Киоко. Милосердие солнца

Стрелами скрытых врагов

Близился последний месяц, и становилось всё холоднее. Жители Иноси всерьёз тревожились: никогда здесь, на Юге, солнце так не остывало. Много слухов ходило, и каждый из них приносили Киоко верные люди. Были среди них как хорошие: о милости Ватацуми, что остужает знойную землю своими холодными водами, — так и менее приятные: о наказании богов за деяния императоров. Пустили чудищ — получили праведный гнев.

И лишь изредка кто-то, глядя на мятежи, разбой, всё возрастающую жестокость, тихо и нерешительно упоминал Ёми. Но в Шинджу мертвецов не винят, их отпускают. Так нужно, чтобы ками обрела покой в своей избранной вечности. Поэтому таких предположений было мало, и все они были робкими, незаметными среди вороха других.

Но это было не страшно. Слухи её беспокоили мало. Что действительно стало бедой, так это смерти. Иоши утверждает, что в каждом есть добро и зло, и сейчас Киоко была как никогда близка к тому, чтобы в это поверить. Как иначе объяснить, что даже такие добрые люди и ёкаи, как Норико, госпожа и господин Фукуи, даже Суми, — все они становились невыносимее, раздражались по мелочам.

Когда это случилось с Норико, Киоко не придала значения. Бакэнэко всегда отличалась гордыней и непринятием чужих взглядов. Чо вела себя высокомерно, но и это не было в новинку. Однако когда Хотэку-доно пришёл озадаченный поведением своих отца и матери, устроивших накануне вечером перепалку, отзвуки которой были слышны гуляющим в саду, — это уже вызвало некоторые подозрения.

Сама Киоко не чувствовала в себе ничего подобного. Иоши тоже эта напасть обошла стороной, чему она была несказанно рада. Сил на препирательства не оставалось. Жуткие сны, в которых она распадается на части, расползается на волокна, изматывали. Она больше не кричала, не пугалась. Но каждое утро просыпалась с такой усталостью, что каждый вечер, как могла, оттягивала сон.

Сил не было, но дел между тем хватало. Во дворце, несмотря на все тяготы, уже началась подготовка к Ночи огней. Вместе с тем укрепляли охрану дворца, по Иноси ходило всё больше стражников, следящих за порядком.

Но худшее случилось позже.

Из Юномачи прибыл гонец с сообщением от Кунайо-доно. Тот отчего-то решил, что на город снова готовится нападение. Минато всё ещё не восстановили, Кюрё и вовсе не стали отстраивать — не до того. Жителям укрываться негде, рёкан с ёкаями переполнен, воинов в случае атаки не хватит.

Он просил о подмоге. Киоко не стала в это вмешиваться — пусть император решает, как быть. Иоши вступил в переписку, и дальнейших решений она уже не узнавала. Сил едва хватало на то, чтобы отдавать распоряжения, касающиеся жизни дворца. Большую часть дня Киоко даже не вставала с постели — тело стало унизительно немощным, словно на исходе лет.

— Тебе нужен воздух, — сказала Норико, придя в очередной раз проведать её.

— Надо же, ты теперь не вылезаешь из этой ки. — Киоко улыбнулась, на это она ещё была способна. — Как твои дела? Расскажи мне. — Она подтянулась на руках и, усаживаясь, опёрлась на подушки.

— Ты ужасно бледная. — Та не обратила внимания на её слова. — Ты, даже когда болела, не выглядела так плохо. Нет, знаешь, ты даже после нескольких недель пешей прогулки по мёртвым землям под палящим солнцем казалась более живой…

— Норико, прошу. Я это и так всё знаю, — устало протянула Киоко.

— Но ничего с этим не делаешь!

— Чо приносит мне лекарства, я исправно пью и ем всё из её рук. Я даже перестала спрашивать, что именно она мне даёт.

— Так, может, она тебя травит?!

— Не сходи с ума…

— Она куноичи! — воскликнула Норико.

— Которая помогла нам избавиться от полчища врагов у стен Юномачи. Откуда в тебе опять столько злости? — Она потянулась к её ки, но в последний момент одёрнула себя. Нет, не стоит. Сейчас со своими чувствами справиться бы, куда ей гнев бакэнэко. — Раньше хотя бы повод был: она нас похитила, и ты ревновала её к Хотэку… Погоди. — Сознание на миг прояснилось, мысли распутались в ровную нить. — Это потому, что она теперь в его отряде?

— У тебя горячка, что ли? Никого я не ревную! — огрызнулась Норико. — Просто все заняты своими невероятно важными делами, но никто не хочет решать настоящую задачу. Одна я бегаю по всему Иноси и пытаюсь понять, кто из живых жив меньше, чем пытается показаться.

— Ёширо разве не занят тем же?

— Он занят всем подряд. То Чо какие-то травы ищет…

— Так это для меня…

— …то Хотэку его — по приказу Иоши, между прочим! — всё в школу пытается запихнуть, чтобы обучение самураев усовершенствовать.

— Но я тоже считаю, что это хорошая идея. Ёширо многое может нам дать…

— Да ничего он не сможет, если мы с основной бедой не разберёмся! — Норико уже перешла на крик, но Киоко научилась не обращать на это внимания. В последнее время она кричала при каждом разговоре.

— Норико, прошу. Ты единственная, кто хоть как-то связан с Ёми. Никто больше не в силах тебе помочь. Может, я могла бы, но…

— Да ты сама скоро мертвецом станешь. Вот тогда, видимо, и поможешь, — фыркнула та. — Даже не надейся, что я дам тебе умереть своей смертью. Вспорю глотку, как Иоши, и будешь вечно тут бродить, пока мы всё не исправим. Ясно?

Киоко только устало вздохнула:

— Будь на моём месте другая императрица, тебя бы уже выпотрошили.

— Будь на твоём месте другая императрица, меня бы даже на этом острове не оказалось. Я бы с радостью подчинилась, если бы хоть кто-то здесь, кроме меня, осознавал всю бедственность нашего положения. Но пока вы бросаете все силы на борьбу с последствиями, одна я пытаюсь отыскать их причину.

— У тебя есть предложения? Идеи? Как тебе помочь?

Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но, похоже, не нашлась с нужными словами.

— Вот когда будут, тогда и кричи на меня, — заключила Киоко.

Норико зло фыркнула.

— Это невыносимо! — жаловалась она в тот же вечер Хотэку. — Ей как будто всё равно. Да о чём я говорю? Вам здесь всем всё равно.

— Мне не всё равно.

Он сидел поодаль у окна, Норико застала его за медитацией.

— Ты занят мятежниками.

— Норико, если на Запад опять готовят нападение, мы должны это предотвратить.

— А может, лучше предотвратить более серьёзную беду?

— А пока не сделаем этого, будем позволять любые преступления?

— Я не это сказала, — огрызнулась она.

— Да нет же, именно это. — Хотэку поднялся и медленно пошёл к ней. — Мы все заняты тем, что пытаемся сохранить жизнь простых горожан спокойной. Это не значит, что мы отрицаем причину, о которой говоришь ты. — Он подошёл совсем близко. — Это лишь значит, что, пока мы не можем с ней справиться, нам нужно делать то, что мы можем.

И взял её ладони в свои.

Дурацкое сердце опять забилось быстрее нужного, и злиться уже не получалось. Она попыталась высвободиться, но Хотэку не позволил ей отойти.

— Поверь, если бы я мог, я бы сам отыскал того, кто за всем стоит. Но я не понимаю, как ты чувствуешь то, что чувствуешь. Если смерть пробралась к жизни, то последствия этого всюду. Как понять, где источник? Что с ним делать? Если тебе нужна помощь — скажи, что мне сделать, и я сделаю.

Он отпустил одну руку и погладил её по подбородку. Норико прильнула к руке, тихо урча, но, осознав, что делает, тут же отстранилась.

— Нет уж, ты мне зубы не заговаривай. То, что между нами, не даёт тебе права так себя вести. Особенно когда я злюсь.

— А что между нами? — Он склонил голову и по-птичьи глупо заморгал.

— Не задавай глупых вопросов. — В этот раз ей всё-таки удалось освободиться и сделать несколько шагов в сторону. Она уселась у стены и уставилась в угол. Там не было совершенно ничего, но и его лица там не было.

— Нет, правда, Норико. — Он сел рядом. Краем глаза она заметила, что он уставился в тот же угол. — Почему ты продолжаешь меня сторониться?

— Я сама к тебе прихожу, — буркнула она.

— Но-о-о…

— Что «но»? — Она посмотрела на него с вызовом, прекрасно зная, что он имеет в виду, но пытаясь заставить его хотя бы смутиться.

— Ты не подпускаешь меня к себе.

Какая прямота. И никакого смущения. Норико узнавала в этом себя, только вот она себя так вела с теми, кто был ей совершенно безразличен.

— Никто не может отказать сёгуну?

— Что?

— Что?

— Почему не может?

— Не знаю, а я почему не могу?

— Так можешь. Ты вполне успешно меня сторонишься.

— Я сама к тебе прихожу! — повторила она.

— Приходишь. В основном чтобы покричать на всех.

Ну это было уже наглостью!

— Я не за этим прихожу!

— А зачем? — он приподнял бровь.

Затем, что не могу не приходить.

Затем, что ты — точка, в которой сходятся мысли, и ты — первый, кому хочется всё рассказать. Затем, что ты слушаешь. Затем, что ты всегда принимаешь. Затем, что ты так хорошо целуешься, Ёми бы тебя побрала!

Всё это пронеслось в её голове за какой-то миг, но ответила она только:

— Просто.

— Просто?

— Да, просто прихожу. Просто хочется.

— Норико. — Он повернулся всем телом, усаживаясь к ней лицом. — Что не так?

— Всё так, — не сдавалась она. Но где-то внутри орала на себя: «Скажи, Норико, скажи!»

— Тогда, в Юномачи, я думал, мы…

— Что? Мы думали, это последний день нашей жизни.

— Не говори глупости, этот последний день жизни потом ещё и здесь много раз повторился. — Он, казалось, начинал злиться. Ну хоть какие-то чувства…

— И чем ты недоволен?

— Тем, что мне мало, Норико! — Он наклонился вперёд, от спокойствия на лице ничего не осталось. — Мало тебя. И я уже оставил все надежды догадаться, что сделал не так. Я стараюсь понимать тебя, даю тебе столько времени, сколько нужно. Оставляю за тобой всю свободу, ведь тебе это важно. Каждый раз я боюсь сделать лишний жест или сказать что-то, что ты поймёшь по-своему, потому что ты так любишь всё на свете понимать по-своему! Норико, — выдохнул он, и в этом выдохе было столько чувств, столько боли, что она опешила, потерялась в них, не зная, как реагировать. — Я хочу тот последний день каждый день. И я не знаю, что ещё мне нужно сделать, чтобы ты поняла, как нужна мне.

Она замешкалась, пытаясь сообразить, как ответить, а потом не нашла ничего лучше, чем накричать на него в ответ:

— А как я понять должна, если ты не говорил?!

— Я не говорил?! — Он дёрнулся вперёд, завёл руки ей за спину, и не успела она осознать, что произошло, пряди волос, ничем больше не удерживаемые, тут же полезли в лицо. — А это что? — Он держал ленту у неё перед глазами.

Но Норико уже ступила на эту тропу и не собиралась сдавать свои позиции.

— Цветы, в которых я не разбираюсь?!

— Ты так и не узнала?! — Его глаза ещё больше расширились, и он стал совсем не похож на себя.

— Нет, не узнала!

— А почему не спросила? — Этот вопрос он задал уже спокойнее, даже немного отстранился.

— Да я… Не знаю, если честно. Как-то думала сначала, что всё уже ясно. Ну после того дня…

— И? Что изменилось?

— Я перестала быть уверена, что всё правильно поняла, — призналась она. Их голоса улеглись, успокоились. Дыхание стало ровнее. И в этом новом спокойствии было что-то… Она не знала, как понимать это чувство. Но стало легче говорить. Гораздо легче. Словно, пока они кричали, между ними что-то рухнуло, и теперь не было той преграды, о которую она так боялась разбиться.

— Почему, Норико?

— Не знаю. Ты всегда так спокоен, ходишь такой важный и невозмутимый. А теперь ещё и сёгун.

— Я не стал другим, получив должность военачальника.

— Я понимаю. Не знаю, как объяснить. — Она устало вздохнула и уставилась на свои руки. Смотреть на него сил больше не было.

— Это, — он положил ленту ей на колени, так что она оказалась перед глазами, — моё сердце, отданное тебе.

Она продолжала молча смотреть.

— Я не знаю, что творится в твоих мыслях, Норико, и мне больно от того, сколько в тебе недоверия. Не только ко мне — ко всем. Могу представить, как тяжело с этим жить. Но послушай, тебе не нужно вечно защищаться. Не со мной, я не сделаю тебе больно. — Она чувствовала его пристальный взгляд, но не осмеливалась поднять глаза. — Я думал, ты знаешь, поэтому не понимал, отчего твоё поведение такое двойственное. То льнёшь, то отталкиваешь…

И как же отчаянно ей хотелось верить его словам. Даже страшно от того, насколько остро она почувствовала эту потребность — довериться.

— Я не знаю, как убедить тебя, — продолжил он. — Всё, что я могу дать, — обещания, но ты ведь такому не веришь, да? — Хотэку усмехнулся.

Это заставило её поднять взгляд. В его лице было столько нелепой обречённости…

— Мне хочется тебе верить, — призналась Норико, с огромным трудом вытолкнув из себя эту фразу.

Он посерьёзнел, но молчал, выжидающе глядя.

— Это всё… — замялась она. — Я не знаю, что ещё сказать…

— Что-нибудь о том, что ты сама чувствуешь, например? — вкрадчиво предложил Хотэку.

— Это разве непонятно? — Пришлось опустить глаза, потому что снова стало не по себе.

— Знаешь, я перестал быть уверен, что всё правильно понял.

Норико от такой наглости чуть не задохнулась:

— Моими же словами!

— Но это так. Сначала сама меня целуешь, потом приблизиться не даёшь. Потом снова приходишь. И опять отталкиваешь.

— Не толкала я тебя ни разу!

— Образно, Норико.

Они замолчали. Он смотрел и ждал, она собиралась с мыслями, пытаясь сказать то, что стоило сказать.

Молчание затянулось. Хотэку вздохнул:

— Ладно, тебе не обяза…

— Я не умею, — перебила она. — Я не умею говорить. Я не знаю, что говорить.

— Что… думаешь?

— Я не думаю. То есть… Я не знаю, какие здесь слова будут подходящими. Ничего не будет подходящим. Понимаешь? Может, если бы я разбиралась в дурацких цветах, я бы смогла как-то выразить, но я ничего в них не понимаю. — Она сжала ленту в кулаке.

— Выражай, как умеешь.

— Я никак не умею.

— Как и я. — Он положил руку на её щёку. Норико прикрыла глаза и прижалась к его ладони. — Я просто следую за желаниями и делаю то, что для меня важно. Но ты… Прошу, не бойся меня. От меня не надо бегать и прятаться.

Она открыла глаза. На неё смотрело само тепло, сама нежность.

И Норико решила поверить.

Она подалась вперёд, но у самых его губ остановилась, чтобы шепнуть:

— Я убью тебя, если ты врёшь.

— Я тебе это позволю, — пообещал он и сам поцеловал её. Бережно, осторожно, как в первый раз. И как в первый раз, она разрешила себе отдаться этому, не думать, не бояться. Но в этот раз — не останавливаться.

Забравшись к нему на колени и не разрывая поцелуй, она стянула с него пояс, а следом — кимоно. Руки нащупали крепкие плечи, грудь, живот… Каннон, какой твёрдый у него живот!

Она уже хотела опуститься ниже, но вдруг поняла, что руки Хотэку так и остались на её спине, позволяя себе лишь гладить, прижимать, но не больше. Отстранившись, она взглянула ему в глаза:

— Я слишком?..

— Нет. — Он потряс головой, растерянный и… смущённый? — Я просто… Я никогда…

— А. Оу… Но ты ведь об этом говорил, да? Когда…

— Да. Да, конечно. Просто…

Улыбнувшись и прервав его попытку объясниться коротким поцелуем, Норико тихо сказала:

— Всё хорошо. Мой черёд выражать, что я чувствую. — И потянулась руками к хакама. Где-то вдалеке раздался бой барабана — сменилась стража.

— Обед, — простонал Хотэку.

— Ты голоден? — Она поймала его туманный взгляд. Он покачал головой.

— А ты?

— Сегодня у меня на обед ты.

И она улыбнулась так, что у Хотэку всё внутри перевернулось. Он притянул Норико к себе, падая на пол, прижимая её крепче, целуя, вжимаясь в горячее тело. Где-то на самом краю сознания проскочила мысль, что додзё — не лучшее место. Но она скрылась под волной наслаждения, когда её нежная рука коснулась его.

Хотэку не сумел сдержать стон. Да и зачем? Здесь и сейчас их никто не услышит.

А потом она опустилась ниже, укусила за бедро, чем вызвала новый стон, и…

— Ёми тебя побери, — выругалась Норико и шевельнула ушами, вмиг ставшими кошачьими. — Нобу идёт сюда.

Хотэку прислушался — да, это были его шаги.

— Надо было оставить их Кунайо-доно, — заворчал он, поднимаясь вслед за Норико и натягивая хакама обратно. — Он точно сюда?

— А тут больше некуда идти. — Она выглянула наружу. — Вон его макушка.

Хотэку пристроился сзади, выглядывая из проёма поверх её головы.

— Так он ещё и не один.

— Угу, они всё время вместе. Мне кажется, я их поодиночке и не видела. — Она обернулась и подняла на него свои жёлтые глаза. — Я пойду, хорошо?

Нехорошо. Ему не хотелось её отпускать. Столько лет терпеливо ждать эту кошку, чтобы она вот так убежала? Опять?

— Пойду… Распоряжусь собрать вещи, — пояснила она.

— Вещи?

— Свои, да. Если ты ещё…

— Да! То есть… Кхм. Да. — Хотэку совсем собой не владел. Десять лет самоконтроля куда-то испарились. — Значит, вечером…

— Увидимся, да.

— Да.

— Тогда я пошла.

— Хорошо.

— Пока?

— До встречи.

Она быстро поцеловала его в щёку и почти сразу исчезла. А он так и стоял у входа, пока из-за деревьев не показались Нобу с Тономори.

— Хотэку-сама. — Тономори низко поклонился, а Нобу… Ну да, Нобу смотрел на сёгуна, который почему-то стоял у входа в додзё с оголённым торсом, потому что совсем забыл вернуть на место кимоно. Каким богам помолиться, чтобы вернуть себе голову?

Хотэку поприветствовал учеников.

— Гонец от Кунайо-сама прибыл. — Тономори протянул свиток. — Это для вас.

Приняв послание, он скупо поблагодарил и, не задерживаясь, вернулся в додзё. От холода начало потряхивать. Хотя от холода ли…

Надев кимоно, Хотэку развернул свиток и пробежался глазами по тексту, после чего вздохнул, попрощался с надеждами на счастливый вечер и отправился нарушить одно из важнейших правил дворца. Ему срочно нужен был император. Придётся прервать его трапезу.

— Прошлая неудачная осада ничему их не научила? — Чо нервно теребила свои рукава, никак не желая признавать очевидного.

— Даймё мёртв, — повторил Иоши. — И не только тот, что наступал по приказу сёгуна, но и тот, которого назначил Хотэку-доно. Пора признать, что, пока мы пытаемся сохранить порядок в Иноси, в Северной области дзурё какой-то отдалённой провинции захватил власть.

Киоко от всего этого мутило. От мятежей, переворотов, скандалов внутри дворца и всеобщего хаоса. А ещё от собственной слабости. Сегодня было хуже всего. Хотя каждый день было хуже всего, но каждый следующий — ещё хуже предыдущего. И ведь каждый раз ей кажется, что ужаснее некуда. А нет, всегда находится куда.

Несмотря на заверения Иоши и его попытки убедить её остаться в постели, она всё же пришла на совет. Слишком важные события происходят, чтобы остаться в стороне. Рушилось всё, за что они боролись. Ничего не закончилось. А она сама ощущала такую бесполезность и незначительность своей жизни… Немощная, не способная даже ходить без опоры, она вспоминала то, что сделала в Минато, и казалось, это был кто-то другой.

— Дзурё осмелился восстать против Миямото, — проговорила она. Все напряглись, вслушиваясь, и в павильоне стало совсем тихо. — Такого не было при моём отце, и при его отце тоже не было. За всю историю, что мне известна, — а мне известны все сохранившиеся записи с окончания войны, — таких случаев было несколько. Редкость, что быстро подавлялась в самом зачатке. Подобные смельчаки лишались своих владений в один миг, и занимались этим даймё. Все они были верны императору. Мы где-то ошиблись, где-то растеряли это наследие.

— В этом нет нашей вины, — мягко сказал Иоши.

Слишком мягко, не стоило ему так разговаривать при остальных. Пусть они были друзьями в пути, сейчас всё же у каждого своя маска, своя роль в служении Шинджу. Нужно их придерживаться, иначе хаос лишь усугубится.

— Мэзэхиро очернил весь императорский род, — продолжил он. — На то, чтобы восстановить доверие, потребуется время, но многие из народа рады возвращению императрицы. Всё же род Сато на троне — не то, к чему люди привыкли. Даже если Сато разделяет их собственные интересы.

— Ваш род идёт от первого советника императора, он не менее древний, чем род Миямото. Но ни к чему об этом говорить. — Она поднялась, намереваясь пройти к столу. Всё плыло и качалось, но от помощи она отказалась. — Там, в пророчестве, ясно ска… — Договорить она не успела. Потянувшись за свитком Нисимуры Сиавасэ, Киоко потеряла равновесие.

Она едва успела подумать о том, как же позорно будет вот так упасть — на глазах у всех, кто вверил ей свои жизни, но всё ещё не получил тот мир, какого заслуживал. Она подвела их. И сейчас снова подводила. Эта мысль едва зацепила угасающее сознание, а дальше всё обратилось в ничто.