Мама, папа, я и Перестройка

2.7

После занятий мы кое-как оделись, выстроились парами на крылечке и отправились гулять на свою площадку. Чтоб гулять было не скучно, нам была выставлена пластиковая корзина с потасканными, порой сломанными игрушками: я вспомнил, как по мере их полной утраты нам время от времени велели приносить из дому новые и сдавать в общее пользование. Таким образом, прогулочная корзина была чем-то вроде пенсии для разлюбленных или обещавших в скором времени прийти в негодность игрушек. Впрочем, нет, скорее эти игрушки были рекрутами, сданными в солдаты, потому что их не жалко: перед неминуемой гибелью эксплуатировались они нещадно.

Играть без компьютера я разучился, так что, хотя и не стал пренебрегать содержимым корзины, чтобы не выделяться, но лучшие игрушки уступил братьям по разуму, практически опустошившим хранилище в течение пары десятков секунд. В итоге мне досталась пластмассовая лягушка с двигающимися, похожими на таблетки в блистерах, глазами. Я немного поковырял ей как совком в песочнице, но быстро заскучал и отправился на лазалки, на которых в течение следующих нескольких минут повисел вверх головой, вниз головой, боком, другим боком, дважды застрял, но сам выбрался и пришёл к выводу, что в этой жизни непременно буду вести самый что ни на есть активный образ жизни, чтобы к сорока годам быть огурцом, а не тощим жирдяем с хилыми ручонками и мягким белым пузом… Кстати, наблюдение: если в прошлой взрослой жизни от любой активности сразу хотелось лечь и поотдыхать, то в этой, детской, от любой пассивности, напротив, накатывало желание поскорее вскочить и побегать.

Наскучив лазаньем, я заметил, что Ирка играет одна и решил к ней прибиться: одиноко было очень, если честно, да и странным необщительным типом прослыть раньше времени не хотелось (к сорока всё равно таким стану, но в эту вторую попытку попробую быть дружелюбным). У Ирки был резиновый медведь в резиновом народном сарафане и с огромной дыркой посередине морды.

— Хочешь, поменяемся? — Галантно предложил я. — Смотри, у меня есть лягушка. И она совсем не сломанная. Она лучше, чем рваный медведь. Хочешь?

— Нет, — сказала Ирка.

Она потрясла своего медведя вверх ногами, и вскоре из дыры в его башке выпал маленький обрывочек бумаги. Ирка подняла его и гордо показала мне: это было изображение ягодки, вырванное из фантика от конфеты «Клубника со сливками».

— Медведь ягоду ест, понимаешь? — сказала она. — Покормить его хочешь?

Я не стал отказываться и несколько раз покормил медведя бумажной ягодой, а потом достал её обратно. Наверно, опыт сорока лет, прожитых в предыдущей жизни меня испортил, но эта милая изобретательная игра наводила меня на мысли о пищевом расстройстве… Или это Ирка уже в этом возрасте показывала склонность к отклонениям в этой сфере?

— Ир, а ты конфеты любишь? — Спросил я.

— Люблю, а что? — Произнесла настороженно моя будущая бывшая.

— Да так просто… А колбасу любишь? Копчёную, например?

— Очень… — Ответила Ирка мечтательно.

В будущей жизни конфеты и колбаса будут для неё едва ли не ядом, причиной скандалов, источником нервяков и вечно угрожающими врагами.

— А тебе их много есть дают? — Спросил я следом.

— Нет. Не очень.

— А когда вырастешь, станешь сама себе главная, будешь их есть, сколько влезет?

Ира посмотрела на меня с непониманием. Не ответила.

— Ну когда станешь взрослая, ты будешь есть много конфет и колбасы? Или не будешь? — Сформулировал я заново, попроще.

— Конфет и колбасы много нельзя есть.

Узнаю свою сожительницу!

— Это почему же?

— Потому что дефицит! — Сказала Ирка, заставив меня почувствовать себя мелким, сопливым, не знающим жизни придурком.

Решил сменить тему:

— Ирка, угадай, а вот что больше: сто двадцать минут или шестьсот секунд? — Загадал я ей папину утреннюю загадку.

— Шестьсот секунд больше, — утверенно ответила собеседница. Чуть позже добавила: — Бабушке.

— Что значит «бабушке»?

— Моей бабушке больше нравится «Шестьсот секунд». Потому что там про веру и народ русский, — явно не своими словами сказала Ирка. — А ты что, не смотрел?

Я растерянно почесал репу и тут же сделался Ирке неинтересен. Сообразил только, что речь, видимо, шла о какой-то телепередаче, которой я категорически не помнил. Кажется, в эту эпоху для молодёжи не смотреть телевизор это всё равно, что в мою эпоху — смотреть. Моя будущая бывшая опознала во мне отсталого человека и, не мешкая, умчалась на веранду — играть с более продвинутыми детками. Я не сдался и поплёлся следом.

Оказалось, что на веранде — так, если кто не знает, называлась крытая деревянная площадка со скамьями, где с малышнёй можно было проводить какое-нибудь мероприятие на свежем воздухе, — сидел какой-то парень, которому Илиада Михайловна велела там оставаться в наказание за бросание песка в лицо товарищам. Когда я приблизился к месту заключения, оказалось, что Ира и её подружка затеяли игру в зоновскую столовую и уже угощают сидельца (они называли его «тюремником») песочными куличиками. Мне было сказано, что в тюрьму, то есть, на веранду, я заходить не могу, если не сижу и не работаю там, и так как повар — это женская работа, мой единственный шанс подключиться к игре — это охранять заключённого, пока тот «ест» из пластиковой формочки. Я не захотел быть вертухаем и ушёл.

Следующим моим развлечением стало наблюдение за завозом товара в овощной магазин, находящийся около садика. Вместе с троими другими любителями зрелищ мы стояли, прижавшись лицами к детсадовскому забору и смотрели, как из огромной машины происходит выгрузка картошки. В ходе этого процесса начал накрапывать дождь. Воздух вокруг запах мокрой землёй, подгнившими овощами и тленом. Впрочем, моих товарищей это совершенно не огорчило: они начали по очереди цитировать фразу из «Винни-Пуха»: «Кажется, дождь собирается», причём делали это с каждым разом всё громче и громе, всё возбуждённее и возбуждённее.

Дождь усиливался тоже.

В конце концов, нас всех погнали прочь с площадки, не дождавшись положенного по расписанию момента окончания прогулки.