Киоко. Милосердие солнца

Узы ослабнут

Увы, стоило стражнику понять, что сороконожка сбегает, и он едва не затоптал Киоко. Поэтому пришлось срочно менять план — оставаться в стороне больше не получалось. Но Киоко посчитала, что это будет хорошей разминкой в новом, недавно опробованном облике.

Её тело разрослось в стороны, ножки втянулись, оставляя четыре привычные конечности в виде лап, кожа покрылась шерстью, морда вытянулась, а уши теперь оканчивались мохнатыми кисточками.

Рысь, которую ей посчастливилось повстречать когда-то, словно в прошлой жизни, в Ши, была сильна. Киоко, чувствуя мощь этой ки, оттолкнулась задними лапами и в прыжке повалила несчастного шиноби, не ожидавшего подобного поворота. Она не хотела его убивать — смертей и так было слишком много. Но стоило ей его отпустить и побежать дальше, как он тут же попытался её искалечить: стал преследовать её и швырять что-нибудь острое.

Киоко бросалась на него, валила на землю, снова старалась уйти — и снова он нападал. И так раз за разом. Она правда не хотела ему вредить, но он просто не оставил ей выбора. Так что после того, как её бедро оказалось поцарапано, она обернулась, зарычала и, бросившись ему в ноги, впилась в лодыжку.

Шиноби взвыл от боли и полоснул её по морде кинжалом, но она не ослабила хватку, рванула его на себя и завалила на спину. Протащив несколько сяку, она сжала челюсти покрепче и отшвырнула его в сторону. Он застонал — значит, был жив. Это хорошо. Она только понадеялась, что смогла его обездвижить.

Всё, что было дальше, произошло слишком быстро.

К сожалению, она не успела. Добежала до переулка, когда Чо уже стояла над Ацуко. Почувствовала уходящую ки, когда ничего уже было не изменить.

— Может, не возись я так долго с тем шиноби, — тихо говорила теперь Киоко Иоши, — может, оставь я его в покое и побеги сразу, она бы не пережила эту боль.

— А может, ей стоило наконец понять цену жизни. — Он прижал её к себе и привычно погладил по голове, вновь утешая. И делал так каждый раз, когда Киоко не справлялась, каждый раз, когда было слишком больно осознавать действительность, в которой они оказались.

Это было приятно, но сейчас, в это мгновение, отчего-то воспринималось неправильным. Однажды его может не быть рядом, и как тогда она сможет смотреть на мир? На последствия собственных решений? На боль, которую причиняет или причиной которой невольно становится?

— Думаю, мне надо на эти месяцы уйти, — после долгой паузы сказала она и сама не поверила, что осмелилась произнести это вслух.

— Уйти? — Иоши выглядел озадаченным.

— Наверное, в Ши.

Иоши замер, не найдясь с ответом. Киоко, сама того не желая, чувствовала его замешательство, ощущала потребность спорить, останавливать, не позволять ей уехать. За то время, что они жили во дворце, она так и не подпустила его к себе ближе прежнего. Сама не могла толком ответить почему, но неясная внутренняя тревога, чувство неправильности мешали, раз за разом отправляя их по разным спальням.

Её месяцы в Ши означали, что до самой войны они будут порознь. А дальше… Как знать, что будет дальше.

— Мне нравится это не больше, чем тебе, — постаралась она объяснить. — Поверь, я хотела бы просто оставаться рядом, ни о чём не думать и полагаться на вас с Кунайо-доно.

— Так положись! — воскликнул он и тут же прочистил горло. — Положись, — повторил уже тише. — Тебе не нужно беспокоиться. Если хочешь — сражайся, мы найдём лучшую позицию для тебя, удобную и выгодную нам всем. Я не буду останавливать. Занимайся здесь, сколько пожелаешь. Мы ведь уже договорились об уроках стратегии. Если хочешь — упражняйся с самураями в фехтовании, ходи в школу с теми, кого приведёт Иуоо-сан. У тебя здесь полная свобода, почему ты бежишь?

Его глаза были полны мольбы, но Киоко чувствовала, что всё, о чём он говорит, и есть несвобода. Несамостоятельность, недостаток ответственности. Что бы она ни делала, здесь её всегда прикроют. Это хорошо, так и должно быть, когда ты правитель. Но для той, в чьём сердце бьются две божественные сути, это детская комната, где кругом разложены татами и нет ничего, что могло бы всерьёз ранить, что могло бы дать ей возможность осознать грани своей силы и своей уязвимости.

— У меня нет права на такую безопасность. Больше нет. — Она взяла ладонь Иоши в свою, сжала крепче и заставила себя посмотреть ему в глаза. Ей хотелось отвести взгляд, но он заслуживал видеть боль, сопровождавшую каждое слово. — Инари преподала мне хороший урок, показав цену дара.

— И он в прошлом, — упорствовал Иоши, сжав её руку в ответ, словно пытаясь удержать хотя бы так. — Ты ведь уже всё поняла и приняла. Ты уже отгоревала чужие смерти от собственных рук. Разве этого недостаточно?

Она только беспомощно покачала головой.

— Почему? Что тебе мешает остаться и готовиться здесь?

— Ты. — Она почувствовала, как ком сдавил горло, и слово едва-едва протиснулось наружу. — Твоя опека… — Она сделала вдох, он получился судорожным. — Она сродни опеке моего отца — не позволяет мне увидеть дальше твоих объятий, всегда оставляя путь отхода в них. Я знаю: что бы ни совершила — приду сюда, к тебе, и буду принята, услышана, утешена.

— И это плохо? — Он упёрся лбом в её висок, и его боль Киоко ощущала как собственную.

— Нет. Конечно же нет. — Слёзы катились по щекам, но она не отпускала его руку, не утирала их. — Это замечательно. Это то, что мне всегда будет нужно.

— Тогда я не понимаю… — Он отстранился, повернул её лицо к себе, пытаясь поймать взгляд.

Она не противилась:

— Я не твоя дочь, Иоши, я императрица.

— Ты моя супруга, и я буду всегда любить и защищать тебя не меньше, чем дочерей.

Она улыбнулась и почувствовала солёную влагу на губах.

— Будешь. Но не сейчас. Сейчас мне нужно научиться быть больше этого.

— Больше императрицы? — Он всё ещё не понимал, и в голосе сквозило отчаяние. Она чувствовала, как сильно он хотел бы просто схватить, не отпускать, оставить её в своих объятиях. И в любое другое время она бы с радостью этому подчинилась. Но сейчас…

— Больше твоей супруги.

Крепко сжимавшие её ладонь руки ослабили хватку, держали теперь нежно, бережно. И он просто кивнул:

— Хорошо.

— Я знаю, тебе больно…

— Больно. Но если это то, что тебе нужно, — хорошо. Только будь осторожна и обещай вернуться.

— Конечно, — улыбнулась она и утёрла слёзы, казавшиеся теперь ненужными. — Я вернусь сильной. Гораздо сильнее себя сейчас. И потом мы всё преодолеем. Вместе.

— Вместе. — Он осторожно убрал прилипшую к её лицу прядь, оставил руку на щеке. — Я годами топил в себе все чувства, отдаваясь долгу и клинкам. Я готов сделать это снова, если это то, чего ты хочешь.

«Топил…» Она накрыла его руку, прижимаясь к ней щекой. Глупый Иоши…

— Не нужно ничего топить. — Она прикрыла глаза, наслаждаясь каждым мигом касания. — Просто теперь твой долг гораздо больше служения господину. А мой — больше того, что мне пророчили с детства. Мы вольны любить, но мы не можем слепо идти за чувствами, забывая обо всём на свете.

Он наклонился, и на виске отпечатался тёплый поцелуй.

— А хотелось бы, — тихо сказал Иоши.

Сад полнился ночными звуками и запахами, но его запах она ощущала ярко. Проложив себе тропу между молодыми клёнами, Норико двигалась едва слышно, надеясь увидеть Хотэку раньше, чем он заметит её присутствие.

Сначала она не хотела идти. Норико устала. Она была голодна. Но ещё она была очень любопытна, и птиц знал это. И она не смогла бы уснуть, не выяснив, зачем ему понадобилась.

Запах становился сильнее. По её прикидкам Хотэку сидел за разлапистым низкорослым клёном. Забравшись под дерево, она осторожно выглянула из-за густой листвы — никого. Обойдя ствол, она посмотрела с обратной стороны — тоже пусто. Но самое странное — с обеих сторон запах был одинаково сильным.

Принюхавшись получше, она тщетно пыталась определить, в какую сторону двигаться дальше, и лишь спустя долгие-долгие мгновения поняла, что смотрит не туда. Норико задрала мордочку и сделала несколько вдохов. Ну точно.

— Птиц!

— Я уж думал, не догадаешься.

Листва зашевелилась, зашелестела, мешаясь с перьями, и Хотэку мягко опустился перед ней, тут же усаживаясь напротив. В руках он держал небольшой свёрток. Норико невольно попятилась, но вовремя себя остановила. Она и так с ним слишком несправедлива.

— Что хотел? — как можно беззаботнее попыталась спросить Норико.

— Убедиться, что ты вернёшься живой.

— А ты сомневался?

— Нисколько, — улыбнулся он и положил свёрток между ними, позволяя ей его обнюхать.

Пахло тканью и красками. А ещё чем-то далёким и очень-очень знакомым…

— Что это? — Она поставила лапу сверху — и ткань прогнулась внутрь. Там было что-то мягкое. Очень мягкое.

— Ничего особенного. Подарок.

— Опять? — Сердце забилось чаще. Она не хотела больше ни подарков, ни намёков, ни сложностей. Избегать неловких тем и ситуаций теперь казалось прекрасной идеей. Зачем только послушала дурацкого птица и пошла в сад?

— Это не от меня.

Она облегчённо выдохнула и заметила, как Хотэку едва сдерживает улыбку.

— Что?

— Ничего.

Улыбка стала ещё шире.

Норико фыркнула и вернулась к свёртку. Обнюхав его ещё раз, она озадаченно подняла морду:

— Если не от тебя, то от кого?

— Ты поймёшь, когда откроешь.

Теперь улыбка была не насмешливой, а доброй. Совсем как улыбка маленькой Киоко. Та самая, которую она не могла спрятать, пока ждала, когда Норико развернёт свои подарки. Она очень старалась дарить ей украшения: цветы, ленты на шею, однажды даже маленькие гэта, сделанные специально под кошачьи лапы. Первое время Норико старалась не обижать принцессу, но, когда та немного подросла и они наконец начали разговаривать, попросила больше не заставлять её страдать.

Теперь так же улыбался Хотэку, и Норико казалось, что там, внутри, снова что-то совершенно неподходящее. Она подцепила уголок обёртки и попыталась развернуть, но птиц её остановил:

— Не сейчас. В комнате. И сделай это в своей человеческой ки.

Подозрение, судя по всему, так откровенно отпечаталось на её морде, что Хотэку тут же поспешил добавить:

— Это не совсем подходит для кошек. Но для тех дней, когда ты предпочтёшь другую свою форму, это тебе может пригодиться. Я пытался предупредить, что тебе может быть это не совсем приятно или, может, это не совсем то, что тебе нравится, но она была непреклонна и требовала передать.

— Она?

— Ты поймёшь.

Поймёт, значит… А теперь ей что делать? Идти открывать? Остаться говорить? Как вообще ведут себя в таких случаях?

— Ну… Спасибо? Передай…

— Передам. — Он поднялся и подхватил свёрток. — Пойдём, ты же не дотащишь это кошкой.

Норико облегчённо выдохнула и засеменила следом. Только бы там не было никаких цветов, а то новых загадок до решения старых ей точно не нужно.

Ёширо раскинул руки в стороны и смотрел сквозь ветви деревьев на звёзды. Вокруг пахло цветами. Много, очень много цветов. Запахи мешались, забивались в нос и дразнили. Это было непривычно, но ему нравилось. В лесу пахло совсем иначе. Он немного скучал по хвое, сырой земле и своему малиновому чаю, но пока остров ощущался скорее новыми возможностями, чем лишениями.

Один только минус — в Дзюби-дзи всё было ясно, прозрачно, предопределённо. Расписание на годы, десятилетия, столетия вперёд. Ты живёшь по распорядку, установленному тысячи лет назад, и не нужно думать о том, что дальше. Сделав выбор единожды в жизни, ты остаёшься в полной предсказуемости каждого следующего шага.

А теперь… Безусловно, он получил свободу. Его заставили её получить. Его не приняли, даже отвергли. И не единожды. Злости на согю не было, была лишь внезапно образовавшаяся пустота, которую он никак не мог заполнить.

Прогулки на рынок с Чо стали уже некоторой рутиной. Он с удовольствием запасался новым, старался жить здесь и сейчас, не сожалея о прошлом. Старался действовать по старым принципам в новом мире. Но была одна большая разница: там он был нужен и чувствовал свою пользу, чувствовал, что служение богине важно. Знал, что посвятил жизнь правильному делу. Здесь же… Служение императорам, подготовка к войне — всё это было ему чуждо. Хотя он отдал свою честь и верность Киоко-хэике, потому что она носит в себе божество, предстоящее насилие казалось неверным, и он не знал, ни как в этом жить, ни как этого избежать.

Хуже всего то, что Тору был прав. Не хотелось с этим соглашаться, но попытки Ёширо не причинять боли ничего не значат, если она всё равно есть и люди всё равно гибнут. То, что он сотворил в деревне, было даже не бездействием. Это было потворство насилию.

— Не холодно тебе на земле лежать?

Ёширо открыл глаза и встретился взглядом с Чо.

— Там в беседке подушки есть. Принести?

Он покачал головой:

— Не холодно.

— Ты расстроен. — Это не был вопрос.

— Чем?

— Тем, что произошло в деревне.

Это было неожиданно. Он не стал бы заговаривать об этом сам и уж точно не думал, что Чо решится обсудить произошедшее.

— Я не расстраиваюсь. Расстройство — следствие неоправданных ожиданий, несбывшихся надежд.

— Нет желаний — нет сожалений?

— Именно.

— И тебя не беспокоит, чем всё обернулось?

— Чем обернулось, тем обернулось.

— И не беспокоят все смерти? — Чо словно не могла поверить его словам. Она села рядом, и Ёширо поднялся, чтобы видеть её лицо.

— Произошедшее неизменно, сколько о нём ни думай.

— И что, ты никогда не думаешь о прошлом?

Чёрные глаза прищурились, словно пытались, как Киоко-хэика, выведать, что таится внутри, почувствовать недоступное взгляду и слуху.

— Порой думаю. Но чаще всего эти мысли возникают лишь оттого, что события прошлого требуют принятия решений в настоящем. То, что случилось в деревне, не требует ничего. Это решённый вопрос. Мы вернулись — всё закончилось.

— Закончилось… — Теперь она откинулась на спину и смотрела в небо, и Ёширо увидел в этом непреднамеренном отстранении боль, с которой ей пока не удалось справиться.

Он осторожно поддел её пальцы, укладывая их на свою ладонь, а правой рукой коснулся её виска:

— Здесь. Всё живёт здесь — не снаружи.

Надавив большим пальцем на висок, он осторожно провёл круг. Потом ещё. И ещё один, сдвигаясь постепенно выше, к середине лба. Чо прикрыла глаза.

— События рождают чувства. Много чувств. Совершенно разных. Добрых, злых, радостных, печальных — большой запутанный клубок.

Подведя палец к переносице, он опустил обмякшую ладонь на землю и передвинулся так, чтобы оказаться у Чо за головой.

— Здесь зарождаются мысли. — Он коснулся второго виска и надавил, повторяя всё те же движения с другой стороны. — И беда этих мыслей в том, что они появляются из чувств, которые мы не понимаем. Ты можешь думать: «Всё ужасно». А на самом деле эта мысль — ложь, не имеющая отношения к истине. Просто ты чувствуешь злость. Или тревожишься, или отчаялась. И поэтому рождается такая мысль, и мир сразу погружается в сумерки, и вот уже эта ложная в своей сути мысль заслоняет тебе свет солнца, не позволяя разглядеть хорошее.

Покончив со лбом, он коснулся её головы кончиками всех пальцев, забираясь в волосы.

— А нужно всего лишь размотать клубок из чувств и понять, отчего они именно такие. Тогда ты сможешь отбросить ложные мысли, посмотреть на всё открытым взглядом, и справиться с произошедшим будет легче.

Повисла тишина. Чо не отвечала, и это было хорошо. Не стоит ей сейчас говорить. Пусть отдыхает, пусть засыпает…

Дождавшись, когда она затеряется в беспамятстве, Ёширо подхватил её на руки и понёс во дворец. Пусть всё, что она чувствует, уляжется, распадётся на нити, которые Чо сможет рассмотреть и распутать, с которыми она сумеет разобраться.

— В Ши? Мх-кхм. Одна? — Норико едва не поперхнулась рыбой, которой усердно чавкала за углом павильона. Откуда она взяла рыбу, если рядом не было водоёмов, а в городе никто рыбу не ел, оставалось только догадываться.

— Одна. — Киоко решила не медлить. Она уже собрала себе еды — совсем немного, только на время перелёта, и теперь ходила по дворцу, выискивая всех, с кем хотела попрощаться. Иоши намеревался было устроить целый праздник в честь её отбытия, но она предпочла не давать людям лишнего повода для слухов. Во-первых, не хотелось, чтобы сёгун узнал о том, где она на самом деле. Во-вторых, люди здесь жили в нужде, и деньги лишними не были. Даймё сейчас и так с трудом распределял ресурсы. Позволять себе пышный праздник было бы едва ли не издёвкой.

— Я с тобой. — Норико широко облизнулась и встала.

Её милая Норико. Киоко легко представляла себя без остальных, но не без той, кто опекала её с самого детства, кто долгое время — да и сейчас — оставалась ей верной подругой. Она опустилась на колени и протянула руку, Норико привычно потёрлась мордочкой о пальцы.

— Прости, в этот раз мне нужно уйти одной.

Палец тут же пронзила острая боль.

— Эй! — Киоко отдёрнула руку и потёрла укушенное место.

— А ты не зли меня этой чушью, — оскалилась Норико. — Мне богиня велела тебя опекать, так что никуда ты одна не отправишься.

— Это было справедливо только до проявления дара.

Послышалось утробное рычание.

— Норико, остынь. Что-то мне подсказывает, что в Ши сейчас гораздо безопаснее, чем здесь.

Рычание стало громче.

— Я пойду к оками. Может, они меня вообще не примут — тогда придётся вернуться. А если примут — я буду под надёжной защитой.

Пасть открылась, и кошка зарычала ещё громче.

— И ты должна остаться, чтобы присматривать за остальными. Как же они справятся без тебя?

Норико взвыла и прыгнула вперёд. Киоко, осознав неизбежность, обратилась, но слишком поздно — бакэнэко уже вцепилась ей в бок и сбила на землю. Извернувшись, Киоко вскочила на лапы и побежала прочь — вглубь сада. Туда, где никто не бросится их разнимать.

— Стой! — рыкнула Норико, догоняя.

Киоко задержала дыхание, обогнула цветущую вишню и с умилением послушала, как Норико начала чихать.

— Столько времени живёшь, а самого простого делать не научилась, — хмыкнула она и побежала дальше.

— Я не дура сама себя обоняния лишать, — раздалось сзади, и в спину вцепились острые когти.

Киоко тут же перевернулась, сбивая с себя бакэнэко, вскочила на лапы и бросилась в сторону — к зарослям спиреи.

— В саду с кошачьим носом иногда проще не дышать, — хихикнула она.

— Апчхи! — Этот чих был слишком близок и полон злости, так что Киоко протаранила ветки и продралась дальше — к сливам. Вцепившись в ствол ближайшего дерева, она взобралась наверх и оттуда посмотрела на замешкавшуюся Норико.

— Не устала? — крикнула Киоко.

— Не дождёшься! — Та выпустила когти и начала остервенело драть дерево.

— Так забирайся!

— Бесишь! — И Норико полезла наверх. Но стоило ей добраться до нижней ветки, Киоко сменила шерсть на чешую и тут же спустилась змеёй.

— Эй! — послышалось сверху. — Ты же была кошкой, нельзя на ходу менять правила игры!

— Да брось, — весело отозвалась Киоко, — ты ведь можешь так же!

Норико опять рыкнула, но тут же обратилась и уже ползла вниз, так что Киоко снова нарастила лапы и побежала прочь.

Так они донимали друг друга не меньше коку. В какой-то момент Киоко показалось, что Норико просто не способна на усталость, но в конце концов ей наскучило бегать следом. И очень вовремя, потому что Киоко уже едва дышала.

— Я тебя ненавижу. — Норико вздохнула и села, завершая их догонялки. Киоко тут же завалилась набок, часто-часто дыша. Сердце колотилось как безумное.

— Я знаю, — выдохнула она.

— Ну и убирайся в свой лес. Живи с волками. Но если от тебя будет псиной вонять, когда вернёшься, — ко мне не подходи.

— Подойду, конечно. — Голос начал звучать ровнее, сердцебиение успокаивалось. — Будешь со мной вонять.

Норико рыкнула, куснула Киоко за лапу и улеглась рядом.

— Ты уверена? — спросила она после долгого молчания.

— Да.

— Хорошо. — Норико ткнулась мордой ей в шею и заурчала.

Не было сомнений, что Норико примет её выбор. Киоко уже привыкла, что сначала бакэнэко спорит, злится, ругается, и всё это ей нужно высказать, выплеснуть, освободиться. А затем эмоции стихают и приходит принятие.

— Ты хотя бы дашь себя провести до леса? — делано-ворчливо спросила она.

Киоко усмехнулась:

— Если ты после этого вернёшься обратно.

Повисло молчание.

— Я ведь почувствую, если останешься, — предупредила Киоко.

— Да знаю я, — буркнула бакэнэко. — Вернусь, вернусь.

— Тогда провожай. Но я полечу. А тебе потом на лапах бежать о-о-очень долго.

Ещё одна небольшая заминка, и Норико, вздохнув, бросила:

— Ну и ладно, сама справишься.

Вот и всё, ещё одна маленькая победа.

О том, что Киоко-хэика улетела, Чо узнала после полудня, когда проснулась. Дворец уже давно суетился — голоса и топот раздавались за стенами со всех сторон, а она чувствовала себя потерянной, разбитой и совершенно бесполезной. Она не знала, что Ёширо сделал накануне, но стоило его поблагодарить хотя бы за то, что смогла поспать, и за то, что провела ночь в постели, а не на холодной земле сада.

В паре шагов от неё стояла миска с водой. Она знала, что надо смыть с себя остатки сна, но где-то внутри сидело липкое отторжение. Оно твердило, что с сонливостью уйдёт и покой, с бодростью вернётся тревога, и мыслям не будет конца. Неясный страх держал её, не давая сделать шаг, словно тот её парализующий яд.

Яд…

Проклятый безвременник. Как радовалась она, когда поняла, что может смазать только что купленный кунай. И как жалела потом, что её план сработал. Она знала, что не справится. Она понимала, что Ацуко гораздо сильнее и искуснее. Но ещё она знала, что нужный концентрат одной каплей положит всему конец.

Лезвие было измазано целиком. Она получила достаточную для быстрой смерти дозу. Но она не заслужила такого конца. И как жаль, что Чо узнала об этом слишком поздно.

Больнее этого понимания было лишь то, что, выходит, убийца Иши-сана — сам Иша-сан. Только старик знал, как приготовить яд. И он легко мог выдать его за лекарство, попросив Ацуко налить ему в пиалу из нужного пузырька. Если бы на её месте была Чо, то сразу поняла бы, в чём дело. Она бы смогла это предотвратить, смогла бы помочь, не позволить ему умереть.

А теперь мёртв и он, и Ацуко, и так много шиноби, которые пострадали совершенно зря. Она бы умерла прямо здесь, но больше не была уверена, что имеет на это право. Смерть от собственных рук — дело чести. А Норико права: в ней этого нет нисколько. Да и заслужила ли она посмертный покой?

— Ну и чего ждёшь? — Под окном сидела Норико и осуждающе смотрела жёлтыми глазами. Она и сказала ей про Киоко-хэику, но зачем, Чо так и не поняла.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? За ней в лес пошла?

— Что? Зачем? Самое бесполезное, что ты можешь сделать, потому что она, как только увидит тебя, тут же отошлёт назад.

— Тогда чего ты пришла?

— Посмотреть на твои муки совести, конечно.

— Довольна? Можешь злорадно помяукать, только брысь отсюда. — Чо откинулась на подушки и уставилась в потолок.

Наступившая тишина успокаивала. Она надеялась, что бакэнэко ушла. Язвить настроения не было, говорить по душам — тоже. Хотелось лежать и наказывать себя одиночеством, упиваясь собственной болью.

Она прикрыла глаза и размышляла: можно ли после всего вернуться к Тору, рассказать правду, попытаться объяснить… Можно ли надеяться, что он поймёт её? Сомнительно, очень сомнительно. Она на его месте снесла бы себе голову, не дав и слова сказать.

Вдруг ухо защекотало чьё-то дыхание. Инстинктивно дёрнувшись, Чо отскочила, и в рин от её лица клацнули челюсти.

— Ты что творишь? — Она уставилась на кошку, нагло забравшуюся к ней в кровать.

— Привожу тебя в чувство, — хмыкнула та.

— Тебе жить надоело? Так я сейчас помогу. — Чо скатилась с кровати, подхватила мятое кимоно и вытащила из рукава танто.

— Пр-р-равда? Убьёшь импер-р-ратора? Это измена, — проурчала Норико, не сдвинувшись с места. Даже ухом не повела, ни капли опасения в глазах.

— Могу просто отрезать тебе уши, на Первейшем это никак не скажется. — Норико спрыгнула вниз, и Чо бросилась через кровать за ней. — Стой, сейчас мы твоих блох пересчитаем!

Она смотрела на удаляющийся чёрный комок, не заметив, как в попытках нагнать его выскочила на улицу. Солнце ударило в глаза так, что пришлось зажмуриться. Она попыталась закрыть от него лицо и вдруг обнаружила в левой руке то самое мятое кимоно. Оглядела себя, посмотрела на то, как наводнившие двор самураи и слуги пялятся на неё, пожала плечами и набросила платье поверх хададзюбана. Пояс, увы, остался в комнате, поэтому даже так она наверняка выглядела слишком вызывающе.

— Они оценили, — довольно мяукнула Норико, непонятно как оказавшаяся прямо под ногами.

Не говоря ни слова, Чо резко наклонилась и, пока та не успела отреагировать, подхватила её на руки. Раздался истошный вопль.

— Не ори, дура, — шикнула Чо. — Сама виновата.

— Виновата, что отпустила Киоко из дворца и теперь ты себе такое позволяешь! — заорала та. — Помогите! Помогите! Иоши! Хотэку! Эта ненормальная меня сейчас убьёт!

— Что ты несёшь? — Чо промчалась по коридору и швырнула её в комнату так, чтобы та упала на кровать. Задвинув сёдзи, она уселась на пол, перекрывая выход.

Норико посмотрела на это, вздохнула и мигом выпрыгнула в окно.

— Да чтоб тебя… — Поднявшись, Чо пнула кровать и пошла к миске с водой. Стоило дождаться служанку, но ожидание утомляло, а появляться на улице в том же виде снова хотелось ещё меньше.

— Нужно отправить несколько в провинцию Сейган. — Иоши передвинул фигурки самураев к западу. — Минато восстанавливается гораздо медленнее, чем хотелось бы. Нам нужен крепкий город, способный вместить всех…

— Вы правы, — согласно кивнул Кунайо-доно и подвинул туда ещё две фигурки. — Отправим побольше наших, опытных. Деревенские выловили множество обломков кораблей, всё идёт в ход. Нам нужно построить несколько собственных — для торговли и…

— Правильно. И хорошо бы отправить туда кого-то из своих. Наверняка там остались кицунэ, куда они денутся без ооми? Не вплавь же возвращаться. Нужно бы их отыскать.

— Я займусь. — Хотэку поднял взгляд от карты и посмотрел на Иоши. — Хотя Норико с ними лучше ладит, но она ничего не смыслит в дипломатии и хороших манерах. Есть некоторые риски…

— Тогда отправляйтесь вдвоём. — Иоши вытащил из кипы свитков тот, что содержал карту прибрежной провинции, и через стол перекинул его Хотэку.

— Вы уверены?

Иоши был уверен. Или старался увериться. Дзурё в Минато хотя и был хорош, всё же не особенно заботился о благополучии города. Он наладил торговую связь, но о достатке и домах горожане заботились сами. Справится ли он с потоком новых людей? Сумеет ли грамотно спланировать работы, озаботиться постройкой новых деревень, заселением новых земель? Справится ли с земледелием и посевами, с новым распределением труда?

Конечно, и он когда-то учился, и он осваивал управление провинцией, понимал, как всё устроено в других областях. Но одно дело — знать, и совершенно другое — наблюдать. Да и лет-то с его обучения сколько прошло… Помнил ли он хоть что-нибудь из тех знаний, что никогда ему не пригождались?

— Ногицунэ пытались захватить наш город, так что лишним её подвешенный язык не будет. А отправлять её одну я не рискну, даже несмотря на то, что смогу без всяких гонцов с ней общаться. К слову, это и для нас будет удобно. Так что постарайся от неё не отходить.

— Понял. — Хотэку глубоко поклонился и вышел из павильона Совета.

— Вы славно справляетесь, — отметил Кунайо-доно. — Не мне, конечно, оценивать работу императора, однако я приятно удивлён, что юный возраст не мешает вам принимать хорошие решения.

Слова, которые Иоши когда-то мечтал услышать, но не от даймё… Сейчас они для него почти ничего не значили. Он и так был уверен в том, что делает. Когда принимаешь ответственность за последствия, мысли становятся яснее, а верных выборов — меньше.

— Как думаете, выйдет переманить ногицунэ на нашу сторону? — продолжал даймё.

— У них нет выбора. — Иоши смотрел вдаль невидящим взглядом. Перед лицом стоял отец. Стоял и ухмылялся, одобряя действия сына. — Те, кто не с нами, — против нас. А те, кто против нас, — умирают.

Сколько кругов она уже навернула? Семь? Десять? Сто восемнадцать? Норико не знала и продолжала гипнотизировать свёрток, лежавший посреди комнаты. Тронув его лапой в который раз, она снова убедилась, что содержимое мягкое. Понюхав, учуяла всё те же запахи краски.

Она сама не знала, почему так боялась его открывать. Хотэку ведь сказал, что это не от него. Но от кого тогда? И зачем, почему? Вопросов было много, а ответов — ни одного. Ещё и Киоко рассказать не успела. А медлить до её возвращения казалось неправильным…

Она уселась, вздохнула. В конце концов, избегает ведь она разговоров о ленте с цветами? Раз её получилось запрятать подальше и не думать, то и здесь, если придётся, получится.

Она моргнула и раздражённо скрестила ноги, усаживаясь поудобнее. С неудобством сидячего положения при смене ки ей пока не удалось разобраться до конца. На всякий случай она привычно оставила себе кошачьи уши и нос — во дворце все уже знали бакэнэко, и скрываться не было нужды.

Подхватив свёрток, она ещё несколько раз покрутила его в пальцах, затем всё-таки поддела когтем уголок и развернула ткань. Внутри оказалась… снова ткань. Но, в отличие от простого платка-упаковки, эта была с узором из серой дымки.

Так вот почему человеческая ки…

Она поднялась и развернула наряд, вытягивая руки и пытаясь рассмотреть его. Это было кимоно. Два слоя, как то, что когда-то госпожа Фукуи подарила Киоко. Вот от кого свёрток… Она и не думала, что кто-то поддерживает связь с Иноси, но, видно, Хотэку слишком любил своих родителей, чтобы им не писать.

Норико прошла к нише в стене, достала нижнее бельё и гэта. Это она наденет. Слишком искусный подарок, сделанный бережным и внимательным к деталям человеком. И слишком личный, чтобы им пренебречь.

Завязав хададзюбан, она со стыдом вспомнила, как не справлялась в Минато даже с юкатой… Как хорошо, что столько времени в человеческом облике не прошло зря. Теперь она управляла этой ки почти так же умело, как кошачьей, и срослась с ней почти так же крепко, как с первой.

Нижний слой кимоно был серо-голубым, словно затянутые туманом дали. На нём искусной вышивкой выстроились горные цепи, в которых Норико сразу узнала Яманэко и даже нашла среди всех свою. А чуть поодаль, в стороне от всех, возвышалась Торияма, сверкая белой вершиной. Даже нить реки, уходящая от гор к Шику, была здесь. Могла ли госпожа Фукуи так точно знать Большую землю? Или это её дар, не дающий возможности ошибиться?

Верхнее кимоно было тоньше. Прозрачный шёлк укрывал рисунок, почти не изменяя его, но верхняя часть… От вершин горной цепи, по рукавам и до воротника, до края широких рукавов сначала тонкий, едва заметный, а затем всё гуще и темнее клубился туман, в котором Норико сразу узнала Ёми. Два мира в одном наряде, как два мира в ней самой. Она так ненавидела одежду ещё полгода назад, но сейчас… Сейчас ей отчего-то совсем не хотелось обращаться обратно. Сейчас она чувствовала себя так, словно именно этот облик был её истиной, словно именно он отражал то, кем она оставалась внутри.

Норико наклонилась, чтобы лучше рассмотреть вышивку на подоле, но чёрные кудри ссыпались вниз, падали, застилая глаза и не позволяя ничего увидеть. Она пыталась придержать их рукой, но пряди выбивались. Так что Норико вздохнула, решила про себя, что один раз — ничего страшного, и вытащила подаренную Хотэку ленту. Она просто подвяжет волосы, чтобы как следует рассмотреть платье. Потом сразу снимет. Никто и не узнает…

Голубые цветы-звёзды взирали на неё с чёрной ткани совершенно равнодушно. Им не было дела до сомнений бакэнэко, так что и она, отбросив мысли, перехватила ленту покрепче и попыталась обмотать ею волосы.

Она соскользнула.

Тихо ругнувшись, Норико в этот раз сначала собрала двумя руками волосы в хвост и уже так, удерживая их левой, правой попыталась обернуть лентой у основания. Скользкая ткань не держалась, уползая прочь.

— Я могу помочь.

Она обернулась и замерла. У входа стоял Хотэку.

— Я… Э… — Она тут же спрятала ленту в кулаке и завела руки за спину. — Кимоно очень красивое. Поблагодари Мику-сан за меня.

— Конечно. Тебе правда очень идёт.

Она только беспомощно кивнула. Уходи. Просто молчи и уходи.

Но он не ушёл. Сделал шаг вперёд, протянул руку и указал кивком на свою раскрытую ладонь.

— Давай. Я это делаю с самого детства, так что и с твоими волосами справлюсь.

В голосе слышалась усмешка, но Хотэку, видимо, прилагал все усилия, чтобы не улыбаться. Норико мешкала, но он не отходил, и в конце концов ей пришлось сдаться. Она протянула зажатую в кулаке ленту и, глядя в глаза, пытаясь скрыть своё смущение за этой прямотой, вложила ткань в его руку.

— А теперь повернись спиной.

Она послушалась. Каннон всемогущая, какой позор…

Или не позор?

По меркам дворца, конечно, позор. По меркам бакэнэко, наверное, тоже. Уж по меркам самой Норико из прошлого — точно. Она бы ни за что не допустила подобного. Одеть её в платье? Заплетать волосы? Что дальше? Она начнёт носить украшения? Двенадцать слоёв дурацких кимоно? В кого она превращается?

— Готово.

Она осторожно потрогала затылок — волосы были перевязаны в тугой хвост. Как у самого Хотэку. Только её хвост из-за кудрей был наверняка гораздо пышнее… Да почему она вообще об этом думает?!

— Спасибо. — Норико развернулась и поспешила добавить: — Это чтобы не мешались. Я просто хотела рассмотреть вышивку… на подоле.

Это звучало ещё хуже. Вышивку? С каких пор она рассматривает вышивку? Но Хотэку, кажется, ответ удовлетворил.

— Я рад, что тебе понравился наряд. Не был уверен, что примешь. Ты, кажется, не особенно любила одежду…

— Да.

Повисло молчание. Она не знала, что ещё сказать. А Хотэку просто смотрел и… Ждал? Хотя не было похоже, что он чего-то ждёт. Просто стоит. Смотрит на её лицо. На волосы…

Ладно, это длится слишком долго. Нельзя всё так оставлять. Дольше просто невозможно.

— Цветы… — начала она.

— Иоши отправляет нас в Минато, — одновременно с ней заговорил птиц.

— Что?

— Погоди, что ты сказала?

— В Минато? Зачем? — Норико вцепилась в новую тему, как в свежего лосося.

— Нужно помочь с управлением провинцией, расселением самураев, возделыванием полей, восстановлением города…

— Ясно-ясно, а я там зачем?

— Убедить ногицунэ, что с нами лучше сотрудничать.

— Я? Убедить? — Она едва сдержала смех. — С каких пор я мастер переговоров?

Хотэку только пожал плечами:

— Ты знаешь их лучше всех нас.

— Я знала только Кайто, а от остальных, будучи разумной кошкой, держалась подальше. С ними лучше не иметь дел. Большинство из них отвратительны характером и лживы от ушей до кончиков хвостов. И ведь они пытались захватить наш город!

— Про тэнгу ты мне тоже много гадостей наговорила, — припомнил он. — А они не такие уж плохие ребята.

Сложив руки на груди, Норико проворчала:

— Здесь у нас с тобой разное мнение.

— В любом случае это приказ, не нам размышлять о его целесообразности.

— Не тебе, — поправила Норико. — А я могу делать что хочу. Я не самурай и ни в чём никому не клялась.

— Всё равно ты пойдёшь.

Казалось, Хотэку не сомневался в своих словах.

— Это с чего бы?

В чёрных птичьих глазах блеснула хитринка.

— Правда выберешь остаться во дворце? Без Киоко? В скучном обществе придворных дам или в ещё более скучном обществе Первейшего и даймё?

— Ой да чтоб тебя!

— Говорю же, — победно усмехнулся он.

— Когда-нибудь ты договоришься, птиц. Я тебе перья-то пообрываю…

— Когда-нибудь обязательно. — Он развернулся и пошёл к выходу, но уже у самого сёдзи вдруг замер: — Я тебя перебил…

О нет. Нет, нет, нет.

— Нет. Я уже забыла. Неважно.

Сердце опять предательски пыталось куда-то ускакать.

— Как скажешь.

Дверь отъехала в сторону и закрылась за ним. Из пасти Норико вырвался писк беспомощности.

Так не пойдёт. Надо с этим заканчивать.

— Как это уехала? — Чо едва не поперхнулась водой, которую Садако любезно ей принесла. — Куда уехала?

Служанка недовольно покачала головой и, забрав пиалу, подала полотенце.

— Мне не доложили.

— Да брось. — Полотенце здесь было из пеньки, какие водились и у её родителей в том старом, обветшалом доме. Чо, сама того не желая, вдруг вспомнила своё временное жилище в Хоно, которое было хотя и меньше, но во много раз приятнее всего этого дворца. Полотенца там были мягче. — Всем известно, что слуги вездесущи. Ты небось раньше самой Норико узнала, что её куда-то отошлют.

Садако поджала губы, всем видом стараясь показать недовольство, но потом всё же махнула рукой и придвинулась ближе:

— Говорят, их с Хотэку-саном отправили в Минато.

— Вот как? — Чо села на край кровати и, утерев остатки влаги с лица, отложила ткань в сторону. — Что они там забыли?

— Пусть госпожа извинит, точно я ничего не знаю…

Чо на эту формальность кивнула, а Садако только это и было нужно, чтобы разразиться тирадой:

— Сначала говорили, что Хотэку-сана туда отправляют помогать с самураями, землями, я в этом не разбираюсь. Но потом сказали, ерунда это всё. Там же лисы остались…

— Ногицунэ?

Увидев заинтересованность, служанка совсем забылась и позволила себе опуститься здесь же, рядом с кроватью, поудобнее усаживаясь на подушку.

— Они. И говорят, только бакэнэко и может их убить.

— Как же, — фыркнула Чо.

— А что, думаете, не убивать их поехали?

Куночи выразительно посмотрела на Садако — и та, спохватившись, тут же встала, расправляя кимоно. Она глубоко поклонилась и тихо, стыдливо спросила:

— Госпоже что-нибудь ещё нужно?

— Нет, ты свободна. — Чо едва сдержала улыбку. Как легко было заболтать эту девушку, как легко заставить стыдиться любопытства, которым сама Чо охотно пользовалась и за которое её любила.

Значит, Норико нет. Хотэку с ней. Киоко-хэика тоже улетела. Дворец с каждым днём наводнялся людьми, но Чо чувствовала только, как он пустел.

Садако схватила полотенце, пиалу и вышла из комнаты. За сёдзи тут же появилась вторая тень и послышались голоса. Чо в который раз отметила, что комната лишь видимость приватности: бумажные стены не были способны удержать ни единого звука.

— Да, ты можешь войти! — сказала она громко, узнав гостя по голосу. Сёдзи отъехало в сторону, и в проёме показалась рыжая, немного взъерошенная голова. — Доброго утра.

— Утра? Стража шершня подходит к концу, ты даже обед проспала, — улыбнулся он и прошёл внутрь, прикрывая за собой дверь, как будто это давало хоть какой-то результат.

— И за это стоит благодарить тебя.

— Я ничего не сделал. — Он говорил без лукавства и скромности. Он правда так считал, Чо в этом не сомневалась.

— Ты сделал очень много. Но если хочешь, мы можем поговорить про обед, — улыбнулась она и потянулась за пиалой, запоздало осознав, что её служанка прихватила воду с собой.

Ёширо отметил это движение и тут же вытащил из рукава небольшую походную флягу.

— Я тут кое-что прихватил.

Чо с благодарностью приняла и сделала глоток. Внутри была не вода — какой-то холодный отвар из тех, что Ёширо любил готовить дома.

— Откуда? — Голос получился слишком восторженным, но с Ёширо было спокойно — здесь никто её не пристыдит. А самая большая заноза в заднице сейчас в другом городе. — Ты же не мог привезти из Хоно?

— Хотел бы я сказать, что прихватил немного с собой, но у меня не было для этого рук, — усмехнулся Ёширо. — Нет, всё гораздо проще. Многие травы и здесь прекрасно растут. А те, что не растут, я постарался описать во всех красках Киоко-хэике.

— Императрице? Серьёзно, ты попросил императрицу вырастить для своего чая пару кустов?

— Ей нужно было упражняться, она сама спросила, не нужно ли мне чего.

— И ты говоришь об этом так просто?

— Ну… Да. А почему тебя это так удивляет?

Чо замялась. Она и до этого редко общалась с императрицей, но после того, как они обосновались в Юномачи, она очень явно почувствовала грань — нет, даже пропасть — между их жизнями. Ей не было места среди остальных, пусть она и жила во дворце, пусть даже к ней приставили личную служанку. Киоко-хэика была почти божеством. Просить её вырастить чай? Просто немыслимо.

— Я думала, меня уже ничто в тебе не удивит, — призналась Чо, — но твоя непосредственность не перестаёт поражать.

— Непосредственность? — Он казался искренне удивлённым. — Мы с ней много времени провели бок о бок, она касалась моей ки, обращалась в меня, принимала советы. Я понимаю, что здесь она правительница, но это ведь не значит, что всё наше общение до перестало существовать.

— Не перестало, конечно, но…

— Но здесь о нём нужно забыть?

Как же это было сложно.

— Нет. Конечно нет. Просто Киоко-хэика — самый влиятельный человек в Шинджу.

— После сёгуна, — поправил Ёширо.

— Не здесь.

— Ты сказала: «…в Шинджу».

Чо вздохнула и молча сделала ещё один глоток. Лиса невозможно было переспорить.

— Ах да, — спохватился он, — немного еды, чтобы ты дожила до вечера. — Ёширо вытащил из рукава свёрток, развернул ткань и протянул Чо несколько моти.

Чо улыбнулась:

— С чем сегодня? — Она приняла рисовое лакомство и откусила. В её детстве, да и в деревне шиноби, большую часть времени моти были без начинки. Тесто приятно потянулось — во дворце были изумительные повара, — и она почувствовала вкус анко. Глаза сами собой прикрылись от наслаждения. — М-м-м…

— Я знал, что тебе понравится. — Ёширо уложил платок с остальными моти ей на колени. — Здесь всё готовят не так, как в Шику. Очень мало специй, даже на рынке их почти нет. Не знаешь почему?

Чо только пожала плечами. Сейчас ей было абсолютно всё равно. Её рот был занят тем, что испытывал блаженство, и прерываться на разговор, чтобы испортить это, она не собиралась.

— Понял. — В голосе Ёширо звучала улыбка. И пока Чо не доела все моти до единого, он не проронил больше ни слова.

Иоши потёр переносицу и, тяжело вздохнув, откинулся назад, ища опору в стене. Напряжённые плечи тут же отозвались болью: похоже, он просидел так слишком долго.

— Нэо, — позвал он тихо, и юный самурай — младше него самого по меньшей мере на три года — встрепенулся, вытянулся и поклонился, готовый к исполнению приказа.

— Да, Первейший.

— Если Кунайо-доно придёт, сообщи ему, что я ненадолго ушёл в сад и скоро вернусь.

На мгновение тот замешкался, но всё же поклонился вновь, принимая поручение. Первое время во дворце ни Иоши, ни Киоко не давали прохода. Куда бы они ни пошли, за ними тут же увязывались стражники и служанки. Мягкие просьбы прекратить это привели лишь к тому, что они научились сопровождать императора с императрицей скрытно. Тогда Иоши отдал приказ Кунайо-доно — и тот всё же положил конец этому безумию.

Стоило выйти из павильона, как свежий ветер ударил в лицо и снёс все мысли, оставив только желание поёжиться. Не поддаваясь ему, Иоши отправился к школе. Там, у входа в додзё, упражнялся мальчишка. С резкими выдохами он неумело рубил боккэном воздух и то и дело заваливался вперёд, сбивая баланс тела.

— Спокойнее, — улыбнулся Иоши, тихо подойдя к ученику.

— П-п-первейший! — Тот тут же опустился на колени и припал лбом к земле.

Иоши поднял выпавший из руки боккэн и протянул мальчику:

— Как тебя звать?

— Рэн, — донеслось глухо.

— Вставай, Рэн, — усмехнулся Иоши.

Мальчик послушно вскочил на ноги и большими выпученными глазами посмотрел на него.

— Когда бьёшь — не подавай всё тело вперёд, чувствуй ногами землю. Всей стопой, каждым пальцем твёрдо цепляйся за опору.

Он согнул колени и показал как. Затем качнул телом, делая замах.

— Видишь? Ноги остаются на месте. Неподвижны. Сначала мы учимся стоять — и лишь потом двигаться.

Он протянул ему боккэн, и мальчик, взяв его дрожащими руками, повторил стойку. Замахнулся, ударил. В этот раз ноги твёрдо стояли на земле, сохраняя устойчивость всего тела.

— Быстро схватываешь! — подметил Иоши, внезапно почувствовав гордость за это небольшое достижение юного самурая. — Такими стараниями из тебя очень быстро вырастет хороший воин.

— Вы правда так считаете? — Глаза мальчика вдруг остекленели, а нижняя губа дрогнула.

— Правда. А теперь принеси-ка мне набор точильных камней, хочу привести в порядок свои дайсё.

Глаза тут же высохли и округлились ещё больше.

— Сами?

— Конечно. Воин обязан уметь ухаживать за своим оружием.

— Но вы же…

— Император? — Иоши улыбнулся. — И какой же я буду правитель, если даже с заточкой катаны не совладаю?

Мальчик открыл рот. Затем закрыл. В его глазах читались попытки осмысления, но, судя по всему, новое знание никак не укладывалось в голове.

— Так что, принесёшь мне камни? — мягко спросил Иоши.

— А?.. Да, конечно! — Он бросился прочь, забыв поклониться, и это позабавило ещё сильнее.

Иоши вспомнил себя в его возрасте — бесконечные упражнения, бег и вечное недовольство отца. Вырос бы он таким же воином, если бы Мэзэхиро тогда хоть раз похвалил его за успехи? Или до восьми лет, как этот мальчишка, не умел бы держать баланс?

Решить эту задачу он не успел. Да и не думал, что у неё есть ответ. Рэн вернулся с камнями и, глубоко поклонившись, передал их Иоши, пытаясь ни один не обронить из своих маленьких ручонок.

— Благодарю, Рэн. — Иоши склонил голову в ответ, и мальчик снова глубоко поклонился. — Хорошего обучения, и не забывай про баланс!

— Никогда! — заверил его мальчик и снова схватился за боккэн. Теперь он не торопился с замахом, пытаясь ощутить опоры, — сменял положение за положением. Всё-таки их этому учили… Что ж, может, теперь он не будет пренебрегать важнейшими — хотя и самыми скучными — занятиями без оружия.

Пока шёл к саду, Иоши вспоминал, как сам всегда предпочитал уроки боя. Удары, захваты — всё это было куда интереснее для любого мальчишки. Почти никто из них не любил работу с балансом: стоишь подолгу в одной позе, ещё и бьют вечно то по ногам, то по спине, заставляя подтягивать нужные мышцы. К концу таких упражнений болело всё тело, а никаких новых занятных приёмов против соперников не было. Вот и вопрос: зачем?

Ответ на него Иоши нашёл сам гораздо позже, когда уже окончил школу и увидел, как сражаются шиноби. Вот кто точно не тратил часы на владение телом. И, зная эту их слабость, в открытом бою их можно было легко побеждать, хотя до открытого боя с шиноби дело доходило крайне редко…

С этими мыслями Иоши устроился под ветвями ивы у небольшого пруда и принялся за свою катану. Клинок был хорош, как и вакидзаси. Он нашёл здесь лучшего мастера, его заказ был выполнен безупречно, но это всё равно были не те мечи, что когда-то подарил ему отец… Он почти смирился с их отсутствием, и всё-таки лёгкая тень досады пробегала в его ками, когда он доставал свою новую катану. Не та. Не его любимая. Но лучшая из того, что можно здесь получить. А воин ведь всегда смотрит не на прошлое или будущее, а на то, что может сделать сейчас там, где он есть…

Фш-ш-ш…

Фш-ш-ш…

Знакомые звуки постепенно успокаивали разум.

Фш-ш-ш…

Мысли уходили прочь, оставляя на поверхности сознания лишь созерцание, клинок и точно выверенное положение рук, чтобы не испортить угол заточки.

Фш-ш-ш…

Интересно, она уже долетела? Как её приняли?

Фш-ш-ш…

И взбрело же ей в голову лететь так далеко прямо на пороге войны. Может, Мэзэхиро уже давно захватил Ши, а они и не знают…

Иоши тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли прочь. Нет, он не станет думать об этом. Киоко знала, что делает.

Он покрепче перехватил камень и снова продолжил заточку.

Фш-ш.

Да и не так-то просто застать её врасплох.

Фш-ш.

Не теперь, когда она сама едва ли не могущественнее любого из самураев.

Фш-ш.

А может, и целого полка самураев.

Фш-ш. Фш-ш.

В крайнем случае она сбежит, вернётся в Юномачи.

Фш-ш.

Да. Так и будет. Нечего забивать голову.

Фш-ш. Фш-ш. Фш-ш.

Мысли улеглись. Движение за движением, камень за камнем он заточил катану и вернул её в ножны. Пришло время вакидзаси.

— Первейший, — послышалось сзади, и Иоши обернулся. — Прошу прощения, Первейший, — говорил щупленький стражник, один из тех, кто выполнял во дворце ещё и роль гонца, бегая по делам Кунайо-доно и передавая его распоряжения.

— Даймё знает, где меня найти, — бросил Иоши, не увидев послания в руках парня.

— Господин хотел видеть вас в павильоне Совета… — не отставал тот. Это было странно. При всей своей опытности в ведении дел, при всём понимании, что он старше Иоши, Кунайо-доно признавал его как правителя, подчинялся приказам и служил ему. С чего бы даймё вдруг решил, что имеет власть указывать императору?

Иоши перехватил катану поудобнее, не спеша поднялся и посмотрел самураю в лицо:

— Кто ты?

На лице, стремительно терявшем человеческие черты, отразился оскал:

— Хотел убедиться, что вы достаточно умны.

Под сенью ивы перед ним стоял инугами — огромный бурый пёс с челюстью, позволявшей с лёгкостью отгрызть ему ногу. Где-то внутри, из дальних запрятанных глубин поднялась волна страха, а за ней — волна ненависти. Его обманули. Обвели вокруг пальца, пробрались во дворец… Сколько их? Чего они хотят? На что покусились: жизни, власть, припасы, деньги?

Переместив вес на правую ногу, он оторвался от земли и, прорезав воздух идеально заточенным лезвием, вонзил клинок туда, где миг назад была голова ёкая. Инугами успел отскочить, но после этого на долю мгновения замер, что дало Иоши возможность вырвать катану из земли и занести руку для нового удара.

Его вела ненависть, она же придавала сил и решимости. Он рубанул клинком, целясь в шею, но пёс вскочил и, казалось, без каких-либо усилий перемахнул через него, пролетев над головой. Слух уловил, как мягкие лапы коснулись травы. Иоши тут же развернулся, делая замах, собираясь обрушить удар на голову врага, но теперь его глаза столкнулись не с псом — с человеком. Он успел сменить свой облик и стоял в покорном поклоне. Рука уже неслась навстречу его спине, Иоши слишком поздно осознал перемену в обстановке дел. Но кисть дрогнула — он успел её вывернуть в сторону и увёл катану так, что она просвистела в каком-то рин от плеча обнажённого самурая.

Грудь сдавило от сбившегося дыхания, вдох никак не лез, а осознание того, что сейчас произошло, пугало Иоши даже больше, чем возможное вторжение во дворец. Он всё ещё был во власти предрассудков своего отца. Всё ещё был отравлен ненавистью, передавшейся наследием Сато. Всё ещё носил в себе этот яд. Да, инугами сыграл роль предателя, но не это стало причиной ярости Иоши. Кто же в таком случае здесь больший предатель?

— Я… — Он выронил катану, и ноги, не слушаясь, сами сделали два шага назад.

Парень выпрямился. Его тело без одежды казалось ещё более щуплым и даже болезненным. Худощавое лицо, теперь с двух сторон обрамлённое прямыми чёрными волосами, было усталым. И взгляд его светло-карих янтарных глаз не выражал никакой угрозы.

— Прошу прощения за проявленную дерзость, — заговорил ёкай и снова поклонился.

Иоши чувствовал, что стал жертвой своей ненависти. Он позволил страху завладеть собой, вскрыть старые раны, поднять то, что должно было погибнуть вместе с ним ещё тогда, у стен Иноси от клинка Мэзэхиро.

— Я буду говорить от лица всех ёкаев, — продолжил инугами, — или, во всяком случае, большинства из тех, что живут сейчас в городе и в «Огнедышащем драконе». Среди нас немного воинов, но много тех, кто всю жизнь когтями и клыками выгрызал себе достойное существование.

Иоши слушал, не смея перебить. Вина глодала его, хотя он понимал, что за подобную дерзость мог казнить ёкая, и никто бы его не осудил. Парень вновь опустил голову и заговорил громче:

— Мы не просим покровительства или обучения, не просим особенных условий. Лишь предлагаем нашу верность достойному императору.

Верность.

— Ты рискнул жизнью ради того, чтобы служить мне? — поразился Иоши.

Инугами выпрямился, взгляд его был прямым и серьёзным.

— Я застал вас врасплох, я это понимал и сделал намеренно.

— Я напал не потому, что вы застали меня врасплох. — Этот парень перед ним заслуживал искренности, и Иоши не был намерен скрывать свой порок. — Я напал, потому что долгое время служил своему отцу, чья жестокость стала причиной исчезновения ёкаев по всему острову. Я напал, потому что во мне всё ещё живёт то, что, как я надеялся, давно умерло. Вы предлагаете свою верность, но вы должны знать, к кому поступаете на службу. Я не хочу вводить вас в заблуждение. Живой или мёртвый, я сын своего отца. Отголоски его жизни навсегда останутся во мне, пусть я сам давно уже решил доверять ёкаям не меньше, чем людям.

Сальные чёрные волосы качнулись, голова по-собачьи склонилась набок, и через миг перед Иоши снова сидел пёс.

— Я не глупец, Первейший. Всем известно, кто ваш отец. И многие знают, как преданно вы ему служили, хотя и не были в его отряде. Я рискнул жизнью, чтобы посмотреть, сумеете ли вы остановиться, увидев покорность того, кого считаете врагом. И вот перед вами вновь пёс. Вы снова желаете меня убить? — спросил он.

— Сейчас я не вижу угрозы.

— И если бы вы не увидели её в моё первое обращение, я бы засомневался в том, готов ли вверить свою жизнь такому правителю, — спокойно продолжил оборотень. — Вы напали на меня не потому, что я ёкай, а потому, что я скрыл истину и воспользовался вашим незнанием своей природы. Я пришёл к вам с поручением, которое даймё не мог дать, и вы это знали. Ваши действия лишь подтверждение, что я могу доверить вам свою судьбу, как и прочие из нас.

Иоши понимал правдивость этих слов, однако принять их было сложно. Слишком ярки были воспоминания о ненависти, с которой он бросился на ёкая, ненависти, которую породили страх, недоверие, о той ярости, которая вскипела от его ужаса.

— Ты ведь самурай? — спросил он неожиданно для себя самого.

— Я поступил на службу к Кунайо-сама несколько дней назад.

— И он знает, что ты ёкай?

— Нет, Первейший. Насколько я понял, Кунайо-сама не придаёт значения подобному.

А это было недопустимо. Иоши понимал, почему даймё мог не интересоваться природой стражи дворца, однако, если речь идёт о боевых единицах в войне, они обязаны знать преимущества каждого воина. Упускать их из побуждения избежать оскорблений или предвзятости — путь к провалу.

— Как твоё имя?

— Прошу простить меня, господин, мне стоило представиться раньше. — Пёс подогнул передние лапы и припал мордой к земле. — Кисэки. Моё имя Кисэки.

— Род?

— Моя мать растила меня одна. Ей не была известна фамилия отца, и она не пыталась его искать. Свою фамилию, узнав мой истинный облик, тоже сочла неверным оставлять. Сказала, что я должен начать собственный род. Избрать свою ветвь от тех, кто станет мне братьями, или стать родоначальником новой.

Никогда ещё Иоши не встречал человека без рода. Хотя Кисэки и не был человеком… Но и ёкаи имели фамилии, имели отцов.

— Кисэки. Ты, кажется, был желанным ребёнком.

— Всё так. Для матери я поистине чудо, она мне часто это повторяла.

— Но ты ушёл от неё? Сюда?

Он поднял взгляд на Иоши, и тот понял всё без слов. Очередной ёкай, потерявший дом. И вероятно, семью.

— Значит, возмездие…

— Нет. — Пёс поднялся на лапы и взглянул прямо. — Покой. Мама была безмерно добра, она в каждом видела красоту, чаще всего даже ту, которую сами люди были не в силах в себе разглядеть. Она делала зеркала в надежде, что хотя бы бронза поможет им прозреть… У меня осталось одно. Особенное, которое она смастерила для меня. Когда я смотрю в него, я вижу в себе её черты. И порой мне кажется, что она смотрит сквозь бронзу на меня… Она бы не хотела мести. Ни за что. Но она была бы горда, если бы я помог хорошим ребятам.

Значит, они хорошие ребята… Эта мысль заставила Иоши улыбнуться. И в тот же миг ветер донёс до них несколько лепестков с цветущей сливы. Верность. Возможно, это знак. Как бы то ни было, Иоши хотелось поверить этому парню.

— Сколько вас? — спросил он.

— Больше, чем вы думаете, — оскалился инугами в хищной улыбке.

— Соберёшь по одному представителю каждого вида, чтобы мы смогли оценить способности вашего особенного отряда?

— Да, Первейший. — Пёс снова поклонился. — А теперь, если позволите, я верну себе приличный вид, — он покосился на одежду, — и приступлю к выполнению поручения.

— Мы будем ждать вас за воротами Пустоши через три дня на рассвете.

Уходя, Иоши улыбался. Ёкаи, подумать только. Целая армия ёкаев против сёгуна. О, Мэзэхиро будет вне себя, когда поймёт, что стало с его сыном.

Лес принял её сразу. А если не её саму, то Сердце лисицы, что теперь в ней сидело. Киоко стоило сделать шаг — и Тенистая тропа, выходящая на север Ши, раскрылась перед ней. Глазам не пришлось привыкать к тьме: она видела лес своей ки или ками. Она чувствовала каждое дерево и каждый куст, каждую травинку и каждого жителя этой обители. И они — она это точно знала — почувствовали её.

Лес вёл Киоко. Она не помнила путь до поляны оками, но этого и не требовалось. Тропа извивалась под ногами, предопределяя каждый следующий шаг, указывая направление, не позволяя сбиться с пути. Она должна была идти по меньшей мере несколько дней, а Тенистая тропа должна была вывести её на юг, но не было ни дней, ни юга. Киоко вовсе казалось, что прошло не больше коку, когда она увидела поляну.

Такую знакомую, безопасную, успевшую стать родной за то недолгое время, что они здесь провели.

Её встретила Хока. Волчица вышла из-под сени клёна и оскалилась в улыбке:

— Мы ждали тебя.

— Я пришла учиться. — Киоко поклонилась.

— Нет, ты пришла стать собой.

Она подняла голову и встретилась с ясными глазами Хоки.

— Значит, вы мне поможете?

— Мы предоставим тебе кров, пока ты в нём нуждаешься, пищу, пока в ней есть необходимость, и безопасность, пока ты не решишь, что это излишне. — Волчица подошла ближе и подогнула лапы в поклоне. Киоко опешила. Посланники богов не кланяются перед людьми… Ни в одной легенде не кланялись, никогда им не служили.

— Это неоценимая поддержка, — ответила она, не показав замешательства.

В этот раз она согласилась лететь. Хотя время терпело, их никто не торопил, но Хотэку хотел прибыть в Минато как можно раньше, чтобы поговорить с дзурё, и она не стала возражать. Сейчас не хотелось.

Встретили их радушно. Дзурё был всё так же огромен и весел и тут же сунул ей в пасть рыбу, а Хотэку провёл в покои. Норико не стала обижаться — послушно обглодала сушёную тушку, вылизалась и только тогда пришла к птицу.

— Что дальше? — спросила она, деловито осматривая совершенно пустую комнату: ни подушек, ни тем более кровати. — Ужас какой, а где здесь спать?

— На татами, — невозмутимо ответил Хотэку.

— На полу?

— А ты уже забыла, как мы жили до Юномачи?

До Юномачи они спали где ни попадя, потому что такова была необходимость. Но уж дома у дзурё должны быть хоть какие-то удобства…

— Я буду жаловаться.

— Киехико-доно? Ну давай.

— А ты что ухмыляешься? Тебя устраивает? Мы тут почётные гости вообще-то!

— Да, а ещё мы в городе, который едва ли не наполовину сгорел в битве с вако. Киехико-доно и до того не жил в роскоши, как видишь, а сейчас тем более направляет все средства на восстановление и укрепление города. Норико, иногда можно подумать не только о себе. Ну так, для разнообразия.

Он говорил это без злобы, она знала, но отчего-то всё равно стало — немыслимо! — совестно. Ворчание само вырвалось из пасти, а потом Норико просто схватила зубами сумку со своими вещами и попыталась протащить её к выходу. Конечно, ничего не вышло.

— Ну или ты обратись, или давай я тебе помогу, — усмехнулся Хотэку.

Норико зло зыркнула на него и обратилась. Вообще-то можно было стать кем угодно покрупнее кошки, сумка была не слишком тяжёлой, но ей захотелось смутить Хотэку, стереть эту дурацкую ухмылку с лица и поставить птица на место. Поэтому теперь перед ним стояла обнажённая женщина, и Норико с удовлетворением отметила, что ухмылка действительно исчезла. Птиц старался оставаться невозмутимым, но получалось у него плохо.

— Сама справлюсь. — Она подхватила сумку и вышла в коридор.

— Госпо… Кхм! Прошу прощения! — Дзурё стоял прямо перед ней, полностью загораживая проход своим огромным телом. Он смотрел на Норико во все глаза и, судя по всему, в его голове были какие-то мысли, которые он хотел бы высказать, но собрать их в кучу пока не получалось.

— Киехико-доно, могу ли я просить об отдельной комнате? — с вызовом произнесла Норико.

— Это наша кошка. — Сзади вплотную к ней встал Хотэку. Видимо, сложившаяся ситуация убила в нём всё смущение, зато теперь не по себе стало самой Норико.

— Норико?! — воскликнул он не то вопросительно, не то утвердительно, и собственный крик, кажется, привёл его в чувство. Он тут же опустил глаза. — Прошу прощения, госпожа, следующие покои ваши. Они были… А впрочем, неважно. Они ваши, проходите.

Норико не стала утруждать себя поклонами. Обернулась на Хотэку, вздёрнула подбородок и, перехватив сумку покрепче, прошла в соседнюю дверь.

И только задвинув сёдзи, Норико почувствовала, насколько сильно было напряжено её тело. Нет уж, больше никаких выходок голышом. Она раскрыла сумку, вытащила кимоно и как могла постаралась его расправить. На удивление оно даже не сильно помялось в дороге.

Одевшись слой за слоем, Норико села на пол и только тогда поняла, что в комнате стоит кровать. Большая, легко вместившая бы двоих. А то и троих. И почему дзурё не предложил эту спальню Хотэку?

Отбросив эту несущественную и даже глупую мысль, она заползла на мягкое одеяло и раскинула руки в стороны. Неважно, почему Хотэку предложили другую комнату. Важно, что ей отдали эту.

Сколько она так пролежала — неизвестно, но пролежала бы гораздо, гораздо дольше, если бы в дверь не заскреблись.

— Кыш, — буркнула она, не открывая глаз.

В дверь снова заскреблись. Да что за манеры?

— Я сказала, кыш! — проворчала она громче.

Царапанье стало настойчивее.

— Если ты продырявишь мне дверь, я тебя загрызу. — Угрозы должны были сработать. Всегда работали.

— Для этого тебе придётся полетать на собственных крылышках, — донеслось из-за двери.

— Чего тебе, птиц?

Он сдвинул сёдзи в сторону:

— Пойдём.

— Я тебя не приглашала, — всё так же не открывая глаз, проворчала Норико. — Сам иди, мне и здесь хорошо.

— Не сомневаюсь. Но мы здесь не для того, чтобы лежать.

— Лисы подождут.

Послышались шаги. К сожалению, не удаляющиеся. Норико приоткрыла один глаз и заметила перед собой слишком сосредоточенное лицо.

— Твой нос.

— Мой, — подтвердила она.

— Почему именно этот кошачий нос так и хочется жмякнуть?

— Что сделать? — Она на всякий случай открыла оба глаза и села, отстранившись от птица. Он тут же опустился рядом и снова приблизил своё лицо.

— Коснуться. Пальцем.

— О нет. — Норико тут же сползла с кровати. — Киоко так делала. Постоянно. Всё своё детство. Я не позволю! — Она пятилась к выходу, но вдруг вспомнила, что это вообще-то её комната. — Уходи.

— Да не буду я его трогать. — Хотэку поднял руки, держа их на виду. — Просто было интересно. С волками так не работало, в чём разница?

— В том, что я кошка. Кошки милые, — проворчала Норико, глядя на занятую кровать, на которую теперь опасалась садиться.

— Обычные кошки.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну… Ты, конечно, милая, но совсем не как остальные.

— И слава Каннон. А теперь иди по своим делам, птиц, и верни мне кровать.

— Точно. — Он опустил руки на одеяло и осмотрелся. — Я рад, что тебе досталась комната с кроватью. Отличный план.

— План?

— Смутить дзурё. Он растерялся и выдал тебе, по всей видимости, лучшие покои.

План, как же… Хотя лучше уж пусть думает так.

— Ага.

Хотэку встал:

— Нам действительно пора.

— Да. Тебе — идти. Мне — спать, — согласилась Норико.

Хотэку вздохнул, и Норико даже на миг подумала, что, наверное, действительно стоит пойти. Всё-таки они не просто так сюда прилетели и не просто так птиц такой настойчивый. Но тут Хотэку снова заговорил:

— Ты права, отдыхай. Несколько страж ничего не решат, так что я подожду, пока ты проснёшься.

С этими словами он вышел. Внутри что-то неприятно поскреблось, но Норико тут же отогнала это чувство, обратилась кошкой и, оставив упавшую одежду валяться на полу, нырнула под одеяло и свернулась клубком.

— Первейший. — Чо вошла в павильон Совета и осмотрелась. Что могло Иоши понадобиться от неё? После происшествия в деревне он ни разу к ней не обратился, не тревожил, и она понадеялась, что впредь так и будет.

— Чо-сан, проходите. — Он сидел у дальней стены зала в облачении цвета песка и лазури. Чо всё ещё привыкала к тому, что видеть дорогие вышитые наряды — теперь её повседневность. Сама она чаще носила простое чёрное кимоно или юкату, хотя, когда надела последнее, даймё пришёл в ужас, после чего одарил её десятком платьев.

— Первейший, да освятит Аматэрасу ваш путь! — раздалось сзади гораздо более полное и бодрое приветствие, чем её собственное. Она обернулась и недоверчиво покосилась на Ёширо.

— Оба здесь, прекрасно. — Император жестом велел им сесть, и они повиновались, опускаясь напротив него и его стражников, которыми он теперь всегда был окружён, что Чо казалось нелепостью. Столько времени этот парень скитался и подвергал свою жизнь опасности, но именно здесь, в защищённых стенах дворца Юномачи, его решили охранять ещё усерднее. — Вы оба — одни из немногих, кому я безоговорочно доверяю, — начал он, и Чо едва не поперхнулась воздухом.

Доверяет? После всего, что она натворила?

— И оба имеете уникальные навыки, которые недоступны самураям. Недоступны никому при дворе.

— Я плохо владею искусствами шиноби, если вы об этом, — призналась Чо.

— О ваших навыках во владении оружием мне известно, — согласно кивнул император.

— И так же плохо владею искусствами куноичи, — напомнила она. — Для соблазнения врагов лучше выбрать кого-то более опытного…

— Чо-сан, мне и это известно. — На его лице заиграла лёгкая улыбка. — Вы хороши в запугивании. Может быть, вы могли бы развязывать язык пленным… Но в любом случае позвал вас я не для этого.

— Вот как?

— Яды, Чо-сан. Яды и лекарства. В Юномачи есть лекари, но их снадобьями стрелы не отравишь. А вашими — да. Кроме того, вы знаете, какие противоядия использовать в случае, если что-то подобное произойдёт с нашими самураями.

— Нашими? Думаете, шиноби могут выступить против нас?

— Думаю, предосторожность не будет лишней. Так что скажете?

— Я… — Чо растерялась. Она должна была занять место Иши-сана в маленькой деревушке, а не готовить яды на целую армию… Но ведь именно в этом она была хороша. — Я сделаю всё, что потребуется, — поклонилась она. В этот раз она подчинится. Отдаст своё искусство воле правителя. В конце концов, яды создавались против самураев — против них же они и будут использованы.

— Ёширо-сан, мой друг, — обратился Иоши к сидевшему всё это время неподвижно кицунэ. Чо даже успела забыть, что он тоже здесь. — То, чему я научился в Дзюби-дзи за один месяц, помогло мне стать сильнее как правителю во много раз. Терпимость, смирение, милосердие — то, чего не хватает нашим воинам. Они замечательно владеют оружием, они хороши в том, чтобы чувствовать своё тело, но разум, несмотря на все медитации, всё ещё часто становится препятствием для того, кто идёт убивать.

— Я не могу учить, — возразил Ёширо. — И уж тем более учить убивать. Мы проповедуем ненасилие, и я остаюсь этому верен.

— Я не прошу отходить от принципов вашей веры, я лишь хочу, чтобы у наших самураев была возможность обучиться тому же, чему обучился я. Тело, Ёширо-сан. Владение своей ки. Такое, что ки врага становится продолжением собственной. Использовать его силу против него самого — без насилия. Я не прошу вас брать в руки оружие и учить убивать. Нет. Учите мириться с безысходным, чувствовать ки и избегать врагов. Нет хуже противника, чем тот, которого нельзя разозлить. Самураи часто черпают силу в ярости, когда наступает безысходность. Я же хочу, чтобы безысходность стала их сутью и для ярости не осталось места.

Чо смотрела, как глаза Ёширо округляются, как он желает возразить, но, судя по всему, никак не может найти для этого слов. Этому спокойствию он должен обучить самураев? Она усмехнулась про себя и решила, что обучение выйдет весёлым.

— Хорошо, — вдруг сказал Ёширо, и все сомнения, отражавшиеся на его лице, вмиг растаяли. — Я покинул согю. Я обещал служить вам. И я исполню обещание. Неважно, что я думаю, так? Если это то, что вам нужно, я это сделаю.

Теперь недоумение отразилось на лице императора.

— Я не говорил, что мне неважно ваше мнение.

— Однако вы его и не спросили.

— И что же вы думаете?

— Что совершенно бесполезно пытаться в полгода уместить обучение, которое предусматривает служение двенадцать страж в сутки столетиями. Что дадут несколько месяцев редких занятий?

— Больше, чем ничего, — твёрдо сказал император. — Отказываться от этого лишь потому, что у нас нет времени, немногим глупее, чем выйти за стены и сразу сдаться сёгуну. Мы используем всё, что у нас есть. Или вы забыли, что истина заключена в этом моменте, а не в будущем, которое ещё не наступило?

О! Кицунэ — его же оружием. Теперь Чо понимала, почему Киоко-хэика так смело улетела, оставив на императора и даймё всю подготовку. Может, Первейший и не был самым сильным или самым умным, но он точно умел приспосабливаться. А вряд ли для правителя есть навык более важный, чем этот.

— Вы правы, Первейший, — признал Ёширо своё поражение. — Я сделаю всё, что могу. Хотя не думаю, что имею право обучать, всё же я не осё…

— Но осё у нас нет.

— И лишь поэтому я согласен.

— Мы выделим тебе додзё. Расскажешь, как нужно его обустроить, — слуги всё подготовят. Чо-сан, — повернулся он к ней, — для вас уже готов павильон. Три служанки в вашем распоряжении: они обучены, разбираются в травах и умеют помогать при изготовлении лекарств. Вы можете брать любые растения из сада. Если нужных там не найдётся — смело посылайте любую из служанок в поля.

— Какие яды предпочтительны? И сколько? — тут же спросила она.

— Нам нужен список всего, что вы можете приготовить, с указанием действия и его продолжительности. Также уточните, как именно яд должен проникнуть в тело, сколько времени он сохраняет свои свойства на открытом воздухе и всё, что посчитаете важным. Подготовьте его к завтрашнему утру и пришлите с гонцом мне. Как только мы будем готовы — предоставим вам ответный список всего, что потребуется, с указанным количеством.

Чо поклонилась, принимая приказ. Список выйдет длинный…

Побережье выглядело так, словно было заброшено давным-давно. Так, словно здесь природа уже успела взять верх над человечеством. Так, словно дома были разрушены годы назад.

Вот старое, покосившееся здание… На самом деле оно не было таким уж старым. Хотэку помнил, как у его стен отражал удар за ударом. Помнил, как в него впились три крепкие пасти, как он взмыл в воздух, как один из ногицунэ удержался, вцепившись когтями в его спину, а зубами — в плечо. Помнил, как рухнул с ним прямо на крышу, пытаясь сбить с себя, и как крыша под ними проломилась. Теперь здесь были только остатки стен. Но их, словно в старой легенде о мире и всепобеждающей красоте, уже покрывали мох и трава, покрывали мелкие бело-розовые цветы, покрывали вьющиеся лианы дикого винограда, подобные тем, на каких он любил раскачиваться в детстве, когда ещё жил в Ши.

А дальше по улице вперемежку с хиноки росли дикие яблони. Росли так, словно семечко упало в землю по меньшей мере десять лет назад. А ведь ещё недавно здесь была пустынная бесплодная земля.

— Подумать только, а ведь она когда-то не могла и пар-р-ры шагов сделать, чтобы не влипнуть в непр-р-риятность, — задумчиво проурчала Норико. — И посмотри, что теперь сотворила эта девочка…

— Кто она, Норико? — Хотэку посмотрел на неё внимательно, в надежде, что у бакэнэко есть честный ответ. — Она ведь не человек, люди так не умеют…

— Избранная богами. Она точно человек, будь уверен. Просто с некоторыми… особенностями.

— Особенностями. Так ты называешь ками двух богов?

— А как ещё это назвать?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Да и какая разница? Радуйся, что мы на правильной стороне в этой войне.

Хотэку посмотрел и действительно ощутил прилив благодарности к тому, что всё обернулось именно так. Ведь не раскрой он себя перед сёгуном, не возьмись учить Киоко-хэику, не пойди против самураев — и мог бы сейчас в Иноси готовиться к наступлению. А сколько ёкаев ему пришлось бы убить, чтобы не запятнать свою честь и верно выполнить долг перед господином?

Смог ли бы он так жить? Наверняка да. Но как бы себя при этом чувствовал?

— Эй, птиц.

Он повернулся. Жёлтые глаза смотрели озабоченно.

— Всё хорошо?

— Да. — Он улыбнулся. Искренне. — Ты права, мы на верной стороне.

— Вот и славно. А теперь пошли, найдём рыжих, они наверняка разбежались по этим развалинам, раз держатся подальше от людей.

Так и оказалось. Искать ногицунэ ночью — гиблое дело, а вот днём все спят по норам, и остаётся только отыскать убежище. Первое нашлось среди обломков рыбацкого дома на окраине города. Сонный лис сначала хотел удрать, но понял, что крылья Хотэку быстрее его лап, остановился и зарычал, припав к земле.

— Ну-ну, рыжик. — Норико согнулась пополам, пытаясь отдышаться. — В этом теле не так-то просто бегать, пожалей старушку.

Хотэку покосился:

— Старушку?

Норико только отмахнулась.

— Где остальные? — снова обратилась она к лису.

Тот по-прежнему рычал.

— Ой да заткнись уже. — Норико почти плюхнулась напротив ногицунэ, но, зацепив взглядом своё кимоно, немного поколебалась и, видимо, передумала. — Давай так. — Она нависла над лисом и вперилась в него жёлтыми глазами. — Ты говоришь, где остальные, — и мы тебя отпускаем.

— С чего бы вы меня отпустите?

— Да, с чего бы? — уточнил Хотэку.

— С того, что один ты нам ни к чему, а вот десяток ногицунэ уже поприятнее.

Хотэку так не считал: важен был каждый. Но решил промолчать. Пусть ведёт дела по-своему. Пока что.

— А если откажусь, то что?

Норико хищно оскалилась, обнажая клыки:

— Что ты знаешь о бакэнэко, милый?

Лис только фыркнул, но его хвосты дрогнули, выдавая опасение. Норико всё же присела так, чтобы смотреть глаза в глаза.

— Наверняка ты слышал о той бакэнэко, что пробирается в дома честных кицунэ. Наверняка тебе известны слухи о детских криках и плаче. Наверняка ты слышал, как лисы сходили с ума после разговоров с мертвецами.

Чем больше она говорила, тем сильнее менялась морда ногицунэ: уже не равнодушная, но всё более насторожённая.

— Наверняка ты уже понимаешь, кто перед тобой. — Она приблизила своё лицо к его морде почти вплотную. Хотэку это не казалось весёлым. Опасно так приближаться к врагу. Один рывок — и Норико останется без своего прекрасного носа. Но, похоже, возможность такого исхода её не волновала.

Ногицунэ сглотнул, и из пасти вырвался нервный писк. Хотэку глянул ему за спину — три хвоста. Что ж она такое творила, что способна одним упоминанием самой себя запугать трёхвековое создание?

— Так что, рыжик? — Она обхватила рукой его морду и притянула так близко, что их носы почти соприкасались. — Расскажешь, где остальные, или устроить тебе Ёми прямо здесь?

В болотных глазах лиса уже мелькнула покорность, но вдруг исчезла. Он дёрнулся в сторону, высвобождая морду, и рванул прочь.

— Отправляйся в Ёми, мерзкая тварь! — крикнул он напоследок, убегая вглубь города и скрываясь среди полуразрушенных зданий.

— Отличная работа, — похвалил Хотэку. — Я прослежу.

Он взмыл в небо и почти сразу разглядел петляющее между развалинами рыжее пятно. Норико знала, что он сбежит. А где станет укрываться одиночка в чужой стране? Среди таких же одиночек, которых нужно срочно предупредить.

— Мне здесь не нравится. — Нобу скрестил руки на груди и сел на пол, стараясь всем видом показать недовольство.

Отец только усмехнулся:

— И почему же?

— Здесь сэнсэй странный. Он не учит драться, он учит только сидеть и молиться. Что толку воину с молитв? На поле боя они не помогут…

— Ох, Нобу. Порой только молитвы на поле боя и остаются… — Отец сел напротив и точно так же сложил руки на груди. Выглядел он донельзя глупо.

— Ну правда, зачем мне это? Я хочу катаной раз, раз — и всё, нет врагов. А он нам: «Служите Инари». Он кицунэ, да? А я тануки! Что мне до Инари? Она не моя богиня.

— Глупенький. — Отец потрепал его по волосам. — Без Инари не было бы меня, а значит, и тебя. И нашей госпожи — Киоко-хэики — тоже не было бы. Ты же видел, какое чудо случилось с этой землёй, — всё волей богов.

Но Нобу такими чудесами не подкупишь, он уже понял, что полагаться на них не стоит.

— Если боги такие замечательные, что ж они не спасли маму? — зло спросил он. — Или они только людей спасают? А раз так, с чего я должен им молиться? Только потому, что так сказал сэнсэй? Пусть сам и молится! А я хочу оружием владеть!

Он сам не заметил, как начал кричать, но отец выслушал его с неизменным спокойствием. Ни разу он его не наказал за своенравие, как это бывало с мамой. Ни разу даже не попросил быть тише. Просто слушал. И всегда у него был ответ, который словно сдувал весь пыл с Нобу. Будет ли сейчас? Что он сможет ответить на это?

Отец выждал несколько мгновений, как делал это всегда, и затем тихо и ровно произнёс:

— Мы владеем оружием не больше, чем владеем собой.

— И что это означает? — не понял Нобу. Вот всегда отец так. Скажет странное и замолкает, а ты спрашивай, тяни из него…

— Это значит, что, пока ты в ярости кричишь и не можешь справиться со своими чувствами, и с катаной не справишься. Чуть что не так, как ты желаешь, — и всё мастерство уйдёт под гнётом твоей злости.

— Неправда!.. — начал было возражать Нобу, но тут же понял, что крыть ему нечем. Почему неправда? Правда ли неправда? Или ему просто хочется, чтобы это было неправдой?

Отец, увидев это замешательство, улыбнулся.

— Сам всё понимаешь, — сказал он. — Твоему сэнсэю лет больше, чем мне, чем даймё, чем самому сёгуну и любому из опытнейших самураев. Он участвовал в битве за Минато, хотя, говорят, тогда при нём было лишь лисье тело. И даже так он выжил. А что сотворил с шиноби, слышал?

Нобу горячо закивал. Эту историю все в школе знали и пересказывали друг другу. Хотя сам сэнсэй, кажется, не очень её любил, потому что, кто бы ни заговаривал о той ночи, тут же замолкал, стоило учителю появиться рядом.

— Вот. Слушай Ёширо-сэнсэя. Он не просто болтает — знает, что говорит, и умеет больше всех нас. Первейший попросил его об услуге, и нам повезло, что он согласился её оказать. Будь благодарен за полученную возможность.

Нобу вдруг почувствовал гордость. За себя, за отца, за учителя.

— Я тогда пойду? — Он нервно подскочил, чувствуя, как внутри засвербело воодушевление.

— Теперь всё-таки хочешь на занятие?

— Угу. — Он поклонился, нетерпеливо топчась на месте.

— Тогда беги.

Нобу быстро поклонился ещё раз и унёсся прочь из комнаты по направлению к додзё. В барабан ещё не били, но внутренние ощущения подсказывали, что это вот-вот должно произойти. А опоздавшие на урок платили слишком высокую цену за непослушание. Ему очень не хотелось мыть все отхожие места во дворце…

— Господин, они пришли, — поклонился гонец и отошёл в сторону, когда Мэзэхиро знаком велел впустить долгожданных гостей.

— Мэзэхиро-сама. — Мужчина — скорее даже юноша, — бледный и исхудавший, едва держался на ногах, но отвесил поклон. — Спасибо, что согласились принять нас.

За ним вошли ещё трое. Все поклонились, но никто не опустился на колени. Гордые, надменные… Он презирал их всей душой, но сейчас они могли быть полезны.

— Надеюсь, ваши вести достойны ушей сёгуна, — заговорил его советник Дайскэ-доно. Сам Мэзэхиро не хотел опускаться так низко. — В противном случае вы совершили большую ошибку, явившись во дворец.

— У нас есть сведения… Но мы не готовы отдать их бесплатно, — заговорил тот, что вошёл первым.

— Представься, — велел советник.

— Тору.

— Фамилия?

— Мой род не имеет значения, — уклонился от вопроса шиноби. — Моё имя Тору, и я прошу лишь кров, еду и деньги для своих людей. Нас осталось немного, но мы можем быть очень ценны.

Мэзэхиро чувствовал, как от этого разговора ему становится дурно. Тошнота подкатывала к горлу. Сотрудничать с шиноби? Честь и доблесть здесь вмиг станут пустыми словами, лишёнными смысла и веса. Однако…

— Что у вас есть? Сначала вы должны доказать свою полезность, — твёрдо произнёс Дайскэ-доно.

Тору вышел вперёд и посмотрел прямо в глаза Мэзэхиро. Его взгляд был цепким, липким, приставучим. Захочешь — не отведёшь глаз.

— Мы знаем всё о тех, кто скрывается на Западе. О том, как идёт их подготовка к вашему вторжению. Обо всех, кто встал на сторону новых правителей…

— Нет никаких новых правителей, — перебил его советник.

— Конечно, — тут же согласился шиноби и склонил голову. — Лишь Мэзэхиро-сама наш правитель. Я говорю об отступниках. Мертвецах, что оказались живее живых. О покинувших Иноси императорах.

Что-то внутри задребезжало, закололо в области сердца.

— Об императорах? — вырвалось у Мэзэхиро.

— Верно. О вашем сыне и его супруге.

— Как ты смеешь… — Гнев, закипающий внутри, не позволил оставаться неподвижным, и Мэзэхиро стал подниматься. — Как ты смеешь говорить о моём сыне, когда тот умер на моих руках? Как смеешь заявляться сюда и порочить его имя связью с отступницей, предательницей собственного рода?!

Два шага ему потребовалось, чтобы сократить расстояние между ними до вытянутой руки, и крепкие пальцы сомкнулись на тонкой шее. Он почувствовал, как мышцы под пальцами напряглись.

— Он не лжёт, — подал голос второй шиноби, стоявший прямо за ним. Мэзэхиро перевёл взгляд. Этот казался крупнее, но был так же измождён. Доходяги… Как вообще добрались до столицы? — Ваш сын жив, и вся Западная область признала его императором. Он живёт во дворце даймё.

— Нет никакого смысла лгать, — добавил третий, и Мэзэхиро ослабил хватку.

Это что же, Иоши может быть жив? Но он умер. Мэзэхиро видел, как душа покинула его тело. Она была виновата в его смерти. Она его погубила. Весь дворец тогда пришёл проводить ками погибшего императора. Все были свидетелями того, как его тело сгорает в пламени Кагуцути. Как мог он после этого быть живым?

И всё же что-то внутри скреблось, что-то внутри хотело, чтобы шиноби были правы и Иоши оказался жив. Пусть там, среди врагов. Но он бы с ним поговорил. Он бы помог ему вернуться на истинный путь.

— Проверь это, — бросил он советнику. — Лично отправляйся туда. Бери кого хочешь, но убедись сам, что это мой сын. Уж ты-то сможешь отличить его от самозванца. И если он там — верни его домой.

Дайске-доно замялся, явно не желая себе подобной задачи:

— Но если он во дворце…

— Верни. Его. Домой, — отчеканил Мэзэхиро. — Я же сказал: бери кого хочешь. Хотя бы этих шиноби. — Он вновь посмотрел на Тору, который всё кашлял и никак не мог надышаться. — Вы сможете пробраться во дворец и вытащить его оттуда?

Тот только кивнул.

— Вот и славно. Дайте им еду, одежду и немного денег. И пусть отдохнут. А на рассвете отправляйтесь в путь.

— Да, господин, — поклонился советник.

— Если не справятся — убей их. И найди тех, кто справится.

Шиноби поднял взгляд, но в глазах не было испуга, только вызов. Это хорошо. Значит, они знают своё дело.

— Твой шанс, шиноби. Докажи, что вы лучше ёкаев, — и, быть может, для вас найдётся место в нашем мире.

Тору поклонился. Его примеру последовали остальные. Самый странный союз на памяти Мэзэхиро, но какие неожиданные плоды он может принести…

Всё шло гладко. Порой Иоши казалось, что даже слишком. Куноичи исправно готовила яды и лекарства, пополняя их запасы с какой-то невероятной скоростью. Кицунэ быстро прижился в роли сэнсэя, хотя и ворчал поначалу, что с неусидчивыми детьми невозможно работать. Норико поддерживала связь и сообщала, как движутся работы в Минато.

Земли уже были возделаны и засеяны. Самураи упражнялись и крепли. Деревни разрастались. Ёкаи обучались вместе с людьми, и Юномачи теперь хотя и казался тесным городом, а всё же было здесь то, чего Иоши всегда не хватало в Иноси. Сплочение, единство.

В столице все были за себя и за императоров. Каждый желал выслужиться перед правителями, соревнуясь с остальными. Он и сам хотел быть лучшим, тихо тая свою ненависть к Хотэку — тогда самому младшему из отцовского отряда, кого никак не удавалось одолеть.

Теперь же всё это казалось глупым ребячеством, игрой, в которой не могло быть победителей. Всё это было таким неважным… Сейчас, когда угроза была настоящей, он был рад каждому сильному самураю, и, если появлялся кто-то, кто мог бы состязаться с Хотэку, Иоши был безмерно счастлив. Больше сильных воинов — больше шансов на победу.

Ёкаи, казавшиеся ему злом, теперь заполонили улицы города. Многие жили прямо у стен дворца и ежедневно приходили сюда заниматься. Выбираться на улицу стало всё сложнее: каждый день там царило столпотворение, как в столице во время праздников. Но это, пожалуй, единственный изъян, который и изъяном-то по-настоящему не был. Всеобщий дух единства витал вокруг каждой тропы, каждого дерева, каждого павильона. Он окутал дворец с его стенами, распространился по городу и, хотелось верить, дальше, за его пределы. В те города и деревни, куда направились остальные. До самого Минато, куда тоже постепенно стекались люди и ёкаи.

— Первейший, там Чо-сан… — В павильон Совета влетел стражник. Запыхавшийся, неуклюжий, едва не снёс стол с картами.

— Что случилось? — Иоши пытался узнать парня, но лиц во дворце стало так много, что он уже перестал их различать. Этот был точно знакомый, он его не раз уже видел. Похоже, давний стражник, не из новых. Отчего тогда так паникует?

— Кажется, она отравилась. К нам прибежала её служанка, велела позвать вас, — быстро говорил он, едва успевая дышать.

— Почему не лекаря? — спрашивая это, Иоши уже направлялся к выходу. Оба стражника, что всюду его сопровождали, шли за ним.

— Лекаря тоже, он уже там. Но она звала вас. Требовала, чтобы вас привели поскорее. Какой-то сильный яд.

Стоило предусмотреть это. Стоило найти какую-то защиту для Чо. Он и не подумал, как легко можно отравиться, если всё время окружён тем, что убивает парой капель. Иоши торопился за стражником и слушал его бессвязное бормотание. Тот всё говорил, говорил, говорил…

А потом Иоши вдруг понял, что тяжёлая поступь его сопровождающих прервалась. И даже не смог сообразить, когда именно он перестал её слышать. Он обернулся — сзади никого, они забрели глубоко в сад, дальше — стена и ворота Ветров, выходящие в голое поле.

— Первейший, она там, мы почти пришли! — Стражник пробрался через кустарник и скрылся за ним. Иоши, боясь опоздать, прыгнул следом.

А дальше его настигла боль. Такая знакомая, что он тут же понял, как глупо попался. Проклятые шиноби…

«Норико!» — только и успел подумать он.