Либелломания: Зимара

Глава −27. Скриба Кольщик

В карцере было темно, душно и пахло страхом. Тем сортом холодного пота с букетом крепкого адреналина, который ни с чем не спутать. Я лежала, распятая ничком на стальной паутине. На этот раз не одна. От тревоги, провальной досады и ожидания неизвестного я не чувствовала даже боли от переплетений гамака. Язык, присохший к нёбу, прикусывали клацающие зубы. Меня не избили, не отвели на анимедуллярный ляпискинез. Наказанием стал Скриба Кольщик. Вот уже пять минут он возился в самом тёмном углу, но я, как ни выворачивала шею, не видела, что он там делает.

Я вдруг поняла, что чувствуют букашки на булавке энтомолога. Послышался шорох, потом лязг, и на свет вышло нечто. Обёрнутый в клеёнчатый фартук дылда с серой, бугристой кожей. Сосудистые звёздочки густо покрывали его лоснящееся влагой тело. На лбу у Скрибы гноились швы, а на вскрытом затылке блестел купол отполированного до зеркального блеска камня. Гладкий булыжник занимал место целого мозга. Выточенный по форме полушарий, испещрённый сверкающими бороздами и прожилками. Так вот как выглядели жертвы ляпискинеза. От ужаса я охрипла, осипла и не смогла даже пискнуть. А Скриба наклонился и стал изучать мою спину. Я сжала зубы.

Скриба Кольщик промычал что-то, и влажная холодная ладонь прокатилась по моей коже. Тогда я закричала так, что воздух в карцере растрескался. Закричала, зная, что никто не придёт, никто не ответит. Вспомнились лапищи эзеров на краю кратера у разбитого эквилибринта. Меня стошнило желчью сквозь прутья гамака, но заплакать не получилось. Жаль, мне казалось, что стало бы легче от слёз.

Что-то взвизгнуло и зажужжало сзади.

А потом обожгло.

Невероятно, но спустя минуту я почувствовала облегчение, когда поняла, что на самом деле происходит. Скриба Кольщик татуировал меня. Не насиловал. Не сдирал кожу. Просто рисовал. Да, это было больно, садняще и жгуче, но лучше многих, многих зол. Да, я научилась сравнивать муки, взвешивать горе, ранжировать страдания. Я попыталась не трястись слишком, чтобы Кольщик реже исправлял одни и те же линии. На пол закапали кровь и чернила. Ночь продолжалась. Только холод обезболивал художества Скрибы. Я несколько раз теряла сознание, а может, просто засыпала, но ни разу машинка не перестала жужжать.

По крайней мере, я знала одного, кто за два года в тёмном подвале всего лишь капельку сошёл с ума. Теперь я знала кое-что ещё: если переживу эту ночь, никому уже не будет дела, стану ли я чудовищем. Скриба отстранился, выбирая место для нового рисунка. Духоту карцера разбавило его кислое кариозное дыхание:

— Што-о-о ищо-о-о наколо-о-оть?

— Чёрную стрекозу, Скриба, — продребезжал мой голос. — Стрекозу.

Шчеры не умели инкарнировать. Но наутро я могла поклясться, что была убита и восстала из мёртвых. Или не я… Кто-то вроде меня шёл, продираясь сквозь молоко пространства, по коридорам бентоса. На ком-то вроде меня была чистая пижама, она липла к спине из-за проступавшей крови. Наверное, у кого-то вроде меня всё болело после карцера. Наверное. Но мне это было безразлично. Как безразлично всё, что наколол Скриба Кольщик, будь то купола или таблица интегралов. Я только знала, что больше не выдержу в этой тюрьме из людей, где ненормальные, как частокол, сжимали меня в кольцо.

— На первый раз ты легко отделка, — сказал Гриоик. — Обдел… О-т-д-е-л-а-л-а-с-ь. Второе нарушение карась ляпискинезом.

Санитар привёл меня в комнату групповой терапии. Думать было так тяжело, будто мозг уже заменили на полированный булыжник. На этот раз вместо ледяных кубиков для нас расставили пять мольбертов. Из-за двух выглянули Эстресса и Сомн. Эстресса уронила кисточку, вскочила, села и опять вскочила. У бедного Сомна повлажнели глаза и задрожал подбородок. Только воображаемый Вдруг не удостоил меня вниманием. Вион-Виварий Видра уговаривал его поучаствовать в арт-терапии. Невозмутимо и тщетно. Возможно, Вдруг не считал акварель методом доказательной медицины. Я подошла к своей палитре, окунула кисточку в красную кошениль и направилась к последнему мольберту.

— Ты нарочно вытолкнула меня в отсек к Сомну, когда он не спал, — прошептала я нетвёрдо, но зло.

— Один бранианский художник говорил, — Дъяблокова выводила жутковатый портрет, как будто её не касались мои слова, — что сон разума рождает чудовищ. Наш Сомн олицетворяет эту метафору буквально наоборот. Сон этого чудовища разумен и прекрасен. Знаешь, — бормотала она, любуясь смешиванием алого с кирпичным, — чем выше разум, тем сильнее его чудовища. Чем глубже сон, тем они безумнее. Получается, когда бог спал — появились динозавры. И бог, должно быть, умер, — раз появились люди.

Она подняла взгляд карих глаз:

— И если уж мы заговорили о чудовищах, Эмбер, эту красную кошениль, что на твоей кисти, делают из насекомых. Ты рисуешь их кровью. Так не смей упрекать меня.

Я взмахнула кисточкой и послала кровавый шлепок на её мольберт. Розоволосая, вся в брызгах кошенили, вскочила:

— Ты!.. Испортила мне обложку!

— Молчать! Сидеть! Прекратить! — Видра оказался прямо за мной, я развернулась и прежде, чем он забрызгал бы меня слюной, выпалила:

— Ведите меня на вашу процедуру.

— Эмбер! — воскликнула Эстресса. — Нет! Доктор Видра, она не в себе, она в шоке! Не надо!

Я оттолкнула её кисточкой:

— Я больше не… не могу, не хочу! Ничего не хочу!!!

— Гриоик, в отсек 7 её, — отрезал Видра. — К хирургу.

К Эстрессе и Сомну подлетели их санитары и скрутили, чтобы те не бросились на выручку.

По комнате арт-терапии каталась банка красной кошенили и заливала кровью чёрно-белый пол.

Меня забросили в отсек 7, как мешок с котятами в пруд. В затылке сверкали молнии, перед глазами маячил полированный булыжник мозга Скрибы Кольщика. За плотной ширмой кто-то рявкнул:

— Санитар, вон из смотровой.

Отсек 7 был совершенно белый и просто звеняще, скрипяще чистый. Вдоль стены напротив тянулась кишка глухой капсулы для бог весть каких манипуляций. Во мне забесновались кошки. Первая в жизни настоящая истерика закончилась, и я испугалась того, что наделала, и того, о чём умоляла. Ляпискинез! Я сорвалась с места и заколотила в запертую дверь. Мне снимут скальп, а после станут пугать мною других пациентов. Хирург приглушил основной свет и, врубив прожекторы над смотровым креслом, вышел из-за ширмы. Я прокричала в скважину:

— Я больше не буду!

— Тихо! — сзади меня ухватили за шиворот двумя руками и тремя чёрными крючковатыми лапами. — А ну-ка… уймись, иначе придётся тебя усыпить.

Пузырьки, инструменты и капсулы посыпались с этажерок. Огромный хирург сам зацепил их, пока тащил меня в кресло. Пристегнул автоматическими браслетами, как в медицинском триллере. Свет прожектора застило красным с чёрными пятнами:

— Тебя ещё не режут!

Ага, «ещё»!

Голова хирурга перекрыла свет, меня обволок аромат земляничного мыла. Глаза напротив расширились, крылья божьей коровки взбаламутили воздух:

— Боже мой. Эмбер Лау… Боже мой!

— Доктор Изи?..

От удивления из меня дух вышел вон. Я обмякла. Изи мигом отстегнул браслеты и, крикнув: «Секунду!..», метнулся обратно за ширму. Он чем-то там звенел, бряцал. Потом вернулся с лиловым чаем и, видя, что я не могу разжать кулаки, сам разогнул мне палец за пальцем, чтобы вложить в них чашку.

Тогда меня и прорвало. Слёзы ливнем покатились в чай. Я бормотала что-то бессвязное про Остров-с-Приветом, Альду и Кайнорта…

— Так ты и есть та убийца минори, о которой говорят наверху? И Кай мёртв? Это правда?

— Правда. Я его убила, я убила… — вдох, чтобы выдержать это имя, не захлебнуться им. — Я убила Кайнорта Бритца. Не в равном бою, не из холодной мести, не случайно… убила, когда он сильнее всего нуждался в помощи. Когда, будь он на моём месте, не сделал бы этого, пусть и ценой своей жизни… Но я не хотела!

— Как много я пропустил, — бормотал Изи, и я понимала, что он, конечно, ничего не понимает.

О кровной вражде между Лау и Бритцем знали все. Но наша битва с Каем все эти годы проходила внутри нас двоих. В умах, сердцах. И закончилась там же.

— Всё давно стало вверх тормашками, доктор Изи. Даже не пытайтесь разобраться, я сама разобралась, только когда убила. Вы… теперь должны провести ляпискинез?

Он подтолкнул мою чашку к губам и проводил осторожный осмотр.

— Успокойся, успокойся, Эмбер… Напротив твоей карты стоит пометка Альды Хокс, запрещающая любые манипуляции с мозгом. Она желает, чтобы её враги страдали, если так можно выразиться, в здравом уме. Вот только имя новенькой было засекречено! Ох, ну и дела… Да, Гриоик сказал, ты была в карцере. Тебя били?

— Нет.

— А что с рукой?

— Вион-Виварий Видра… — промямлила я, неуверенная, что вправе жаловаться тому, чьего друга убила. — Проверял на диастимагию…

— Видра урод. Эмбер, да у тебя вся спина в крови!

— А, это Скриба Кольщик.

— Скидывай всё и забирайся в «Терапайтон», вон капсула у стены. Не бойся, это терминал, который буквально вторую жизнь даёт! Я бы в нём спал. Ха-хах, если бы помещался.

Изи обрызгал руки жидкими перчатками и помахал ими в воздухе. После высыхания они стали на ощупь как латекс. Я сняла пижаму и забралась в терминал для скорой терапии и дезинфекции, устроившись спиной вверх. Изи снаружи рассмотрел татуировки на экране, а потом соскочил с места и, откинув крышку «Терапайтона», стал щипать и мять мои синяки пухлыми, но проворными пальцами, прямо как патологоанатом. Совсем некстати припомнилась его основная специализация.

— Скриба Кольщик? — доктор был ошарашен. — Вот это вот Скриба тебе начертал? Вчера ночью? И он вот это вот всё сам придумал?

— К-к-кроме стрекозы — всё сам, — внезапная перемена тона смутила и напугала меня.

Изи выпустил меня из «Терапайтона» и бросил новую пижаму. Пока я одевалась, он то подскакивал, то крутился по отсеку и бормотал. Спине было прохладно от обработки, но уже не больно. И рука больше не горела.

— Ах ты ж факус! — заорал Изи на свой рабочий комм. — Ты ж моя пропердиназа!

— Простите?

— Я… я не знаю, можно ли об этом вслух… честно говоря, это галактически важно, но я здесь никому не доверяю. А молчать не могу! Подойди-ка.

На экране крутилась объёмная модель моей спины. Скриба наколол белые, льдисто-голубые узоры, перья, ажурные разводы, словно разрисовал инеем стекло. И ярче, чем всё остальное, добавил чёрную стрекозу, крылья которой покоились у меня на плечах, а хвост спускался вдоль позвоночника. Внутри шлифованного камня бедного Скрибы томился гений. Изи увеличил стрекозу: на самом деле её хвост состоял из витиеватых цифр и других стилизованных символов.

— Это пароль от учётной записи доктора Кабошона, — пояснил доктор полушёпотом. — Славного психиатра, который работал в этом кабинете до меня. Я не был знаком с ним лично, как я считал, но…

— Славного? — переспросила я. — Это же он выдумал анимедуллярный ляпискинез.

— Да, и проводил его исключительно сам! Дослушай же, не перебивай! Кабошон добывал иглёд, уникальный тип льда, который водится только на Зимаре. Если нагреть его совсем чуть-чуть, иглёд становится крепче алмаза. Такой сосулькой можно проткнуть хромосфен. После серии опытов Кабошон выяснил, что при температуре кипения воды иглёд всё-таки плавится. А если затем опять заморозить его, а потом опять чу-у-уть-чуть нагреть — например, взять такой лёд в руку…

— Будет взрыв, — догадалась я, вспомнив, как Нахель и Кай обсуждали смерть лидмейстера. — Тебя разорвёт на кусочки и упакует в камушки, потому что взрыв притягивает свободные диастимины.

— Это в дикой, так скажем, природе. Да. Но при определённых условиях — не буду вдаваться в подробности давления, влажности, различного излучения… — мозг, над которым работал Кабошон, оставался невредим. Кристаллическая решётка не разрывала его, а срасталась с нейронами. После этого больные участки можно было исправить лазером, направляя луч внутрь минерала. И пациент выздоравливал. Успех операции составлял невиданные доселе в психиатрии сто процентов.

— Это не так. Со Скрибой у него не вышло.

— Доктор Кабошон не оперировал Скрибу Кольщика. Кабошон — и есть Скриба!

Я выпрямилась в кресле, будто проглотила игледяной кол целиком:

— Вион-Виварий твердит, что доктор Кабошон уволился.

— Он пропал. Я теперь понял почему. Ответ в его учётной записи, — Изи обернулся к экрану и опять ко мне. — Кабошон прознал, что в «Закрытом клубе для тех, кто» используют его технологию в качестве идеального оружия. От которого нет спасения и нет улик, если не знать, что внутри минералов… Когда одного из игроков, который что-то пронюхал, убили при помощи игледяной бомбы, доктор выкрал часть его тела и выслал на Урьюи. Но сразу после исчез.

— Его застукали, когда он отправлял посылку с Аббенезером Кутом новому лидмейстеру, и решили избавиться?

— Сначала от одного, — закивал Изи. — Потом от второго. Это значит, доктор Кабошон раскрыл опасный заговор. Военный, политический, не знаю… А Вион-Виварий, должно быть, подверг его ляпискинезу по приказу Клуба. Но у Видры руки из задницы! Я сегодня же подробно изучу, что ещё Кабошону удалось выяснить. Какая удача, что часть его личности, которая помнила пароль, взыграла в карцере!

— Помогите мне отсюда выбраться, доктор Изи, — прошептала я.

— Увы! — похолодел он. — Это не в моих силах, Эмбер.

— Но вы же врач… У вас есть доступ наружу. Мне бы только пробраться на гломериду.

Он замотал головой, скривился и как-то сдулся:

— У меня нет доступа наружу без охраны. Я здесь нелегал. Понимаешь, после захвата Урьюи произошло кое-что… и я был крепко замешан. Честно говоря, слабо припоминаю в чём! Я был пьян вдрабадан, когда оперировал дистанционно, да ещё не по специальности, да ещё не в свою смену. Да ещё шчеру!.. В общем, в итоге сжёг дорогущую аппаратуру. И меня лишили лицензии, конечно. Чтобы избежать уголовного преследования, я написал Альде Хокс. Она по старой памяти прятала меня и давала какую-никакую работу. Наконец я оказался здесь. Но моё положение на Зимаре не много лучше твоего, Эмбер: у нас с тобою вон, — он постучал по стене, — даже перегородка общая. Один прокол — и я закончу как доктор Кабошон. Но ты успокойся и выдохни. Я обещаю, по крайней мере, сделать твою жизнь в бентосе более-менее… сносной.

По моим щекам опять потекло горячее. Изи пошарил на полу среди разбросанных капсул и протянул мне целую горсть:

— Выпей это. Всё сразу выпей без разговоров.

Я послушалась, потому что мне, в общем, было уже всё равно, что он там даёт.

— Спи, Эмбер, — голос Изи звучал глуше и глуше. — Я не психиатр, но сон — лучший план на вечер во Френа-Маньяне…

Снились чьи-то пальцы в волосах, чья-то ладонь на щеке. Меня казнили на Кармине… Во сне я хваталась за эту руку так судорожно, что на чужом запястье рвались кожаные браслеты. Почему-то я точно знала на ощупь, что они красные, и что я дышу, только пока тьма пахнет дымом, земляникой, кофе и бергамотом.

Проснулась в затхлом воздухе отсека 7, на смотровом кресле. Меня легонько и настойчиво трясли за плечи. Рядом с доктором Изи, выше его на полголовы, стояла Альда Хокс и распространяла аромат с удушающим захватом альдегидов.

— Сиди, — бросила Полосатая Стерва, заметив, как я напряглась и скукожилась.

Сначала я решила, что Изи, выслуживаясь, рассказал ей о попытке моего побега. Но что-то с Альдой было не так. Она хрустела пальцами, ковыряла сахарные когти. Кончик носа заострился и побелел, будто вся кровь, которая была в ней — своя и чужая — отхлынула к шпилькам туфель. Взгляд бегал по отсеку. Изи тоже выглядел потерянным, будто не ожидал визита Хокс. Я поняла, что была несправедлива к доктору, и что разговор будет не о моём поведении.

— Мы заключим с тобой контракт, — прокаркала Альда.

Любая перемена сделала бы моё положение лучше, чем на тот момент. Поэтому я осторожно кивнула.

— Это пришло вчера, — продолжала Полосатая Стерва, являя свету прожектора кусок льда. — Ежегодный привет от Зимары накануне дня полярного затмения, праздника под названием Маскараут Карнаболь. Вот это — письмо шамахтона. Такие доставляют песцы, и в этот раз пришло целых три копии. Смотри внимательно, Лау, эта последняя.

Неровная ледышка размером с кулак увлажнилась под прожектором. По белым стенам отсека и по склянкам на этажерках заиграли лучики, запрыгали блики, и вдруг что-то слабо зазвенело. Я впервые слышала голос солнечных зайчиков. Их свет журчал речью. Крупная капля скатилась по льдине, и в какофонии бликов послышался трескучий шёпот:

«Ваш голод до моих алмазов неутолим…»

— Это Зимара? — заволновался Изи. — Это голос шамахтона?

— Тише ты, — цыкнула Хокс.

«Вы алкаете сверх меры, а раз так — я тоже вступаю в игру. Ваши убийцы выйдут против моих. Сможете разыскать копи моего сердца раньше них — подымете столько алмазов, сколько хватило бы, чтобы устлать бриллиантовым ковром всю планету. А если нет — уберётесь отсюда на миллиард витков».

От слова «убийцы» я поёжилась и переглянулась с Изи. Бледнеющего доктора тоже смутил тон послания. Только для Хокс убийства были пустым и привычным звуком. Тем временем процесс разрушения кристаллов льда высвобождал новые слова, закодированные где-то в самом центре:

«На Маскараут Карнаболь прибудет мой лорд-песец. Он разъяснит правила. Будьте гостеприимны до рассвета, иначе игра не состоится, а мои песцы обнажат зубы».

Шёпот стих, блики потускнели и рассеялись. На мокрой ладони Альды блестел огранённый алмаз. Величиной с ноготок, асимметричный, размеченный шероховатыми линиями, которые и составляли программу текста.

— Поняла теперь, зачем Клубу ты? — сверлила меня Хокс.

— Кажется, вам нужна аквадроу на планете, покрытой льдом и снегами.

— Да. Сильная аквадроу вроде тебя. Только не надейся, что слиняешь, как только окажешься без ошейника. Клуб об этом позаботится, но все подробности позже.

— Но если мы разыщем сердце Зимары, меня освободят?

— Выживешь — и катись, пожалуйста. Когда мы сорвём джекпот, нам будет не до какой-то шчеры, — фыркнула Альда, и я ей, кажется, почти поверила. — Изи, препроводи Эмбер Лау в покои Загородного Палисада. Ей надлежит явиться на Маскараут Карнаболь завтра к вечеру. Поглядеть на этого… лорда-песца Зимары.

— Могу я попросить об одолжении?

— Нет.

Я понимала, что, если уж торговаться, то прямо сейчас. Пока Альда ошарашена письмом и явно нервничает.

— Если вам так важна победа, моя лояльность будет даже полезнее, чем мотивация.

— Разумно. И?

— Я прошу немногого. Пожалуйста, переведите в Загородный Палисад пациентов Эстрессу и Ка-Пчу.

Хокс закатила глаза, как показалось, с облегчением. Чего, она там вообразила, я потребую? Половину выигрыша? Или место в эзер-сейме? Полосатая Стерва мотнула головой, не то соглашаясь, не то поправляя чёлку, и вышла из отсека.

— Это было «я подумаю»? — уточнила я у Изи.

— Пойдём, Эмбер, поторопимся наверх. Тебя необходимо привести в… порядок, насколько он возможен с учётом обстоятельств.

В лифтовом холле к нам присоединился бдительный санитар: доктора Изи и впрямь не пускали наверх без сопровождения. Потом мы долго шли по кручёным ступеням. Изи поддерживал меня за локоть:

— Не удивляйся, если закружится голова: это переход на естественную гравитацию.

Имей я чуточку лучшие пространственное мышление и оценку по тригонометрии, увидела бы Загородный Палисад раньше и без конвоя. Но вряд ли успела бы его разглядеть. Дневной свет, белый и голубой, пронзал высокие окна от пола до потолка. А за ними валил снег. В воздухе, с непривычки для меня перенасыщенном кислородом, танцевали золотые былинки. В носу защипало. Верхний корпус Френа-Маньяны был совсем не похож на тюремную лечебницу, он напоминал ледяной дворец. Только лёд его был искусственный. Я коснулась гранёного угла на стене, отмечая редкий обожжённый мрамонт, и потрогала сверкающий оттенками синего хрусталь изящной колонны. Широкие холлы устилал матовый пол, похожий на замёрзшее речное русло. Голографические факелы горели внутри стен, оживляя полупрозрачный мрамонт мистическим свечением. Вдоль открытых балконов прогуливались караульные канизоиды: единственные твари, которые срывали пелену фантазии с хрустальных чертогов и напоминали о назначении этого места.

— Анфилада санаторных коридоров выходит в вестибюль, а выше по лестнице — парадный зал с галереями, — показывал доктор Изи, воодушевлённо болтая. — Там проходит Маскараут Карнаболь. Это всё лишь малая часть Френа-Маньяны. Тебя разместят в палате, или, как их тут принято называть, в рекреации. Эх-х… я бы и сам, признаться, не прочь чокнуться, чтобы сменить отсек 7 на Загородный Палисад. Но это место — для членов Клуба, их гостей и особенных пациентов.

Я не отвечала, поражённая переменой пространства, цвета, света и воздуха. Доктор решил, наверное, что я оробела от страха, потому что остановился и добавил, тронув меня за плечи:

— Здесь ничего и никого не бойся, Эмбер. Разве что канизоидов, их тут трое… Зато во Френа-Маньяне не принято пить кровь пациентов, — он усмехнулся. — В основном из-за трудновыводимых психотропных препаратов, а у тебя в частности — потому что теперь ты должна быть сильной, чтобы сыграть.

— Я буду.

В мрамонтовых колоннах белело отражение обтянутой истончившейся кожей шчеры, для резкой перемены в жизни которой больше подходило выражение не «с корабля на бал», а «из огня да в полымя».