Киоко. Милосердие солнца

Тени настигнут

День за днём постепенно дворец возвращался к привычной жизни. Порой Киоко казалось, что она и вовсе его не покидала. Во многом это была заслуга Иоши: именно он, проведя здесь полтора года до войны, распорядился восстановить дворец Лазурных покоев. Он же тогда нашёл мастера и заказал доспехи для Хотэку. Даже под надзором отца он сумел позаботиться о них, и за это Киоко была ему благодарна так, как невозможно было выразить.

Впервые за столь долгое время она наконец чувствовала себя дома.

— У нас неприятность. — Норико вскочила через окно, пробежала по сонному Иоши и остановилась на груди Киоко, вперив в неё свои жёлтые глаза.

— Агх, Норико. — Киоко попыталась аккуратно её снять. — Я не могу дышать.

— Не такая я тяжёлая, — заворчала бакэнэко.

— Для кошки-то? — Иоши приподнялся и аккуратно снял Норико с Киоко. — Ты себя недооцениваешь.

Она оскалилась и зарычала на него. Киоко поспешила прекратить это, пока Иоши опять никто не убил:

— Что-то случилось?

— А, да. — Норико тут же опомнилась. — Меня только что пытался убить мальчишка.

— Что?

— Мелкий детёныш. Вы знали, что они могут быть очень сильны? А выглядят такими безобидными!

— Норико, я ничего не понимаю.

— Я прогуливалась по Торговому кварталу, как гадёныш выскочил, поймал меня и куда-то потащил.

— Поймал тебя? И потащил? Тебя? — удивился Иоши. Киоко полностью разделяла его недоумение.

— Ну он же не знал, что я бакэнэко. А я испугалась. Одно дело — разодрать лицо взрослому самураю, другое — покалечить ребёнка. А если бы узнали, что это была именно я? Пошли бы слухи. Императоры пустили в столицу чудовищ! — Она закатила глаза и вздохнула. — Короче, я решила просто дождаться, пока он отпустит, и улизнуть.

— Улизнула?

— Да, но не сразу. Он отпустил меня в яму! Можешь себе представить? У него была приготовлена яма! Уж не знаю, для этой ли цели, но заживо закапывать меня ещё никто не пытался.

— Дети бывают жестоки… — задумчиво произнёс Иоши.

— Бывают, но этот… Слушайте, что-то не то. Я нутром чую. А моё нутро меня никогда не подводит.

— Что именно тебя насторожило?

— Он был… Странным. — Норико задумалась, подбирая слова. — Его взгляд… Я даже не знаю, как это описать. Кажется, обычный мальчик, но шерсть от него дыбом. Как от…

Она замерла.

— Кого, Норико? — не выдержала Киоко.

— Нет, не знаю, — тряхнула она головой.

Но Киоко успела заметить, как дёрнулась её спина. Было что-то, что Норико не хотела говорить. И возможно, во что сама верить не хотела. Это настораживало.

— Что в мире способно так напугать бакэнэко, что она даже думать об этом не захочет? — спросила она. И тут же добавила: — Кроме любви к некоторым крылатым, конечно.

— Я сказала, что хотела. — Она спрыгнула на пол, её хвост метался из стороны в сторону и нещадно лупил по полу. — Делайте с этим что хотите.

И выпрыгнула в окно.

— Когда-нибудь она научится пользоваться сёдзи. — Иоши со вздохом поднялся, закрыл окно и лёг обратно, потянув за собой Киоко.

— И всё-таки что-то её обеспокоило, — задумчиво произнесла Киоко.

— Дети порой действительно могут нагнать жути. Я учился с мальчишкой, который отрывал насекомым лапки и смотрел, как они дёргаются без конечностей.

— Это ужасно!

— И всё же это правда.

— Но это против всех наших законов. Мы же чтим природу, в нас с младенчества взращивают любовь ко всему живому. Как можно…

— Киоко. Это нас, тебя и меня, так растили. А он был даже не из нашей области. Приехал из какой-то провинции далёкого Севера. Ты видела, как живут вне дворца. Ты видела, сколько страж в день эти люди спят, а сколько работают. Есть ли у них время взращивать любовь в своих детях? Есть ли время самим любить всё живое?

— Но… Да, Иоши. Я сама видела этих людей. И, как и ты, жила среди них. Многие из них лучше и добрее тех, что живут здесь, во дворце. И многие дети ласковее наследников знатных семей.

— И всё же, думаю, в нехватке любви и внимания они просто так познают мир. Я не верю, что напавший на Норико мальчик сделал это, потому что действительно понимал, что собирается причинить боль живому существу.

— Ты оправдываешь жестокость?

— Я лишь говорю, что и у неё есть причина. И она не обязательно прячется в том, чего боится Норико, — что бы это ни было.

— Ты стал… Другим, — признала Киоко своё беспокойство.

— Разве? — Он прижал её к себе и зарылся носом в волосы. — Всё тот же порабощённый тобой самурай.

— Мне всегда казалось, что есть нерушимые, незыблемые вещи, — продолжала она, стараясь не поддаваться его словам, не уходить от волнений. — Есть добро и зло. Есть жизнь и смерть. Есть хорошее и плохое. А ты вновь говоришь о том, что зло не такое уж зло. И я теряюсь в том, что по этому поводу чувствовать. Даже когда хочу с тобой согласиться, кажется, будто предаю всё, во что верила, предаю саму себя и то добро, которому так старалась служить.

— Просто мир сложнее, чем всем нам казалось, — глухо сказал Иоши. — Зло неотделимо от добра, как добро от зла. Я больше не верю в чистые помыслы. Все мы содержим в себе то и другое.

— Почему мне это кажется таким неправильным?..

— Потому же, почему я всю жизнь верил в то, что ёкаи — порождение зла. Непросто принять крах своих устоев.

— Но необходимо?

— А ты разве можешь оставаться верна тому, за что так долго держалась? Инари сказала, что ты должна принять необходимость жертв. Это ли не зло, что творится во имя добра? Если не принять, что все мы состоим из того и другого, а каждое наше деяние есть отчасти и благо и худо, ты просто погибнешь, ведь сама себя предаёшь.

Она повернулась, желая заглянуть в его глаза. Увидеть ту непоколебимость, с которой он говорит, поверить ему как себе и принять эту правду.

— Бремя правителя — извечные сложные решения, которые неизменно кому-то вредят. Вопрос лишь в том, кому ты продолжаешь служить и на чьи нужды опираешься, совершая выбор.

Юудай всегда любил время смерти — время, когда всё засыпает и всё обновляется. Время перемен. Время преддверия лучшего. Он знал: чтобы настал новый мир, старый должен погибнуть. И именно поэтому он сам повёл своих самураев по приказу Сузумы-сама в Нисикон, а оттуда — в Юномачи. Он верил сёгуну, потому что столь великий человек не мог ошибаться. И он верил людям, потому что сам был человеком. Юудай оставил провинцию Кекухоку — его мокудай был хорошо обучен — и направился освобождать земли Шинджу от постигшего их зла.

Отправился туда, где потерял всех своих воинов.

Его отряд наступал в числе первых, и — они это предвидели — чудовища были готовы. У стен Юномачи разожгли огонь, но он не смог стать препятствием. Самураи легко его гасили и проходили мимо горящих очагов. Но когда густой дым от потухших ветвей стал стелиться вокруг, стало ясно, что не сам огонь был их защитой. Что за дьявольское пламя это было, так никто и не узнал, но самураи падали прямо там, у стен, оглашая холмы страшными криками.

Те, кому повезло больше, погибли сразу. Они были достаточно близко, чтобы дым через нос и рот, через уши отравил их нутро, позволил истечь кровью и скончаться на месте. У других же, кто дожил до команды к отступлению, жизнь обернулась страданиями, и ни один лекарь не смог им помочь. Они, лишённые глаз и слуха, с облезающей кожей, мучились в агонии дни и ночи, пока спустя время не погибали, наконец освобождённые от измученных тел.

Юудай был там, в военном лагере. Даймё не позволил ему идти в наступление, сказав, что работа дзурё не может быть сведена к одному сражению, и тем самым спас Юудаю жизнь.

А потом его убили. Императрица, покровительствующая ёкаям, вынесла приговор и лишила жизни одного из лучших стратегов империи. Сёгун сам его выбрал и сам наделил властью, но она — женщина — решила, что имеет право на подобное.

У Юудая не было предрассудков, он женщин любил. И императорскую семью почитал, как и положено. Иначе он просто не мог. Но Мэзэхиро-сама, взявший на себя бремя власти после смерти рода Миямото, вызывал у него истинное восхищение. Вот кто знал, что нужно Шинджу, и не боялся действовать. Ему не хватило лишь немного времени, чтобы завершить начатое. Совсем немного…

И он был не одинок в своих мыслях. Многие, очень многие на Севере возмутились убийством Сузуму-доно, пусть он и сместил предыдущего даймё. Но тот сам был виновен, не хотел подчиняться сёгуну. Мятежник опорочил честь всей Северной области. А Юудай знал, что такое честь и благородство, пусть и не был благородных кровей. Он выгрызал себе место дзурё, выслуживаясь перед даймё, всю жизнь доказывая ему, что достоин, но только Сузуму-доно заметил его усилия, только он отдал ему Кекухоку.

А теперь всё под угрозой. Его владения, Северная область, вся Шинджу — они вновь там, где и начинали. Нет, всё даже хуже. Сёгуном стал полукровка, такого ни один император не мог бы допустить.

И не должен допускать.

Юудай не знал, отчего Первейший принял такое решение. Да и не хотел узнавать. Это было неправильно. Это приведёт к краху империи. Мэзэхиро-сама всё понимал, оттого и сражался с тем, что приняло облик дочери Миямото Мару. Не могла быть это она. Дочь рода Миямото не могла бы отречься от всего, что строили её праотцы.

Или могла?

Если и да, то ей не место на троне. Она враг всего, что дорого Шинджу. И как же горько, что сын такого великого человека, как Мэзэхиро-сама, следует за ней. Как горько…

Но Юудай не одинок. И наследие истинного сёгуна живо.

— Госпожа…

Киоко обернулась на служанку, застывшую с гребнем в руках. Её руки были покрыты паутиной из длинных чёрных волос. Её волос. Она смотрела недоумённо, даже испуганно. Киоко и сама почувствовала, как что-то в груди упало, оборвалось.

— Но это же… Так ведь бывает, да? Выпало всего чуть больше обычного…

Служанка перевела взгляд себе под ноги, и Киоко проследила за ним. Пол устилали волосы. Чёрным покрывалом они тянулись от их ног и в стороны и словно расползались, поглощая собой пол, воздух и их самих.

— Киоко-хэика, это вам, — произнёс бодрый голос Хотэку-сана. — Мама передала.

— Ещё одно платье? — изумилась Киоко, принимая подарок, завёрнутый в шёлковый платок.

Шёлк оказался холодным. Она осторожно раскрыла его, и оттуда посыпались цветы — ярко-красные бутоны несущих смерть ликорисов. Они рассыпались по рукам, забирая с собой кожу, обнажая кости, опадали на пол. А Киоко смотрела, не в силах отвести взгляд, и ужас расползался по её сердцу, страх не позволял двинуться, подчинял себе её волю.

— Милая, — вырвал её из оцепенения беспокойный голос. — Милая, проснись.

Она открыла глаза, увидела перед собой Иоши и выдохнула. Сон. Всего лишь сон.

— Это был кош-с-с… — Её зубы рассыпались по подушке, одеялу, груди. Она пыталась их поймать, но они рассыпались дальше и дальше. В отчаянии Киоко схватилась за своё лицо, свои губы, и надрывный крик вырвался из её груди.

— Киоко! Ох, Ватацуми, кто-нибудь, принесите воды! Киоко, эй, слышишь? Я здесь, всё хорошо. — Её прижимали крепкие руки, а сама она заходилась в рыданиях. — Это просто кошмар. Слышишь? — Иоши отстранился и заглянул ей в глаза. — Всего лишь сон.

Киоко чувствовала, как волосы липли к мокрому от слёз лицу, она видела свои руки, прижатые к груди, она чувствовала свои зубы — всё ещё на месте, — и это помогло. Она дома. Она снова здесь.

— Опять? — раздался голос Норико из-за двери. Она поскребла сёдзи, но, не справившись с рамой лапами, выругалась, и в следующий миг человеческая ладонь на уровне лодыжки отодвинула перегородку. Норико стряхнула остатки чужой ки и запрыгнула на кровать, втискиваясь между Киоко и Иоши. Поднялась на задние лапы, упёршись передними в живот Киоко, и напряжённо всмотрелась в неё.

— Что, что ты видела?

— Всё то же. — Киоко пыталась отстраниться от всех и попутно вытереть лицо. — Пожалуйста, дайте, ох, дайте хоть вздохнуть.

— Слушайте, я вам говорю, что-то странное творится. По всему городу люди на кошмары жалуются, — обеспокоенно заговорила Норико. — Зря вы меня тогда не послушали. Тут что-то неладное. А ведь и нападения стали чаще, а? — Она обернулась и выжидательно посмотрела на Иоши.

— Конечно участились, — не стал отрицать он. — Мы этого ожидали. Ёкаев в городе стало больше, но не все готовы с этим мириться.

— А холод? Тебя не волнует, что в Южной области вдруг такие холода? Я не удивлюсь, если к последнему месяцу у нас и снег выпадет!

— Норико, говори уже прямо, — взмолилась Киоко. — Обойдёмся без загадок.

— Если бы я знала, что это, я бы и сказала, — огрызнулась она.

— Тогда к чему весь этот разговор? — Иоши начинал злиться.

— Госпожа, я принесла воды. — В комнату тихо вошла Суми.

— Ох, Суми, благодарю тебя. — Киоко приняла пиалу и сделала несколько глотков. В голове прояснилось. — Норико, не оставишь нас?

— Да я на твои вопли пришла вообще-то, — обиженно протянула та, избивая одеяло хвостом.

— Мне уже легче. Но Аматэрасу ещё и не думает покидать своё убежище, так что давай мы все постараемся до утра отдохнуть.

Норико на это только фыркнула и прыгнула к окну. То оказалось заперто.

— Через дверь, пожалуйста, — улыбнулся Иоши. — Сама сказала: снаружи слишком холодно, не мёрзнуть же нам.

— Ты жив только благодаря мне, — напомнила она, зло зыркнув на него.

— И очень тебе за это благодарен, — всё так же улыбался он.

Киоко хотелось поколотить обоих.

— Они опаздывают. Опять. Почему они всегда опаздывают? — в который раз спрашивала Чо.

— Потому что мы приходим раньше положенного, — едва не рыча, объясняла ей Норико.

— А может, нас начнут созывать в одно время?

— Чтобы правители ждали, пока ты свои волосы соберёшь?

— Какая блоха тебя укусила, что ты такая злая?

— Она права, — встрял Хотэку, — на любой совет всегда созывают раньше положенного.

— И раз ты живёшь во дворце, считайся с правилами, — шикнула Норико. Хотэку глянул на неё, сегодня она пришла в человеческой ки. И в новом кимоно песочного цвета. Норико удивительно быстро менялась, принимая правила игры. Всё чаще была в облике человека, а не кошки, меняла наряды и — что он не мог не отметить — всегда подвязывала волосы чёрной лентой с голубыми цветами. Хотя скорее это всё же заслуга её служанки.

Мысли прервала Киоко-хэика, которая не вошла — влетела в павильон морозным вихрем. Первейший вошёл следом.

— Вот. — Она бросила свиток в центр стола. — Как я могла о нём забыть? Читайте. Читайте!

Они переглянулись. Хотэку кивнул стражнику, тот аккуратно развернул бумагу и начал зачитывать:

— Душу источит

новая боль от потерь.

Узы ослабнут,

страхов посевы взойдут.

Встретят начало конца.

— Поэзия? — опешила Чо. — Мы пришли стихи слушать?

— Да заткните её кто-нибудь! — взвыла Норико.

Хотэку и Ёширо переглянулись.

— Чо, наверняка это важно, — осторожно проговорил Ёширо.

— Продолжайте, — спокойно приказал Иоши стражнику.

Тот прочистил горло и начал читать дальше:

— Алые реки

станут к свободе ключом,

мир успокоят.

Императрица взойдёт —

странствий достойный итог.

— Стоп, — резко подняла руку Киоко-хэика. — Мы — здесь. В этом месте.

Повисла тишина. Все смотрели друг на друга. Первой заговорила Чо:

— Я всё-таки не…

— Пророчество, — вдруг понял Хотэку. — Вы виделись в Эене с Сиавасэ-сэнсэем. Это пророчество.

— Верно.

— И вы, моя милая супруга, мне о нём не рассказали? — Первейший не был зол, скорее озадачен.

— Я не помнила о нём до сегодняшнего дня, — резко ответила она. — Но это ведь не конец. Мы здесь, а там есть продолжение. Читай.

Стражник замешкался, явно ошарашенный таким откровением, и всё же прочёл:

— Тени настигнут

стрелами скрытых врагов.

Меч воспылает —

солнце ту смерть озарит.

Сложит оружие тьма,

род оборвётся.

И он замолчал. Свернул пергамент, уложил его на стол и шагнул назад, обращаясь в молчаливого стражника. Хотэку видел изумление в его глазах, которое тот старался не выдать лицом. Нечто похожее можно было заметить во взгляде каждого из присутствующих.

— А я говорила… — нарушила тишину Норико. — «Тени настигнут» — это оно. Вот ваши скрытые враги. Что-то проникло в мир живых. Что-то, чему здесь не место. Это оно отравляет умы.

Она звучала до жути похоже на страшных, потерявших разум людей, что бродят порой по Иноси и пугают детей россказнями о чудовищах, живущих в ночи. Только они обычно сами страшнее любых чудовищ.

— Ты должна узнать, что это, — сказала Киоко. — Ёширо, обратись к мико. Возможно, им есть что сказать. Как служители монастыря, вы должны понять друг друга.

— А разве мужчинам можно приходить в жилище мико? — осторожно уточнил он.

— Нет, но кто тебе воспротивится с приказом императрицы?

— Ой да брось, — усмехнулась Чо, — мы к вам вообще без приглашения и без всяких приказов заявились. Думаю, во имя справедливости ты обязан к ним сходить.

Так Ёширо и поступил.

В тот же день он направился к монастырю за пределами дворца — у той части озера Кокоро, куда обычно люди не ходили. Это было почти нетронутое человеком место, — не считая самого монастыря, — и этим оно Ёширо понравилось. Здесь главенствовала природа, человек лишь её гость.

Он прошёл к монастырю, низко поклонился, не зная обычаев этой веры, и ступил на крыльцо. Внезапно из-за деревьев показалась голова с выбеленным лицом, словно сама юки-онна спустилась с гор. Только волосы её были красными, а красный в Шинджу значил одно — это он усвоить успел. Смерть.

— Лис, — тихо сказала она и робко вышла из-за дерева. — Что оборотню нужно в храме Великого дракона?

— Помощь. — Ёширо решил не тянуть, говорить прямо. Что-то подсказывало, что с мико лучше не играть. Да и не хотелось ему.

— Мужчинам не стоит ступать так близко. — Она покосилась на его ноги, и Ёширо послушно сделал шаг назад, сходя с деревянного помоста. — Какая помощь нужна лису?

— Помощь с тем, чтобы понять, есть ли в Иноси… нечто. — Он не знал, как объяснить то, о чём сам не имел представления. Ёширо хорошо знал жизнь, но не смерть, свет, но не тени. — Вы ведь знаете, что во дворце живёт бакэнэко?

— Знали всегда, — кивнула она.

— О… А она знала, что вы знали всегда?

— Как я могу ответить за чужую душу? — изумилась мико.

— Вы правы, прошу простить мне этот глупый вопрос. — Ёширо вдруг почувствовал, будто растерял все навыки общения. Как говорили в их монастыре? Как он обращался к осё? Но ведь мико совсем на них не похожи. Странная, немного нервная девушка так и стояла поодаль, у дерева, словно готовая вот-вот убежать и скрыться. — Мой вопрос вот в чём: она утверждает, что беспорядки в городе — не совсем от людских пороков.

— Всё от них, — возразила мико. — Кого же ещё можно в этом винить?

— Она утверждает, будто… — он замялся, вспоминая слова Норико, — …что-то проникло в мир живых. Так она говорила.

— Раз говорила, значит, проникло.

— Но вы утверждаете, люди сами виновны в том, что творится.

— Я сказала, что всё от людских пороков. — Её голос был едва слышен, и Ёширо осторожно сделал шаг вперёд. Но мико попятилась, и он остановился. — Не в моей власти возлагать вину на души.

— А что же тогда проникло?

— Полагаю, нечто из Ёми. Мы тоже это чувствуем. — Она посмотрела на пасмурное небо, затянутое бледной дымкой. — И природа чувствует. Завеса истончилась, и лучше бы это исправить, пока не стало слишком поздно.

— Исправить как?

— Это мико неизвестно.

— Но вы ведь отправляете души в Ёми?

— Мы лишь помогаем ками принять смерть их ки и провожаем туда, куда они сами стремятся. — Она посмотрела в сторону озера. Там за берегами высокой травы клубился туман. — Тяжёлый будет год, если не успеть. Где есть смерть, там жизни не может быть.

— Неужели никогда раньше такого не случалось? Ведь должны быть какие-то записи. Легенды. Да хотя бы перевранные сказки?

— А у лисов? — Она повернулась к Ёширо и теперь смотрела совершенно пустым взглядом, будто всё, что было в глазах, отдала Кокоро.

— Мы служим Инари, а она служит самой жизни. Духи в Шику могли явиться лишь с бакэнэко, но они же их всегда и уводили, никогда не оставляя среди живых.

— Что ж, а в Шинджу есть мико. И они знают своё дело. Ками всегда находят своё пристанище.

— Всегда?

— Всегда, кицунэ-сан.

— А если… Может ли так случиться, что ками не нужно пристанище?

— Всякая душа жаждет покоя, — возразила она.

— Но что-то мёртвое застряло здесь. Может ли так случиться, что кто-то всё же не желает уходить? — настаивал Ёширо.

— Если узнаете — обязательно расскажите. — Она юркнула за дерево, из-за которого появилась, и исчезла.

— Стойте, но вы хотя бы поможете? Если всё же нужна будет помощь!

Однако ему уже никто не ответил. Он знал, что мико были повсюду. Десяток пар глаз, если не больше, наблюдали за ним из-за деревьев и окон. Но разговора больше не будет — молчание было достаточно громким, чтобы это понять.