Мечников. Том 10. Битва умов

Глава 6

Как показал опыт, у меня примерно минута, чтобы ответить на клятву лекаря. В прошлые разы, когда я оказывался в спорной ситуации, уже через тридцать секунд моя магия начинала стремительно угасать, а витки горели в груди так, что это чувство легко можно было спутать с инфарктом.

Я взял себя в руки, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы унять ускорившееся сердцебиение, а затем принялся анализировать ситуацию. Думать приходилось быстро.

Потерять лекарскую магию я не могу. Мне ещё многое предстоит сделать в этом мире. А без неё я вряд ли даже от очередного покушения своих врагов смогу отбиться. Сектанты, организаторы восстания против императора, завистливые дворяне. Приличный список.

И да чёрт с ними, в крайнем случае я могу нанять себе охрану, но ведь дело не только в самозащите. Сколько потенциальных больных не получит должной помощи, если я потеряю силу? Сотни? Тысячи?

Нет, я не могу этого допустить.

Но каков мой выбор? Испепелить голову лекарской магией и сообщить императору, что я не справился с данной им задачей?

Может, мне ничего за это не будет, но последствия могут оказаться катастрофическими для империи.

И тогда меня посетила мысль. Единственный вариант, который может создать компромиссную ситуацию.

Ведь, если вдуматься, изначально моя клятва лекаря никак не реагировала на этот сосуд с головой. Впервые она активировалась только после того, как я извлёк наружу немного находящейся в колбе жидкости.

И я решил рискнуть. Направил поток лекарской магии только на образец зелёной слизи и стёр таким образом почти половину вещества. В этот же момент клятва лекаря утихла, а я получил заслуженные крупицы маны в качестве вознаграждения.

Стоп, и это всё? Клятва так резко отреагировала на какие-то жалкие капли этой слизи? Но почему тогда она проигнорировала целую колбу?

Вариант только один. Сосуд, хранящий в себе голову Павла Петровича, состоит из особого материала, который не пропускает через себя магию. Ни некротику, ни лекарскую силу.

Именно поэтому тёмная магия не просачивается наружу, а моя клятва не чувствует присутствие некротики даже при том, что я нахожусь непосредственно около её источника.

Это интересно… Ведь как-то мне довелось встретиться с мельчайшими частицами тёмной магии, которые по размерам своим были даже меньше атомов. Выходит, даже их эта колба не выпускает наружу.

Да уж, хотел бы я пообщаться лично с теми лекарями, кто создал этот механизм. В каком-то смысле они изобрели бессмертие. Но на основе чего? Неужели жизнь в этой голове поддерживает некротика?

Нет, это какой-то абсурд. Некротическая магия и вправду может лечить, но всегда забирает что-то взамен. Одна голова не протянет несколько веков на одной лишь тёмной магии.

Хотя, с другой стороны, мне стоит внимательнее изучать этот механизм. Ведь мне уже доводилось встречаться с верховным некромантом, который прожил больше двух сотен лет. Чем же в таком случае отличается от него Павел Петрович Романов? Плавает в некротической слизи, живёт ещё со времён, когда империей правил Пётр Первый.

Я уже начал подозревать, что теневым правителем Российской Империи является не просто предок современных Романовых, а настоящий верховный некромант.

Но тут же обратил внимание на пробирку, в которую изначально переливал слизь из колбы. Некротику я из неё стёр, но жидкость полностью не испарилась. Значит, она не целиком состояла из тёмной магии.

— Я знаю, о чём вы думаете, Алексей Александрович, — неожиданно открыв глаза, произнёс Павел. — Сомневаетесь, можно ли мне доверять. Не является ли вашим долгом — убить меня, чтобы тёмная магия не распространилась за пределы этой колбы.

Да уж, неспроста император его так бережёт. Соображает он очень быстро.

— Вы можете читать мысли? — спросил я, тем самым подтвердив, что и вправду сомневаюсь, можно ли продлевать жизнь этому человеку или даже «существу».

— Нет, вы же сами знаете, какой магией я обладаю. Точно такой же, как и все Романовы. Я могу задать вам любой вопрос, и вы будете отвечать честно, — заявил он. — Но не беспокойтесь. Я не стану этим злоупотреблять и вытягивать из вас ваши тайны. Каждый имеет право хранить свои секреты. Даже от императора.

— Как я понимаю, вы от Николая Павловича тоже держите немало секретов, — подметил я. — Он сказал мне, что вы утаиваете от него тайны своего прошлого.

— Незачем это знать никому, кроме лекарей. Достойных лекарей, — уточнил Павел. — Пока что таковым я считаю только вас, господин Мечников. Это я настоял на том, чтобы на помощь призвали именно вас. Не вашего отца, не кого-то из ордена, не вашего приятеля Ивана Сеченова и даже не Владимира Павлова. Я долго изучал ваши работы и принял решение довериться именно вам.

Эх, и сложно же по его интонации определить, говорит он правду или лжёт. Мимика скудная, за жестами из-за отсутствия тела не проследить.

Трудный пациент. Я для него — как открытая книга. При желании он сможет извлечь из меня любую информацию, но я его никаким образом прочесть не могу.

Интересно, каким образом он умудряется лгать императору? Наверное, сила Романовых не действует внутри семьи.

— А теперь вернёмся к вашим сомнениям, господин Мечников. Вы полагаете, что я опасен, но на самом деле…

— Нет, — перебил его я. — Мне всё ясно. Я понял, как работает жидкость, в которой плавает ваша голова. Это — среда. И в ней оказываются отходы жизнедеятельности. И скорее всего механизм устроен таким образом, что для сохранения вашей жизни из вас постоянно нужно извлекать некротику.

— Ого! — попытался приподнять брови Павел Петрович. — А вы меня удивили, господин Мечников. Об этом я ничего не знаю. Я лишь хотел пообещать вам, что не имею к тёмной магии никакого отношения, но вы уже сами обо всём догадались. Похоже, я и вправду не ошибся с выбором.

Думаю, вся суть механизма заключена в обмене жидкостей. Нужно выводить некротику и, скорее всего, вливать что-то вместо неё. И это явно не обычная вода или физиологический раствор.

Придётся мне изучить оставшийся в пробирке образец под микроскопом. Возможно, я смогу что-то выяснить.

— У меня к вам остался всего один вопрос, — произнёс я. — Вам ведь наверняка было видно со стороны, как обслуживали колбу императорские лекари? Что они делали?

— В этом и проблема, господин Мечников, что я видел лишь начало процесса. Сразу после того, как ваши коллеги переключали что-то в основании колбы, я погружался в сон. И приходил в себя уже после того, как колба была обновлена.

— Понял вас, Павел Петрович, а теперь подытожим, — произнёс я. — Мне нужно разобраться не только со средой, в которой вы находитесь, но также и с другими функциями колбы. Могу описать, но не уверен, что вы…

— Разбираюсь в лекарском деле? — усмехнувшись, закончил за меня он. — У меня было достаточно времени, чтобы постичь хотя бы поверхностно большинство фундаментальных наук, господин Мечников. Я вас слушаю.

Чтобы лучше отложить в памяти созревший у меня в голове план, я достал из сумки листок бумаги и принялся тщательно прописывать каждый пункт. Придётся нехило потрудиться, учитывая, что дел много, а времени — всего три недели.

— Итак, — закончив расписывать план, произнёс я. — Самое важное, как я уже и сказал, понять, из чего состоит жидкая среда, которая обеспечивает вам обмен веществ и выводит некротику. Я подозреваю, что эта жидкость заменяет вам пищеварительную и выделительную систему. То есть ваш мозг питается за счёт этой среды, а продукты обмена, которые обычно выводятся через мочу, выходят в виде зелёной слизи.

— Хотите сказать, что я плаваю в собственных отходах? — поморщился он.

— Вы сами хотели, чтобы я вам рассказал, — пожал плечами я.

— Ладно, допустим, я найду в себе силы смириться с этой информацией, — попытался вздохнуть он, но вместо этого издал булькающий звук. — Что у вас ещё в планах?

— Я могу предположить, что ваш мозг способен работать, если все остальные системы заменяет эта колба, — произнёс я. — Поэтому нервную систему тестировать не будем. А вот касаемо дыхательной и сердечно-сосудистой — всё очень-очень сложно. Что проталкивает в вас кровь и откуда она берётся, если костный мозг у вас имеется только в черепе, а печени, селезёнки и лимфатических узлов не осталось. С дыхательной всё не менее интересно. Откуда берётся кислород? Как вы можете дышать и говорить, находясь в жидкой среде, и при этом плюс ко всему не захлёбываться жидкостью.

— Подождите, Алексей Александрович, а так ли необходимо копать столь глубоко? — нахмурился Павел Петрович. — Ведь всё, что от вас требуется — разобраться с системой поддержания моей жизни.

— А всё не так просто, как вам кажется. Недостаточно просто слить эту слизь и заправить её новой, — отметил я. — В организме всё взаимосвязано. И если я не изучу все ваши искусственные системы органов, скрытые в этой колбе, может случиться и такое, что я случайно убью вас в процессе. Не учту мельчайшую деталь — и убью вас. Или же перекрою поток кислорода. Вариантов — масса.

— Ваша правда, — ответил он и изобразил кивок морганием глаз. — С чего начнём?

— Вам придётся заснуть или просто подождать моего возвращения, — пояснил я. — Мне понадобится примерно два-три дня, чтобы определить состав жидкости, которую я извлёк из колбы. А после того, как у нас будут на руках результаты, возьмёмся за остальные системы.

— За меня не беспокойтесь, я найду чем себя занять, — ответил Павел Петрович. — За десятки лет я привык к одиночеству. Продолжу анализировать информацию из книг, которую собрал перед тем, как отправиться в Саратов.

Покидая публичный дом, я задумался о последних словах Павла. Странно, он изъясняется так, будто все прочитанные им книги до сих пор хранятся в его памяти.

Может, у него и нет тела, но мозг работает гораздо быстрее, чем у любого другого человека. Интересно, что же там намудрили те, кто создал этот механизм?

Перед тем, как уйти, я вывел из колбы ещё несколько капель жидкости и очистил её от некротики. А также зарисовал схему всех рычагов, вентилей и кнопок, которые можно было обнаружить на дне колбы.

Придётся изрядно поломать голову, чтобы понять, как вся эта система работает!

Однако сегодня я себя ничем напрягать не стал. Вернулся домой пораньше, чтобы отоспаться перед предстоящими делами. У меня-то мозг обычный, человеческий. Не такой, как у далёкого предка Романовых.

Утром я снова направился в орден лекарей. Доложил сотрудникам, что в ближайшем борделе следует провести дополнительный медицинский осмотр.

Специально завуалировал информацию о том, что там осмотры, как таковые, вообще никогда не проводились. Я не могу допустить, что публичный дом закрыли, пока там находится голова Павла Петровича. Но игнорировать факт распространения опасных инфекций тоже нельзя.

Поэтому я получил разрешение на плановый осмотр куртизанок и направился в губернский госпиталь. Сегодня надо отработать хотя бы часов десять, чтобы в последующие дни продолжить разгребать скопившиеся дела.

Не факт, что сегодня в госпитале будет слишком уж много людей. Возможно, мне удастся в спокойной обстановке поразмыслить над тем, как лучше исследовать слизь из колбы. Одно дело — смотреть на неё через микроскоп и совершенно другое — прогнать жидкость через лабораторный анализатор.

До таких технологий я ещё не дошёл, но вскоре обязательно доберусь. Тем более, поводов для этого у меня стало больше.

— Алексей Александрович, а я вас так рано не ждал! — подметил Разумовский. — Думал, что после произошедшего на балу вы теперь нескоро появитесь. Даже начал готовить документы, чтобы выделить вам несколько выходных дней.

— Это ни к чему, — помотал головой я. — Работы много, и за меня её никто не выполнит. Я ведь знаю, что вы тут зашиваетесь.

— Если честно, вы пришли как раз вовремя. У вас будто какое-то чутьё развито! — рассмеялся Разумовский.

И скорее всего, он прав. Подозреваю, что именно клятва лекаря тащит меня в те места, где особенно много нуждающихся в помощи.

— В общем, на этот раз у нас крайне нетипичная пациентка, скажу сразу, — произнёс Разумовский. — Она не из дворянского сословия.

— Как же? Я думал, что вы принимаете только представителей знати, — отметил я.

— Дело в том, что сын этой женщины является бастардом одного пензенского графа. С годами он получил большую власть, поступил на службу в войска, а после возвращения с фронта потребовал, чтобы его мать осмотрели в госпитале. Но обратиться он решил именно к нам, поскольку пару лет назад я излечил его после ранения, и теперь этот человек мне доверяет, — объяснил Разумовский. — Вот только я не совсем понимаю, что с ней происходит. Эта женщина просто слепнет — и всё! Хотя я не заметил, чтобы её глаза были чем-то повреждены.

Та-а-ак. А вот и ещё одна не развитая сфера, которой я после своего перемещения в этот мир практически ни разу не занимался.

Офтальмология.

С глазами тут, должно быть, всё совсем туго. Приборов нет, структуру глаза никто толком не знает. Выходит, что лекари бессильны.

— Дайте мне полчаса — и я проведу её осмотр, Александр Иванович, — произнёс я и удалился в свой кабинет.

Взял несколько листов бумаги, склеил их между собой, чтобы сделать большое прямоугольное полотно. А затем принялся старательно выводить на нём буквы разных размеров.

Старая добрая таблица «Ш Б М Н К…», которую использовали в моём мире для проверки остроты зрения. Её должны изобрести лишь в одна тысяча восемьсот шестьдесят втором году. Вернее, через десяток лет её создадут в Голландии, а уже для русскоязычных людей она будет адаптирована лишь в начале двадцатого века — и то вряд ли! Ведь нашу русскую таблицу создали в СССР, а здесь революция вряд ли когда-нибудь свершится.

Я вернулся в палату, где лежала пациентка с ухудшением зрения. Разумовский тут же пояснил мне, что она так же жалуется на боли в сердце и в голове. Но её сын настоял, чтобы мы нашли способ восстановить функцию глаз.

Я познакомился с пациенткой, затем повесил на стену свой плакат и приступил к исследованию остроты зрения.

— Итак, Нина Сергеевна, — произнёс я. — Прикройте левый глаз и прочитайте буквы, на которые я буду указывать. Вы же обучены грамоте?

— Обучена, сынок, обучена, — прокряхтела она. — Это вы сейчас показываете «Ш», теперь… «Б».

Она смогла свободно прочесть почти половину строчек. Не такое уж и серьёзное нарушение зрения, как его расписывал Разумовский. Затем мы приступили к исследованию второго глаза и получили тот же результат.

— Что ж, результат неплохой, — отступив в сторону от плаката, произнёс я.

— Ой, господин лекарь, куда же вы? — неожиданно воскликнула женщина.

— В каком смысле? Я здесь, рядом стою, — ответил я.

— А у меня — вы ушли в туман, — заявила она.

О-о! А вот это уже интересно. Значит, с центральным зрением у неё всё в порядке, а вот периферическое хромает. Другими словами, она может смотреть вперёд, но при этом не видит, что находится по бокам, снизу и сверху от центра её поля зрения.

Я начинаю догадываться, от чего страдает женщина. Этот диагноз мне приходилось ставить очень много раз. Одно из самых распространённых заболеваний глаз, особенно у пожилых людей.

— Теперь давайте проведём дополнительное исследование, — предложил я. — Продолжайте смотреть строго в одну точку, — я указал на гвоздь, которым мы прибили плакат к стене. — Не отводите от неё взгляда и постарайтесь снова назвать буквы.

Разумовский с большим интересом наблюдал за моей методикой. Да мне и самому было интересно! Так я ещё этот диагноз ни разу не выявлял. А нормальной аппаратуры под рукой у меня нет. И производить её пока что довольно трудно.

— Ой… ой! — закричала женщина и схватилась за виски. — Ой, не справляюсь. Не могу больше терпеть!

И, зажмурив глаза, рухнула на кровать.

Разумовский тут же рванул к ней, а я в этот момент осознал, что несколько её заболеваний тесно взаимосвязаны. И лучше разобраться с ними в ближайшие минуты!