Либелломания: Зимара

Глава −32. Факел антисвета из безе Бозе

— Я прогибаю вас силой воли, невзирая на жар пекла… А вы слишком мягкотелы, чтобы сопротивляться. Ваши стержни, хребты и твёрдые принципы слабеют, как вата, под моей твёрдой рукой. Один за другим, все разом… Погружая вас в пучину зноя, я ощущаю единение с великими тиранами.

— И раз уж ты в запале помешательства, — походя бросил Йола, — то помешай смогетти, чтобы не слиплись.

Йола обладал недюжинной храбростью или был неразумно самонадеян, раз позволил Дъяблоковой готовить ужин. К сожалению, пищевые капсулы теряли питательность при экстремально низких температурах и поглощали тепло вместо того, чтобы греть. Поэтому Йола снабдил нас якобы настоящей едой: смогетти-фенилбутуччини. Тонкие, как солома, сухие волокна размягчались в кипятке и, распадаясь на мельчайшие питательные частички, превращались в клубок серого дыма. На вид порция смогетти, наверченная на двузубую вилку, была точь-в-точь сладкая вата, на вкус — паутина со вкусом паутины. Дъяблокова погружала смогетти в скороварку, ощущая ни с чем не сравнимую власть над слабохарактерной вермишелью.

Чуть ранее тем вечером мы осмотрели чёрное озеро. Внутри ледяной корки переливались гранями удивительные фигуры. Мы сразу распознали в них лисьи морды и любовались кристальной кубической стилизацией, пока Йола фиксировал глезоглифы на камеры сателлюксов. Изображения во всевозможных режимах и ракурсах прилетели и в наши коммы.

Песцоворот высоко на склоне постепенно стихал, и мы рискнули подобраться ближе. Снег больше не затягивало, аномалия слабела. Дохлые и полудохлые тушки песцов сыпались возле булыжника. Наконец Струп, порывшись в меховой куче, вытащил товарища. То есть половину товарища: Падль, прошвырнувшись в торнадо, растерял в смерче задние лапы и хвост. За ним до воланера тащился след кислотной слюны и обрывки проводов. Падль обнюхал Струпа-спасителя, лизнул его в нос и (я могла поклясться, что даже Эстресса растрогалась) заскулил. Струпу в стычке с песцами разбили термоконтроллер и порвали изоляционную попону. В иных обстоятельствах то были пустяки. Но вечер жалил морозом за тридцать, и Струпа трясло от холода, как карманную болонку. Кислота в брылах замерзала и цементировала пасть. Глаз треснул. Негодованию Йолы не было предела:

— Я возлагал на канизоидов едва ли не половину успеха всей операции. Нам нужны их острые носы и уши. Вы можете с этим что-нибудь сделать? Эмбер? Еклер?

— Нет, минори Шулли, — ответил Ка-Пча.

— Разве что из двух калечных собрать одного более-менее, — буркнула я.

— Принимайтесь.

— Минори Шулли, это была шутка.

— У вас три часа. Если результат мне понравится, достану и выкину ваши электрошоковые вестулы.

Мы вернулись в укрытие — под купол над воланером — такие обмороженные, что пончо из грубого наста и ледяные капюшоны пришлось откалывать прямо с бровями и соплями. Куртки были полны снежных блох. Как они только пробрались под экзохром, научному уму оказалось не постижимо. Вытравив сотню при помощи горячего пара, мы обнаружили коварных букашек в рукавах, под мышками и за шиворотом. Доктор Изи сделал нам прививку от токсолютоза, который переносили снежные блохи, но к ознобу от их укусов нас не готовили, а средство от этого было одно: страдать.

Воланер поседел от инея, но внутри купола было безветренно и гораздо теплее, чем на берегу. От влажного дыхания лишь заиндевели наши ресницы да шмелиная шуба Йолы. В ожидании варёных смогетти мы с Еклером ломали и перепаивали канизоидов. Эстресса перебирала нашу походную арматеку, это у неё было что-то вроде медитации. Сидя прямо за Дъяблоковой, клякса казалась её тенью, и тем более зловещим было несовпадение движений двоих. На Эстрессе любая одежда и всё, что соприкасалось с нею, поглощалось и становилось тьмою. Только экзохром дымился вокруг, словно пыль у чёрной дыры. Йола, полулёжа в кресле пилота, говорил с Альдой Хокс. Впервые я наблюдала, как Полосатая Стерва лебезит, подлизывается и виляет жалом.

— Где та катапульта для тех, кого тошнит? — шепнула я Эстрессе, упираясь в брюхо Струпа, чтобы отцепить лапу.

— В такие моменты я, грешным делом, скучаю по клинике на Халуте.

— Так Зимара — не первая твоя лечебница? — удивился Еклер.

— А она у нас рецидивист, — бросил Йола, сворачивая разговор с шершнем и запуская уши в наш. — Убийца, угонщик и прочая и прочая.

Я кинула вопросительный взгляд на Эстрессу, но та промолчала. Йола достал кисточку с микроворсинками и смахнул иней с бородки:

— Что язык проглотила? Не каждый день услышишь славную историю, как имперский эмиссар перерезала деревеньку.

— Вам письмо, минори!

Ка-Пча спас укрытие от новой грозы. Казалось, этот Йола Шулли ни черта не смыслил в создании благоприятного командного климата. Он вернулся к экранам:

— Да! Есть ещё одно, — и выбросил в воздух изображение с чёрного озера.

— Чёрные озёра спали под снегом тысячи лет до сего дня. Альда Хокс перерыла все изображения со спутников и зондов. Вот это, — Йола проткнул голограмму пальцем, — проявилось в ночь, когда Эмбер Лау спустила Бритца с ледника. Зимара подобрала нашего продрогшего тузика, пригрела питомца и решила поиграть. Той ночью она растопила снег на озере, куда упал Бритц. А теперь открыла остальные карты.

— Так наверняка есть и другие фото с орбиты? — спросил Еклер.

— Нет. Это мы получили случайно. Метеоспруты вьются над озёрами, сбивают зонды и загораживают вид со спутников. Шамахтон не дура.

— Части подходят друг к другу, хотя найдены в разных концах света, — рассуждала я, заворачивая последние болты на канизоидах, — а это значит, их всего от трёх до шести. Скорее три… или четыре.

— И они повторяются случайным образом, — подхватила Дъяблокова. — Но что означают песцы? Цифры? Буквы? Слова?

— Лучше дождаться полной картины.

— Стихии? Музыкальные ноты? Элементы алхимии? Пиктограммы? Созвездия? Топонимы?

— Тпру, Дъяблокова, — осёк Йола. — Уймись. Информации недостаточно. Уровень сложности неизвестен. Повезёт, если в следующий раз отыщем новое изображение, но Лау права: чисто статистически с каждым озером увеличивается риск наткнуться на повторный кусок. Блазар вас распыли, это что⁈

Мы с Еклером посторонились. У наших ног топталась приземистая шестилапая зверюга. Длинное туловище с одного конца венчала голова Струпа, а с другого — Падля. Эдакий вышел Падлоструп или Струпопадль. В центре нашего самодельного тянитолкая, прямо из спины, вилял хвост. Мы, честно говоря, просто не придумали, куда его девать, а выбрасывать пожалели. Лапы пришлось укоротить, чтоб привести к единой длине: после драки с песцами канизоиды хромали на разные суставы. То, что получилось, едва достигало моего колена, зато каждый полузоид мог привстать и, опираясь на четыре лапы, приподнять две и стать похожим на стальную коренастую гусеницу.

— Слюна больше не замерзает, — говорил Ка-Пча, поедая лишние гайки, как семечки. — А термоконтроллер и попона одни на двоих. Удобно, правда? Повезло, что у них пострадали разные системы восприятия, так что половины полузоида прекрасно дополнят одна другую. Вы можете позвать его «Струп», и тогда он… оно будет нюхать и кусать. А если нужно высматривать и подслушивать, кликните его Падлем. Это Эмбер придумала.

— Это мог бы и не добавлять, — процедила я, пряча взгляд от кислой физиономии Йолы Шулли.

— Вы два дефективных полудурка, и электрошоковые вестулы останутся при вас.

Он покосился на шестилапую псину, мучительно провёл рукой по лицу и отправился в воланер ужинать. Мы сосредоточенно жевали безвкусные смогетти-фенилбутуччини, а я размышляла над картинками с озёр. Но Дъяблокову осенило первой:

— Насчёт глезоглифов. Послушайте, они довольно крупные. Такие удобно разглядывать именно сверху. Что, если они символизируют нечто… не знаю, космическое? Божественное?

— Нохты не летали в космос, а поклонялись только песцам, — быстро возразил Йола, пока розоволосая не разогналась воротить мегатонны версий.

— А если не они летали, а к ним? Хоть режьте — хотя нет, не режьте… — но зашифрованное место связано с пришельцами. Древними пришельцами.

— Это не приближает нас к разгадке.

Я поднялась с места, возбуждённая внезапной идеей:

— А ведь это место, которое Зимара может контролировать. Ей нужно периодически выходить, чтобы оберегать вход в тайник, правильно? Значит, рядом должно быть чёрное озеро!

— Лау права, — нехотя подхватила Дъяблокова, а я подавилась от удивления. — И если нохты знали о сердце Зимары, они наверняка оставили там памятный след. Какой-нибудь храм, стелу, пирамиду.

Все встрепенулись, а Йола одобрительно похлопал. Это сужало круг вероятных мест. Но их всё равно осталось не меньше десятка. Почти у каждого чёрного озера имелась странная скала, пещера или каменная пика, напоминавшая стелу. Осматривать всё подряд без системы и ключа можно было неделями. Йола расхаживал по воланеру, то распушал шубу, то втягивал, и хвостик-петелька на его макушке подпрыгивала в такт пружинящей походке.

— Разве что… Место у Карабарса или Аддыр-Куддыкский курган. Или этот сфинкс на озере Рыш, хотя ни в коем случае…

— Простите, минори, я не расслышала. Сфинкс?

— Да нет, ничего. Там ничего нет.

Он умолк, спрятался в кресле и погрузился в себя. Его молчание было особенной природы, скрытного толка. Я повторила про себя: «Рыш». Не знала зачем. Но то, как Йола это произнёс, пахло неприглядным секретом.

— Мы начнём с озера Карабарс, — объявил Йола. — Там есть особое место, которое оставили после себя нохты. Их предпоследний писк. Потом цивилизация резко угасла и вымерла.

— Что это конкретно за место? — спросила Эстресса.

— Оно так и называется: Место. Никто не знает, что там внутри, никому до него дела нет. Но однажды я загнал туда добычу.

На картинках со спутника, которые открыл Йола, казалось, что в Место можно попасть только со стороны озера Карабарс. Там на берегу виднелась трещина в скале, такая тёмная, что я поначалу приняла её за дефект изображения и невольно взглянула на Эстрессу. Но Йола утверждал, что загнал маньяка с другой стороны скалы. А значит, Место можно было пройти насквозь. И Йола предлагал зайти с тайного хода, о котором знал только он.

— Вы разве не осмотрели Место во время погони? — удивился Еклер.

— У меня отказали разом сателлюкс и тактический фонарь. Естественно, я не стал соваться в темноту, где затаился маньяк.

— Тогда откуда вам знать, что его там не… сожрало?

Йола медлил с ответом, но, помявшись, наконец буркнул:

— Позже этого парня подстрелил Бритц на другой стороне, прямо на озере. Его башкой Эмбер имела честь любоваться на Маскарауте. Башкой маньяка, в смысле, не Бритца. А… впрочем, и той, и другой.

Как только мы прикончили смогетти, Йола раздал капсулы энергетика и приказал рассаживаться по местам. В ответ на удивлённо вскинутые брови он возмутился:

— Вы же не думали, что мы будем разбрасываться временем? Вместо того, чтобы смотреть сны о бриллиантах, мы их найдём. Бритц — любитель дрыхнуть, я уверен, он видел, как мы упали и пропали, и думает, что может позволить себе передышку.

— Но, минори Шулли, — запротестовала Дъяблокова, — энергетики не заменяют отдых, они дают только ощущение бодрости. Если злоупотреблять депривацией сна…

— То вы свихнётесь? — насмешливо склонился к ней Йола, и розоволосая коротышка втянула шею, став ещё короче. — Человек может обойтись без сна неделю. Я собираюсь управиться дня за три. Пристегнитесь.

Йола решил обогнуть озеро на шасси: ползком, прямо под снегом. Мне же он приказал сделать так, чтобы снаружи снег оставался совершенно недвижим. Я собрала в кулак всю диастимагию. Удивительно, как податлива, резва и сговорчива была моя стихия на Зимаре. Воланер крался, как змея под одеялом. Снег по моему велению лежал покойным саваном на мёртвом теле. Меня хватило ровно на сто километров, потом я почувствовала, что диастиминовые батарейки сели. Так оно и происходило: невозможно было злоупотребить магией себе во вред. Перенапряжение грозило разве что носовым кровотечением у девчонок со слабыми сосудами. Йола кинул недовольный взгляд, и мне показалось, что вестула с диануклидами в позвонке обожгла нерв. Если бы только шмель знал о капсуле, он бы уже заставил меня перерыть всю Зимару до самого ядра и лопнуть от переизбытка сил, как сверхновая. Впрочем, мы успели покинуть берег с игледяными кустами и уйти далеко от озера совершенно незамеченными.

— Не спишь? — шепнула Эстресса, тронув мой мизинец своим.

— Не получается.

— Просто хочу рассказать тебе, пока время есть. Как оно было на самом деле.

— С той деревенькой?

— Я из кситского эмиссариата империи. Нас отправляли в новые колонии, проверять, как исполняются приказы его величества. Я давно чувствовала, что со мной что-то не так… Говорила шефу. Просила об отстранении. Он не понимал. — Эстресса судорожно вздохнула. — Или не хотел понять. В общем… на подотчётной планете меня встретили танцами, от которых горела кожа, надели венки, которые пахли смертельной паникой, угостили напитками цвета лопнувшей барабанной перепонки… Я заперлась в гостевой хижине, заткнула уши и задёрнула шторы и ждала лишь обратного вылета. И вот — вечером накануне отправления ко мне постучались. Я вышла — в полной амуниции, собиралась же улетать — а это местные решили устроить праздник в мою честь.

— Да ты что…

— С фейерверками.

— Не продолжай.

Эстресса замолчала на какое-то время. Она действительно могла не объяснять, что было дальше.

— Шеф испугался, что мои просьбы об отстранении всплывут в деле, и свалил вину на аборигенов. Якобы они напали на эмиссара, потому что не выполнили приказы императора. Мне присудили разжалование за превышение пределов допустимой самообороны. Ох… я узнала об этом, только когда получила направление на Халут, в реабилитационный центр! А не сюда… в тюрьму.

— А как ты оказалась на Зимаре? — удивилась я.

— Сначала мне там нравилось. Халут — антипод Зимары. Всё в пастельных тонах, даже нянечки и санитары. Посидела я там, подумала, — усмехнулась Эстресса. — Да и угнала грузовой астроцит с овощами-фруктами. И прямиком на Зимару. Снесла им тут башенку на Френа-Маньяне, и заточили принцессу в глубокий бентос.

Мы молча обдумывали эту историю, глядя в чёрный иллюминатор. У Эстрессы единственной среди нас не было отражения в сапфировом стекле. Мне показалось это жутким тогда, но позже я углядела в этом знамение.

— Но почему? Почему сюда? — силилась понять я.

— А куда ещё? — голос Эстрессы зажурчал от дрожи. — Убить столько людей… столько невинных людей — и чтобы приветливая халутская нянечка приносила мне откушать мороженого с алливейским конфитюром?

— Зря ты не осталась. Там бы тебя вылечили.

— А зачем? — вскинулась клякса. — Ведь я могла и не лететь на ту планету, и шут бы с моим шефом… Лучше под трибунал, чем… Нет, после такого я не заслужила жить по-человечески.

— О, эти непробиваемые «заслужил не заслужил», Эстресса, жизнь — это не служба!

— Тише!

— По заслугам воздаёт только гравитация, да и то не везде, — продолжала я гневным шёпотом. — Никто где-то там не ведёт всевышний бухучёт. Только ты сама да кучка равнодушных вокруг.

— Так, по-твоему, раз нигде нет ни справедливости, ни спроса, то и мне не стоит спрашивать с себя по справедливости?

— Не злись, — я примирительно погладила её сжатый кулак на подлокотнике. — Стоит, Эстресса. Но позволь и другим быть справедливыми к тебе. Позволь мне считать, что ты заслуживаешь всё исправить. Что ты принесла бы гораздо больше пользы несправедливому миру, только лишь позволив себе порцию мороженого с алливейским конфитюром на пастельном Халуте.

— Эмбер, есть ли на свете такое чудовище, которому бы ты не посочувствовала? И это не комплимент!

— Сочувствие лечит, — улыбнулась я.

— Сочувствие развращает чудовищ, — отвернулась Эстресса.

Йола отключил фары и настроил режим ночного видения. Они с Ка-Пчой спустили воланер в расщелину между двумя ледниками, потом в другую ветку, от неё в третью и так далее. Мы долго ползли по ответвлениям трещин, словно по венам Зимары, пока не оказались так глубоко, что свет восходящего солнца едва достигал дна. Воланер сел на пышный мох, мы активировали экзохром и вышли. Сателлюксы сновали в узком промежутке между бесконечно высокими — или глубокими? — скалами. Справа на сером граните, как крем на корже, высился голубой лёд. Толщина его, насколько хватило силы луча моего фонаря, превышала километр. Слева пролегал бурый корж глинистого сланца с кремом сливочного снега на нём. Йола положил руки в перчатках на оба коржа, а пар из его рта заполнил всё пространство между скалами:

— Это не просто разлом. Здесь пролегает граница литосферных плит. Можно коснуться сразу двух континентов: Декстылбайя и Синистылбая.

— А где вход в Место? — спросила я.

— Идите за мной дальше в трещину. Там, правда, придётся двигаться боком. Нохты имели узкие плечи без ключиц. Как у псовых.

— Как у песцов, — прошептала Дъяблокова.

Трещина продолжала уводить нас вниз, воздух потеплел, но сквозняк свистел тем пронзительнее, чем уже становился проход. Ка-Пче и Йоле действительно пришлось пробираться боком. Сателлюксы весело юлили чехардой. Как вдруг один за другим погасли. От внезапной вспышки темноты Струп и Падль заскулили.

— Да ч-чёрт бы побрал эти лампочки, — выругался Йола в кромешной тьме и зажёг тактический фонарь на стволе глоустера.

— Вы сказали, и в прошлый раз у вас сателлюкс погас? — деликатно уточнил Еклер.

— Эти светлячки слишком чувствительны к магнитным переломам. Немудрено, что на стыке тектоники они то заглохнут, то померкнут. Всем активировать тактические фонари. Мы у самого входа.

Наши крименганы тоже были оснащены подсветкой цели. Йола притормозил и обернулся, будто вспомнил о чём-то важном.

— Эмбер, здесь почти нет снега, и кто знает, как обстоят дела там внутри. Наколи льда и носи с собой. Мало ли что… Эй, остальных тоже касается! Запаситесь льдом на случай перезарядки крименганов.

— Смотрите! — удивилась Дъяблокова. — Сателлюкс вернулся. Горит!

Сателлюкс подсвечивал нам как ни в чём не бывало. Второй так и пропал. Мы набрали голубых и кремовых осколков в набедренные чехольчики и двинулись к чёрному зеву Места. Сателлюкс погас на самом пороге.

— Опять, — мрачно пробормотала Эстресса.

Подсвечивая крименганами, мы приближались к черноте впереди. Издалека вход в Место казался краем планеты, выходом в никуда. Словно ещё несколько шагов — и шедший первым Йола канет в абсолют. Лучам тактических фонарей никак не удавалось высветить в дыре хоть что-то: порог, дверь, какой-нибудь объём. Я невольно притормозила. Дъяблокова сзади запнулась. Мы не заметили, как Йола исчез в темноте и прикрикнул оттуда:

— Сюда! Нужна ваша помощь.

Один за другим, мы гуськом окунулись в ничто.

— Да зажгите же фонари, ну же, мой барахлит!

— Э… минори Шулли, у меня тоже барахлит, — доложил Ка-Пча.

— И у меня, — Дъяблокова пощёлкала переключателем, чтобы мы убедились.

Темнота в Месте была неописуемой густоты, и, обернувшись назад, мы не увидели даже слабого света утренних сумерек, который заливал трещину снаружи.

— Если хотите мнение вояки, — подала голос Эстресса, — мне это не нравится.

— Если хотите мнение автора, мне тоже. Это избито ещё в двадцатом веке — лезть туда, где темнота и разные аномалии. Давайте вернёмся?

— Впервые согласна с графома… а-а-а, чёрт, меня кто-то лизнул!

— Тяф!

— Тихо! — рявкнул Йола, и Дъяблокова с Эстрессой застонали от разряда электрошокера. — Переведите визоры шлема в режим инфракрасного излучения и ультразвука. Приборы ночного видения почему-то не действуют. Струп и Падль! Вам свет вообще не обязателен. Обнюхайте здесь всё, составьте карту Места. Если обнаружите вход в штольню или замурованные камеры, сообщите незамедлительно.

— Тяф!

— А у меня горит! — радостно доложил Еклер.

Мы вертелись вокруг себя в кромешной чернильнице и видели при помощи ультразвука, что Ка-Пча шевелится у какой-то колонны. Но света — обычного, «родного» фотонного излучения — нигде не было.

— Что у тебя горит, Ка-Пча, — фыркнул шмель, — боюсь спросить?

— Вы шутите, минори? Да вот же, тактический фонарь заработал. Я в каком-то круглом зале с манекеном.

— Издеваешься? Мы тебя видим! Ты в кромешной тьме.

— Нет. И сателлюкс, вот же он… светит. Тут чья-то статуя.

Мы шагнули на тепло его лица и голос — и действительно, наши фонари зажглись один за другим. С низкого сводчатого потолка свесились тусклые пыльные лампочки в форме востроносых капелек. Мы встали впятером в круге их слабого света у невысокого постамента. Перед нами высился худощавый гуманоид с бледно-серой коротковолосой шкурой и пушистой белой гривой от макушки до куцего хвоста. Йола тронул его и отпрянул:

— Это не статуя. Это мумия!

— Место — это усыпальница? — предположила Эстресса.

— Ничего удивительного, — отозвалась Дъяблокова. — Оно расположено на стыке литосферных плит в кромешной тьме, это, наверное, символизировало переход от жизни к смерти. Идеальное место для последнего пристанища.

— Так это и есть древний нохт? — я подошла ближе.

У мумии было чуть вытянутое лицо с узкой челюстью и блестящим тёмным носом. Холёные коготки на руках, длинная стопа с упором на пальцы. Мумия была выполнена очень искусно, нохт выглядел как живой, волосок к волоску лоснился на бархатной шкурке, радужки игриво блестели. В правой руке нохт держал модель звёздной системы. Двойное солнце и одна планета.

— Это не Зимара, — сказала Дъяблокова. — Я же говорила, у древних нохтов были палеоконтакты.

— У меня опять фонарь барахлит, — пожаловалась из темноты Эстресса, и вдруг погас сателлюкс, который летел вслед за ней.

Чёрная клякса пропала в чёрной мгле.

— Эстресса! Эстресса⁈

— Я тут, я сейчас…

Наши лучи облизали мумию и колонны рядом, гранитную кладку. И упёрлись в завесу чернил. Эстрессы нигде не было, но её голос слышался совсем рядом!

— Смотрите, как странно! — воскликнул Еклер.

Он светил на стену и двигал луч горизонтально, пока круглое пятно света не начала поедать непроглядная тень. Будто стена в этом месте была покрашена в чёрный-пречёрный. Тогда Еклер положил руку на границу светотени, и половина его ладони окунулась во тьму. Сколько мы ни скрещивали лучи наших тактических фонарей на его ладони, свет будто переставал «работать» там, где шла граница тени. Внезапно из другой чернильной шторы вывалилась Эстресса:

— Я еле нашла путь обратно на свет! Представляете, его вообще, абсолютно не видно там, — она показала в черноту, — если стоять в тени! Шла на голоса…

— Безе Бозе, — осенило меня.

— Чего?

— И факелы антисвета!

— Сейчас же переведи на человеческий, или я тебя стукну! — пригрозил Йола.

— Да это же… мы учили факелы антисвета на курсе парадоксальной физики. Особые нанософиты, которые поглощают фотоны вместо того, чтобы излучать. Они глотают абсолютно весь свет в пределах действия и, очевидно, расположены прямо за границей вот этого круга! Всё, что вне его, будь то уличные сумерки, наши фонари или сателлюксы, светит, но этот свет не успевает достигать сетчатки наших глаз.

Все, не сговариваясь, уставились на свои фонари.

— Так получается, с ними всё в порядке? — уточнил Ка-Пча.

— Абсолютно. Они светят, просто свет со скоростью… света поглощается софитами… антисвета. Прости, Дъяблокова, мне и самой больно от этой фразы.

— А что ещё за казя-базя? — нахмурился Йола.

— Безе Бозе, — продолжила я. — Есть пятое агрегатное состояние материи, оно образуется при температуре, близкой к абсолютному нулю. Называется бозе-конденсат. Какой-то полусумасшедший теоретик предложил модель лампочки на основе конденсата фотонов. Он создаёт когерентный свет, который можно замедлить, ограничить и даже запрограммировать. — Я поджала губы, чувствуя, какую ересь сейчас несу. — Так вот… эта вот лампочка, которую он предложил… он нарисовал её в виде кручёной колбы, и оппоненты прозвали её «безе». В насмешку. Как конфетку. Безе Бозе. Лампочку так и не собрали: так нас учили, ну честное слово. Но она якобы должна светить строго в определённых границах: фотоны не могут покидать их, и свет невидим со стороны. То есть, если не стоишь прямо в его лучах. Вот как здесь!

В круг света ворвались Падль и Струп. При взгляде на их беспокойный хвост мне опять стало чуточку стыдно. Уродцы успели пробежать туда-обратно вдоль Места и составили план усыпальницы. Место оказалось просто изломанной трещиной скалистых катакомб. Не нашлось ни ответвлений, ни тайных ниш, никаких рукавов и лазов. Кладка была одной толщины, потолочные своды упирались в гранит и сланец там, где тектонические плиты клевали одна другую. Только ледяная стела в таком же круге света, ещё одна пониже, только чуть дальше, и малопонятные инсталляции у противоположного выхода.

— Пусто Место, — буркнул Йола. — Пройдём его насквозь и осмотрим чёрное озеро. А здесь оставим привет конкурентам. Если у них имеется зачаток сообразительности, они рано или поздно сюда заглянут.

Он достал из-за пазухи плоскую коробчонку и потряс. Внутри звонко перекатилось что-то мелкое.

— А, это малютки-«пачули», — узнала Эстресса. — Пчелопули. Прячешь в щелях или бросаешь в песок, и они сами стреляют, когда нужно.

— Поставлю триггер на автозахват движения. Рассыплю их везде, где только обнаружим свет.

Я уже видела такие пули. Кайнорт выпускал их на Острове-с-Приветом, когда мы высадились не на том берегу. Йола разбросал четыре пачули из набора, а другие спрятал за пазуху. Он предупредил, чтобы на обратном пути мы были осторожны и избегали света, потому что, хотя пачули не пробивали экзохром, за потраченные впустую снаряды мы отвечали головой. Канизоиды двинулись вон, крутясь и соревнуясь, чья башка поведёт. Тьма один за другим проглотила лучи наших фонарей, укусила череп-маску Йолы, съела лицо Ка-Пчи. Одна Эстресса слилась с антисветом в абсолютной гармонии. До следующего зала вёл ломаный коридор. Словно летучие мыши, мы ориентировались только при помощи ультразвука. Другие датчики ослепли. С непривычки я дважды налетела лбом на скалистые выступы и то и дело спотыкалась на обломках кирпичей. Наши душонки брели в потустороннем мире, но в его туннеле не брезжил свет, на который можно было пойти с новой надеждой. Место олицетворяло смерть в самом подлинном и элегантном, самом естественно-научном смысле.

— Свет! — удивлённо и чуть испуганно воскликнула Дъяблокова. Фотоны здесь нападали внезапной бандой, стреляя в лицо без предупреждения.

Мы двинулись на голос. Дъяблокова наткнулась на горизонтальный саркофаг. Под ледяной крышкой лежал, сложа на груди руки, ещё один нохт. Ещё одна мумия. Этот нохт был короче, проще одет, нелепо сгорблен и гораздо сильнее волосат.

— Этот другой расы? Породы? — предположила Дъяблокова.

— Нет, более древний, — возразил Ка-Пча, трогая саркофаг. — Видите, он совсем безыскусно обработан? Не то что тот, перв…

— Вон из круга!

Это рявкнул Йола, и мы бросились врассыпную в чёрные лапы антисвета. Катакомбы взрезал визжащий, скрежещущий грохот. Он приближался, откуда, казалось, это было невозможно: сбоку, со стороны гранитной плиты континента Декстылбай. В темноте на нас посыпался потолок. Покатились звонкие шарики: Йола подбросил ещё пачулей к саркофагу.

— Что это?

— Кто это? — зашептались мы, глотая чернильную темень.

— Пробираемся назад. Струп, выводи нас. Избегайте света!

Где-то рядом вывалились из стены громадные глыбы. Они треснули, покатились, мешая воздух с пылью, и по всей усыпальнице загрохотал гул обвала. Когда всё смолкло, во мраке остался слышен только наш заходящийся кашель. Маска-череп доложила, что ей нужно сто восемьдесят секунд, чтобы прочистить и перезапустить фильтр. Три минуты! Разработчики считали, это смешно — не дышать три минуты? Я решила, если выберусь, подать на них в суд. С другой стороны (сразу после подумала я), если выберусь, они это дело выиграют. В ту секунду, как только я решила стать военным мехатроником, Еклер вскрикнул, что-то мелкое звякнуло и укатилось.

— Ка-Пча! — позвал Йола. — Живой?

— Нет, — глухо донеслось с той стороны завала. — Роботам не положено такого свидетельства. И я потерял ушной болт!

— К чёрту твои винтики!

— Основные системы функционируют в пределах нормы.

Я нащупала завал. Обернулась пауком и, пробираясь вверх по обломкам, обнаружила узкую дыру под самым потолком. Попыталась проникнуть, но пролезли лишь две передние лапы, хелицеры и клыки. Человеком мне удалось просунуть голову — и только. Я скатилась обратно:

— Нет, слишком узко. Но можно протолкнуть туда половину Дъяблоковой.

— Только дай мне добраться до блокнота, — прошипела она.

— Ка-Пча! Возвращайся назад и перебрось воланер к озеру, — подумав секунду, приказал Йола. — Остальные за мной и за Струпом!

Мы успели отползти от завала, и на его место вывалилось что-то вонючее и клокочущее, как гигантская бормашина. Запах гари и моторных масел загустил мрак катакомб. И опять всё стихло. Йола приказал не двигаться, мы затаились. В темноте воображение дорисовывало неведомую зверюгу, эдакого фантасмагорического камнееда, и я дышала часто-часто, с каждым импульсом дрожи. Уши заложило: в них шумел только страх.

«Кто пыхтит⁈» — раскидал на наши визоры сообщения Йола.

— Не буду, минори.

— Простите, минори.

— Так точно, минори.

Мы не умели набирать текст на миосинтезаторе.

«ТС-С-С-С-С!!!»

Я задержала дыхание. Тепловизоры показали, как из чрева камнееда выпрыгнули два горячих пятна. Метнулись по сторонам. Температура их тел была больше сорока градусов. Юркие дьяволята пронеслись мимо и растворились в Месте. Цокая, царапая. Послышался свист, но инфракрасные датчики никого не уловили. Шаркнули ноги, вторые. Но кое-кто двигался бесшумно, как донная рыба.

Я сидела привалившись к стене. Чья-то рука в жёсткой перчатке схватила меня за горло и, сжав пульсирующие под кожей хелицеры, отпустила. Легла мне на макушку, потрепала через капюшон. На нервной почве я начала тихонько икать.

— Здесь ничего нет, — сказала темнота голосом Кайнорта. — Надо выходить к озеру.

Я схватила пустой воздух впереди. Бритц исчез так же тихо, как появился.

— Сырок! Сырок! — позвал другой голос. Женский. Бойкий, как у командира. — Он кого-то учуял!

На пришельцах была какая-то броня, которую не распознавали визоры. Через секунду темноту растерзали визги, лай и блеяние. Две горячие тушки вцепились во что-то… в кого-то! По траектории их возни и скачков я поняла, что им повстречался Струп.

«К выходу по стенке, живо!» — появилась надпись с внутренней стороны маски-черепа.

Бесноватые комки ухватили наших полузоидов за обе пасти и рычали в четыре глотки. Каждая тянула к себе. Я поднялась, нашарила стену и побежала. Сзади толкнули, врезаясь на скорости пули. Дъяблокова. Перевалилась через меня, как в чехарде, и пропала. Я поднялась… но потеряла стену, по которой ориентировалась. Расставила руки и, проклиная неуёмную икоту, превратилась в паука. Стало холодно. Но так можно было бежать прямо по потолку. Мне удалось преодолеть два глубоких провала арок, прежде чем раздался выстрел. Это палили в меня. От боли в кончике задней лапы я скукожилась, не удержалась на потолке и свалилась на свет, к постаменту с новым ледяным саркофагом. Это был ледяной параллелепипед. Поверхность иссекали асимметричные грани, будто это был не лёд, а дикий алмаз. Внутри стоял вмороженный нохт. Из-за него выскочила фигурка в блестящем бушлате.

— Бритц, они здесь!

Пачули Йолы сработали и обстреляли её — да и меня вдобавок. Я упала на корточки от ударов, но броня справилась. На бушлате фигурки вспыхнули ледяные трещины, и осколки её доспеха рассыпались на пол. Длиннорукая бестия с ярко-жёлтым хвостом и змеиным капюшоном отряхнулась и бросилась на меня. Экзохром на мне отразил два выстрела в упор, но я взвыла, почти теряя сознание. Крименган и мохнатая варежка, в которой его сжимали, были великоваты для миниатюрной руки. Бестия отбросила оружие и вытащила ледяную иглу. К своему ужасу, я не смогла её растопить. Я выстрелила из своего крименгана, но разряды только выбили новые осколки из диковинной брони противницы, а на их месте уже росли новые слои. Я увернулась от удара. Ледяная рапира оставила на полу щербину. Бестия умело управлялась с местным оружием. А за её спиной почивал древний нохт, который растопил бы свой саркофаг от стыда, если бы узнал, что с ним сделают спустя тысячелетия непреходящей славы. Диастимагия превратила глыбу в кубометр воды и обрушила на бестию. Сверху до кучи повалилась мокрая туша нохта. Но не успела я как следует приморозить противницу к полу, как она выплеснула в лужу чернила. Какой-то чёрный вязкий порошок.

И вода не послушалась.

Бестия разбила лёд, который успел сковать ей ноги, и вскочила. Её рапира не проткнула экзохром, но это было больно. В полном замешательстве я превращалась в паука и обратно, хватала, топтала противницу, но без экзохрома становилась уязвимой, и жёлтая бесовка успела трижды пустить в ход ледяную иглу. Только страх не давал прочувствовать всю боль от уколов, хотя одна нога моего имаго уже болталась на липочке. Гемолимфа и кровь мешались с тёмной лужей.

Я устала и отчаялась и шарахалась от мёртвого нохта и, обернувшись человеком, просто пнула девчонку промеж ног.

От хулиганской неожиданности она присела и покатилась на задницу, и тьма отрезала от бестии ровно половину. Вода силилась вскипеть, плеснуть — но сдавалась. Бестия подкрутила какой-то энкодер на поясе. Поверхность лужи зарябила, вокруг нохтова трупа прыгали в танцевальном консонансе тёмные бугорки. Я поняла. Она использовала водорастворимый ферромагнетик. Опять сцепившись, мы расстреливали друг друга в лицо, пока обе не остались без масок. Бестия макнула меня головой в лужу, и феррофлюид затёк в глаз. Пока я стенала и плевалась, противница пихала кончик рапиры в стык между затылочным и шейным лепестками экзохрома.

Я брыкнулась, и в ферромагнитную лужу рядом плюхнулась льдинка. И ещё одна. Только теперь, проморгавшись и вывернув шею, я заметила, что в кожистом капюшоне бестии было полным-полно снега. Как это я, бестолковая, не увидела сразу? Через секунду противница взвыла и сложила капюшон, но слишком поздно: её лимонные уши сварились в кипятке. Бестия забыла обо мне и завертелась на месте.

А меня за шкирку вытащили во мрак. Зажали мне рот. Я изловчилась вскинуть руку с крименганом за голову и выстрелить кому-то в лицо. Мне за шиворот полетели льдинки чужой брони. И поцелуй в затылок в ответ на выстрел.

— Выход там, — невозмутимый Кайнорт подтолкнул меня в нужном направлении.

Спасибо ему, а то я уже не соображала, где начало и где конец этих катакомб. Я обернулась пауком, забралась на потолок и опять побежала вниз головой. Своды на пути были то глубокие, то почти плоские, на них укачивало, словно на море. Оранжевые пятна внизу всё ещё цеплялись за полузоидов. Я пробежала прямо над ними. Комм-клипса зашипела тихонько:

— Поднимаю воланер, — доложил Ка-Пча. — Через десять минут жду вас на берегу.

Клипса шикнула опять, но раздался только визг, который оборвался ударом.

— Дъяблокова минус — буднично буркнул Йола, а потом как рявкнет — я едва с потолка не упала: — Нападение! Лау, сюда! В круг света у выхода! Лау!.. Ко мне!

В моих вестулах прогремели взрывы: Йола подстёгивал меня слабым электрошоком. Дъяблокова и Йола были тварями, которых в мирное время я не пустила бы даже под свой зонт. Но электрические поводки так жгли, что, едва вырвавшись на бледный рассвет, я окунулась назад, в макабрическую тьму Места.

Эстресса наблюдала в тепловизор, как бесновались два горячих комка в пастях Струпа и Падля. Коварные звери надолго вывели полузоидов из схватки. Зрение никогда не было основным восприятием кляксы, и она решила сосредоточиться на других ощущениях. Вечно обманчивые и путаные, теперь они вели её, как нити одного клубка. Она пошла на запах машинного масла, тёплых моторов. Они вопили в холодной и древней мгле Места. Очень скоро Эстресса наткнулась на металл, инородный в этом каменном мешке. Кляксе казалось, что гладкие формы острых спиралей излучали вспышки на фоне шершавой кладки. Эта лютая машина разворотила скалу и вывалилась прямиком в катакомбы. Эстресса нащупала швы, прошитые шлюзовым уплотнителем, и незамысловатый клинкет. Сделала вдох и выдохнула медленно, но не слишком, чтобы не терять времени даром. Распахнула дверь и расстреляла мрак из крименгана.

Сбоку на Эстрессу набросился увалень, широкий, как мясистая тумба. Клинкет захлопнулся — и свет капсулы, больше неподвластный факелам снаружи, укусил её в зрачки.

— Не двигаться! — Эстресса вывернулась и взяла на прицел бледного здоровяка с мешками под глазами. Он не подумал отступать и, морщась под роем ледяных игл, свалил кляксу на пол. Здоровяк превратился в чёрного усатого жука. Набычился от пола до потолка, раскинул крылья. Иглы крименгана царапали, но не пробивали его хитиновый панцирь. За жёсткими щитами надкрыльев прятался другой, в глухом ведре на голове. Эстресса подкатилась под жука, чтобы выстрелить в мягкое брюхо. Он сцапал её жвалами и отбросил к двери. Пока двое мяли друг друга на стальном полу, тот второй, в дурацком ведре, пробирался куда-то прямо по ним. Опять нахлынула тьма — и вернулся свет. Открылся и закрылся клинкет. Жук перебросил Эстрессу через себя и прокричал мраку вдогонку:

— Зеппе!

Здоровяк-жук не имел брони, но Эстресса уже поняла, что он раньше прикончит её жвалами или задавит массивным туловом, чем ослабнет от ледяных уколов. А всё оттого, что Йола не доверил психам огнестрельные крименганы. Проклиная шмеля, Эстресса воспользовалась теменью открытой двери, нырнула под брюхом у неповоротливого гиганта и покинула машину. По катакомбам разносились звонкие удары ведра о камни. Эстресса полагала, что монструозный кальмароголовый Зеппе был чрезвычайно опасен и нужно было его поймать. Пока жук молотил крыльями и резал жвалами мглу над её головой, она растворилась кляксой в чернилах Места.

— Деус, ты как, нормально? — прозвучало в её рации. Не слишком заботливо, ну да после карательной беседы с шамахтоном этого следовало ожидать. До полуночи Бритц с лимонной ябедой даже не разговаривал. Молча раздербанил её аптечку и трёх диких песцов, которым не посчастливилось отбиться от стаи из-за лавин. Наконец дождался, когда Деус уснёт, вытащил из морозилки голову Заи и заставил проорать подъём.

— Да. Только… ох… Да, нормально.

— Зеппе потерялся, — сказал Бритц. — Он ждёт в круге света и передаёт, что там лужа и мёртвый нохт.

— Я только что оттуда!

— Сможешь вернуться?

— Разумеется.

— Тогда поторопись. Хватай Зеппе и сразу в кротафалк. Старику нельзя долго сидеть на свету. И вообще шататься здесь. Он без брони.

— Принято. А где он?

Кайнорт повторил после паузы:

— Круг света, где ты только что была. Лужа. Труп нохта.

— Ой, у меня фонарь сломался… Где тут выключатель? Алё?..

Бритц убедился, что ему не показалось и у него ещё одна проблема. Вдох-выдох:

— Так. Оставайся на месте. Я иду.

— Куда?

— Заткнись и не шевелись.

— Темно. Деа спать.

Бритц переключил канал:

— Фибра, у тебя броня ещё цела?

— На пару-тройку пуль ещё хватит, — бодро доложил шахтёр. — Меня какая-то розоволосая чертовка расстреляла, но я ей приложил по темечку. Несу в кротафалк, допросим.

— Сделай крюк. У нас Зеппе потерялся, — и Кайнорт повторил, где его искать. — Скорее! Я найду Де… Деа.

— Да, лорд-песец. Мне не трудно.

Шахтёру с Карбо не впервой было продираться сквозь темень. В Месте мрак сгустился такой, что хоть на хлеб его намазывай. На плече шахтёр нёс лохматую добычу. Из неё то и дело сыпались карандаши и бумажки. По описанию лорда-песца Фибра примерно понял, где искать Зеппе. Вообще-то на Карбо его считали сообразительным малым. Разве что никак не мог он запомнить, как звать их. Их, которые хозяева на курорте. Дак ведь и никто не помнил. Фибра резко остановился: вдруг ему пришло на ум, что за долгие годы в шахте он ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь называл их по-настоящему. Местоимения — вот кто распределял и вычёркивал, заказывал и наказывал, журил и жаловал, местоимения ждали его и Заю на курорте. Море, зелень… поди-ка такая же, как мох на Зимаре, мягкая и влажная. А море никто даже не представлял, с чем и сравнить. Максимальный объём жидкой воды карбонцы видели разве что в бочке, где скребли незаживающие струпья каждый пятый день забойной стодневки. Фибра не забыл, как их звали. Фибра и не знал никогда. Он мотнул головой и зашагал скорее. Срезая путь по наитию, он вдруг выскочил на свет — или это свет выскочил прямо на него. Напал, как бандит. Ослепил… И ударил.

Это был не тот круг. Свистнули пули. Первые две зазвенели, разбили доспехи. Вторая угодила в девку на плече, но отскочила от её брони. Четвёртая врезалась глухо. Фибра схватился за живот и уронил добычу. По шубе на пол закапало оранжевое, потом заструилось, потекло, хлынуло. Фибра попытался встать, но голова закружилась, как однажды, когда напарник уронил на него пневмотачку с углём. Сверху, с блестящего постамента, за кровью карбонца наблюдал неподвижный зимарец с вытянутым лицом. Фибра утёр горько-солёные губы и рухнул, погребая пленницу под песцами своей шубы.

— Фибра! — позвал Кайнорт из рации. — Ты куда запропастился? Зеппе пришлось выйти из круга. Он там блуж… Фибра?

В темноте раздалась серия звонкой дроби. Словно кто-то стрелял в ведро.

— Зеппе? Фибра?

Кайнорт метался в поисках Деа и вылетел в центр коридора, где на него упал свет. Бритц что-то сбил, оно рухнуло и раскатилось. Линзы адаптировались к яркости, и он обнаружил, что это был древний пожелтевший скелет. Волчья голова и гнутый хребет развалились на полу. В ту самую секунду в круг ворвался ком шерсти. Огромный, как пещерный медведь, шмель зажужжал над костями. Кайнорт выстрелил, но батарея садилась от холода, а шмель уже был в процессе превращения и покрывался бронёй. Йоле пришлось обратиться в человека, чтобы вновь активировать экзохром. Бритц больше не стал тратить время на выстрелы. Вытащил из-за спины игледяную рапиру вдвое длиннее, чем у Деус. Плазменные боллы Йолы засверкали на игле, покусали её, но не расплавили. На морозе боллы лопались раньше времени: глоустер растерял мощность. Братоубийцы смешали рукопашную с пальбой в упор. Гемолимфа и кровь забрызгали жёлтые кости на полу. Электричество и плазма царапались на последнем издыхании. Горла рвали карминские «фенечки» и шчерские нимбы, с Кайнорта сыпались ледяные осколки, и туда, где уже не блестели доспехи, Йола разил с утроенным отчаянием. Протерагон минори был сильнее физически. Но блестящая карьера братьев Шулли состояла в том, чтобы посылать на войну других. В свободные от раутов и правительственных сессий вечера они брали уроки у лучших стрелков, фехтовальщиков и атлетов. Триста лет штудировали теорию тактики боя в кабинетах и практиковались на разном зверье в виртуальной реальности. А потом Бритц просто разбил окно, просто размахнулся и просто отрезал Йоне голову. Когда рой-маршал, потасканный в чужих мирах, ломающий и переломанный, входил в раж, то не чувствовал боли. В его клипсе играла музыка, под которую, погибая, забирают врага с собой и продолжают лупить на том свете.

— Лау, ты здесь наконец, ленивая чертовка! — взревел Йола. — Убей его!

Свет моргнул. С потолка на остервенелый комок противников рухнула чёрная вдова.

Меня опять втянули в парадоксальную дилемму. Я упала на клубок, наполненный энергией и ненавистью двух космических армий. Йола брал массой и лучшей бронёй, а Кайнорт был вёрткий, как пиявка в болоте. Восемь крыльев так баламутили воздух, что сбивали дыхание. Молчание Бритца пугало сильнее крови и плазмы. Когда он дрался молча, он дрался только насмерть. Нужен был план, и я схватилась за его девиз:

«Начни по-хорошему…»

Я знала одно: от того, насколько добросовестны мои удары, зависят Миаш, Юфи и Кайнорт, голову которого я схватила хелицерами и била о кости на полу. Но — якобы невзначай — Йола получал не меньше, и сразу понял, что ему лучше выбраться из-под моего брюха. Он выпутался из паутины и отполз на край светового круга, едва дыша.

Оставшись один на один со мной, Кайнорт вывернулся и, зацепив ногами, подсёк и повалил на бок. Ему-то легко было, вернее, «легко»: удары его подошв и перчаток в мой хитин были едва ли чувствительны. Я сбила клыками уже половину его ледяной брони. Она нарастала тем неохотнее, чем чаще я била в одно и то же место, и вот уже почти вся парка обросла клочками из подкладки и окровавленной рубашки. Но отпусти я его — и Йола начал бы стрелять, а пока он боялся попасть в меня. Неподготовленных бойцов и худых девчонок выстрелы из глоустера по броне не убивали, но могли надолго оглушить. Кайнорт больше не мог ждать и пустил в ход игледяную рапиру — в левой руке, и керамбит — в правой. За всё время, что я его знала, так и не поняла, какой рукой он владел проворнее. Я получила ощутимый укол, следом — порез между глазами. И рыкнула. Настало время переходить на следующий уровень. Я превратилась в человека. Схватила крименган и замешкалась. Что дальше? Кайнорт не успел бы отразить выстрел рапирой вот так, почти в упор. Сию же секунду Йола расстрелял его с края круга, и доспехи посыпались с плеч Бритца стеклянной мантией.

— В голову меть! — крикнул шмель. — Что встала!

«Я надеюсь, что нам не придётся драться, но если вдруг, то… вживаясь в роль убийцы минори… не могла бы ты быть… поосторожнее?»

Кайнорт бросился вперёд и рванул мой крименган на себя. Направил мою руку себе в лицо и выстрелил. Его голова осталась совсем без защиты, а Йола пришёл в восторг.

— Так его, ещё, ещё, добивай!

«…продолжи малой кровью…»

Я обстреляла игледяную рапиру и все те части тела Бритца, на которых только сверкали остатки брони. А потом набросилась, и мы опять схватились на полу. Я устала душить, я больше не могла рвать и бить. И выцарапала лёд из набедренной сумки. Подбросила. Круг света целиком заполнился густым паром, и, пока он не рассеялся, мы двое не шевелились, чтобы дать друг другу отдышаться. «Правша», — невпопад осенило меня. Глотая сбивчивое дыхание Кая вблизи, я вдруг поняла, какая рука у него ведущая. Забавно, как просто это решалось. Не та, что сильнее дерётся, а та, что ласкает смелее. На Кармине — и в филармонии, и на потолке каюты — то были пальцы правой руки. Сейчас Кайнорт уронил обе, обессилел, но не мог расслабиться, и его руки мелко подёргивались. Я взглянула на свои: и они дрожали тоже.

Йола не выдержал и пальнул в туман наугад. Мимо. Бритц рванул меня в сторону и вниз. Я чудом сообразила, что он задумал, вскрикнула и распласталась на древних костях. Пар сыпался инеем и снегом мне на лицо.

— Чёрт! — Йола решил, что оглушил меня.

Глоустер на морозе перезаряжался секунду. Бритцу потребовалось меньше, чтобы выбить его из рук ошарашенного Йолы.

— Хватит, безжалостный, — резко прохрипел Кайнорт.

— А, школьными шпильками колешь, Бритц? — хохотнул Йола, но отступил на шаг.

— Ты нарушаешь уговор.

— Уговор был между тобой и Рейне! А если тебя прикончить, его и соблюдать не потребуется.

«Безжалостный — это что, — думала я, наблюдая за ними из-под ресниц, — специфическое оскорбление в кругах высшей аристократии?»

— Эмбер, я иду! — и клякса ворвалась в круг.

Только не Эстресса! Только её здесь не хватало! Клякса ориентировалась в Месте лучше всех и, едва заслышав мой притворный вопль, примчалась на выручку. Кайнорт вскинул глоустер, Эстресса дулом в дуло упёрла в него крименган. Йола осмелел, и через секунду на полу жужжала куча-мала. Диспозиция была патовой.

Про меня забыли. Тогда я отстегнула сумку и рассыпала весь лёд, что в ней был. Растопила и мигом заморозила. Куча-мала заскользила и рассыпалась. Впору было хвататься за голову, потому что как быть дальше, я ещё не придумала…

И тут в круг ввалилось клочковатое, бородатое, рогатое.

«…закончи любой ценой».

— Стойте! — заорала я, таращась на Чивойта. — Никому не двигаться! Это бранианская кошка! Они взрываются, если разозлить!

— Что за ересь! Это правда? — смешался Йола, замирая с поднятыми руками.

— Я никогда не видела бранианских кошек, — пробормотала Эстресса, — но если они вполовину такие мерзкие, как бранианская Дъяблокова, то будет… бдыщ, да, наверняка будет бдыщ.

— Всех разнесёт! — истово поклялась я, чувствуя затылком палитру эмоций Кайнорта.

Упала секунда мощной и густой тишины. Чивойт очнулся первым, процокал круг света поперёк, обнюхал нас всех по очереди и, оставляя за собой коричневый горох, исчез во мраке. Пока мы переглядывались, вместе с бранианской кошкой и Бритца след простыл. Йола всё стоял с поднятыми руками, колебался и явно не собирался в погоню туда, где в темноте рыскала взрывоопасная зверюга. Он потянулся носком ботинка к коричневым горошинам.

— А вот эти вот…

— Не наступайте! — пригрозила я. — Они кислотные.

Место затихло: больше не стреляли, не кричали, не рычали. В наши динамики прорвались кряхтение, кашель и сиплый писк:

— Я взяла пленного.

— Кого? Это кто? — не понял Йола.

— Дъяблокова! Я была в отключке. Потом… нашла этого. Не знаю, кого. Тащу к выходу!

Эстресса ориентировалась по стене, я бежала по потолку, Йола летел ниже.

— Воланер готов, минори, — доложил Ка-Пча. — Жду только вас.

День застал нас на берегу, где Дъяблокова возилась с бесчувственным кулём, который она с трудом подтаскивала. Это был тщедушный старик с громоздким панцирем на плечах. То ли ведром, то ли кальмаром. На нём болтались кабели и виднелись вмятины — должно быть, от пачулей. Йола обернулся шмелём и подхватил старика. Мы бежали к воланеру, когда из Места вылетел Бритц, но Эстресса с Дъяблоковой принялись сбивать его из крименганов. Кайнорт увернулся, кувыркнулся и покатился в снег. Тем временем Йола забросил пленника в воланер:

— Быстрее-быстрее-быстрее, надо сделать круг над озером, чтобы зафиксировать глезоглиф.

Ка-Пча заблокировал клинкеты и взмыл, не дожидаясь, когда мы пристегнёмся. Кальмароголовый старик слабо зашевелился в проходе, но Йола прижал его к полу ногой. Приникнув к иллюминаторам, мы увидели Кайнорта. Он снова поднялся в воздух и летел над чёрным льдом.

— Дьявол, что он делает? — воскликнул Йола.

— Это что у него — осколочный пушар? — удивилась Эстресса. — Самодельный пушар!

— Еклер, разворачивай и фиксируй глезоглиф! Еклер!

Ка-Пча продолжал лететь мимо.

— Еклер, выполняй, едрить тебя в адроны! Еклер!

Кайнорт внизу бросил пушар и круто развернулся к берегу. Чёрное озеро покрылось трещинами, словно разрастающейся на глазах порчей.

— Он уничтожил глезоглиф! — ругался Йола и лупил Еклера электрошоком.

«Безжалостный — значит, без жала» — осенило меня.

А Ка-Пча, бессловесно дёргаясь, смотрел в проход между креслами, где на полу валялся старик с медным кальмаром вместо головы.