Киоко. Милосердие солнца

Род оборвётся

И всё здесь ей стало чужим. Стены родного дворца душили, земля под ногами гнала прочь, и воздух, сам воздух стал ей невыносим.

— Сегодня я стала для народа жестокой императрицей.

— Ты спасла их, — повторял Иоши. Но это было важно тогда, а сейчас нужно жить с последствиями своих решений.

— Ещё стража-другая — и весь город будет говорить о безутешной матери. Но горше всего, что я знаю историю: её и её сына. Утрата, которую ей пришлось пережить, не будет залечена ничем.

Молча сидевшая в стороне Норико даже не пыталась встрять в разговор. Что-то незримо изменилось, но что — Киоко не могла осознать.

— Нужно вернуть Кусанаги. — Она взглянула на меч. Крови на нём не осталось. Чистый, словно не им она пронзила сердце ребёнка. — Он не принадлежит дворцу. Никогда не принадлежал…

Насторожённый взгляд Иоши выдавал в нём недоверие.

— Прости. — Она прильнула к нему. Сама. Не дожидаясь, пока обнимет. — Прости меня.

— За что? — Он прижал её к себе крепко. Словно знал, что уйдёт, не хотел отпускать.

Уткнувшись ему в плечо, она тихо сказала:

— Ты знаешь, мне нужно идти.

Его боль, его страх — всё топило, прибивало к полу, не давая отстраниться, сделать ещё хуже. И руки его держали так крепко, что плакать хотелось. Опять. Сколько же можно…

— Ты вернёшься?

— Не знаю.

Это была правда. Она не знала, где теперь её место. Здесь? Но она мертва. В чертогах Ватацуми среди других ками? Но это было не её место. Ёми? Туда ей хотелось меньше всего, и если уж есть возможность выбрать… Шинджу держала, но не этот дворец. Может, она поищет себе новый дом…

— Пообещай вернуться, — попросил он. — Пообещай, и я отпущу. Даже если солжёшь — сделай так, чтобы я поверил.

Как она могла ему пообещать? И как могла не пообещать? Киоко отстранилась, чтобы посмотреть в его глаза. Она чувствовала его как себя и хотела, чтобы он знал: она разделяет боль. Она тоже боится терять и дом, и жизнь, и его.

Лёгкое касание кончиками пальцев. Этот шрам на скуле, такой родной… Она открылась ему, как уже делала это раньше. Обнажила ками — чувствуй, изучай.

— Я хочу вернуться к тебе, — сказала она чистую правду.

— Хорошо, — шепнул Иоши. — Этого достаточно.

И едва коснулся её губ. Нежно и осторожно, всего на миг. С этим мигом Киоко его и оставила.

Казалось, этот полёт длится вечность. Торопиться было уже некуда, но он летел на пределе возможности, обгоняя ветер в надежде успеть… Успеть что? Он не опаздывал. Ни коку, ни стражи, ни даже дни ничего бы не изменили. Но он торопился, ускорялся и ускорялся, пока в конец не выбился из сил у самых ворот. Хотэку влетел во дворец и, едва успев коснуться земли, побежал. Ещё немного. Осталось чуть-чуть.

— Ты! — Он влетел под голые ветви клёна. Норико, вылизывавшая заднюю лапу, замерла в нелепой позе и даже не успела спрятать язык. — Я освободился, и теперь мы поговорим.

Когда мгновение озадаченности прошло, она опустила лапу, села, вытянув спину, и придала своей морде настолько отстранённый вид, насколько могла.

— Мы уже обо всём поговорили.

— Нет уж, я с тобой не закончил. — Он подошёл и, про себя на всякий случай прощаясь с жизнью, подхватил бакэнэко на руки.

Она заорала. Громко, надрывно. И кто-то во дворце наверняка подумал, что её убивают. Медленно и мучительно. Во всяком случае, Хотэку подумал бы именно так.

И всё же отпускать её он был не намерен. Прижал покрепче — хотя когти уже рвали кожу на его руках — и понёс к дворцу Мудрости.

— Мы идём домой, — заявил он.

— Ты ушёл из этого дома!

— Я сёгун, Норико. Если я ненадолго отлучился, это не значит, что я больше не живу во дворце.

Она проворчала что-то нечленораздельное, Хотэку проигнорировал, и Норико тоже замолчала. А через пару шагов даже перестала пытаться уничтожить его руки, зато попробовала вытечь из хватки.

Велев служанке запереть за ними дверь, Хотэку вошёл в спальню, бросил взгляд на окно — закрыто — и только тогда выпустил Норико, а сам сел напротив.

— Ты ведь понимаешь, что я могу открыть и окно, и дверь? — раздражённо спросила она. — Я не уличная кошка, Хотэку.

— Знаю, — ответил он как можно увереннее, хотя внутри молил всех богов о том, чтобы она этого не сделала.

Тишина повисла тягучая, напряжённая. Словно молнии вот-вот разразятся и убьют его — её наверняка не тронут.

— Чего тебе? — устало спросила Норико.

— Мне жаль.

Тысячи речей он прокручивал в голове, пока возвращался домой, но, как только оказался здесь, с ней, все слова исчезли.

— Что тебе жаль? — Она старалась казаться равнодушной. Ему очень хотелось верить, что именно старалась казаться.

— Жаль, что пришлось оставить тебя.

— Понятно.

И всё. Больше она ничего не сказала. Не язвила, не ругалась, не пыталась убить — вообще ничего. Сидела, смотрела своим пустым жёлтым взглядом.

— Понятно? — переспросил он.

— Что здесь может быть непонятного?

— Не знаю… Я думал, ты сердишься.

— Я сердилась.

— А теперь?

— Мне всё равно.

Хотэку слушал, всматривался и никак не мог понять, врёт она или всё-таки говорит правду.

— Обратись, — сказал он.

— Не стану.

Хотел бы он настоять, но никогда бы не стал.

— Ладно. — Помедлив немного, Хотэку поднялся.

— Уходишь?

— Да?

— Это вопрос?

— Норико, я тебя не понимаю.

— Я задала простой вопрос.

— Ты задала его так, будто тебе не всё равно. Ты чего-то ждёшь от меня? Конкретного? Я не Киоко, я не умею чувствовать ки. И не могу слышать твои мысли, как Иоши. Со мной надо говорить. Словами. Пожалуйста.

И опять тягучее молчание и этот пустой взгляд.

Он стоял и ждал. Стоял и ждал. Ещё стоял. И ещё ждал. И ничего.

Ладно, пора уходить.

Сейчас.

Ну же, Хотэку, сделай шаг в сторону двери, нет никакого смысла оставаться.

Делай же.

— Норико! — он начинал терять самообладание.

— Не ори, у меня чувствительный слух.

«А у меня чувствительный весь я», — хотел сказать Хотэку, но, справляясь с нервозностью, только вздохнул.

— Норико, — продолжил он тише. — Я обещал не делать тебе больно…

— Никто никогда не держит обещания, — спокойно сказала она. — Я обещала тебя убить, если ты обманешь, помнишь?

— Помню. Я обещал позволить. — Он сел обратно.

— Но ты не выполняешь свои обещания, это мы уже выяснили.

— Хочешь меня убить?

— А если да?

— Ладно, — пожал он плечами.

Норико фыркнула:

— Сколько гонора.

— Нисколько, Норико. — Хотэку устало откинулся назад и, запрокинув голову, стал разглядывать потолок. — Ты ведь знаешь меня. Я весь перед тобой. Я бы ни за что не оставил тебя, если бы не приказ. Но я сёгун, а у сёгуна есть долг перед империей. И порой исполнение этого долга требуется в тяжёлое время… — Он запнулся, а затем опустил взгляд на неё. — Даже не так. Именно в тяжёлое время оно как раз и нужно. Киоко-хэике после потери отца пришлось выходить замуж и брать на себя бремя императрицы. Она этого хотела? Не думаю. Нужна ей была поддержка? Наверняка. Но что она получила? Требования, предательство и сражение, которое привело к тому, что она бежала из собственного дома и умерла для всей Шинджу.

Он смотрел на неё, она молчала. Тогда Хотэку продолжил:

— Я никогда не сделаю тебе больно: не предам и не брошу. Не оставлю, пока сама не попросишь. Несколько раз. Хотя бы сотню. Потому что ты слишком гордая, чтобы не пытаться сбежать при любом недопонимании. И достаточно жестока к себе, чтобы пытаться жить без опоры на других. Я тебя вижу, Норико. Но ещё я хочу, чтобы ты видела меня. Смотри. Я здесь. Я пришёл. Я не оставлял тебя. Я лишь сделал, что должен, и вернулся. И всегда буду возвращаться.

И снова молчание. Она не отвечала, только смотрела, смотрела, не отводя взгляд. И он сдался.

— Если этого мало — мне жаль. Я не могу предложить тебе больше. — Поднявшись, он направился к выходу. Ни слова в ответ он не дождался. Открыл дверь, обернулся и сказал: — Хотел бы, но не могу.

На этом они закончили.

— Я должна остаться здесь? Или в Ёми? Или… где?

— Ты можешь остаться где пожелаешь. — Аматэрасу улыбалась мягко, нежно. Когда-то Киоко так же улыбалась её мама.

— А если я не знаю, где желаю?

— Знаешь, просто пока не готова это принять.

Киоко пришла к ней, чтобы вернуть Кусанаги-но-цуруги, но полночи уже миновало, а она всё ещё здесь. В месте, где тепло, уютно, где её понимают.

— В последнее время я была уверена, что моё место в Шинджу, но теперь… Меня ведь там просто не примут. Не после того, что я сделала…

— Милая, ты удивишься, как быстро люди забывают то, во что верят, и как рады они вернуться к своей вере, о которой когда-то забыли, стоит им лишь напомнить.

— Но в их глазах я чудовище. Затопила город, убила ребёнка — лишь подтверждала слова сёгуна.

— Меня винит в смертях близких каждый житель Шинджу. Или почти каждый. — Она всё улыбалась, а Киоко почувствовала жгучий стыд. Она ведь и сама была таким человеком… — И что же теперь, мне не выходить по утрам? Никто не обрадуется, если я исчезну. Такова моя задача — светить, даже если кто-то мой свет проклинает.

— Значит, мне нужно вернуться? Но я ведь… Я же мертва? Как я могу остаться императрицей? Что же это за императрица такая — юрэй?

— Дитя, кто тебе сказал, что ты юрэй?.. — Она смотрела с сочувствием, словно жалела, но Киоко не могла понять, чем заслужила такой взгляд. — Возвращайся. Дай себе время — ты обязательно поймёшь, кто ты есть и где твоё место.

Она не верила, что поймёт, но оставаться дольше не стала. И сделала то, что очень хотела, — вернулась к Иоши. Только не учла, что ночью он спит…

Осторожно подойдя к постели, она сбросила кимоно и, стараясь не разбудить, прилегла рядом, укрываясь свободным краешком одеяла, которого хватило только на одно плечо. Всё-таки этого было маловато. Она потянула за край, пытаясь высвободить себе ещё немного… И тянуть стало резко легко, а сбоку послышался грохот. Кровать со второй стороны опустела.

— Кто здесь?

Она обернулась и едва удержалась от смеха. Иоши, сонный и едва осознающий себя в пространстве, одетый только в ситаоби, принял боевую стойку.

Киоко взяла себя в руки и напевным страшным голосом, на манер актёра, изображающего юрэй, произнесла:

— Мёртвая дева

сгубить решила тебя

чарами тела.

Слаб пред соблазном её

даже наш император.

Он наконец проморгался, всмотрелся и недоверчиво спросил:

— Киоко?

— А ты кого-то ещё ожидал увидеть в такой час в своей постели? — Она переползла по кровати к нему и, нежно взяв за руки, потянула на себя, предлагая вернуться. Иоши охотно послушался, прижался к ней, вдохнул её запах. И как ей нравилось, когда он так делал… Словно она его воздух. Словно только ею и мог дышать.

— Я соскучился, — тихо сказал он.

— Меня не было всего несколько страж…

— Целую вечность.

Он потянулся ближе, прижался крепче. Переплелись их ноги, тела, волосы, губы, сливаясь в единое целое…

Как он её любил…

Как она его любила…

И все эти чувства, перемноженные друг на друга, едва вмещались в её ками, сводя с ума, лишая рассудка, заставляя мир исчезнуть. И остались только их души, нашедшие друг друга через множество жизней и десятки веков.

Осторожно, не позволяя телам распасться, он уложил её на спину и, оказавшись сверху, прижимаясь грудью к груди, прильнул губами к уху и прошептал:

— Я твой на всю вечность.

И вечность взорвалась блаженством.

Если бы она знала, какое грядёт утро, она бы не просыпалась. Она бы не шла завтракать, не смеялась, не старалась себя понять. Если бы она знала, кто станет гостем дворца в это утро, она бы всё оставшееся время посвятила ему.

Но она не знала.

Каннон пришла неожиданно для всех. Она просто явилась в тронный зал, и об этом доложили стражники. Никто не осмелился к ней прикоснуться, никто не стал пытаться её выгнать или хотя бы задержать. Никто не знал, кто перед ними, и всё же благоговейный трепет, восхищение, граничившее с ужасом, отражались на лицах самураев.

— Ты замечательная бакэнэко, — похвалила Каннон Норико, пока они были здесь вдвоём и ждали, когда стражники добегут и правители — пока ещё правители — доберутся до тронного зала.

Каннон сидела на троне и ждала. Норико расположилась в дальнем углу и несмело на неё поглядывала.

— Спасибо? — Столько неуверенности было в одном этом слове.

— Здорово всё-таки, когда есть кого любить, правда?

Каннон нравилось смотреть на замешательство этой маленькой кошки. Такая она была нелепая, ещё немного глупая, и всё же медленно, но верно шла к лучшей жизни. Как и все они. Красивые, но сложные судьбы, какие она любила больше всего.

Норико промяукала что-то в ответ, не понимая, как ей избежать этого разговора, что только больше развеселило Каннон.

— Я всегда восхищалась тем, как здорово ты управляешься со своим уединением, — продолжала она. — И всё же интересно наблюдать, как всё меняется… Стоило только найти тех, кто тебя примет, правда? Удивительные люди и ёкаи вокруг тебя.

— Ага…

— И ханъё, конечно. — Она не стала сдерживать улыбку, намеренно смущая.

Норико беспомощно посмотрела по сторонам, ища поддержки у стен, но они — такая досада — молчали.

— Сегодня всё переменится, — сказала Каннон серьёзнее. — И у тебя будет два пути. Будь для себя лучшей подругой: выбери тот, что сделает тебя счастливой.

На этих словах дверь отворилась, и в зал вошли они.

— А вот и наши правители. — Каннон встала. — Прошу, займите ваши места, чтобы я могла преподнести подарок как полагается.

Они переглянулись. Иоши — вопросительно, Киоко — озадаченно. Но оба поклонились и послушались, каждый занял свой трон. Хотэку тенью прошёл туда, где сидела Норико.

Тогда Каннон подарила правителям свой поклон, чем вызвала немалое удивление всех присутствующих. А следом, поведя лапой в воздухе, преподнесла сотканное из нитей самой жизненной силы кимоно.

— Кимоно это —

с гор Яманэко дар птиц.

Перья отдали

свои для наряда и

для восхода богини.

Она расправила кимоно, и все увидели белоснежное одеяние. Если надеть — словно крыльями укутано тело. Только крыльями оно не являлось — Киоко они без надобности.

Киоко поднялась, подошла и тихо-тихо спросила:

— Это какая-то игра?

Каннон улыбнулась:

— А что есть жизнь, как не театр?

Растерянная, Киоко обернулась к Иоши, затем посмотрела на Норико, совершенно не понимая, что происходит.

— Рождённая от ками двух богов, ты не могла быть человеком, — Каннон говорила ей, но так, чтобы слышали все. — Ты не умерла, Киоко. Ты просто освободилась от своей ки, которая была тебе нужна так же, как нужны взрослой женщине детские одежды. Ты выросла из неё, она лишь мешала.

— Я не понимаю…

И она одна не понимала. Всем уже стало всё ясно. Норико подошла ближе, Иоши сидел, но слушал внимательно и точно не сомневался в правдивости слов Каннон.

— Когда ты наденешь это кимоно, ты поймёшь. Кимоно тысячи птиц… Оно откроет твою правду. Но ты ведь уже знаешь, что жизнь Киоко — не единственная твоя жизнь?

Нерешительный кивок.

— Оно всё уравняет. Последняя жизнь станет для тебя таким же далёким воспоминанием, как и все предыдущие. Ты будешь равно Киоко, как и Ичиро, как и все прочие герои с Сердцем дракона. Только это будешь уже не ты. Лишь малая часть тебя. Киоко-но-ками больше этих жизней. Больше того, что ты осознаёшь сейчас. И больше того, что можешь осознать. Ты больше никогда не взглянешь на своих друзей, а потому поговори с ними сейчас. И попрощайся.

Она обернулась. Напуганная. Опять у неё забирали всю жизнь. Всё, что дорого. Но Каннон знала, что это — миг, лишённый смысла в её вечности. Маленький шаг.

— Я не могу…

— Нельзя бегать от самой себя, — сказала Каннон, и Киоко захотелось сбежать от неё. Она обернулась, ища помощи у Иоши, — тот уже стоял прямо за спиной, протянул к ней руки. А дальше всё было вспышками. Короткие видения между отчаянием и попыткой принять неизбежность.

— Я не хочу. — Она рыдала в его плечо, сжимая в руках воротник. — Пожалуйста, не хочу.

И он не хотел. Она знала, чувствовала — тоже не хотел.

— Я не пущу. — Норико сидела у неё на коленях, а Киоко гладила её по голове. Уже не плакала — ничего не осталось.

— Нужно пустить, — тихо говорила Киоко. — Я ведь не исчезаю…

— Ты больше не будешь Киоко.

— Я обещаю, что постараюсь ею остаться. Я очень постараюсь. Не могу представить, чтобы эта жизнь встала в череду прочих. Вы здесь, живы. И дороги мне. Это никуда не исчезнет.

Она хотела верить в это. И верила. Всей своей ками. Нельзя просто перестать любить. Нельзя забыть.

— Оберегай их, — говорила она Хотэку. — Она тебя любит. Как умеет, но любит и нуждается в тебе. Ты ведь и сам это знаешь.

— Знаю, — отвечал он.

— И ты в ней нуждаешься. Не оставляйте друг друга. И Шинджу. Шинджу тоже не оставляйте. Мы так долго боролись за неё…

— И до последнего вздоха продолжу бороться, — заверил ханъё.

— Куда бы ты ни пошла, я найду тебя, — пообещал Иоши. — Я твой на всю вечность.

И кимоно упало на плечи. И мир стал другим.