Мечников. Сквозь песок и ветер.

Глава 10

Спина Кати мелькнула в проходе, я сперва рванул следом, но потом притормозил. Собственно, формально ничего не произошло. Свободный мужчина уединялся со свободной, судя по всему, женщиной. Кате я ничего не должен.

Но все равно гаденько.

Момент с Аделаидой уже упущен, так что я вытер лицо незабинтованной ладонью и пошел к своему вагону. В дверях встретил Миху со скрещенными руками и хмурым взглядом, который предвещает разборки.

— Я тебя предупреждал? — произнес он сурово. — Обидишь ее — получишь.

Выдохнув, как готовый к нападению бык, Миха занес кулак, но я успел проговорить прежде, чем он полетел в направлении моего носа:

— Я ей ничего не сделал.

— Да? — сильнее надвинув брови на глаза, прогудел детина. — А чего она убежала носом хлюпать?

— Хороший вопрос, — отозвался я, на всякий случай отшагнув назад, чтобы если Миха все-таки решит атаковать, иметь место для маневра. — Аделаида на меня вешалась, Катя увидела. С чего-то расстроилась.

Плечи Михи чуть опали, но кулак пока не убирает, видимо решает, насколько велика моя вина в слезах Катерины.

В конце концов он согласился, опуская кулак:

— Ну, так-то да. Сговоров у вас Катериной не было. Ну и всякого такого. Предъявить нечего.

— Я о том же, —подтвердил я, поглядывая на дальнюю дверь, где скрылась Катя.

Миха тоже оглянулся и спросил:

— Аделаида, говоришь, сама вешалась?

— Ну, — согласился я.

— Шпилька что ли? — уточнил он и поскреб ногтями щеку, где пробилась небольшая щетина.

Цокнув языком, я пожал плечами и ответил:

— Да непонятно.

На что Миха демонстративно прыснул и, расправив плечи, будто собрался на парад в честь основания Оазис-Техно, хрустнул шеей.

— Ну ты даешь. Щас выясним, — хмыкнул он и, обойдя меня, скрылся в проходе.

Оставшись на месте, я прислушался и принюхался. В воздухе все еще витает едва уловимый мятный запах Кати, со спины подтягивается стойкое амбре Михи. Какое-то время только колеса стучали по рельсам, и негромко разговаривали пассажиры. Но спустя несколько минут из купе проводника раздался шлепок, донеслось возмущенное женское:

— Да пошел ты!

После чего из дверей купе вывалился Миха, держась за щеку. Хаватаясь за стену одной рукой и качаясь в такт поезду, он подошел.

— Не, — сообщил Миха убежденно, — не шпилька.

Потом отнял ладонь от щеки, на ней проступила красная пятерня. Поправив челюсть пальцами, Миха проговорил:

— Удар у этой Аделаиды, что надо.

— Обиделась?

Он покривился.

— Не знаю. Но челюсть болит.

— Она помощь предлагала, — заметил я. — У нее в Рязна граде какие-то подвязки.

— Ты ей доверяешь?

Пожав плечами, я ответил:

— На меня она вешалась, а тебе съездила по морде. Значит, какие-то принципы у нее есть. Все равно нам нужно будет где-то остановиться в граде. Она может с этим помочь.

В вагон мы вернулись вдвоем и заняли места. Рука стала болеть значительно меньше, похоже, вонючая мазь проводника действительно эффективная. Катя пришла чуть позже, молчаливая, тихая и с красным носом. На меня старалась не смотреть, да и я не особо к ней лез.

Когда солнце покатилось к закату, я переложил рюкзак под голову, не снимая одну лямку. Катя пыталась дремать, откинув голову на спинку сидения. Но та прямая, на такой особо не подремлешь.

— Обопрись на меня, — предложил я спокойно.

— Аделаида против не будет? — поинтересовалась Катя мирно, но выражение лица при этом сделалось оскорбленно-возвышенным.

Я удивился.

— С чего бы?

— Судя по всему, в купе я помешала вашему тесному общению, — пояснила она.

— Разве что немного, — не стал спорить я. — Но это ничего не значит. Во всяком случае, не запрещает тебе лечь удобнее. Повторяю, можешь опереться на меня. Не хочешь — можешь на Миху. Он больше.

Детина в это время глазел на закат, который в пустыне превращает мир в расплавленное золото, которое льется с неба и растекается по оранжевым барханам. При упоминании его имени, он обернулся и приподнял брови.

— Я не толстый, если что. Я коренастый.

— Да-да, вот на него и обопрись. На коренастого, — усмехнулся я, выразительно косясь на слегка выпирающий над штанами Михи живот.

Миха мой взгляд заметит и сообщил важно:

— Я на массе.

— Жировой? — хмыкнул я в шутку, поскольку и сам знаю, как наращивают мышцы. Опекун всю жизнь занимался спортом и подробно рассказывал, как питаться, какие упражнения делать. От него я усвоил, что здоровому мужчине физические упражнения нужны так же регулярно, как еда, сон и половая жизнь.

— Ничего ты не соображаешь, — покровительственно ответил Миха. — Сила она набирается вместе с едой. Ты может и верткий, но, если я сяду сверху, хрен поднимешься.

Я кивнул.

— Главное слово «если».

— В тот раз тебе просто повезло, — отмахнулся Миха.

— Еще бы, — согласился я и снова оглянулся на Катю, которая ерзает и так и сяк, но никак не может удобно устроиться.

В итоге я просто цапнул ее за локоть и притянул к себе, аккуратно уложив себе на бок. В первый момент она что-то возмущенно вякнула, но быстро затихла. Когда я заглянул в лицо Кати, она уже мирно посапывала.

— А разговоров было, — констатировал я.

Звучно почесав плечо, Миха проговорил впечатленно:

— Ишь, за две секунды уснула.

— Вымоталась, — заключил я. — Храбриться можно сколько хочешь, но женщине нужен отдых и безопасность, как ни крути.

Миха цокнул и покивал коротко и часто.

— Умеешь ты, я смотрю, с девушками ладить. Одна на него сама полезла, вторая злилась, а потом, вон, под боком уснула.

— Опекун научил, — просто ответил я.

— Хороший, видать, мужик.

— Был.

— Жаль.

Стянув с себя куртку, я накрыл Катю. Вечерняя вентиляция в вагоне охлаждает сильнее. Может простыть, если не согреть.

Под мерный стук колес и покачивание я тоже уснул чутким, но спокойным сном. Перед глазами снова мелькали служебники, Катя, Аделаида, сражался с ящером и летал на нем верхом. Казалось, что вроде и не проваливался в глубокий сон, но проснулся от затяжного толчка и шипения локомотива.

Когда открыл глаза, за окном утро только занялось бледной полоской света на горизонте, а поезд остановился у городской стены, вдвое меньше той, что огораживает Красный град. Катя под боком все еще сипит, зато Миха поднялся и прилип носом к окну.

— Видал? — очарованно спросил он и ткнул пальцем в стекло. — Приехали.

Я осторожно пошевелил Катерину за плечо, та посопела и попыталась перевернуться, во сне шаря пальцами в поисках одеяла.

— Дед Никифор, еще рано… — пробормотала она сонно.

Сдержав смешок, я снова аккуратно, но настойчиво ее пошевелил. На этот раз Катя разлепила веки и села с растерянным лицом. На левой щеке отпечаталась вмятина моей футболки, губы пухлые, как у херувима. Катя повертела головой, в первые секунды с непониманием, потом во взгляде проступила осознанность, и она спросила хрипловатым после сна голосом:

— Стоянка?

— Лучше, — ответил я. — Выходим.

Однако из вагона нас выпустили не сразу. Сперва пришел долговязый комендант с хитрыми глазами, круглым карманным компостером и деревянной дубинкой за поясом. Переговорил с проводником. Тот кивал на нас и что-то объяснял, а комендант поглядывал в нашу сторону и хмурил брови.

— Похоже, будут проблемы, — негромко заметил я и взглядом указал Михе на коменданта.

Оглянувшись, детина хрустнул шеей и сообщил негромко, но бодро:

— С этим тощим? Да я его одной соплей перешибу. А второй накрою.

— Это не кочевник, — сообщил я. — Если этот полезет в драку, то на законных в Рязна граде основаниях. А нам такое точно не нужно.

— Что ты предлагаешь? — вытаращив глаза, поинтересовался Миха, оскорбившись, что ему не позволяют решить вопрос кулаками.

— Выйдем из задней двери, — коротко сказал я. — Ты у нас боец с переменным успехом.

— Но-но-но, — оскорбился детина. — Я тебя от кочевников спас. Забыл?

— Не забыл. Помню.

— А скрутить меня тебе просто повезло.

— Как скажешь, — отозвался я, глядя на коменданта, чьи косые взгляды все мрачнее и недовольнее.

О чем беседуют проводник и комендант не слышно, но запах от долговязого через весь вагон тянет неприятный. Так обычно пахнут фанатично увлеченные люди, поэтому редко стирают одежду и забывают помыться. Этот запах разит даже без моего обоняния.

Когда мы встали, комендант напрягся и дернулся в нашу сторону, но проводник ухватил его за локоть и продолжил что-то настойчиво объяснять. Тот высвободился из захвата, но проводник так жестикулировал, что коменданту нехотя, но пришлось выслушивать.

— Давайте без суеты, но шевелимся, — негромко скомандовал я, затягивая рюкзак на спине. — Проводник дает нам время.

По закону подлости остальным пассажирам приспичило встать и стоять в проходе, дожидаясь открытия дверей. Их, видимо открывают по указке комендантов. Стараясь не торопиться и не толкаться, мы просочились до задней двери вагона.

Миха покосился назад и сказал:

— Вроде не гонится.

— Может обойдется? — с надеждой предположила негромко Катя.

Но, когда дверь открылась, на перроне в комендантской форме оказались еще трое с компостерами и недобрыми лицами.

— Тьфу, швора… — ругнулся я. — Давайте дальше.

Пришлось перейти в следующий вагон, но и у его выходов уже переминаются с ноги на ногу двое комендантов. Едва пассажиры стали сходить с поезда, те принялись проверять документы и билеты. Сердце качнуло кровь активнее, а рефлексы быстрее мозга среагировали на опасность и плеснули в кровь коктейль гормонов, кулаки сжались.

— Бюрократы, — бросил я.

Со стороны пассажирского вагона, в котором мы ехали, потянуло нестиранными вещами, а я когда глянул поверх голов, то трое комендантов уже настойчиво протискивались между пассажирами.

— Твою швору… — выдохнул я. — Бегом!

И дернул все еще сонную Катю за руку проталкиваться в сторону багажного вагона. Уверенности, что там представителей железной дороги не будет, нет, потому что кто-то должен заниматься разгрузкой. Но это фора.

Теплые пальцы Кати попытались выскользнуть из захвата, но я сцепил крепче, она пробормотала с негодованием:

— Да почему мы бежим?

— А ты чем предпочитаешь платить за въезд в город? — пропихиваясь между недовольными пассажирами и таща за собой девушку, спросил я. — На тех, кто платит натурой ты не похожа.

— Ой! — охнула она за спиной.

Я помнил, что следующий вагон должен быть багажным. Но после тамбура оказался еще один пассажирский, видимо, пока стояли на песочной станции, прицепили еще несколько. Здесь вентиляции нет и душный воздух заполнен запахом пота, пропитанной им одежды и нагретого металла. Народа здесь больше, вместо удобных сидений в ряды обычные лавки со спинками.

Протискиваясь между дородной женщиной в сарафане, на спине которого до самой поясницы мокрое пятно, и таким же мужчиной в рубахе, я тащил за собой Катю. Пассажиры стали возмущаться.

— Молодой человек, что вы себе позволяете.

— Не толкайтесь.

— Нет, ты посмотри, какой. Вперед всех ему надо.

— Ща я его усмирю.

Запах в вагоне за секунду изменился: агрессия всегда пахнет резко и с кислинкой, гормоны меняют концентрацию в крови и пот через поры выходит с узнаваемым ароматом. Так что от оплеухи я успел увернуться на долю секунду раньше, чем она прилетела мне по лицу. Со звонким шлепком она ударила по лоснящейся щеке другого пассажира — крупного, с толстой шеей, которая скорее головогрудь. От удара щека колыхнулась, как студенистое желе, его голова стала медленно поворачиваться, а глаза медленно наливаться кровью. Сперва его взгляд остановился на мне. Пришлось выразительно помотать головой и указать в сторону на того, кто пытался мне вмазать, но промахнулся. Им оказался мужчина с сухим лицом и бегающими масляными глазками, которые сейчас озадаченно пялятся на коренастого.

Секунду висела тишина. Потом вагон содрогнулся от зычного, густого баса.

— Щенок сопливый!

И коренастый, как локомотив, ринулся всей массой на обидчика. Я едва успел дернуть на себя Катю и прижать к груди, когда увесистая туша бильярдным шаром промчалась мимо. Вернее, рухнула, поскольку в проходе тесно и разогнаться негде. Катя, теплая и дрожащая, подняла на меня взгляд, я ее успокоил:

— Они еще долго будут заняты.

Началась всеобщая потасовка. Миха через нее протискивался с трудом, потому как сам не маленький. Когда он вынырнул из людской пучины, я мотнул головой, указывая на дверь в конце вагона.

— Может там не будет комендантов.

Сквозь дерущихся мужиков, от которых разит потом и ржавыми шестеренками, мясотелых женщин с кошелками и тюками мы продирались, как чеснок через пресс: с треском, трением и пониманием, что теперь от нас несет борьбой за выживание.

Мой чувствительный нос сходил с ума от увесистых ароматов, я задерживал дыхание, держа подмышкой хрупкую Катю, и уворачивался от ударов, которые предназначены не мне, но вполне могут предназначиться.

В следующий тамбур я толкнул дверь в надежде, что хотя бы там будет свободнее. Но толпа, медленно вытекающая на перрон через руки комендантов эти надежды рассыпала в труху.

Миха вывалился к нам следом, взъерошенный, с каплями на лбу и злой.

— Ну все, — шумно выдохнул он и вытер рукавом лицо, — если ехать поездом, то только в вагоне с сидениями.

— Губу-то закати, — предложил я. — Нам просто повезло с проводником. А теперь не очень.

Я кивнул на выход, где коменданты придирчиво осматривают билеты и пробивают их в круглых, блестящих, как подшипник шарах.

— Вредители, — заключил Миха.

Я напрягся. Какое-то время можно потолкаться в тамбуре, но рано или поздно поток людей иссякнет, придется выходить, а тогда стычка с комендантами неизбежна.

Поднявшись на носки, снова посмотрел поверх голов пассажиров в предыдущий вагон. Коменданты хоть и застряли в живом потоке, но попыток через него прорваться не оставляют.

— Швора… — прошипел я под нос и покосился на противоположную стену тамбура. Там окно. Идею разбить стекло откинул сразу — поезд сделан для поездок через пустыню, значит стекла крепкие на столько, что выдерживают атаки кочевников и тварей.

— Догонят, — испуганно проговорила Катя и механически шагнула ко мне.

Миху кто-то толкнул сзади, он героически поморщился, но утерпел от ответного тычка и проговорил:

— Чего гонятся? Непонятно.

— Да понятно, — бросил я, кривясь. — проверяют билеты. Въезд в град обычно фиксируется, чтобы четко знать, кто прибыл, кто убыл. В Красном граде тоже так.

— Даже кочевников записывают? — удивился Миха.

Я кивнул.

— Особенно кочевников. Видимо, проводник сказал, что везет кого-то без билетов. Может думал, что прокатит. А может сдал. Не знаю.

— Вот гад, — с досадой качая головой, отозвался Миха.

— Ему тоже кушать хочется, — ответил я. — Если его поймают на нарушении, то снимут с должности. Так везде.

Толпа все вытекала из тамбура, а мы поплавками удерживались на месте. Я торопливо соображал, как вылезти, но пока путь один.

— В багажный, — скомандовал я и снова потащил Катю за собой.

Выяснилось, что прицепили на песочной станции три вагона и все пришлось пройти насквозь прежде, чем мы вывалились в уже знакомый багажный вагон со стеллажами.

— И что дальше? — хмуро спросил Миха.

— Выйдем, так же, как и попали на поезд, — предложил я.

Мы рванули к дальней двери, но добежать не успели: металлическая бочина вагона протяжно заскрипела и пошла в сторону.

— За стеллаж! — негромко скомандовал я.

Едва спрятались за дальним стеллажом, стена вагона отодвинулась. Через просветы между чемоданами и саквояжами я разглядел грузчиков и комендантов, которых уже пятеро и рыщут они с лицами очень выразительными.

— Пристали как пыль к заду, — шепнул я.

Дрожащая Катя негромко проговорила:

— Они нас найдут.

— Найдут, — согласился Миха философски. — Ну и что? В угол что ль поставят?

— Скорее в уголь, — поправил я, наблюдая за комендантами из засады. Те приблизились к вагону и достали дрожжевые фонари. — Отправят шахты копать, или чего хуже.

— Не, ну я-то могу, — задумчиво отозвался детина. — А вот Катя не для такого сделана.

Я промолчал. Миха прав, Катя для уютного дома и чистой постели. Но эти не станут разбираться, скажут: все безбилетники, значит всех на уголь. Или еще куда. Позволить так с ней поступить, значит опозориться по самые яйца.

Я прошептал уверенно:

— Значит так. Катенька. Сейчас надеваешь мой рюкзак, затягиваешь. Мы с Михой переворачиваем стеллажи и ломимся в перед. А ты по моему сигналу бежишь и не оборачиваешься. Поняла?

Глаза Кати стали как у испуганного козленка и выпучились на чистом личике.

— А вы? — пискнула она.

— О нас не беспокойся.

— Я без вас не побегу.

— Побежишь.

— Нет.

Я бы успел ее убедить до того, как в вагон забрались бы коменданты, но воздух колыхнулся, Катя развернула голову, будто к чему-то прислушивается, а я уловил знакомый сладковатый аромат.

Через секунду сверху донеслось негромкое женское:

— Вам тут не тесно?