сказал:

— Так нельзя.

Она молча поправила кимоно.

— Нельзя позволять тебе мёрзнуть. — Он провёл кончиками пальцев по оголённому запястью и заглянул в её глаза. — Пообещай, что больше не заставишь меня каждый день выходить в город в попытках отыскать тебя.

Она усмехнулась:

— Обещаю, сын сёгуна.

И это была самая сладкая ложь в его жизни.

Конечно, Мэдока снова исчезла. И Мэзэхиро отчаянно бродил у ворот, по улицам второй линии и по рынку в надежде на случайное столкновение, но его не было.

Он узнал, где она живёт, и порой кругами ходил вокруг дома, даже пытался заглядывать в окна, но это ничего не дало. По всем обычаям он мог бы прийти к её отцу, передать цветы и записку, ухаживать как полагается. Но Мэдока была иной, а значит, подобное её бы только рассердило — в этом он был уверен. Но что её не рассердит? Чего она ждёт? Отчего снова сбежала, скрылась от него?

В поисках встречи дни улетали, просачивались сквозь пальцы, оставляя липкое чувство разочарования. И лишь на девятый день Мэзэхиро, поглощённый её обманом, вспомнил о собственном обещании. Это произошло на рассвете: воспоминание стало первой мыслью после сна, в котором она снова ждала его у ворот, чтобы просить о помощи.

Словно услышав его молитвы, боги помогли служанке ошибиться, и мама весь завтрак жаловалась на неровно завязанный пояс. А затем та же служанка стала наводить порядок до того, как отец покинул дом, хотя он строго-настрого запрещал мести, мыть и стирать в его присутствии, так как ценил тишину.

И так уж вышло, что именно этой ночью отца, по-видимому, мучили кошмары. Он выглядел усталым, совершенно невыспавшимся и был особенно раздражителен. Мэзэхиро, давно зная, как стоит обращаться к сёгуну в подобном состоянии, когда они остались наедине, коротко сказал:

— Я слышал, дочь господина Андо подумывает о работе служанкой. Говорят, она хороша.

И всё. Никаких подробностей — ему это сейчас не нужно. Никаких вокруг да около — он от этого лишь больше разозлится. Коротко, ясно, по делу. Отец молчал, но Мэзэхиро знал, что тот запомнил его слова и вернётся к ним, когда будет готов принять решение.

Так и случилось. Ещё через три дня во время обеда, когда мама снова начала сетовать — в этот раз на недостаточно нежное расчёсывание волос, — отец не выдержал:

— Дочь господина Андо, говоришь? — спросил он у Мэзэхиро. Тот кивнул. — И что, не нашла ещё?

— Этого не могу знать. Новость ходила с неделю назад, может, кто-то уже и прибрал к себе.

— Андо, Андо… — Отец силился припомнить фамилию. — Торговец, точно. Это же его ширмы мы тогда закупали на весь дворец. А он хорошо поднялся, делая их по сезонам! Дамы наши тогда с ума посходили, — покосился он на супругу.

— Отличные ширмы, — невозмутимо ответила мама. — Зато под каждое время года в спальне сейчас прекрасный пейзаж. А то на время роста с цветущими деревьями сейчас смотреть было бы невыносимо.

— Пусть так, пусть так, — усмехнулся отец и снова обратился к Мэзэхиро: — А с чего это его дочь вдруг в поисках работы, а не жениха?

— Вот и я думаю, — подтвердила мама. — Дочери таких знатных купцов не из тех, кто прислуживает. Это им прислуживают.

— Мне откуда ж знать? — солгал Мэзэхиро. — Может, не уродилась она для замужества…

— Сын! — тут же перебила мать. — Как неприлично!

— Так я ведь не утверждаю, — защитился он, — так, предположение.

— И весьма грубое. Даже недопустимо грубое! Надеюсь, ты не позволяешь себе подобных предположений за стенами дома. Мы от такого позора потом не отмоемся.

— Это верно, — поддержал её отец и тут же направил разговор в более безопасное русло. — Что ж, распоряжусь выяснить, что с госпожой Андо. Может, она сумеет справиться и с поясами, и с волосами. И не станет слишком шуметь.

Он поднялся из-за стола, и Мэзэхиро встал вслед за ним. Впереди ждали занятия, а после них — очередные поиски встречи.

И они оказались бесплодными. Однако через три дня, сидя в комнате и упражняясь в поэзии, Мэзэхиро услышал голос вошедшего в дом отца:

— Вы уверены, что готовы жить здесь, покинуть собственный дом?

Он тут же прильнул к сёдзи, стараясь не упустить ни единого слова.

— Какая девушка в городе не мечтает попасть за стены дворца? — Это была Мэдока. Мэзэхиро почувствовал, как шею и щёки начинает пощипывать. Страх, стыд и нетерпение смешались в нём, и он прижался к перегородке плотнее. Неужели правда останется?

— В таком случае препоручаю вас Наоки, она проведёт вас по дворцу Мудрости и расскажет об обязанностях, подготовит к работе.

— Спасибо, господин.

Зашуршали одежды, и после непродолжительных шорохов всё стихло. Остались только шаги отца.

Мэзэхиро подбежал к столику, схватил свиток, на котором до этого старательно выводил танка, свернул его и, стараясь ни с кем не встречаться, выбрался на улицу. Он знал, что Мэдоку повели к дворцу Покоя и достатка, туда, где располагались слуги. Конечно, соваться к дому слуг было невежливо и странно, так что, поразмыслив, он повернул к саду и вышел к озеру в надежде, что, когда Мэдока закончит знакомство с внутренними правилами и своими обязанностями, она придёт сюда, к нему, догадается, что он может быть здесь.

В ожидании прошла стража. Затем другая. Бой барабана ознаменовал смену сома шершнем, а следующий — шершня оленем. Он пропустил ужин и всё ждал, ждал, ждал. У воды было холодно, но Мэзэхиро терпел. Она придёт. Она просто ещё занята.

Но она не пришла. Ни когда Аматэрасу уже начала прятаться за горизонт, ни когда журавль прилетел на смену медведю и заступил на стражу в ночной темноте.

Она не пришла.

Он принял это. Вернулся домой, бросил свиток обратно на стол и сел, пытаясь понять, когда бродяжка успела так завладеть его разумом. Казалось, что теперь нет ничего важнее этих редких встреч. Только бы ещё раз увидеть… Он всё ещё не дотягивает до успехов, какие были у отца в его возрасте, но разве это имеет значение? Разве это важно, если она не приходит? Разве значимо, что он недостаточно быстр, когда бежать некуда?

Он потёр переносицу, пытаясь сосредоточиться, но мысли всё равно сбегали к её чёрным глазам, её тонкой коже на ключицах, её хрупкой, изящной шее. И там, в плену её очарования, очень хотелось остаться. Может, и неправильно, да только кто узнает, чтобы его осудить? Она всё равно не ищет с ним встречи.

— Господин…

Сёдзи отъехало в сторону, и в проёме показалось лицо из его видений, лицо, не дававшее ему покоя, лицо, которое он так жаждал увидеть.

— Я что, брежу?

Мэдока усмехнулась, осторожно вошла внутрь и задвинула сёдзи.

— Нисколько. Вас долго не было, и я решила, что горячий мугича поможет вам согреться после холодного вечера.

— Не думал, что ты… — Он замялся, покосился на стены. — Вы… Так быстро освоитесь и придёте в наш дом.

— Мне уже не положено здесь быть, но я спросила позволения задержаться, чтобы вы всё же поужинали. — Она поставила перед ним поднос с напитком, рисом, тофу и несколькими пиалами овощей.

Мэзэхиро осмотрел кушанья, но среди них не было того, чего он по-настоящему желал.

— Не буду вам мешать. — Она поклонилась и собралась уйти, но Мэзэхиро мучительно не хотелось снова терять её. Вдруг опять исчезнет? Всегда исчезает.

— Погоди, — тихо шепнул он. — Останься.

Она только покачала головой и вышла. От отчаяния хотелось завыть.

Сделав глубокий вдох, Мэзэхиро всё же попытался сосредоточиться на еде. Ему правда не стоит пропускать ужин. Голодание приводит лишь к упадку сил.

Дверь отворилась, когда он доедал последний кусочек тыквы. Это снова была она. Не ушла. Не исчезла. Улыбка против воли расплылась на его губах.

— Позволите забрать?

Он только кивнул, отклоняясь назад, любуясь её силуэтом в мерцающем свете тётина. Мэдока наклонилась, чтобы взять поднос, и он не удержал порыва, схватил за запястье, притянул её к себе. С тихим вздохом она упала на его колени, прильнула к груди.

— Нас услышат. — Она смотрела на него снизу, и взгляд её был испуганным. Мэзэхиро захотелось успокоить её.

— Не услышат. Отец спит словно мертвец, а мать… Если и услышит — смолчит. Не о чем переживать. — Он сказал чистую правду.

— Ты уверен? Я не могу потерять эту работу…

— А я не могу потерять тебя, — сказал он и, взяв её руку, уложил себе на плечо. — Так что не позволю тебе потерять работу. Доверься мне.

Он дождался, пока она обдумает эти слова. И дождался, когда нерешительно кивнёт. Только после этого Мэзэхиро наклонился и поцеловал её пухлые губы. Сначала нежно, но с каждым мигом всё требовательнее, чувствуя, как жажда не ослабевает, только нарастает от её близости, от их прикосновений.

Пальцы потянулись к кимоно, вновь спустили ткань с её плеч. Она пахла нежностью, утренним садом, бутонами, покрытыми росой. Не сдерживая порывов, он провёл носом по её шее и зарылся в волосы, вдыхая этот аромат, навечно запечатывая в памяти, как начало первой ночи с любимой женщиной.

Он не был уверен, что именно стоит делать, но Мэдока словно понимала это и сама направляла его. Смятые одежды упали в угол, волосы растрепались. Так было не принято. Мэзэхиро знал, что женщины остаются в одеждах всегда. Даже с мужчинами. Они должны будоражить воображение, возбуждать фантазиями, заставлять жаждать сокрытого. И она хотела остаться в нижнем платье, но он не позволил. Лишь взглядом спросил, можно ли, и одним движением заставил нагадзюбан упасть к ногам.

Тот, кто придумал глупое правило, никогда, верно, не видел женского тела. Потому что Мэзэхиро смотрел на открывшуюся перед ним грудь, на изгибы живота, на обнажившиеся бёдра и никак не мог отвести взгляд. Она стала только прекраснее. Никакие домыслы, никакие игры не могли бы заставить его желать её ещё сильнее. И всё же он отстранился, поднял взгляд к не менее прекрасному лицу. Её глаза в тусклом свете сияли, мерцали огоньками, как свечи, а на губах играла лёгкая ухмылка. Прямо как тогда, в день их первой встречи.

Мэдока подалась вперёд, но уклонилась от поцелуя, прижавшись всем телом в объятии, приблизив губы к его уху:

— Позволь сегодня мне взять верх, сын сёгуна.

Её руки надавили на плечи, и Мэзэхиро послушно опустился на пол, позволяя себе быть побеждённым. Он перехватил её запястья и попытался притянуть к себе снова, но в этот раз Мэдока не позволила.

— Оставь это, отпусти, — шепнула она. — Я доверилась тебе, теперь твой черёд довериться мне.

И он отпустил. А она, стоя на коленях и нависая над ним, позволяя волосам щекотать его, стала нежно касаться губами его кожи. Едва-едва, совсем невесомо. Шеи, плеч, груди… Когда Мэдока добралась до живота, он содрогнулся, словно от холода. Только это был совсем не холод.

И стало вдруг как-то стыдно, незащищённо, даже страшно. Он вдруг почувствовал себя слишком уязвимым. Захотелось встать. Взять всё в свои руки. Захотелось даже прикрыться или вовсе одеться. Но ничего из этого он не успел. Через мгновение её губы оказались ниже. А затем — ещё ниже. Она целовала его, и дыхание перехватывало, мысли исчезали вместе со страхами, выходили с тихими стонами, изгнанные новыми чувствами.

Этого он вынести уже не мог. Приподнялся, с мольбой в глазах взял её за руку и потянул на себя. С тихим смешком она повиновалась, лизнула его в ухо и приподняла бёдра. Он не успел ничего осознать. Она коснулась его рукой, опустилась — и мир исчез. Остались только чувства. Осталась только она. И он бы мир положил к её ногам, только бы Мэдока больше не исчезала. Только бы можно было её касаться, только бы можно было отдавать ей всего себя вечность и вечность быть принятым ею.

Мэзэхиро не помнил, как уснул, но проснулся всё так же на полу. Один. И ничего во всей комнате не могло бы подтвердить, что эта ночь была явью. Но ведь не могло это всё оказаться лишь сном? А если и могло — отчего бы он спал на полу? Мэзэхиро поднялся, ещё раз осмотрелся. Вот его одежда в углу, там же, где лежало её кимоно. Она точно была здесь. И тело помнило. Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый вздох навечно останется с ним. Нет, таких снов не бывает.

Стоя сейчас перед дверью комнаты Иоши, Мэзэхиро вспоминал, на что способна первая любовь, как она выворачивает душу, туманит разум, толкает на безумства. Мэдока заменила ему всех богов, стала его храмом, стала истиной, которой он служил. Иоши сейчас, верно, так же служит дочери Мару, но он поймёт свои ошибки.

Стражник открыл перед ним дверь, и Мэзэхиро вошёл. Иоши сидел перед окном, спиной ко входу, и даже не шевельнулся.

— Я был в заточении у шиноби, — сказал он тихо, — дважды пересёк Драконье море, дважды погибал и возвращался, добровольно уходил в монастырь и жил в куда более суровых условиях, чем ты можешь себе вообразить. Но знаешь, что удивительно?

Мэзэхиро молчал. Тогда Иоши всё же обернулся и посмотрел на него прежним холодным, ничего не выражающим взглядом.

— Здесь, в комнате, в которой я вырос, быть в заточении хуже всего. Если бы мог, я бы снова отдал жизнь, только бы избавиться от твоего присутствия рядом.

Эти слова должны были ранить, но Мэзэхиро давно уже не чувствовал ран.

— Я понимаю, — только и ответил он.

— Не думаю, что ты способен.

Тогда Мэзэхиро подошёл и сел рядом. Иоши вернул взгляд к пейзажу за окном, и Мэзэхиро поступил так же.

— Я понимаю, почему ты принял сторону врага, — начал он. Иоши молчал. — Я тоже когда-то любил и готов был предать всех, только бы быть рядом с ней.

— Нет, — возразил Иоши. — Ты ужасный супруг, и я рад, что мама сейчас не дома. Снова. Надеюсь, она и вовсе перестанет здесь появляться.

— Она дома, просто не выходит из покоев. Но я говорил не о ней. Я любил до женитьбы. До того, как её повстречал.

Теперь Иоши повернулся, и в его взгляде мелькнуло любопытство. Лишь на миг — и тут же потухло под равнодушием.

— Мне всё равно. — Он снова отвернулся.

— Пусть так. Но я хочу, чтобы ты знал: я тебя понимаю. И так уж получилось, что я осознал свою ошибку слишком поздно. Не хочу, чтобы с тобой произошло то же самое.

— Моя ошибка была в том, что я попался шиноби. А до этого в том, что не поверил Киоко сразу. Ты застрял в своей беспочвенной ненависти, как застрял твой отец и, видимо, весь наш род. Эта ненависть, с которой ты меня взращивал… Она не моя. Мне не за что ненавидеть ёкаев. А если бы и было… Никто не заслуживает того, что с ними делаешь ты.

Глупый Иоши, как мало он понимает, как много мнит о себе.

— А что я делаю, скажи?

— Лишаешь домов. Убиваешь. Вытравляешь с острова, словно это назойливые насекомые в твоём доме. Мне продолжать?

— Ты смотришь на всё поверхностно, Иоши. Ты упускаешь во всём этом суть.

— Хватит, — резко оборвал тот. — Ты кормил меня этой ненавистью шестнадцать лет. Оставь объедки себе, мне такое наследие не нужно.

— Но дело совсем не в ненависти, — спокойно продолжил Мэзэхиро. — Ёкаи — чудовища. Они словно звери, которых ты пытаешься пригреть в своём доме. Всё хорошо, пока ты исправно их кормишь, поишь, пестуешь. Но стоит заботливой руке ослабнуть — и тебя съедят, не разбираясь, в чём причина отсутствия новой порции.

— Даже слушать не хочу. Ты сравниваешь их с дикими животными…

— Кем они по своей природе хоть наполовину, но являются.

— И в этом твоя ограниченность. Со сколькими ёкаями ты говорил, чтобы выяснить это?

— Это непреложная истина, их природа.

— Это твоя правда, порождённая той ненавистью, с которой тебя растили, как и ты растил меня. Жаль, что у тебя недостало сил и ума не принимать всё на веру и хотя бы постараться выяснить, сколько действительно в этом есть истины.

— Полагаешь? Что ж, тогда давай я тебе расскажу, как я рос.

— Мне незачем…

— Нет же, — перебил Мэзэхиро. — Я расскажу, чтобы и у тебя была возможность сделать свои заключения не из домыслов, а из событий, которые в действительности тогда происходили.

И Мэзэхиро начал свой рассказ о том, о чём никогда до этого дня не говорил и даже не вспоминал. Он прятал все мысли о произошедшем в самом дальнем углу своего разума, опутывал их пылью и паутиной, стремился предать забвению и надеялся, что когда-нибудь они вовсе исчезнут.

Не исчезли. И вот настал день, когда ему приходится сметать паутину, стряхивать пыль и доставать то самое, что сделало его сёгуном и советником императора в тот же день, как Мару взошёл на престол.

Он хотел тогда поупражняться с отцом, как они делали всегда в свободные от службы дни сёгуна. Но то, что должно было стать их совместным днём, было испорчено: император призвал отца.

— Под стенами опять мятеж, — сказал он, вешая дайсё на пояс.

— Я думал, прошлый успешно подавили?

— А когда они на одном останавливались?

— Снова ёкаи?

— Всё им мало свободы, — кивнул он и открыл дверь.

— Может, мне с тобой? — встрепенулся Мэзэхиро. На самом деле ему не очень хотелось: уход отца означал, что они с Мэдокой остаются в доме одни, — но мятеж подавлять ему ещё не доводилось, и поучаствовать было бы полезно.

— Отдыхай, нечего тебе там делать в свой свободный день.

Мэзэхиро ответил лёгким поклоном в знак согласия, и отец ушёл.

— У госпожи Сато встреча в павильоне Веселья. — Мэдока вышла к нему и поклонилась. — Все поручения выполнены. Если вам что-то понадобится…

— Понадобится, — улыбнулся Мэзэхиро и обнял её за талию. — Ещё как понадобится.

В доме были и другие служанки помимо Мэдоки, поэтому они с Мэзэхиро всегда разыгрывали перед ними эти спектакли. Бедная Мэдока, которую принуждает своей властью сын сёгуна, а она разве вправе отказать господину?

Однако стоило им оказаться в его покоях, и роли в этом театре менялись: власть имущий становился слугой, а служанка возносилась до богини. Так было уже множество раз, и Мэзэхиро не мог подумать, будто что-то переменится.

В тот день он не хотел выпускать её из постели, никак не мог отстранить горячее тело, высвободить её из плена своих объятий, как бы она ни просила.

— Мне нужно подготовить комнату к приходу твоей матери, — попыталась Мэдока воззвать к разуму.

— Она вернётся не раньше стражи шершня, — возражал Мэзэхиро, прижимаясь к ней, вдыхая запах её волос. — Времени полно.

— А до этого нужно и себя в порядок привести, — продолжала настаивать она. Но он знал: она всегда так делает. А сама льнёт к нему, охотно оставаясь в руках Мэзэхиро, позволяя ему себя удерживать.

Он прижался к ней ещё крепче:

— Вот бы вечность лежать так.

Мэдока поёрзала, высвободилась из его рук, но только чтобы повернуться к нему лицом.

— Какая была бы скучная вечность, — улыбнулась она.

— Ах скучная? — Он провёл пальцами по её рёбрам — и Мэдока вся сжалась.

— Не смей…

— Скучная, значит. — И пальцы снова коснулись нежной кожи, поднимаясь выше под руку.

— Мэзэхиро…

— Скучная, говоришь.

Он принялся перебирать подушечками пальцев, щекоча её, и Мэдока тут же начала вырываться.

— Нет уж, не уйдёшь. — Он хватал её бок, продолжая щекотать, а она хохотала, извиваясь на кровати в его руках, сбивая одеяло, подминая под себя подушки, пока с шумом не скатилась на пол, освободившись наконец из плена.

Мэдока шумно и с облегчением выдохнула.

— Мэзэхиро, — внезапно раздался голос от двери, и Мэзэхиро тут же сел и уставился на отца. Тот смотрел на него не мигая. — Приведи себя в порядок и приходи к обеду, есть разговор.

Мэзэхиро неуклюже поклонился — насколько мог сделать это сидя, — и отец вышел. Он обернулся на Мэдоку — на ней лица не было от страха.

— Мне конец, — прошептала она. — Меня казнят, да?

— Глупости. — Мэзэхиро потянулся к ней и погладил по плечу. — Я скажу, что вынудил тебя.

— Но почему?.. — Она всё смотрела на закрытое сёдзи, словно не в силах поверить, что это действительно произошло.

— Потому что ты служанка, а с ними наверняка такое часто происходит.

— Но ты ведь не такой человек. — Она перевела взгляд на него, и её глаза были полны слёз.

— Всё хорошо, Мэдока, — заверил он. — Это не стоит твоих слёз. Ни единой. Я всё решу. — Он сдвинулся на край постели и помог ей подняться. — И мне неважно, каким человеком я буду в глазах других. Важно лишь, каким меня видишь ты. Поняла?

Она кивнула.

— Вот и хорошо. А теперь давай оденемся, и ты вернёшься к работе. Ничего страшного не произошло, отцу давно стоило всё узнать. Быть может, оно и к лучшему.

На это Мэдока ничего не ответила. Послушно подобрала одежды — в этот раз предусмотрительно аккуратно сложенные в стороне, чтобы не смять и не испачкать, — и начала одеваться, как он и велел.

К обеду Мэзэхиро вышел полный решимости. Он объяснится с отцом. Скажет то, что должен. Но едва он устроился за столом и открыл рот, отец заговорил:

— Мятежники разогнаны, но пострадало немало самураев. — Его голос был спокоен, но холоден. — Боюсь, это было только начало. Кажется, в городе хотят устроить переворот.

— Переворот? То есть…

— Сменить власть. Убить императора.

— И ты так спокойно об этом говоришь?

— Нет смысла поддаваться панике. Ты будущий полководец, Мэзэхиро, будущий сёгун, это давно решённый вопрос. Тебе стоило бы уже уяснить, что чувства — враги, когда приходит время действовать. Сейчас это время пришло. Мы не станем дожидаться восстания. Император издаст новый указ: ёкаям велят покинуть столицу, запретят иметь здесь дома. И готовится полный запрет на посещение дворца.

— И что, это поможет? С чего бы им слушаться?

— Самураи помогут им сделать верный выбор. Я сам прослежу, чтобы город от них очистили.

— А если не выйдет?..

Угроза вдруг стала слишком ощутимой. Отец редко сам разбирался с беспорядками. Даже Мэзэхиро, служа в его отряде, нечасто решал действительно важные задачи, по большей части просто сопровождая сёгуна в поездках.

— Выйдет, не о чём переживать. Но, как бы то ни было, это напомнило мне, что ты уже давно не мальчишка, и пора бы тебе жениться, укрепить своё положение во дворце.

Жениться. Мэзэхиро оживился: об этом он как раз и хотел поговорить.

— Ты прав, отец. И я уже избрал себе спутницу.

— Не думаю.

Такой реакции он не ожидал.

— Но я…

— Если ты о Мэдоке — забудь, — отрезал отец.

— Забыть? Но она та, кто мне нужна! Я люблю её, как я могу забыть? Она прекрасная женщина. И обучена манерам, ты ведь сам знаешь! Мэдока не хуже любой придворной дамы, дочь влиятельного торговца!

— Бывшего некогда влиятельным, — поправил отец. — Мэдока — замечательная девушка, почтительная, образованная, и ты прав: она обучена не хуже любой придворной дамы. Однако ты — Сато Мэзэхиро, будущий сёгун, и ты не можешь взять в жёны служанку, чьей бы дочерью она ни была. Их семья давно утратила своё положение. Всё, что от него осталось, — дом на второй линии, видимость статуса, не более.

Мэзэхиро понимал, о чём говорит отец, но в то же время не хотел об этом слышать.

— Какой смысл быть сыном знатного рода, если я даже любить не могу?

— Тебе никто не запрещает любить. Можешь оставить себе сколько угодно любовниц и любить их как пожелаешь. Но брак — это не только союз душ, но и твоё положение в обществе. Поэтому ты женишься на Цукико-химэ.

— Но я ведь её даже не знаю!

— Зато все придворные дамы знают. Может, тебе польстит, что она не слишком вписывается в их понимание приличия. Однако она в родстве с самим императором, пусть и в дальнем. И немногим моложе тебя, только вошла в нужный возраст. Это будет хорошая партия.

— Я не согласен, — заявил Мэзэхиро. — Делай что хочешь, но я не соглашусь. Можешь силой отвести меня к Кокоро, можешь заставить совершить обряд с Кусанаги, но я не произнесу ни слова, я не выражу своего желания и не дам своего согласия. Моё сердце, моя душа уже отданы, и никакая химэ их не получит.

Он искренне верил в эти слова, когда произносил их со всем пылом, всем жаром своего сердца. Он предан Мэдоке, и так будет вечно. Ничто не может этого изменить.

Так он считал.

Отец не стал продолжать разговор, лишь покачал головой, как делал это, когда Мэзэхиро был ребёнком и творил откровенные глупости. «Перерастёшь» — вот что это значило. Да только Мэзэхиро уже вырос. Он больше не маленький мальчик, которым можно помыкать. Он сделал свой выбор и останется ему верен, что бы ни произошло.

А затем настали тёмные времена. История Иноси запомнила их как Кровавую неделю. По всему городу вспыхивали пожары и беспорядки. Самураи проверяли все дома, отыскивали всех ёкаев и жестоко наказывали тех, кто их укрывал. Мэзэхиро видел измождённое лицо отца, который стал появляться дома всё реже, оставаясь в Светлом павильоне всё чаще. Тревога билась в груди с каждым днём всё явственнее. На третий день он прямо спросил у отца:

— Всё идёт не так гладко, да?

— Не так, — не стал отпираться тот. — Многие из ёкаев опаснее, чем мы предполагали. Оборотней нелегко вычислить. Лучше вовсе не иметь с ними никаких дел, потому что таких врагов никому не пожелаешь.

— Но самураи справляются?

— Не без потерь. Мы уже укрепили охрану города, чтобы предотвратить возвращение изгнанных, однако не все внутри готовы принять изменения.

Через два дня после этого разговора сёгун собрал свой отряд и сам отправился в город. Тогда-то Мэзэхиро и увидел, на что способна толпа разгневанных чудовищ. За ночь всё переменилось, и отец об этом знал, он предвидел это, потому и вывел за стены дворца лучший отряд. Оставшиеся в городе ёкаи сбились в разъярённую толпу. Никогда ещё Мэзэхиро не видел столько зла и ярости, как в тот раз. Они перекрыли всю дорогу Синего дракона на две или три линии. И откуда так много набралось?

Казалось, среди них были не только ёкаи, но и люди, хотя с оборотнями разве можно знать наверняка?

День они ещё как-то держались. Когти, клыки, оружие — со всем этим можно было бороться, и Мэзэхиро успешно отражал атаки, убивая тех, до кого мог дотянуться. Была надежда, что к ночи они устанут, но стоило Аматэрасу покинуть небо — и город преподнёс им новые неожиданности.

В один миг огни погасли. Торо по краям дороги вдруг перестали гореть, и мрак обрушился на отряды. В эту ночь даже Цукиёми не вышел им помочь. Вокруг раздались команды и начали зажигаться факелы. Мэзэхиро быстро справился со своим, но стоило ему вытянуть руку перед собой, как свет выхватил из тьмы раскрытую пасть, на Мэзэхиро пахнуло вонью — и факел погас. В следующий миг что-то вырвало палку у него из рук, и он остался один, окружённый тьмой и чужими криками.

Он почувствовал, как что-то цепляется за его ногу. Тряхнул — ощущение исчезло. А потом что-то снова вцепилось, поползло выше. Мэзэхиро, не утруждаясь проверкой, сразу рубанул катаной у самой лодыжки и понял, что кого-то задел. Клинок блеснул в темноте, запахло железом. Значит, он пролил чью-то кровь.

Сбоку раздался рык. И Мэзэхиро крутанулся, держа оба клинка так, чтобы к нему не смогли подобраться, а сам он хотя бы и случайно, но мог кого-то ранить. Так и получилось: остриё вакидзаси вонзилось в плоть, по рукам потекла тёплая жидкость. Снова чужая кровь.

Следующие стражи для него прошли словно в бреду. Он больше не думал. Весь обратился в слух и подчинился разумом телу.

Звук.

Движение.

Звук.

Движение.

И так раз за разом, раз за разом. Он слышал рычание, смех, свист, скрежет когтей по камням, крики товарищей. Кто-то успел вгрызться ему в плечо, но это позволило ранить сразу в шею и убить одним движением. Кто-то успел распороть ему руку, но внешнюю сторону предплечья — он стерпел и, кажется, отсёк нападавшему лапу. Здесь были точно не только оборотни, но он не до конца понимал, с кем сражается, пока не начало светать. Лишь тогда Мэзэхиро увидел, что вокруг — десятки трупов и всё залито кровью. На дороге лежали самураи, а с ними бакэдануки, инугами, дзёрогумо и даже крысы — оборотни-нэдзуми — вот кто, вероятно, стал его первой жертвой после наступления темноты.

Тьма всё ещё укрывала их, но уже не такая плотная, позволяющая различать очертания, дающая возможность осмотреться.

Он быстро нашёл взглядом отца. Сёгун пытался сразить летающую перед ним голову. Одни из самых опасных ёкаев: никогда не узнаешь, кто перед тобой, пока не наступит тьма. Но что-то было не так. Голова словно поддразнивала его. Из оружия — только острые зубы. Ни клинка, ни чего-то ещё. С чем она нападает?

А потом Мэзэхиро понял. Пока голова отвлекала на себя всё внимание отца, позади него темнота шевелилась, подбираясь всё ближе, пока не стало ясно, что это безголовое тело того самого ёкая. Когда Мэзэхиро понял — было слишком поздно. Миг — и он подумал, как было бы хорошо иметь при себе лук, а не мечи. Ещё миг — и он бросился вперёд с криком в тщетной попытке предупредить, помешать.

Отец обернулся. Сначала на него: в глазах проскочило изумление, а следом — понимание. Затем назад. Но катана уже была нацелена в его грудь.

Ещё шаг — и Мэзэхиро пронзил ёкая. Обернулся, чтобы отыскать голову, но та уже упала, умирая вслед за собственным туловищем. Однако было слишком поздно. Он бросился к отцу — его глаза были широко открыты, но в них больше не блестела ками, не теплилась жизнь. Душа готова была покинуть ненужную и бесполезную оболочку.

Воздух, пропитанный запахом крови, душил и вызывал тошноту. Крики постепенно стихали. Несколько самураев заметили Мэзэхиро и окружили, не давая врагам подступиться. С рассветом всё улеглось. Оставшиеся ёкаи сбежали, битва была окончена. Пришёл шестой день со дня начала Кровавой недели. А две следующие ночи мико неустанно провожали души погибших воинов, предавая их ветру, чтобы тот унёс их в обители богов.

Но смерти на улицах города были не единственными. Когда Мэзэхиро ступил за Жемчужные ворота — тут же был подхвачен новой волной скорби: император погиб. В то время как лучшие из самураев боролись за город, ёкаи всё же нашли способ проникнуть за стены, убить охрану дворца Лазурных покоев и добраться до спящего императора.

Погибнуть так бесчестно, во сне… Даже худшие из самураев не заслуживали подобной смерти, что уж говорить о Первейшем. Иноси окунулся в скорбь, но не Мару. Он словно предвидел смерть отца: был собран, сразу взялся распоряжаться об укреплении стены и охраны, расчистке города от тел — и в первую очередь от тел самураев. Он боялся не успеть до стражи змеи, однако за два коку все павшие воины были перенесены к берегу Кокоро за пределами дворца, а ёкаи перемещены в поля за западной стеной и брошены там на растерзание падальщикам.

Когда барабан ознаменовал приход змеи, тучи, набегающие с юга, сгустились над городом и дождь обрушился стеной, вбивая тошнотворный запах в землю, смывая кровь с камней и заставляя жителей города остаться в домах ещё хоть ненадолго. Словно сам Ватацуми не выдерживал горя своих детей, стремясь поскорее очистить землю от случившегося.

Император ушёл первым. За ним — сёгун. Следом — его личные самураи, бывшие в одном отряде с Мэзэхиро. Дальше — остальные, от старших к младшим, от опытных к тем, для кого первый месяц службы стал последним месяцем жизни. Это была холодная ночь, но Мэзэхиро слушал фуэ и отдавался ветру, не ёжась, не пряча ладони. Пусть будет сильнее, пусть скорее унесёт ками отца в лучшее место.

На следующий день Мэзэхиро посмотрел на свои дайсё, и от одного вида катаны его замутило. Липкая кровь на руках и тошнотворный запах железа не отпускали сознание, заставляя раз за разом вспоминать ночь, занимающуюся зарю и отца, погибающего от чужого клинка. Если бы у него был при себе лук — он бы успел. Он бы сумел спасти его.

Как самурай, как завтрашний сёгун он не мог позволить себе совсем отказаться от дайсё. Но лук с того дня стал его верным спутником и любимым оружием. Птицу можно было не поднимать. Руки можно было не пачкать в крови. Врагов можно было оставлять далеко, а справляться с ними — проще и быстрее.

— История гибели Первейшего мне известна, — сказал Иоши, но Мэзэхиро ещё не закончил.

— Известна, но не так, — возразил он. — Мятеж в истории остался постыдным пятном, о котором говорят неохотно. Ты прав в том, что ненависть к ёкаям в нашем роду передаётся от отца к сыну, от сёгуна к будущему сёгуну. Я рос, как и ты, с ненавистью отца, с его неприязнью и опасением, но мне, увы, довелось понять её истоки и первопричины. Ёкаи — звери, чудовища. Ты можешь видеть в них людей, даже друзей, но стоит в чём-то им отказать, стоит даже невольно перейти им дорогу — и ты узнаешь совершенно другую сторону этих существ. Это худшие враги из возможных, и единственный способ не воевать с ними — избавить остров от их присутствия.

Он ждал, что Иоши поймёт. Должен понять. Но тот продолжал смотреть на горизонт и говорить совершенно спокойно:

— Твои доводы неразумны. Если бы мятежниками были люди, ты бы тоже изгнал их всех? Горстка недовольных — это не все ёкаи империи. Но ты приравнял каждого из них к преступникам. Где же здесь справедливость?

Наивные мысли незрелого правителя. Иоши был хорошим воином, но слабым полководцем. Не готовым…

— Ёкаи не люди. Ты видишь их сейчас слабыми и угнетёнными, беззащитными и оттого безобидными. Но история показывает, что стоит дать им права, свободу — и они будут требовать большего. Отец Мару был мягким императором. Как и сам Мару. Меньше чем через год после своего восшествия на престол он вновь открыл столицу для ёкаев, потому что мыслил как ты. Не все из них мятежники… Но мятежники — всегда они.

— А как же шиноби?

— Даже они не доставляли столько хлопот. Их преступления обычно мелкие и незначительные, неопасные для дворца. Они наёмники, в то время как ёкаи угрожают безопасности всей империи и самому императорскому роду.

На этих словах Иоши всё же повернулся к нему. Мэзэхиро ждал увидеть то самое понимание, которого добивался этим разговором, но губы сына изогнулись в ухмылке.

— Императорскому роду, правда? Тому, который ты сам уничтожил?

— Я не убивал дочь Мару.

— Но убил его самого.

— Он стал слишком мягок. Чем больше утекало времени, тем слабее был его дух. Его супруга сделала его таким, и я видел, как это происходит. Надеялся, что её смерть хоть что-то изменит…

— Ты убил его прямого наследника.

— Только потому, что он отправился вместе с ней. Я не планировал смерть Хидэаки, но отступать было слишком поздно. Пришлось заплатить эту цену за будущее Шинджу.

— Как мягок ты к собственным убийствам и как жесток к чужим злодеяниям…

Мэзэхиро вздохнул. Это начинало утомлять и раздражать. Он чувствовал, как злость и нетерпение накатывают, готовые вырваться наружу, но держал их, вспоминая, как сам спорил с отцом, когда был во власти своей влюблённости. Это её мысли, не Иоши. Нужно ещё немного терпения…

— Я поклялся защищать империю, — сказал он. — И я следую этой клятве. И, как видишь, оставил Киоко в живых, даже когда она выступила против меня, против Шинджу. У меня нет цели уничтожить род Миямото. Моя цель — сохранить здесь мир, одолеть основную угрозу. Этим я и занимаюсь. Твоя супруга хорошо знает историю. Она не рассказывала тебе, кто был виной большей части войн внутри страны? Кто был виной самых громких преступлений в столице? Кто оказывался виновным в покушении на жизнь Первейшего поколение назад, и два, и три, и больше? Ёкаи всегда были здесь. И всегда несли с собой лишь разрушения. Да, то, что я делаю, — жестоко. Но это вынужденная жестокость, которая подарит Шинджу столетия мира. А может, и вечность.

Он замолчал, и повисла тишина. Иоши не смотрел на него. Снова. И не отвечал. Но Мэзэхиро и не требовал ответа.

— Я оставил свою любовь ради этой страны, — сказал Мэзэхиро. — Отец был прав: твоя мать дала мне нужное положение в обществе. Сёгун и химэ. Мы оказались лучшими супругами друг для друга.

— Я знал, что ты никогда её не любил.

— И ошибался. Твоя мать не могла заменить Мэдоку, но я её любил — и люблю — по-своему. Так или иначе, я сделал то, что от меня требовалось, во имя долга и чести. И я хочу верить, что ты воспользуешься отведённым тебе временем, чтобы принять правильное решение. В первую очередь ты мой сын и мой император. Так поступай, как подобает правителю.

С этими словами он вышел. Иоши поступит верно, он знал. Он помнил того сына, который отдал приказ очистить столицу, как только взошёл на трон. Он знал, что Иоши умеет принимать нужные решения, когда верит в их необходимость, когда знает истину. Осталось только дождаться, когда он её примет.

Фиалковое небо обнимало солнце, и Киоко невольно залюбовалась этим безоблачным днём. Даже не верилось, что время жизни подходит к концу. Уже полгода Ши был её домом, а оками — семьёй. Хока обращалась с ней не хуже, чем родная мать, а Акито без устали показывал ей всё новые и новые грани леса.

Она была права, когда решилась уйти. При всём желании и упорстве она не смогла бы взять от сэнсэев столько, сколько взяла здесь, не сумела бы развить дар Инари настолько, насколько ей удалось в лесу.

Внезапно запахло нежными цветами качимы. Почти неразличимо, она бы и не заметила, если бы вместе с запахом не появилось ощущение мягкой пушистой ки. Самой нежной из всех, что ей доводилось чувствовать.

Она не подала виду, что заметила, не обернулась. А когда сзади раздался торжествующий возглас и на плечи опустились тяжёлые лапы — охнула, словно от неожиданности, и упала на землю, сразу собираясь и делая кувырок, чтобы немедленно подняться.

— Поймал, поймал! — Джиро вскочил и довольно завилял хвостом. Он был уже совсем не тем волчонком, каким она встретила его впервые. Вырос почти с Акито, только оставалась ещё эта подростковая вытянутость, выдававшая его юность.

Киоко усмехнулась.

— Как всегда. — Она отряхнула кимоно и выпрямилась. — Поохотимся?

— То есть я поохочусь на тебя. — Он припал на передние лапы, словно готовый нападать.

— Если сможешь.

Она почувствовала, как крылья расправились за спиной и ветер тут же заструился меж перьями, перебирая их, словно сам был в нетерпении.

— Посмотрим! — Джиро прыгнул, и Киоко тут же отстранилась, позволяя ему пролететь мимо. Он был шустрым и сильным, но слишком порывистым.

Из куста, куда улетел Джиро, раздался рык. Киоко одним усилием воли отклонила ветви в стороны, между ними показался оскал.

— Рычать лучше после того, как вылезешь из укрытия.

— Знаю, — раздражённо бросил Джиро и прыгнул прямо на неё, Киоко легко увернулась, отлетев в сторону на два шага.

— А это был хороший прыжок!

— А теперь будет хороший бег! — Он скакнул вперёд и клацнул зубами у самого подола кимоно, Киоко едва успела отстраниться. Но Джиро всё наступал, и она шаг за шагом в конце концов развернулась, перейдя на бег, а потом и вовсе полетела. Оками бегал слишком быстро, поэтому в схватке с ним можно было взять верх либо уворачиваясь и прячась, что почти бесполезно с его острым обонянием, либо на крыльях, потому что они оказались всё-таки быстрее лап.

Она старалась не пользоваться своим преимуществом и не прислушивалась к чувствам, кроме обычных, доступных всем. Нос, уши, крылья — вот и всё её оружие против Джиро. Да и то обоняние со слухом она оставляла человеческие, несовершенные, позволяя волку успешно скрываться от неё во время игр. Джиро наверняка понимал, что она поддаётся, но виду не подавал. Вот и сейчас: бежал за ней со всех лап, пока она не перестала его слышать. Значит, что-то уже придумал.

Киоко остановилась и зависла в сяку над землёй. Джиро нигде не было видно. Прислушалась — тишина.

— Джиро?..

На какой-то миг ей даже показалось, что с ним что-то могло случиться. То, что Мэзэхиро всё ещё не решился никого ввести в лес, чтобы и его «очистить», было, как она думала, вопросом времени. Не исключено, что именно Ши станет путём к Западной области. И тогда она первой встретит врага.

Может, так было бы и лучше. Здесь, среди деревьев, над плодородной и податливой почвой, она чувствовала себя безопаснее и увереннее, чем где бы то ни было. Такой покой раньше она ощущала только у моря.

Но одна она, конечно, против армии не выстоит. Это было бы безумием. Однако она спокойна. Пока оками здесь и пока они уверены в безопасности своего дома — она тоже уверена.

— Джиро!

Волк всё не появлялся, словно действительно куда-то исчез. Киоко растерянно опустилась, и, едва её ноги коснулись земли, в них тут же что-то влетело, заставляя её опрокинуться наземь.

— Попалась! — Джиро обскакал её вокруг и, поставив передние лапы ей на грудь, победно завыл.

Киоко застонала:

— Слезь, я дышать не могу…

Он послушно опустился на землю и уселся рядом.

— Я победил, победил! Снова!

— Ты прав. — Киоко опёрлась на предплечье и потрепала его по голове второй рукой. — Гроза всего леса.

— Лесть, — фыркнул он. — Но вообще да, чистая правда.

Они засмеялись, и это был счастливый смех. Ни единого дня Киоко не пожалела, что оставила Юномачи и в нём всех, кто был ей дорог. Здесь она чувствовала себя так же спокойно, как в детстве, когда их семья выезжала в Малый дворец на побережье. Заботы казались далёкими и ненастоящими. А всё лучшее — здесь, на расстоянии нескольких шагов вокруг. И остальной мир может даже исчезнуть.

— Как думаешь, что сейчас Хотэку делает? — внезапно спросил Джиро, глядя на северную часть небосвода, словно надеясь увидеть там брата.

— Наверняка что-то очень важное, — ответила она и, сев рядом, приобняла волка. — У нас много сторонников, и всех нужно подготовить, обучить. Возможно, он уже сэнсэй. А может, помогает даймё и Иоши со стратегией, строят вместе планы…

— Или отбирает себе воинов! — воодушевлённо подхватил Джиро. — Он ведь может быть этим… Ну… Кто ведёт самураев?

— Полководцем? Наверняка. Думаю, когда всё закончится, именно он станет новым военачальником. Я не могла бы представить для себя лучшего и мудрейшего наставника и не думаю, что доверю всю армию и должность советника кому-то ещё.

— Значит, потом он снова вернётся во дворец?

Киоко показалось, что в голосе оками проскочила жалость.

— Если пожелает, — осторожно ответила она. Обижать Джиро не хотелось, но она не думала, что при всей любви к Ши Хотэку сможет вернуться сюда насовсем. — Но ты не переживай, Ши ведь совсем рядом, у самой столицы. Сколько здесь, стража езды и пару коку по лесу? Да и ты сможешь прибегать к нам.

— Ну уж нет, — тут же запротестовал он. — Может, вы и смените власть, да только люди останутся те же, страх из них так просто не искоренить.

— Какой мудрый волчонок…

— Эй, я уже давно не волчонок! — Джиро наклонил морду и сердито глянул на неё. Киоко, не выдержав, засмеялась.

— Прости, ты прав. Ты вырос в мудрого волка. Настоящий посланник!

Джиро довольно тявкнул. А потом вскочил, крикнул:

— Время ужина, давай, кто быстрее! — и одним прыжком перемахнул через кусты. Киоко усмехнулась, дала ему немного времени, расправила крылья и взмыла к верхушкам деревьев. Ни одно из них больше не могло задеть её, ни одно из них не мешало полёту, так что она быстро обогнала серую точку внизу, но остановилась и опустилась на ветку, не долетая до поляны около тё и позволяя Джиро вбежать на неё первому. Не для него. Для себя. Чтобы снова увидеть чистую радость, снова ею напитаться.

Никто не любил эту жизнь больше Джиро, никто не ценил так её мгновения. И она как могла его радовала, чтобы ещё хоть немного почувствовать внутри эту жажду жизни, пусть и через чужую ки.

Стройка была завершена раньше намеченного срока, и, когда Мэзэхиро лично посетил оплот своей грядущей победы, он работал во всю мощь.

— Как размах, Первейший? — повернулся он к императору, не столько ища его одобрения, сколько высказывая собственный восторг. Ни один император ещё не добивался столь быстрого прогресса.

— Впечатляет, — признал Иоши.

— По меньшей мере сотня людей получила здесь хорошую работу.

— Сто тридцать два, если позволите, — поклонился управляющий. — И все счастливы служить империи и Первейшему.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Мэзэхиро.

Никто не верил, что это возможно. Давно утерянные чертежи, отсутствие необходимых навыков, огромные расходы… И всё-таки они смогли. Может, ничего бы и не вышло, если бы не Западная область. С другой стороны, если бы не Западная область, ничего бы и не было нужно.

Иоши прошёл вперёд, чтобы осмотреться:

— Сколько их будет?

— По меньшей мере пять. Но мы рассчитываем на семь.

— Семь? За такой короткий срок?

— Верьте в своих людей, Первейший. Верьте — и вашей верой у них всё получится.

Мэзэхиро говорил это искренне. Люди встретили возвращение императора как чудо, и чудом это для них являлось. Сёгун мирно отошёл от власти и передал престол своему сыну — тому, кому трон по праву принадлежал. Народ приветствовал нового императора. Незамедлительно пошла молва о том, что боги вернули его стране, чтобы он таки отыскал Кусанаги.

Большая часть жителей Шинджу мало интересовались делами, им было неважно, что происходит, кого там гонят из домов и с самого острова. Их волновало лишь то, что на улицах беспорядки, самураи днём и ночью обходят улицы городов, выискивая преступников, а преступники — это зло, из-за которого стало опасно покидать дом, да и просто неприятно жить.

А раз всё это началось с исчезновения реликвии, люди были уверены, что все беды из-за пропажи Кусанаги. И тот, кто отыщет меч, положит конец проклятию.

Сёгун не возражал против таких слухов и даже поощрял их. Пусть. Теперь Иоши — их истинный император, вернувшийся по воле богов, чтобы исправить положение дел, установить в стране мир. Это к лучшему. Теперь народ на их стороне. И даже те семьи, что с сомнением поглядывали на Запад, ожидая свою спасительницу, сейчас с благоговением преклонялись перед Первейшим.

— Спокойнее, маленький бакэдануки. С таким пылом твоя сила обратится в итоге против тебя самого.

— Я спокоен, Ёширо-сэнсэй, — пытался заверить его Нобу, скрипя зубами. А может, хотел убедить в этом самого себя.

— То есть это не твоих рук дело? — Ёширо указал на зияющую в сёдзи дыру. Заниматься в павильоне вместо додзё изначально было глупой затеей, но во дворце совершенно не хватало места, поэтому для занятий использовался каждый свободный уголок.

Нобу тут же ощерился:

— Я же не нарочно! Я просто отрабатывал удар!

— На своём товарище?

— Но мы же учимся?

— На моём занятии? В то время как у нас стража медитации?

Нобу открыл рот. Закрыл. Снова открыл. Словно задыхался в невозможности сделать вдох.

— Он первый начал!

Ноппэрапон возле него поджал коленки и старался сделаться совсем незаметным под своей огромной кэса.

— Я всего лишь сказал, что ты шумно дышишь… — попытался оправдаться он. — Это мешало…

— И что мне теперь, не дышать? — взвился Нобу. Ёширо осмотрел павильон. Конечно, никто уже не медитировал, занятие было сорвано. В Дзюби-дзи такое было немыслимо, и Ёширо никак не мог взять в толк, каким образом у осё получалось поддерживать подобную дисциплину. Даже самые юные кицунэ в монастыре жили по правилам и не смели перечить, не говоря уж о подобных выходках.

— Нобу, что мы делаем, когда нас переполняют эмоции? — спокойно спросил он.

Бакэдануки зло выдохнул:

— Разбираемся, откуда они.

— Верно. Что ты сейчас чувствуешь?

— Я злюсь! — крикнул он, вперив взгляд в ноппэрапона.

— Хорошо. Мы понимаем твою злость. Правда, Томонори?

Тономори всё так же стоял, подогнув коленки, но в конце концов из-под кэса донеслось неуверенное:

— Да?..

— Нобу. Постарайся спокойно рассказать, что именно тебя разозлило, — попросил Ёширо, понимая, что Тономори всё-таки ничего не понятно.

— Да я просто дышал! — снова взвился Нобу.

— Хорошо, — постарался как можно примирительнее согласиться Ёширо. — Тономори, что именно тебя смутило?

— Ну я понял, я просто… — Коленки подгибались всё ниже, и ноппэрапон начал расчёсывать правую ладонь — верный признак его напряжения. Ёширо давно заметил, что робкий Тономори не умеет решать конфликты, а потому обычно старается в них не влезать. То, что он сказал Нобу о своём неудобстве, было уже прорывом в их непростых взаимоотношениях. — Ладно, Нобу, извини. Давайте дальше заниматься…

— Не сказав о своей правде, не жди, пока её поймут другие, — напомнил Ёширо.

— Но я… Он просто вздыхал всё время. Громко. Как от скуки, — сдался Тономори. — Я бы молчал, но мне это мешало. Я знаю, мы должны уметь погружаться в состояние при любых условиях…

— Но ты пока этого не умеешь, и в этом нет ничего плохого, — спокойно сказал Ёширо. — Нобу, — повернулся он к бакэдануки, — Тономори говорит правду?

Бакэдануки зло выдохнул и нехотя признал:

— Да.

Все в павильоне внимательно следили за ними, и Ёширо понимал, что здесь признавать свою слабость очень болезненно для Нобу. Полный гордыни маленький бакэдануки никак не хотел с ней расставаться. И всё же это требовалось. Для его же безопасности и счастливой жизни. Страдания порождаются желаниями, а гордыня — рассадник бесконечных желаний.

— Полагаю, корни твоей злости глубоко внутри и дело вовсе не в друге, — предположил Ёширо. И Нобу посмотрел на него с такой ненавистью, что, будь Ёширо помладше или хотя бы человеком, возможно, отшатнулся бы. Но Ёширо слишком хорошо знал, что это взгляд уязвимости — не силы.

— Всё это, — Нобу обвёл рукой павильон, — ерунда! Глупости, которые никак не помогут, когда придёт время драться! Молитвы? Медитации? Как это спасёт нас от самураев?! — Чем дольше он говорил, тем больше голос возвышался, становился громче, пока не сорвался на крик. Истеричный, беспомощный, яростный.

— Покой ума и покой тела дают преимущества куда большие, чем ты способен сейчас вообразить, — заверил его Ёширо. — Или ты больше не веришь своим учителям?

— Я не верю, — рыкнул тот, — что, скрестив ноги и закрыв глаза, сумею победить хоть одного воина.

— Полагаешь? Что ж… — Ёширо улыбнулся и опустился на пол. — Давай проверим, как воин с мечом сумеет победить того, кто скрестил ноги и закрыл глаза. Тономори, будь добр, принеси своему другу боккэн.

— Я сбегаю, — крикнула Мива и, обратившись пауком, достающим Ёширо до пояса, ускакала из павильона.

Ёширо прикрыл глаза и выдохнул. Заботы преподавания тут же сменились покоем, ясностью ума и полным владением телом, осознанием его границ и силы. Ёширо чувствовал рядом Нобу и его злость, смешанную с недоумением. Он суетился, громко и недовольно сопел, был шумным и большим, словно раздутый шар злости, от которой не мог избавиться.

А вот Тономори Ёширо почти не ощущал. Невесомый в своём присутствии, тихий ноппэрапон даже дышал беззвучно, почти не двигался и явно старался быть как можно незаметнее. Удивительно, что эти двое вообще подружились. И всё же они хорошо дополняли, уравновешивали друг друга. Сейчас это пока неочевидно, но с годами их углы сточатся друг о друга, и они обретут баланс — друг с другом и сами с собой.

Послышались шаги — вернулась Мива.

— Вот, — произнесла она и подошла. — На.

Ёширо не нужно было открывать глаза, чтобы понять: боккэн уже у Нобу.

— Ну же, — подбодрил он. — Действуй.

— Но вы же сэнсэй, — неуверенно замялся бакэдануки. — И так понятно, что вы сильнее.

— Обещаю не применять силу. Попробуй одолеть меня.

— Может, хотя бы глаза откроете? А то вдруг…

— Не бойся навредить мне. Более того, попытайся это сделать. Выйдет хотя бы раз ударить — и можешь больше не появляться на моих занятиях.

И почти в тот же миг просвистел замах. Ёширо легко уклонился от первого удара, который был нацелен ему в ухо. Нобу немного помедлил и замахнулся снова — в шею. Это было слишком просто.

— Мои глаза закрыты, но я тебя прекрасно вижу, учитывай это, — подсказал Ёширо.

Следующие полкоку Нобу бегал вокруг него и, используя все свои навыки фехтования, пытался хотя бы коснуться. Ёширо слышал каждый его шаг, чувствовал колебания воздуха и легко направлял силу Нобу против него самого. Бакэдануки уже не раз падал, вкладывая в удар слишком много бессильной ярости и не находя встречи с целью. И всё же надо отдать ему должное — неизменно поднимался и продолжал попытки.

— Думай, Нобу, — продолжал подсказывать Ёширо. — Твои шаги для меня — бой барабана. Твоё дыхание — ураган. Ты думаешь, это сила, но правда в том, что за любой стихией следует покой. Лишь он всегда возвращается. Только он вечен.

Нобу словно не слышал. Он старался, очень старался и ступать тише, и даже не дышать. Только это его не спасало. Слишком прямые удары. Слишком много чувств. Слишком сильно старается. Всё слишком, и ничего в меру. Ёширо продолжал уклоняться, заставлял его терять равновесие и падать одним лёгким прикосновением, водой растекался под его попытками нанести удар. И ему даже ни разу не пришлось подняться. Все попытки Нобу ударить по ногам он легко пресекал, хватая его за запястье и выбивая меч. Два раза позволил себе заломить руку за спину. И один — уложить на лопатки.

В конце концов боккэн упал на землю, и бакэдануки осел, тяжело дыша. Ёширо открыл глаза и спокойно посмотрел на него:

— Как теперь думаешь, бесполезно ли то, что мы делаем?

Нобу только покачал головой, ничего не отвечая. Ёширо кивнул и оставил его, вернувшись к своему месту, с которого обозревал весь павильон.

— А теперь возвращаемся на места. — Все зашевелились, переползая к своим подушкам и усаживаясь. В дверях Ёширо заметил Чо, но не подал виду. Осё должен быть не только учителем, но и примером. И сэнсэй — тоже. Так он считал, вспоминая, что его самого — однохвостого — гораздо больше интересовала возможность быть похожим на того, кем он восхищался.

Так что Ёширо прикрыл глаза и тихо сказал:

— Нет мыслей — нет вопросов.

Нет мыслей — нет сомнений.

Нет мыслей — нет сожалений.

Сообразив, что в ближайшее время от Ёширо ничего ждать не стоит, Чо развернулась и пошла в сад, решив дождаться смены стражи там. Ей нужен был совет, но она не знала, к кому ещё обратиться. К даймё она идти пока не хотела, а с Норико без императора поговорить было невозможно. Необходимость слать друг другу письма её удручала: слишком долго ждать ответ. И хотя у неё были помощники — отличные знатоки своего дела, — в вопросах ядов ей нужно было мнение того, кто мог бы озвучивать свои мысли без излишней мягкости, прямо, как есть.

Чо поняла, как далеко может завести её жестокость, когда обнаружила, что яды можно получать не только из растений. В холмах недалеко от города после Дня возрождения открылся подземный источник, и там быстро разлилось озеро. А вместе с ним появились особенного вида лягушки: маленькие, ярко-красные, в крапинку. И как хорошо, что не она первая взяла их в руки…

Да, дворец лишился одного врача. Но эта смерть была ненапрасной. Чо хотя бы поняла, что лягушек можно исследовать. И ещё они успели выяснить, что ни одно из её противоядий на них не действует. А ведь она знала, что цвет смерти у этих животных величиной с полпальца не случаен…

Ёширо вовремя её остановил, напомнив о священном праве каждого существа на жизнь. Что не мешало ему уплетать рыбу, между прочим… Но Инари разрешила, о чём может быть разговор.

Чо сначала противилась этому глупому правилу, мешающему новым открытиям, однако сдалась, осознав, что на поиск противоядия могут уйти годы, а у них столько времени нет.

И если во время роста она собирала цветы, то сейчас почти ежедневно копалась в саду и в окрестностях города в поисках новых кореньев. Никогда не знаешь, что в итоге окажется способным свалить с ног самурая.

Она плотно, в несколько слоёв замотала руки, за ними — лицо, потом повязала полупрозрачную ткань на глаза и принялась срезать кору у дерева, ядовитость которого была всем давным-давно известна. Но Чо удалось узнать, что ядовит не только сок и плоды. Она выяснила — и снова не без неприятных последствий, — что дым от жжёной коры не только мешает дышать, но и запросто поражает глаза, лишая человека зрения. Даймё сразу приказал собрать и насушить столько коры, сколько получится. Идеальное средство для войны, которое поможет избежать прямой схватки.

В саду было только одно дерево, но она нашла ещё несколько, что росли севернее Юномачи. Справится с этим — и нужно идти…

— Я полагаю, мне лучше не подходить? — раздалось сзади, и она обернулась.

— Если хочешь жить — держись подальше, — кивнула Чо.

— Что на этот раз? Агония? Мгновенная смерть? Чем ещё порадуем наших лучников?

— В этот раз подарочек не для них, — усмехнулась Чо и положила кусочек коры в мешок к остальным. — Отправляем на сушку — и в костры.

— Полагаю, не греться.

— У таких лучше не греться, да.

Она срезала ещё несколько кусков и, посмотрев на изувеченное дерево, решила, что с него достаточно.

— Надо будет на днях прогуляться в холмы и там ещё собрать. — Чо сняла повязки с рук и опустила их в искусственно созданный здесь ручей, впадающий в пруд.

— Не трави воду, которую придётся пить, — заметил Ёширо.

— Не переживай, мои руки чисты. А вот тряпки эти лучше сжечь. Только подальше от собственных глаз.

Кицунэ усмехнулся:

— Положи к коре, чего добру пропадать.

— Хм… — Чо поддела кинжалом лоскуты и бросила их в тот же мешок. — Ты прав.

— Но ты хотела поговорить о чём-то другом.

— И снова прав. — Чо осторожно срезала повязки, укрывавшие лицо, поддела их лезвием танто и, тоже сунув эту ткань в мешок, закрыла глаза и окунула лицо в ручей. Вода была холодной, очень холодной, но ей это нравилось. Раньше в Западной области не бывало холодных ручьёв. Во всяком случае, не в её жизни. — Почему мы всё ещё готовимся? Разве самураи Мэзэхиро не должны были напасть ко времени смерти? Или даже раньше…

— Да, мы ожидали, что им потребуется полгода и дольше сёгун тянуть не станет. Но всё пошло несколько иначе…

— «Несколько» — это насколько?

— Даймё уверен, что в ближайший год нападения ждать не стоит.

— Год?! А самураи в Нисиконе?

— Никуда не делись, насколько нам известно. Но нападать пока не собираются.

— Бессмыслица…

— Вовсе нет. Всё переменилось, когда Первейший вернулся на трон.

— Разве? Как по мне, мы имеем всё тот же расклад, — возразила Чо. — Там — те, кто ненавидят нас, ёкаев, Киоко-хэику и всю Западную область заодно. Здесь — те, кто пытаются противостоять целой империи. Просто теперь у нас в условиях не только сёгун-полководец, но и вернувшийся император, чья переменчивость расшатала устои даже здесь. Ты ведь знаешь, что некоторые ушли после того, как он вернулся в Иноси?

— Конечно, — пожал плечами Ёширо. Его это словно вовсе не заботило. — Но для Мэзэхиро всё изменилось. Он не может напасть почти сразу после появления Первейшего. Нужно время, чтобы император утвердился на троне. Сёгуна могли ненавидеть, но бояться. Он это допускал. Но императора… Нет, его должны любить и почитать. Он, вернувшийся от самих богов, должен нести свет, а не войну. Поэтому нужно время. Он сеет нужные зёрна в умах людей, он их готовит медленно и постепенно.

— Он и так этим занимался…

— Насколько я знаю, сейчас их силы направлены на улучшение жизни населения, особенно в столице. Там появилось много новых рабочих мест… Но, увы, слухи ещё не донесли, где именно.

— И почему кицунэ знает больше куноичи? — покачала головой Чо. — Совсем растеряла хватку. Надо бы почаще выходить в город.

— Твоя сила в другом, — улыбнулся Ёширо так, как умел улыбаться только он. Едва-едва, но в этой лёгкой улыбке было столько поддержки, сколько не было ни в каких словах.

Чо смутилась, но постаралась не подать виду.

— И что теперь, так и будем ждать? Год?

— Продолжим готовиться. Нам от этого только лучше. Больше самураев у них не станет — хочется верить, — зато наши будут сильнее, ловчее и выносливее.

— И спокойнее, — улыбнулась она. — Хорошо, вообще я хотела спросить о другом. Как думаешь, стоит ли говорить даймё, что я нашла ядовитых птиц?..

Кицунэ приподнял брови.

— Ты не знаешь мой ответ? — В его голосе сквозило не столько изумление, сколько неуверенность и даже чуть-чуть опасение. Видимо, за то, что Чо всё-таки решится воспользоваться птицами.

— Мы могли бы использовать перья… — попыталась она.

— Ты как вообще их обнаружила? Когда?

— Когда была в южных холмах. Там, где мы раньше жили… Ну шиноби.

— Снова ходила в деревню? — Все эмоции в голосе Ёширо тут же сменились сочувствием.

— Да… Просто… В голове не укладывается, что она опустела. Вся. Неужели сёгун таки выделил им место в Иноси?

— Как знать, — пожал плечами Ёширо. — Он ведь сёгун, человек чести. Мог пойти на такое за возвращение сына.

— Не знаю… Странно это. Самураи не друзья шиноби.

— Так ведь это и не дружба, простая плата за услугу.

— Ну может быть… Неважно, — спохватилась она. — Пока там была, решила осмотреть небольшой лесок рядом. И вот какой-то дрозд или кто — я не очень разбираюсь — налетел на меня и клюнул в руку, ещё и поцарапал. Я, как-то не подумав, лизнула ранку…

— Лизнула? — опешил кицунэ. — Чо, ну ты же с ядами работаешь…

— Так ведь до этого я понятия не имела, что и с птицами такое бывает! — возмутилась она. — Да и там яда-то, видимо, немного. Для человека точно недостаточно, у меня только губы онемели. Но если собрать побольше перьев…

— То есть ободрать всех птиц того леса?

— Ну… Возможно…

— Чо, это опасно. У нас нет противоядия. И не будет в ближайшие годы. Тут то же самое, что и с лягушками.

— От этого, — она подняла мешок с корой и потрясла им, — тоже нет противоядия. Как и от всего остального, что я тут отыскиваю. Но это — начало. Понимаешь? Новые открытия. Даже Иша-сан не знал, что есть столько ядов. Только представь, какие возможности перед нами открываются! Да я сама даже представить в полной мере не могу! Но наверняка их множество! А ведь каждый яд в малой дозе это ещё и лекарство. Выяснить бы, как можно применять…

— Чо… Чо!

Она встрепенулась и посмотрела на Ёширо.

— Ты взвалила мешок с корой себе за спину. Кажется, это не очень безопасно?

Чо сбросила мешок и недоумённо посмотрела на него. Вот так всегда, стоит улететь в свои мысли…

Вздохнув, она начала снимать с себя кимоно.

— Всё равно его тоже нужно сжечь. Но теперь мне не помешает сполоснуть в ручье ещё и спину. Принеси свежее, ладно?

— И пропустить время раскрытия самого красивого бутона в этом саду? — улыбнулся он.

— Этот бутон без свежего кимоно никуда отсюда не денется, — смущённо отшутилась Чо. Ёширо подумал с мгновение, кивнул и тут же исчез за голыми ветвями кустарников.

Что ж, никаких птиц, значит… А жаль. Даймё был бы доволен. Кунайо-доно всегда доволен, когда появляются новые способы убийства врагов.