Мама, папа, я и Перестройка

2.4

Десять минут спустя я, одетый в детский вариант ботинок «прощай, молодость», именуемый «валашками», тяжёлое негнущееся пальто и дурацкую синюю шапку с завязками и белой полосой вдоль лба, уже шёл вместе с папой в детский сад. От мысли о том, что придётся провести среди малышни целый день, меня подташнивало. Кроме того, по рукам и загривку очень уж неприятно елозила резинка, на которой крепились варежки: собственно, они и не требовались ещё, судя по погоде, был сентябрь или начало октября, и температура, кажется, пока не опускалась ниже нуля… Но родители считали по-другому.

Жёлтые листья, покрывающие деревья и землю, показались мне самым ярким элементом пейзажа, такого знакомого и незнакомого одновременно. Одинаковые серые девятиэтажки, идущие друг за другом и опирающиеся одним концом в серый асфальт, а другим — в столь же серое, низко висящее небо, выглядели чистыми и новыми, но какими-то пустыми без знакомых глазу вывесок «Пятёрочки» и «Вилдберрис», без реклам на окнах, стендах и трамвайных остановках, без натыканных почти что в каждом доме барбершопов и кофеен. Ярких пластиковых горок и качелей во дворах, как я с сожалением обнаружил, тоже не было. Вместо них стояли облупленные металлические агрегаты, смотревшиеся ввиду моего нового размера грандиозно, но уныло. В одном из дворов незнакомая девочка с утра пораньше уже качалась на больших, когда-то бывших красными качелях, оглашая всю округу зловещим скрипом. В общем, немудрено, что надпись «Прячьте спички от детей» на одном из домов показалась мне очень красивой и интересной: она так интригующе светилась красным в утренних сумерках!

Мы с папой миновали несколько одинаковых серых дворов и подошли к железной дороге. Неподалёку от неё стоял релейный шкаф: я вспомнил, как обычно до дороге в сад любил прислушиваться к тому, что гудит он внутри или не гудит, и, чтобы папа не заподозрил, что в теле его ребёнка теперь сидит разум какого-то сорокалетнего мужика, повторил этот ритуал. Для перехода через пути имелся большой серый мост, но по нему надо было долго подниматься, а потом долго спускаться, так что мы предпочитали прямой путь, если конечно, дорогу не загораживал какой-нибудь стоящий товарняк. Так было и сегодня. Держа меня за руку, папа перешёл через первый путь в расчёте что состав, идущий по второму, вот-вот закончился. Мы встали между двух пар рельс, дожидаясь, когда иссякнет бесконечно движущаяся перед нами цепь бензиновых цистерн. Но тут оказалось, что сзади, по первым рельсам, уже тоже приближается состав. В общем, пару минут мы стояли между двух едущих поездов, слушая их равномерный грохот, наслаждаясь ароматом креозота и надеясь, что оба железных зверя не надумают остановиться. Я крепко сжал папину руку. Потом немного подумал и обхватил его всего руками за пояс. Как много лет у меня уже не было этой возможности!

— Страшно было? — спросил папа, когда поезд из цистерн, наконец, кончился, и мы двинулись через второй путь.

— Ну так, — сказал я, глядя на переливающееся всеми цветами радуги масляное пятно в луже между рельсами. — А вот знаешь, у нас у одного мальчика в садике что случилось?

— Что?

— Родители разошлись, — осторожно произнёс я то, о чём размышлял почти непрерывно с той секунды, как проснулся в этом теле. — Его папа к другой тётеньке ушёл.

— Ну надо же!

— Вот так вот.

— Так случается, Андрейка, — сказал папа.

— И у нас так может быть? — спросил я тихо.

— Нет, у нас-то нет, конечно! — был ответ.

Я знал, что это наглое враньё, но не стал спорить. Было бы, конечно, интересно знать, не крутит ли он уже сейчас с той бабой, со второй женой, мамашей Юльки… Но как нормальный ребёнок без послезнаний и разумный попаданец, я смолчал.