Маньякой

Глава 4

Какой-то странный момент наступил. Ну знаете, когда всё закончилось, но ты ещё жив. Когда должно было быть финальное "бах!", грохот, смерть, эпитафия, чьи-то слёзы – а ты почему-то продолжаешь дышать, стоять, моргать. Причём каждая секунда отдаётся в теле, как будто его не разбили, а перемололи в фарш, засунули обратно в броню и крикнули "жри!".

Стоял в тот момент, тяжело опираясь на стену. На шлеме – трещины, в ухе – гул. Где-то сзади дымилась та площадка, где мы с Шестым решили сыграть в финальный раунд. Только вот финал – не у нас. Его больше нет. Ни его, ни флота. Ни плана. Ни возврата.

Потому что, когда зажёгся сферический экран – да, именно так, сферический, не метафора, не панорамный, а натурально трёхмерный пузырь света и цвета – я впервые за всё это время захотел не просто упасть и умереть, а, чтобы мне соврали. Сказали: "ошибка системы", "симуляция", "ты в коме". Что угодно.

Нашего флота не было. Не в том смысле, что "ой, потерялась связь". А в том смысле, что остовы кораблей медленно догорали, кувыркались в космосе, словно мёртвые рыбы в аквариуме. Где-то плавно крутилось орудие, выброшенное в вакуум. Где-то – уже не морпехи, а просто... обломки людей. Отсек сгоревшей шлюпки прошёл сквозь проекцию прямо перед моими глазами, медленно, грациозно, как напоминание: нет дороги назад. Ни шагом. Ни прыжком.

И я остался. Один.

Нет, вовсе не начал биться головой об панель. Не сел драматично на пол, не вскрикнул к потолку. Просто стоял, чувствуя, как что-то внутри меня начинает менять форму. Как будто вся эта военная, чёткая, структурированная модель мира – с врагом, командиром, приказом и выходом — дала трещину и под ней оказался другой я. Старый. Неряшливый. Немного вонючий. Занудный и язвительный. Но живой.

Вот именно в этот момент и заметил. Бревно в глазу.

Фигурально выражаясь. Хотя не удивился бы, окажись это настоящим бревном – после всего пережитого. Но нет. Передо мной, в том же зале, откуда, кстати, исчезли тела, дымы, и вообще – всё, кроме меня и стены, – сидела девушка. Молодая. На первый взгляд. На второй – взгляд у неё был такой, что в жизни бы не сунулся спорить с ней, кто из нас старше. На третий – она выглядела так, будто устала сильнее меня.

Она сидела на троне. Или кресле. Или... устройстве. Это было что-то непонятное. Без флагов, без гербов. Просто место, в которое садятся, когда не собираются вставать по первому требованию.

Глаза у неё были тёмные. Ни блеска, ни паники. Только пустота, как у тех, кто уже понял слишком многое, чтобы продолжать истерику. И всё же, когда она вскочила и что-то выкрикнула – я не разобрал, может, по-русски, может, ещё по-каковски, что-то улавливалось знакомое, – это прозвучало, как приказ. Даже экран дрогнул.

Она ударила по кнопке. Прямо в подлокотнике. Механизм, торчащий из кресла, загорелся. И вот звёзды - бесконечные, холодные – вытеснили Землю. Ушли все ориентиры. Небо стало просто фоном. Ни "назад", ни "туда". Только вперёд, в пустоту.

Ну и отлично.

Сердце билось. Вдруг понял, что за последние минуты не дышал как следует. Только сейчас – вдох, выдох. Лёгкие словно вспомнили, как они должны работать. Значит жив! Хоть и один. И передо мной – незнакомка с лицом из древней военной хроники. Или священницы. Или последней психиатрической клиники на краю Вселенной. Но что-то в её лице точно было не так. Какие-то чернт не совсем привычные, но однозначно человек. И нет, она не была страшной, скорее просто нормальной.

И ведь реально не знал, что делать. И это было странно. У меня всегда был план. Даже если плохой. Даже если "умрём, но дорого". А сейчас… ничего.

Ничего, кроме чувства, что вот оно. Всё. И точка, и запятая. Потому что за ней – что-то, чего не пойму никак. Потому что за мной – уже ничего не осталось.

А значит, самое время быть снова Костасом Трешем. Тем, кого уже не удивишь разгерметизацией, чьё хобби – не умирать в неподходящий момент, и кто помнит, как собирать лазерный резак из тостера, куска пластика и плохой идеи.

Потому просто шагнул вперёд. Медленно, со скрипом. Шлем сбросил, атмосфера-то очень похода на земную, помню, и теперь он болтался на спине. Рука – кровоточащая, но двигалась. Внутри – пусто, как после экзамена, сданного наугад. На лице – то самое выражение, которое у меня бывает, когда клиент хочет заменить процессор в холодильнике, а я не успел позавтракать. И таких дураков хватает, которые холодильник с процессором покупаю, да помощнее, чтобы не тормозил, когда в сеть выходит.

- Значит, – сказал вслух, – будем знакомы.

Она молчала. Но не отвернулась. Не факт, что поняла, но ведь и сам ни черта не понял.

На экране пульсировали звёзды. И тут опять зашевелился этот Золотарёв, но в этот раз ему выползти не дал. Только и уловил, что созвездия наши, знакомые….

***

С этого момента потянулась тягучая реальность. Вот и попёрло, как говорится. Или, если по-умному, – вступили в фазу адаптационной турбулентности. Корабль, как говорится, того… не летит. Не стреляет. И даже не гудит. Глыба металла с внутренним климатом, двумя выжившими идиотами и полным отсутствием плана.

А значит – жрём, спим, сидим, разговариваем. Ну как разговариваем… В основном она говорит, сам же изображаю понимание. Потом наоборот. Потом оба злимся. Но не уходим. Потому что некуда. За пределами помещения вакуум. Хорошо, что доступ к еде и воде есть. Да и к удобствам, а то бы….

Судя по всему, корабль сдох по-крупному. Мозги перегорели, как она сказала почти сразу от снарядов этих наших пушек. Как понимаю, рейлганы достали. Собственно, именно поэтому они сразу не свалили, некие гипертоннели искать стало нечем. Внешние интерфейсы в аварийном состоянии, а что-то вроде Варп-движка (или того, что надеюсь считать таким приводом) вообще сожгло напрочь. Собственно, последний скачок и был на последнем его издыхании. Так что мы плавно скользим к поверхности Луны. Судя по созвездиям, обратной её стороны. Красиво, одиноко и, честно говоря, ни капли не вдохновляет перспективами.

Особенно, если вспомнить, что вообще-то солдат. А точнее – последний из своего отряда. Командир. С раненым плечом, треснутым рёбром, фантомной болью в шее и сиди-сиди-смотри-смотри напротив, на троне – эта вот, с глазами как у лани, и именем, от которого чуть себе броню не прострелил.

Фёкла. Ф.Ё.К.Л.А.

- Это узбекское имя, – уверенно сказала она, уже на приличном английском.

- Нет, – не поверил ей на слово. – Это… не узбекское. Это бабушкино. Как минимум.

- Имя бабушки – это хорошо. Бабушки – умные.

- Не настолько. У нас с такими именами на фронт не берут.

- Как видишь, уже здесь, а значит ты не прав.

- Это… это случайность, – уверенно заявил в ответ.

- Я узбечка, значит узбекское.

Логика железная, конечно…. Спорили мы об этом долго. Особенно в моменты, когда становилось слишком тихо. Или, когда у неё начинало дрожать дыхание, а глаза вдруг уходили в сторону – будто не видит ничего перед собой. Я-то знал это состояние. Посттравматический синдром. Тормозной след на нейронных дорогах. Сидишь и вроде бы здесь, но уже не здесь. Привет, Золотарёв. Ты-то как там, в моей башке? Молчишь? Ну и молчи.

С самого начала выбрал стратегию: максимально ничего не знать. Пусть она говорит. Пусть сама разбирается. Вообще тут просто мимокрокодил.

Но когда она заговорила о том, кто она – это было… не то чтобы шок. Это было, как если бы муха заползла тебе в рот, пока ты смеялся. То есть вроде смешно, но теперь плеваться надо.

- Я человек, – заявила она почти сразу, даже раньше, чем узбечка.

- Не может быть, – отозвался скептически, оглядывая броню, плащ, руны, выжженные у груди и эти странные глаза, в которых почему-то скапливался не свет, а тишина.

- Я человек. Просто не с этой вашей... Зе... Земли.

- Мы с Земли.

- Нет, – сказала она. – Земли больше нет.

После этого у меня был тихий мини-припадок. Не внешне – внутри. Потому что, как выяснилось, Земля, моя, родная, с полями, интернетом и субботними пельменями, давно превратилась в радиоактивный пейзаж, о котором гуляют лишь легенды.

- Эпоха героев, – сказала она. – Тогда всё и случилось. Взрывы, война, очищение. Теперь туда никто не летает. Прах. Звёздный памятник.

Корабль слабо дрожал, наверное, от того, что гравитационный компенсатор где-то хрипел, как астматик на подъёме. Или просто старый. Или мы. Я даже не знал, сколько времени прошло. Вообще. Всё время шло только по внутреннему щёлканью мозга: "ел", "не ел", "поспал", "хотел убить", "передумал".

Сначала мы были чужими. Потом чуть меньше чужими. Теперь – странными соседями в гостинице на краю времени. Я с ранами и недоверием. Она с троном, рунной бронёй и тремя-четырьмя обломками мира в глазах.

- Костас, – представился однажды. Не "Константин". Не "лейтенант". Просто Костас.

- Костас…, – переспросила она, будто пробует вкус. – Это русское имя?

– Ага. Почти.

– Ты русский?

– Ну… скажем, я родился в семье, которая считала себя русской. Но в основном – американец.

Не рассказывать же ей всю свою запутанную историю. Пусть будет так.

- А у нас только русских брали в Императорскую гвардию.

Тут мне пришлось выдохнуть. Медленно. Потому что у меня внутри что-то хрустнуло.

Империя.

Галактическая.

И в неё берут только русских. В смысле, в гвардию.

Что ж, выходит, отряд у меня был элитный. Только мы об этом не знали. Ни казах, ни эвенк, ни даже пара евреев. И родословные не проверяли. И к экзаменам не готовились. Прилетели с орбитальной базы, как на шашлыки. А оказалось – вписались в священную историю.

- Империя есть. Большая. С планетами, с флотами.

- Мы знали, что вы есть, – добавила она. – Но не думали, что… такие. Хотя нет, не знали, иначе бы вы не были потерянной колонией.

Не стал спрашивать – "такие" это какие. Убитые? Молчаливые? Или всё ещё верящие в Землю, которой на самом деле давно уже нет?

Так и сидели. Она – на своём "троне" с остатками иконографии имперского духа. Я – в броне, местами расплавленной, с засохшей кровью на локте, почти привычной. Одежды здесь не было никакой, в отличии от еды и воды. Ну и удобств, как говорится. Личности без дома. Сородичи по молчанию.

Где-то сбоку пульсировал экран, и иногда ловил знакомые звёздные формы. Сейчас не вся сфера светилась. Созвездия, вроде бы наши. И всё равно ощущение было такое, будто уже не на той стороне небес. Насколько далеко откидывает судьба, когда ты просто хочешь выжить?

Потом был вечер. Или утро. Или что-то, когда лампы корабля меняют спектр, и тебе кажется, что время идёт. Она пыталась шутить. Или петь. Или рассказать анекдот. В ответ, пытался изображать смех. И немного получалось.

Немного.

Золотарёв, слава тебе Господи, молчал. Видимо, приуныл. А может, решил не мешать. А может и не было его.

Ловил себя на мысли: мне не страшно. Непривычно? Да. Абсурдно? Более чем. Но не страшно.

Фёкла – человек. Человек со звезды… не нашей. Как бы странно это ни звучало. И я тоже. Хотя в последнее время больше похож на полураскрывшийся снаряд. И, знаете… даже с этим можно жить. Если есть с кем говорить. Или хотя бы слушать.

И если вдруг кто-то решит, что космос – это про холод и одиночество…. Ну… да. Иногда. А иногда – это просто комната с пульсирующим светом, сломанным межзвёздным кораблём и девушкой с глазами эпохи.

Вот чего я никак не ожидал – так это того, что ей сто семьдесят два стандарных года. А учитывая параметры орбиты нашей планеты – это почти одно и тоже что наш земной год.

Просто финиш… семьдесят два, мать твою, плюс сто лет.

Признаться, аж вздрогнул. По рефлексу. То ли от того, что представил себе бабку с вязанкой хвороста и клюкой, то ли потому что мозг мой просто не хотел складывать цифры с лицом напротив.

- Да ладно, – только и выдал потрясённо. – Да ты издеваешься.

- Почему? – она наклонила голову, будто это я сейчас ляпнул что-то неадекватное. – Это нормально. У нас так живут.

- У нас, – повторил за ней, чувствуя, как мой внутренний мир трескается по одной из оставшихся осей. – А у нас не живут. У нас это… кладбище уже.

Она не сразу поняла. Показал руками: "усыпальница", "сосны", "мрамор", – и, кажется, дошло.

- У вас люди умирают в сто лет?

- Нет, если очень повезёт, то в девяносто. Если не повезёт – в шестьдесят и даже раньше.

- Ох.

Ох. Да. Сам сказал бы то же самое.

Оказалось, в их Империи средняя продолжительность жизни – пятьсот, а то и семьсот лет. Не у всех, конечно, не на всех планетах. Особенно у всяких религиозных фанатиков, но у нормальных – вполне. Причём не за счёт какой-то магии или душ животных. Всё проще – замещающая терапия. Они там шутят: "Две капсулы в день – и ты бессмертен, почти". Красная с утра, синяя на ночь. Или наоборот, уже забыл, у меня в тот момент мозг плавился.

И, да, без них они тоже живут долго – двести с хвостиком. Биология у них просто такая, хоть и человек. Человек, Карл, а не какие-нибудь псевдоэнты с Венеры.

Честно пытался понять, как же это работает. Она объясняла, терпеливо, водя пальцем по какой-то схеме на интерфейсе. Там были слова вроде "деградация теломеразы", "регенеративные вектора" и "модуляция эпигенома". Кивал молча, будто понимал. Вид делал умный. Хотя честно? Понял только, что, если подсесть на их препараты, можно жить. Долго. Мне тоже. Я ведь человек….

И впервые за всё это время… во мне загорелась надежда. Маленькая. Осторожная. Затаённая.

А вдруг нас найдут? Вдруг не просто доживу, а буду жить? Может, лет сто ещё. Или двести. И не на капельнице, а полноценно.

Всё это время ведь думал, что всё кончено. Что и выживание – это так, отсрочка от забвения. А тут – шанс. Случайный, нелепый, да, но реальный.

Но потом она выложила бомбу покрупнее. Не жизнь, а прямо рождественский календарь с сюрпризами.

- Я принцесса, – сказала она.

- …чего?

- Принцесса. Такой титул. Так-то таких нас много.

И она рассмеялась. Впервые так свободно, так по-настоящему. Сбросила весь лёд и дистанцию одним этим смехом. И я, с круглыми глазами, даже не знал, чего больше бояться – самой новости или её отношения к ней.

Оказалось, в их Империи принцесс миллиарды. Буквально. Там и нселение считается безумными цифрами. Миллионы обитаемых планет….

Каждая дочка титулованного автоматически получает титул, пусть даже родилась в коммуналке и с алюминиевой ложкой в зубах. Потому что титул – не власть, а обязательство. Им нельзя наследовать трон. Нельзя командовать флотом без назначения. Они – просто… ну, принцессы.

- У меня нет дворца, – сказала она, – нет замка, даже подданных нет. Никто не обязан мне подчиняться. Но… кое-какие преференции всё же есть.

Например, корабль. Этот вот, на котором мы застряли. Её корабль. Весь. Вся его громада.

- Купила, – сказала она. – В кредит.

- В кредит?

- Да. У нас дают кредиты тем, кто с титулом. Даже если у тебя ничего нет. Главное – показать стремление к независимости.

У них, оказывается, политика такая. Империя считает, что титулованные особы не должны жить в нищете, если только сами того не захотят. А если хотят работать, развиваться, летать – им помогают. Кредиты под ноль. Субсидии. Программы поддержки. Бонусы и всё такое.

И да, она работает. Не в смысле "посещает встречи и благотворительные приёмы". А работает, таскает грузы, обслуживает станции, возит клиентов – пилот с лицензией.

И этот корабль – её первая покупка. Относительно новая, но уже с характером. Потому что, как она призналась со смущённой улыбкой, купила его по акции – "бери сломанное, чини сам".

А чинила как умела, на заработанное.

Вот и получилось, что принцесса-инженер и солдат-отшельник теперь вдвоём в чужом небе, смотрят на умирающий экран, греются остатками энергосети и обсуждают таблетки молодости.

Легко назвал бы это бредом. Ещё месяц назад точно бы назвал. А теперь… Теперь – это моя реальность.

И если честно – мне в ней даже немного теплее, чем в прежней.

Но с другой стороны, чем больше узнавал, тем горше становилось осознание.

Эскадра. Наша. Флот, гордость Союза, построенный, собранный из самого лучшего. Те самые два линкора, что собирали почти десятилетие. Крейсера, у которых корпуса перекраивали на ходу. Эсминцы – проект «Гроза-3. Все они…. Все они сгорели.

И не в честном бою. Не в великом сражении. Не против превосходящего противника с разрушителями миров и флотами тьмы.

Нет. Они разбились об торговца. Почти безоружного. Потому что корабль Фёклы – это грузовик. Даже не боевой транспорт, а именно – торговец, с лицензией на перевозку всего что угодно. Из оружия – только противометеоритная защита и, как оказалось, старые охранные турели по периметру. Дешёвые, автономные, даже без настоящего боевого ИИ. И этого хватило.

Не потому что турели были мощными. А потому что мы не были готовы. Вернее, готовы, но не к такому…. Потому что вломились в зону, не зная правил. Потому что сработала автоматика.

Всё. Сдулись. История нашей планеты, наш "героический порыв", наш планетарный флот – в пыль. Зато теперь становилось понятно почему и в СССР и В США вспыхнул милитаристский угар и началось массированное строительство боевых космических флотов и рывок колонизации планет.

Против вспомогательных горнорудных роботов, чья основная задача – собирать шлаки и рыть вглубь астероидов шахты. Против охранников, которых даже внутренней службой-то не считают. Наёмники третьего сорта, без медалей, без мотивации. Просто сидели и ждали – а вдруг ворвётся кто.

И ворвались. Мы. Тоже с героизмом, тоже в форме. Только они остались живы, а мы – нет. Вернее, сейчас так понимаю, все – нет.

Эти мысли жгли изнутри. Особенно по ночам. Когда сидишь, будто в забытой капсуле, смотришь в работающий экран – а там только звёзды. Молчащие. Безразличные. И вот тогда в сердце вырастало чёрное чувство вины. Перед погибшими. Перед теми, кто доверял мне. Перед шестым, который умер рядом. Перед теми, кто остался на Земле – или на том, что мы считали Землёй.

Но даже это… утихло. Со временем. Потому что всё утихает. Особенно когда реальность больше не требует от тебя решений. Когда просто живёшь. Когда на другом конце отсека – она.

Фёкла. Принцесса Фёкла, узбечка.

Мы сближались. Не потому что романтика, скрипка и бесконечные закаты в ионных облаках. Просто… так получилось. Второй месяц рядом. Еда общая. Корабль один. Кислород, вода, душ – всё на двоих. И разговоры. Кривые, но всё более внятные.

Она старалась учить мой язык – и у неё получалось. Быстрее, чем у меня её. У неё с языками явно был дар. А у меня – английский уровня "вот бургер" и русский с акцентом Золотарёва. Может и не до такой степени, но если утрировать….

Сначала это был просто бывший враг, с непонятной миссией. Потом – сосед, с которым приходилось общаться. Потом – партнёр, когда мы вместе чинили сломанные контуры питания. А потом… потом просто женщина.

И случилось то, что случается, когда между мужчиной и женщиной нет стен, границ, формы, времени. Секс.

Не киношный, не по голливудским шаблонам. Без огня в камине и шелестящих покрывал. Просто… человеческий.

Она потом лежала рядом, молчала, смотрела в потолок. А я – на неё. И пытался понять, что это было. Любовь? Не знаю.

Наверное.

Может быть. Не умею называть такие вещи. Для меня всегда было проще – винтики, платы, инженерный план. А чувства… ну, был в жизни опыт. Было тепло. Было ярко. Но такого – не было. Может, это просто близость. Может, доверие. Может, отчаяние, связавшее нас в один узел. А может – что-то настоящее.

Пока не знаю. Не хочу угадывать. Не хочу испортить словами.

После этого мы не стали резко другими. Не начали целоваться на камеру. Просто… перестали бояться тишины. Она сидела ближе. Я смотрел на неё дольше. А когда она говорила, просто говорила – слушал.

Она улыбалась чаще. И однажды, как бы между прочим, сказала:

- Ты хороший. Не воин, не враг. Просто человек.

- Я инженер, – ответил на этот раз честно.

Просто не стал уточнять, какой я.

- Лучше, – сказала она и прикрыла глаза.

И в тот момент подумал: "Может, в этом и есть смысл." Не быть героем. Не мстителем. Не принцем на троне. А просто – живым. Рядом с такой же живой. Пусть и с таблетками, и с семью жизнями на подходе.

Пусть пока всё непонятно. Пусть за стенами корабля – галактика. Пусть я враг в системе координат, и меня, возможно, будут искать…. А может, никто и не помнит уже.

Но всё ещё жив. И рядом – Фёкла.

***

Когда она сказала "мне нужно, чтобы ты просто выслушал", ещё не знал, что именно собирается услышать. Но по лицу понял: ничего хорошего.

Она сидела ровно, почти по-военному. Руки на коленях. Голос – ровный, только губы предательски дрожали. И, по правде, с самого начала знал: дело плохо. Но, знаешь, в такие моменты у людей появляется привычка отрицать очевидное. Поэтому просто молчал. А она говорила.

- Мы… падаем.

- Что? – глупо переспросил её.

- На Луну. Не на настоящую. На вашу, местную

- Гравитация зацепила?

- Не только. Система автокоррекции управления умерла. Да и энергоблок…, – она чуть дернула плечом. – В общем, ситуация необратимая. Корабль не спасётся. Мы падаем. И шанс уцелеть – почти ноль.

В тот момент сидел, смотрел на неё, а в голове – тишина. Та самая, радиоэлектрическая, абсолютная. Может, это и был шок. Может, просто усталость от всех катастроф сразу. А она продолжала, глядя в пустоту:

- Этот отсек при ударе разгерметизируется. Все аварийные уплотнения уже выгорели. Я проверяла. Тут нет шансов.

На это лишь промолчал. А куда я денусь с подводной лодки-то?

– Да. Есть капсула гибернации. Одна. Маленькая. Я брала её…, – она вдруг как-то стыдливо отвела взгляд, – …не думая, что мне кто-то понадобится. Знаешь, так бывает. Когда покупаешь что-то… на всякий случай.

– И?

– И ты туда не влезешь.

Опять промолчал. Потому что знал. Габариты. В некоторые шлюзы-то влезал со скрежетом. А в капсулу…. Она рассчитана на типовую имперскую комплектацию. А я не типовой. Даже по нашим меркам. Ни по росту, ни по ширине, ни по костной структуре. Не влезу. Физически.

- Но ты… ты должна.

- Нет, – спокойно сказала она.

- Что значит – нет?!

- Если бы ты влез туда, я бы может и подумала. Если капсул было две… Но сейчас – либо одна, либо никто. А если никто – то не хочу быть тоже одной.

Она произнесла это с такой усталой, удивительной нежностью, что не сразу нашёл, что ответить. Молчание стало липким, вязким. Как невесомость – только внутри. А потом вдруг вскинулся.

- Слушай. Ну это же… глупо.

- Наверное.

- Героизм? Или что?

- Не знаю. Просто хочу провести остаток времени с тобой.

- А я не хочу видеть, как ты.

Она молчала. Я тоже. А потом добавила тихо:

- А ещё… даже если выживу, кто меня найдёт? Эта капсула – песчинка в космосе. Без энерго-маяка, без привязки. Отсек уже изолирован, и как только корабль умрёт, от него не останется и сигнала. Так что, возможно, просто буду долго-долго спать. И когда закончится энергия, просто не проснусь. И всё.

Она усмехнулась. Легко. Почти буднично. Как будто рассказывала о неудачной попытке сварить рис.

- Знаешь, – сказал ей, – я тебя люблю, наверное.

- Наверное?

- Ну, я же инженер. Мне надо сто раз проверить всё.

- А я точно, – сказала она. – Вот тебе и разница между русским и узбечкой.

Мы сидели рядом. Долго. Просто сидели. Плечом к плечу. Молча. Без слёз, без трагизма. Как люди, которым осталась только ночь до утра.

Но потом… потом не выдержал.

Когда она заснула – наконец, поддавшись усталости – снял со шкафа старую аптечку. Открыл. Нашёл инъектор. Убедился, что заряд снотворного всё ещё стабилен. Смотрел долго. А потом вколол ей сон. Аккуратно. Почти нежно. Так, чтобы не проснулась.

И отнёс. На руках. Как в тех старых фильмах, которые никто не смотрел. До капсулы гибернации. С трудом, потому что дверь уже подзаклинивало. Потому что гравитационный перекос. Потому что сил почти не осталось.

Открыл створку. Проверил питание. Минимум. Но шанс.

Вложил её. Ровно. Ну, как умею. Как пацаны вкладывали куклы в игрушечные ящики в детстве. Только теперь – по-настоящему.

И закрыл.

Не запечатал. Не герметизировал. Просто закрыл, чтобы потом завершить цикл. Когда всё будет готово. Когда решусь.

Вернулся. Сел. Оперся спиной к переборке. Загерметизировал. Запустил работу капсулы и стал ждать. Ждать конца.

Сначала просто сидел. Потом полезли разные мысли. Сначала – про то, как корабль развалится. Потом – как может быть чудо. Потом – как она, возможно, выживет. Потом – пустота.

А потом, всё-таки, заснул.

А проснулся от звука. Он пришёл из глубины, снизу, снизу корабля. Металл. Не просто скрип. Не гул. А именно стон. Глухой, вгрызающийся, сминающий. Как будто бы сам корпус начал плакать.