Киоко. Милосердие солнца

Встретят начало конца

Жизнь в Ши угасала, когда она приняла решение окончательно его покинуть. Киоко сидела на поляне, подставляла лицо лучам остывающего солнца и медленно дышала, оставляя с выдохами тревоги о грядущих переменах.

Кунайо-доно говорил, что война начнётся ещё до времени смерти, но вот уже время жизни, больше года прошло после их возвращения с Большой земли, а мир был всё так же спокоен. Насколько могли быть спокойны те, кого согнали к западу и грозили отправить в Ёми.

Не открывая глаз, она почувствовала рядом ки, что сопровождала её все эти месяцы, всегда была рядом. Мягкая, нежная, с лёгким ароматом качимы, к которому всё сильнее примешивался более яркий запах вербены.

— Отец не желает, чтобы я отправился с тобой. — Джиро стал совсем взрослым, скоро ему не нужно будет одобрение отца, но, когда это время настанет, он сам не захочет покидать Ши. В этом Киоко была уверена.

— Потому что твоё место здесь.

— Может, и так, — не стал он спорить. — Но я бы хотел увидеть Хотэку. И помочь вам. Я ведь могу.

— В этом я не сомневаюсь. — Киоко открыла глаза и повернулась, чтобы посмотреть на волчью морду. — Но у посланников другая, более важная роль, разве не так?

Джиро лёг и опустил голову на передние лапы. Всегда так делал, когда не собирался отвечать. Этот вопрос не требовал ответа, потому что ответ был очевиден, и всё же, похоже, пока был волку не по душе.

— Не было никаких предзнаменований, да?

— Не-а, — буркнул он. — У каждого посланника свой бог. Мой, видимо, решил, что я ему не очень-то нужен.

— Уверена, что очень нужен. Иначе ты бы не явился на свет, — улыбнулась она. — Просто время ещё не пришло.

— Не все так думают. — Казалось, он ещё сильнее впечатался в лапы и вжался в землю. — Вороны каркали, что я лишённый.

— Подозреваю, за свою дерзость они недосчитались потом перьев?

В волчьих глазах блеснула искра той весёлости, какую она любила в Джиро.

— Как иначе, — усмехнулся он. Но тут же снова посмурнел: — И всё-таки, а вдруг они правы? Прежде оками начинали слышать своего бога едва ли не раньше, чем учились ходить.

— Сказки, ни за что в это не поверю. Зачем богам такие малыши?

— Сам не знаю.

— Вот и не переживай раньше времени. Мой дар проснулся только в шестнадцать. А Инари так и вовсе тысячелетиями ждала, чтобы одарить свою дочь. Порой надо просто немного терпения.

— Тысячелетия — это не слишком-то немного, — заметил Джиро.

— И всё же…

— А если моя богиня будет Аматэрасу? — Он всё никак не оставлял попытки пострадать. — Ты её терпеть не можешь, а мне не хотелось бы тебя расстраивать…

— Так я ведь не узнаю, — улыбнулась Киоко и посмотрела вверх. Солнечный диск больше не вызывал той ненависти. Где-то внутри ещё сидела застарелая обида, но Киоко всё больше склонялась к тому, что зло творят люди. Боги лишь условия, с которыми приходится считаться.

— Но я-то буду знать, — проскулил Джиро. — Я не хочу быть её посланником.

— Джиро. — Киоко опустила ладонь на его загривок и стала перебирать шерсть. — Ты станешь посланником для того, кто будет в тебе больше всего нуждаться. Моя ненависть была глупой, детской и отчасти наивной. Я много позже узнала, что ругать Аматэрасу, вопрошать у неё «За что?» и винить во всех бедах — привычка многих людей. Сколь бы мы ни почитали богов, мы требуем от них невозможного и обижаемся, когда они не выполняют эти требования, хотя они ведь не в услужении у людей. Обещаю тебе: если ты станешь посланником Аматэрасу — я не буду любить тебя меньше.

— А если Хатимана?

— Да хоть Кагуцути, — засмеялась она, потрепав Джиро по голове. Внутри тут же разлилось тепло, но вовсе не от любви или счастья. Тепло инородное, чужое. Рука замерла. Всего на миг, но Джиро тут же напрягся.

— Что?

— Я… — Она прислушалась к ощущениям. Тепло ушло. Но она уже знала, кто это был, кто напомнил ей о заключённой сделке. — Ничего, всё хорошо. — Киоко постаралась улыбнуться искренне, однако чувствовала, что улыбка вышла такая, к какой она ежедневно прибегала, живя во дворце.

Но Джиро, кажется, это устроило. Он расслабился, и она продолжила его чесать. И пока чесала — растила на поляне цветы. Всё больше и больше. Совершенно ненужное для боя умение, но именно оно давало столь необходимый покой не то её ками, не то той части, что некогда принадлежала Инари…

Всё готовилось ко сну. Трава, деревья, даже небо реже бывало ясным. Это было всё ещё неуклюже, с задержкой, немного странно, словно природа здесь, на западе, только училась умирать. Завершалось её второе время жизни после Дня возрождения, но листья упорно держались за ветви, цеплялись за жизнь, словно это могло что-то изменить…

— В прошлом году они к этому времени уже опали, — заметила Норико, глядя на красную шапку клёна, под которым они сейчас сидели. Всё чаще она оставалась в своей человеческой ки, всё реже он видел её кошкой.

— Может, знают, что это их последние дни, — сказал Хотэку.

— Не слишком радостный взгляд на будущее.

— Нет причин себе лгать.

— Но ногицунэ справились со своей работой. Самураи тоже. Мы готовы…

Хотэку повернулся к ней и взглянул в жёлтые, потускневшие от усталости и тревог глаза. Она храбрилась и всё же была вымотана не меньше других.

— Не бывает войны без потерь, Норико. Но ты и сама это знаешь.

Он ждал, но их взгляды не встретились — она всё так же смотрела куда-то наверх, сквозь ветви. Туда, где небо затянуло дымкой будущего дождя.

— Как думаешь, мы поступаем правильно? — тихо спросила она.

— Мы поступаем единственно возможным образом.

— Я тревожусь за неё.

— Киоко-хэика прочнее нас всех. Она будет в порядке. — И он действительно в это верил. — Если за кого и стоит переживать, так это за Иоши.

— За нашего предателя? — Норико усмехнулась и наконец посмотрела на него. — Вот уж кому точно ничего не грозит. — Затем она посерьёзнела, повела неизменным кошачьим ухом в сторону и тихо сообщила:

— Идут.

Хотэку встал, она тоже вскочила. Вдали послышались шаги, теперь и он их различал.

— Значит, пора. — Он ещё раз посмотрел в её жёлтые глаза, вкладывая в этот взгляд всё, что мог, — всю надежду, всю заботу и все невысказанные чувства.

— Пора, — согласилась она, не отводя взгляда, принимая его с вызовом.

Глупая Норико. Она никогда не скажет, никогда не спросит и никогда не признается. Даже самой себе.

Она смотрела в его чёрные глаза и мысленно проклинала себя. Давно уже ясно, что ей не плевать. Ни на него, ни на дурацкую ленту, о которой она так и не смогла забыть, ни на то, что сердце колотится так, словно собирается сбежать из груди аж за Драконье море.

Вот и сейчас. Он смотрит. Ждёт. Чего? Вопроса? Признания? Что именно он хочет услышать? Это, возможно, их последний разговор. Что она теряет?

И всё-таки, а если нет? Если не последний? Если она всё придумала и на самом деле за поступками и словами Хотэку нет ничего, кроме простой учтивости и дружеских чувств?

Она ненавидела его за эту неопределённость, а себя — за то, что не решалась добиться определённости. Но взгляд не отводила. Смотрела прямо, как и он. Казалось, это длится вечность. А чужие шаги тем временем звучали всё ближе.

— Я не хочу уходить, — вдруг сказал он.

— Нет?

Какой глупый вопрос, Норико, возьми себя в лапы…

— Нет. — Он сделал шаг вперёд, становясь почти вплотную, говоря ей в самые губы: — Можешь меня за это убить, но я устал ждать ответа.

Ответить Норико не успела — он поцеловал. И поцелуй этот после холодного воздуха был обжигающе горячим, смелым, но не требовательным. Хотэку не обнял её, оставил за ней право отстраниться, которым она не воспользовалась.

Она всем телом потянулась к нему, требуя близости, требуя объятий, и лишь тогда он прижал её к себе. Поцелуй стал настойчивее, а воздух — жарче. Она обняла его за шею, пытаясь унять этот голод, укусила его за губу, но этого было мало. Ожидание, в котором они оба томились, нарастало слишком долго и требовало большего, но это им сейчас было недоступно.

Нехотя Норико отстранилась и постаралась выровнять дыхание.

— Уже близко.

Хотэку кивнул. И улыбнулся ужасно глупо и оттого невообразимо мило.

— Прекрати это. — Она почувствовала, как уголки её губ против воли поползли вверх. — Птиц! — беспомощно шикнула Норико.

— Мг. — Он попытался убрать улыбку с лица, но от этой нелепой попытки ещё больше в ней расплылся, после чего и вовсе засмеялся. Она хотела бы разозлиться, но уже смеялась вместе с ним, сама не понимая отчего.

— Хотэку-сан! — С появлением ногицунэ прекратить этот глупый смех стало легче, и они всё же успокоились. Хотэку вежливо поклонился, Норико не шевельнулась: кошки не кланяются — этому она не изменяла. Разве что в тех редких случаях, когда это было выгодно. Но это были поклоны её актёрского мастерства, а не учтивости.

Ногицунэ сообщил то, что они и ожидали услышать. Осталось совсем немного, завтра всё завершится. Но теперь это уже не казалось таким страшным. Она смотрела на Хотэку, на его сосредоточенное лицо, на то, как он отдаёт приказы и каким спокойным остаётся, и понимала, что теперь уже не страшно. Нет, безусловно, она боялась потерять всех, кого здесь обрела, и она уж точно не хотела умирать, но теперь словно спали оковы, которые сдерживали её, загоняли в угол, не давали дышать. Она стояла, расправив плечи, и чувствовала себя как никогда живой. И сил словно вдесятеро прибавилось. До этого она готова была убивать за Киоко, но сейчас… Сейчас она будет сражаться и за себя. За собственное будущее.

Под ней раскинулись холмы. Не голые и пустынные, как раньше, а зелёные, живые, с деревьями тут и там, с мышиными норами под ними, с птицами, прилетевшими к новой жизни. Почти два года прошло с тех пор, как Западная область стала иной, — точнее, вернула себе истинный облик.

Киоко летела над холмами и чувствовала щемящую любовь к этому месту. Она ни за что не позволит сёгуну погубить этот мир. Будет бороться за каждый лист и каждую травинку, каждого зверя, обретшего дом. И за каждого человека и каждого ёкая, что вверили ей свои жизни.

Именно так матери опекают своих детей. Исступлённо, истово. Сёгун был силён, но ни ему, ни его самураям не была известна та ярость, с какой женщина способна защищать. А она знала. Теперь — да. Теперь она чувствовала эту любовь и эту готовность сражаться до конца.

Инари была права во всём, что говорила и что делала. Сейчас Киоко отчасти сама ощущала себя той, кто мог бы позволить своей дочери выстрадать слабость, чтобы обрести себя. Цена была высока, но и обретённая сила того стоила.

Она уже подлетела к Минато, и с высоты город выглядел… живым. В то время как Восток опустел и почти все мирные жители покинули провинцию Тозаи, здесь как будто не знали о надвигающемся враге. Город пестрел яркими красками, шумел музыкой, веселился в празднике и, самое главное, жил.

Не долетая до главных ворот, она опустилась за стенами Минато, поправила полы кимоно, рукава и сложила за спиной крылья. Двенадцать слоёв больше не ощущались громоздким и тяжёлым одеянием, она снова к ним привыкла. Пудра на лице, которая, казалось, лишь пачкает кожу, вновь стала для неё родной маской, от которой она успела отвыкнуть. Проведя последние месяцы в Юномачи, она вернула себе тот облик, который так нужен был народу Шинджу. Облик покоя и мира, которые всегда олицетворял род Миямото.

Долго ей приходилось быть ученицей, странницей и зверем в разных частях этого мира. Но Киоко помнила, кем являлась, и всё это было лишь для того, чтобы вернуться к своей истинной роли, к единственно верной маске — императрицы.

Она взглянула наверх. Аматэрасу застилали плотные серые тучи, Сусаноо нетерпеливо метался в ветвях деревьев, но Ватацуми не спешил поливать землю дождём. Боги были заняты своими делами. Что ж, она займётся своими.

На входе никто не осмелился остановить её. Спины стражников согнулись в низком поклоне, и Киоко ступила на главную улицу — Дорогу к морю — и встретила Минато.

Город мёртвой земли. Город, переживший нападение вако. Город, которого так долго не существовало для всех других областей. Город солёного воздуха и запретной рыбы. Город бедных, но самых чистых в своих помыслах, добрых и открытых миру людей. Этот город встретил её всем почтением, на какое был способен, но главное — любовью.

Молва шла быстрее Киоко, и к середине пути по сторонам дороги собрались едва ли не все жители. Они кланялись, шептались, и всхлипы мешались с добрым счастливым смехом. Они ждали её. Ни разу за всю жизнь она не чувствовала подобного в Иноси. Без сомнений, семью императора всегда встречали с почтением, но только здесь — и в Юномачи — она ощутила, что значит быть избранной не только богами и собственным родом, но и народом, простыми людьми, что вверяют в руки правителей свою честь, преданность и жизнь. Вверяют по собственной воле, а не из чувства долга.

Дзурё встретил её не менее радушно. Низко поклонился и пригласил в свой скромный дом. Только сейчас Киоко вспомнила, что в прошлый раз ей не удалось ограничиться небольшим количеством еды и её по всем правилам приличия держали за столом, пока она не попробует каждое блюдо.

Но, войдя в обеденный зал, она едва сдержала вздох облегчения. На столах уже ждали подносы с едой, но лёгкой, как в Иноси, и понемногу в каждой пиале.

— Мы со слугами обсудили и решили, — склонив голову, пояснил дзурё, — что вы давно не бывали дома, а потому постарались устроить обед, как это принято во дворце.

Киоко благодарно улыбнулась. Ей действительно не хватало дома. Её настоящего дома. И пусть он заключался вовсе не в еде, но даже такая мелочь напомнила ей то тепло, что она оставила в прошлом, ту нежность и заботу, какую дарили ей отец и Кая, то беззаботное — хотя тогда ей так вовсе не казалось — детство.

Её провели к столу у правой стены, самому большому, откуда открывался вид на весь зал. Но стоило её коленям коснуться подушки, как тут же раздался возглас:

— Киоко! — Чёрным вихрем Норико пронеслась между столами и заключила её в объятия, падая рядом.

— Я тоже скучала, — прохрипела Киоко, но Норико не слушала. Она сжала её ещё крепче и принялась носом тереться о лицо.

— Норико… — беспомощно сипела Киоко. — Норико, лицо… Накрашено…

Норико тут же отстранилась, недоумевающе посмотрела на неё, а затем тыльной стороной ладони стёрла со своего носа пудру, в которой успела испачкаться.

— Фу, зачем? — фыркнула она.

— Так положено, — спокойно ответила Киоко и усмехнулась. Как теперь выглядит её щека, она старалась не думать.

Норико вздохнула, но снова обвила руками её плечи:

— Моя Киоко.

— Моя Норико. — Киоко как могла постаралась обнять её в ответ, но Норико крепко прижала её руки к телу. А когда ослабила хватку, внезапно спросила:

— Ты ведь знаешь об Иоши?

— Кайто-доно рассказал, — кивнула она.

— Ты в порядке?

— Да, — ответила она не задумываясь, но, сказав, поняла, что это чистая правда. Киоко переживала, узнав, что сёгун добрался до сына, но не верила, что это действительно несёт для него какую-то опасность. — Император вернулся в империю — это хорошо. Люди верят ему — это тоже хорошо.

Норико кивнула:

— Хотэку тоже так считает.

Только сейчас Киоко заметила его. Поймав её взгляд, Хотэку поклонился. Она слегка опустила голову и улыбнулась.

— Я рада, что вы целы. Повозки уже прибыли из Юномачи?

— Прибыли, Киоко-хэика, — сказал он. — Их уже разгрузили, ресурсы распределяют.

— Замечательно. Западную область ждёт тяжёлая ночь, но мы, кажется, хорошо подготовились…

— Всё так. И… Позвольте сказать, что я тоже рад вашему возвращению из Ши.

Было очевидно, что, помимо этого разговора, у Хотэку оставался невысказанный вопрос, который она ощущала всем своим существом, потому что его ки кричала о нём, едва сдерживаясь, чтобы не облечь эту мысль в слова.

— Оками часто вспоминают о тебе, а Джиро даже рвался отправиться со мной к своему брату, — говоря это, она улыбнулась, вкладывая в слова тепло воспоминаний и радость разговоров с семьёй Хотэку.

— Благодарю, — сдержанно ответил он, стараясь не показать ликования, которое вызвали эти слова.

Но за всем этим было что-то ещё. Она пыталась не касаться чужих ки, но порой они, сами того не подозревая, касались её. Или лучились такими эмоциями, что всё пространство вокруг менялось, наполняясь чужими счастьем или болью.

Вот и сейчас Норико, обычно холодная в своём спокойствии, искрила так, что обжигала своей радостью, заражала ею, и чувства эти были вовсе не от возвращения Киоко. А обычно почти невесомая и едва осязаемая ки Хотэку сейчас словно уплотнилась, обрела успокоение, не стремясь больше вырваться из незримого плена. Киоко чувствовала, как во все стороны от него расплывается чувство покоя. Не того спокойствия, что он отчаянно в себе взращивал, а истинного внутреннего покоя, который она некогда ощутила в Ёширо и который в дни особой нужды всегда давали ей крепкие объятия Иоши.

Всё было ясно, как день, освещённый Аматэрасу. Но Киоко знала: даже если намекнёт — Норико отгрызёт ей лицо, и никакая пудра этому не помешает.

— Госпожа, прошу прощения. — Рядом появилась служанка со шкатулкой в руках. — Киехико-сама велел помочь вам…

Киоко чуть склонила голову и повернулась к служанке стороной, на которой Норико смазала макияж. Вторая служанка тут же принесла и поставила небольшую ширму, идеально закрывающую стол от чужих глаз. Норико, глядя на всё это, только весело усмехнулась.

Иоши стоял на палубе и вдыхал ночной воздух, когда услышал голос отца:

— Самураю следует спать перед битвой. Нет толку в сражении без сил.

— Не могу уснуть, — сухо ответил Иоши.

— Не о чем волноваться, Первейший. Они ведь ждут нападения на Юномачи. И мы нападём… Только Минато — куда более важная цель. А об этом им неизвестно.

— Если всё так, погибнут мирные жители. — Иоши смотрел на чистый, спокойный горизонт. Они отплыли достаточно далеко от берега, чтобы не видеть землю и чтобы с земли не видели их. — Ожидая нападения с востока, мирных людей наверняка отправили на запад. Город строили для жизни полтора года, а мы сейчас всё разрушим? Разумно ли это?

Иоши повернулся к нему, хотел посмотреть в глаза. Что они скажут?

— Это война, Первейший. Не меня, не нас стоит в ней винить, — резко ответил Мэзэхиро. — Не забывайте, кто истинные враги империи.

— Я помню.

— Тогда понимаете, почему я… Почему мы так поступаем. Если ёкаи у побережья — значит, и наше место там. Мы положим конец злу. Навсегда, Первейший. Навечно. Это ли не главное?

— Покончим, — смиренно ответил он. — Но точно ли нужно в этом участвовать лично?

— О, а мы и не будем. Мы высадимся южнее Минато. Ни к чему подвергать вас риску.

— Мы так же могли бы отсидеться в Иноси, разве нет?

— Слишком большое расстояние. Всё же нужно быть рядом со своими солдатами, чтобы успевать принимать значимые решения в каждом из сражений и вовремя отдавать приказы. — Он посмотрел на северо-восток, туда, где должен был быть Минато. — К тому же, когда всё приблизится к завершению, я хочу сам убедиться в благополучном для нас исходе. Думаю, как и вы. Мы должны лично покончить с корнем зла, так долго отравлявшего Шинджу.

Зла… Иоши знал, чего хотел Мэзэхиро. Убить императрицу. Лишить всех надежды на иной мир. После её смерти ни у кого не останется веры. С ёкаями справятся самураи, но с ней… С ней — как представляет это сёгун — может и должен справиться сам Иоши. Однажды предавший отца, он должен искупить свою вину.

Однажды предавший…

Он знал, что должен сделать.

— Пора, — тихо сказал Ёширо, поднимаясь с постели.

Чо что-то лениво простонала и перевернулась на другой бок.

— Чо, поднимайся. — Он осторожно погладил её по плечу. Очень осторожно и так нежно, как только мог, потому что в прошлый раз, когда он пытался её разбудить, получил коленом под рёбра.

— Иди, я догоню, — проворчала она. И он бы хотел дать ей выспаться. Чо поспала всего стражу, если не меньше, весь вечер заканчивая приготовления лекарств, которых должно было быть в избытке.

— Чо, я не могу позволить тебе проспать начало войны…

— Проспишь тут… — Она поднялась и сонно потянулась. — Встаю, встаю.

— Хорошо, я пока заварю чай.

— С малиной? — с надеждой спросила Чо.

— Конечно. — Он поцеловал её, улыбающуюся, в щёку и ушёл на кухню. Там уже суетилась Садако, но он отослал её помогать Чо и принялся искать нужные травы. Одной малиной сегодня не обойтись, нужен настоящий чай, который поможет проснуться и чувствовать себя бодрее. Прямо как когда-то в Дзюби-дзи… Жаль, теперь отсутствие сна обусловливалось ожиданием штурма Юномачи, а не очередными наказаниями осё в виде дополнительных страж медитаций.

У входа вдруг послышался какой-то шум, возня, ворчание, и через несколько мгновений на пороге кухни Ёширо увидел запыхавшегося Нобу.

— Уже?

Нобу кивнул, держа руку на катане.

— Рановато. По нашим данным, они должны быть у стен Юномачи не раньше чем через стражу.

— Видимо, нам солгали, — зло бросил бакэдануки.

— Где твой отец?

— Как знал, велел собрать отряды нашего полка заранее. Раздаёт последние указания.

— Так мы готовы? Тогда чего суетишься?

— Как? — возмутился он. — Предатель же! Кто-то скормил нам ложь, и этот кто-то в стенах города!

— Не кто-то, Нобу, а вполне конкретные самураи, которых Кунайо-доно отправлял всё разведать. Уверен, он этим уже занялся.

— Вы так спокойны…

— И это он ещё даже не выпил свой чай. — В кухню вошла Чо в своём боевом чёрном кимоно, рукава которого были надёжно подвязаны наручами, и хакама. Удивительно, как хорошо на ней смотрелась мужская одежда.

— Чай? — Казалось, Нобу вот-вот разорвёт от возмущения и безысходности.

— Нобу, мы защищаем внутреннюю часть дворца, — напомнил Ёширо. — Будь спокоен. Стены города надёжно укреплены, их хорошо охраняют, так просто не пробиться. Пройти по Юномачи тоже будет нелегко. Если уж самураи сёгуна и доберутся до дворца, то не раньше, чем Аматэрасу спустится с неба в следующий раз. Хотя, думается мне, до этого не дойдёт…

— Вы так уверены в наших воинах?

— Я уверен в том, что силы противника преувеличены. Нам скармливали удобные для армии врага данные, ты и сам об этом сказал.

— То есть нас нарочно старались напугать?

— Заставь врага верить, что твоя армия огромна, когда она мала. И заставь верить в её несостоятельность, когда твои силы превосходят силы врага.

— Это из уроков Фумайо-сэнсэя. — Нобу задумался. — Выходит, нас намеренно пугали?

— Полагаю, Кунайо-доно и это знал.

— Но мы ведь готовились…

— А противники никуда не делись. Пусть силы врага не так страшны, как нам их представляли, но самураи сёгуна всё ещё собираются у стен Юномачи, и нам всё ещё предстоит защищать этот город. Просто мы при этом найдём время на чай.

— Чай… — задумчиво протянул Нобу.

Вода вскипела.

Когда на Минато обрушился град огненных стрел, каждый, кто был здесь два года назад, окунулся в прошлое. У каждого перед глазами пронеслись тысячи раненых и убитых. Тысячи тех, кто пострадал при глупом и совершенно ненужном нападении, следствии жадности и желаний.

Киоко чувствовала, как души замерли, на миг ощутив ту же уязвимость и безвыходность, что и тогда. Воспоминания нахлынули на город ещё с появлением на горизонте кораблей. Её замутило, но раз за разом она напоминала себе слова Норико: «Не думать, только не думать». Она уже приняла решение, и она вернётся к этому смирению, чтобы пребывать в нём, пока победа не будет одержана.

Киоко поднялась в воздух. Чёрные одежды и чёрные крылья позволяли это сделать без страха: никто не заметит парящую в ночном небе пусть и слишком большую птицу, если держаться подальше от Цукиёми.

В исступлении она обшаривала чужие ки, стараясь найти ту самую, но всё было тщетно. Чужие жизни смешались в единый ком, и на расстоянии при всём желании она не могла выделить какую-то одну. Даже если та знакома, как собственная.

— Ничего не выходит, — заключила Киоко, опускаясь возле Норико. — Мы подпустим их ещё ближе?

— Таков план, — кивнула та. — Хотя я не понимаю, зачем было заставлять ногицунэ строить столько ооми, если в итоге мы ими не пользуемся.

— Для торговли, — терпеливо пояснил Хотэку. Он повторял ей это, кажется, в третий раз. И это только из тех, что слышала Киоко.

— Ага, скажешь это, когда некому будет торговать.

— Мы готовились к этому достаточно долго. Чего не знает сёгун, который верит, что нападение на Минато стало для нас неожиданностью. Не переживай. — Хотэку поднял руку и коснулся середины своей груди. Киоко почувствовала, что это едва уловимое движение помогло ему сохранить разум в покое.

— Как бы то ни было, выходить на кораблях действительно нет смысла, — согласилась Киоко. — Мы никогда не сражались на воде. Может, конечно, рыбаки и дрались, отвоёвывая фунэ друг у друга, но даже если подобное случалось, это нельзя сравнить с войной на кораблях.

— Фунэ всё-таки не то же, что ооми, — кивнул Хотэку.

На этих словах берег озарило пламя, и Киоко вновь расправила крылья.

— Пора.

— Не подпали пёрышки, — крикнула ей вдогонку Норико.

Хотэку не переживал: всё было продумано. Мирных жителей отправили в Кюрё — город, так долго служивший прикрытием для Минато, столицу провинции Сейган, если верить картам. Этот город был на деле небольшим поселением в холмах, которое мало кого заинтересует, а потому именно туда и в окрестные деревни среди некогда бесплодных холмов направились мирные жители. Первый год был тяжёлым, но в это время жизни местная земля уже сумела дать хороший урожай, и всё постепенно наладилось. Сёгун, сам того не зная, своей долгой подготовкой с кораблями дал им столь необходимое время, чтобы облагородить бывшие мёртвые земли, укорениться в них и встать на ноги.

Сейчас Хотэку оставалось лишь наблюдать сверху за ходом сражения в разных точках города. Безусловно, будут смерти, но количество ооми не столь велико, с несколькими сотнями самураев они справятся.

Он смотрел, как по берегу растекается дымовая завеса. Они дадут самураям шанс высадиться у самых стен, а затем заставят пожалеть о том, что те ступили на земли Западной области.

Минато готовился к атаке слишком долго, чтобы огненные стрелы смогли застать город врасплох. Все здания в прибрежной зоне были полностью мокрыми, словно после затяжных дождей. У стен стояли огромные бочки с водой, и цепочки людей уже трудились над тем, чтобы черпать, подавать наверх и беспрерывно тушить очаги возгорания с той стороны стены. Дым тянулся по берегу, и это должно было помешать самураям, хоть немного замедлить их.

Когда воины начали высадку, Киоко уже без страха летала над стеной и подавала знаки лучникам. Всё шло по плану, но внутри что-то заскреблось…

Где-то внизу, прямо под стеной металась знакомая ки, которой не должно было быть.

— Джиро! — Она спикировала вниз и опустилась перед растерянным волком. — Ты откуда здесь взялся? Твои родители знают?

— Привет, Киоко! — Он подпрыгнул к ней и вильнул хвостом, а потом чихнул. — Очень воняет дымом.

— Конечно воняет! У нас тут вообще-то пытаются сжечь город!

— Ага! Поэтому я здесь!

— Где Акито?

— Какая разница? — Джиро прижал уши. — Он меня отпустил.

— Врёшь.

— Посланники не лгут!

— А ты уже завершил своё становление?

Он фыркнул, снова чихнул и помотал головой.

— Осторожно! — Киоко толкнула оками в сторону, сбивая с лап, и стрела вонзилась в землю в сун от него. Запахло опалённой шерстью. — Давай-ка уберёмся отсюда, — скомандовала она и, быстро найдя подходящую ки и добавив себе из неё мышц, подхватила Джиро на руки.

— Эй! Я сам могу идти! — завертелся он, пытаясь высвободиться.

Киоко оттолкнулась ногами от земли и взлетела.

— Не дёргайся, — приказала она, и волк послушно затих. Похоже, какое-то чувство самосохранения в нём было, хотя и не всегда проявлялось.

Перемахнув через стену, она отправилась к дому дзурё. Где-то в небе летал Хотэку, следил за положением своих воинов и не подозревал о том, что вытворил его брат. Киоко пока не знала, стоит ли ему говорить, но понимала, что Джиро нужно оставить в безопасном месте. Если с ним что-то случится, то можно не ждать никакого прощения ни от оками, ни от бога, чьим посланником он должен стать.

— Сиди здесь. — Она опустила его на траву за оградой. — Не смей выходить со двора, понял?

— Но я здесь, чтобы помочь! — заскулил он. — Ты хоть представляешь, как сложно сбежать из леса, когда твои родители оками? Не каждый воин может похвастать такой самоотверженностью!

— И глупостью.

— Киоко!

— Киоко-хэика. При всём уважении к оками, Джиро, здесь война. И все те люди верны мне и готовы отдать свои жизни.

— Так ведь и я!..

— А ещё, — перебила она, — они готовы выполнять мои приказы. Потому что я их императрица.

— Так приказывай! Я готов!

— Я тебе и приказываю: сиди здесь. — Киоко развернулась и уже готова была взлететь, но в ногу вцепились зубы. Не больно, слегка, просто чтобы удержать. — Джиро!

Она развернулась и посмотрела со всей строгостью, узнавая и в собственном тоне, и в движениях свою мать, когда та злилась на её проделки. Злилась ровно так же, сразу смягчаясь. Вот и Киоко продолжила уже ласковее:

— Я не могу позволить тебе погибнуть. Пожалуйста, пойми, это тебе не игры в безопасном Ши. Это война. Настоящая, Джиро. И умирают здесь тоже по-настоящему.

— Я знаю. — Он сел и посмотрел в глаза так серьёзно, как ещё никогда не смотрел. — Я не волчонок, я правда всё понимаю. И потому я здесь. Я хочу помочь. Не забирай у меня эту возможность, которую я так отчаянно себе выгрызал, добираясь сюда. Прошу.

И она почувствовала то же, что чувствовала, когда Иоши пытался её чрезмерно опекать, ограждать от опасностей. Это бессилие, жажду помочь и любовь, которая сопровождала глупый героизм.

Это были не её чувства — его. Джиро хотел помогать, потому что не мог иначе. Его брат был здесь. И отчего-то он любил его так сильно, что готов был не задумываясь отдать свою жизнь за ханъё, если потребуется.

— Ты можешь быть полезен, — сдавшись, сказала Киоко. Джиро тут же поднялся и с надеждой вильнул хвостом. — Но не у стены. — Он тут же сник. — Джиро, я не хочу навлечь на себя и всю империю гнев твоих родителей. Так что будешь помогать раненым на востоке города.

— Раненым? Но я не умею лечить. У меня есть клыки и когти. Я хищник, я не могу лечить.

— Правда? А Хока отлично выходила Хотэку после ранения.

— Она мама. Все мамы так могут.

— Но она тоже хищница.

— Она хищница-мама!

— Я не пущу тебя на передовую.

— Но в тылу я бесполезен!

Киоко подумала несколько мгновений, потом ещё немного, затем попыталась отмести навязчивую мысль, но это ей не удалось. Из всех возможных вариантов она нашла лишь один достаточно полезный, но не очень безопасный… Хотя и безопаснее, чем лезть под горящие стрелы.

— Хорошо, отправляйся под стены, будешь помогать раненым покидать зону сражения.

Джиро хмыкнул и согласно кивнул:

— Подойдёт.

— И постарайся не попадаться на глаза самураям. Не представляю, что они могут сделать, увидев живого оками.

— Понял.

— И Норико будет тебе помогать.

— Кошка?

— Бакэнэко.

— То есть кошка… Она противная. Вечно обидно шутила надо мной.

— Ты главное ей этого не говори, а то, если тебя убьют союзники, будет ещё сложнее оправдаться.

Джиро усмехнулся, и Киоко улыбнулась. Может, всё и обойдётся…

— Киоко! Кио-о-око!

Киоко обернулась и увидела, как через ограду перемахнула чёрная тень.

— Норико?

— Мы просчитались, — в её голосе звенела тревога, а глаза были широко раскрыты.

Киоко никогда не видела бакэнэко такой испуганной.

— Кюрё, Киоко. Мэзэхиро отправил самураев в Кюрё.