Либелломания: Зимара

Глава −36. Альда Хокс выбирает

Я проснулась в объятиях воротника, пропахшего тем неописуемым и наркотическим теплом, которое оставил мне Кай вместе с паркой. Проснулась внезапно: от лихорадочных толчков сердца и чавкающих звуков. Ещё не вполне придя в себя из-за внезапного пробуждения, я вдруг вообразила, что это жорвел доедает Бритца. Фантазия была так нелепа, что пришлось дважды мотнуть головой, чтобы прогнать омерзительное видение. Нервы мои уже никуда не годились. Жорвелы сидели там, где мы оставили их пару часов назад, но в зимнем саду потемнело: на озере Рыш наступал вечер, и солнце, продрогнув на юге, катилось в тёплые широты. Я попрыгала, не снимая парки, размяла пальцы и пошла на звук. В тени бурых фруктовых деревьев дрожал сателлюкс.

— Ты знаешь, я согласен, что это полезно, когда ты диастимаг, моя дорогая, — не глядя на меня, пробормотал Кай, пока я силилась разобрать, чем таким он занят на четвереньках среди замороженных ветвей. — Я раздавил почти всех пекловастиков.

— Кого?

Он стоял на коленях под кистью фиолетовых ягод, сосредоточившись над древним садовым корытом. Подбирал с пола живых слизней, шлёпал их о край корыта и бросал на дно. На третьем слизне шипение обожгло Каю пальцы, и тот уронил пекловастика мимо. Я приблизилась и присела рядом. В корыте лежала игледяная рапира, облепленная дымящимися пекловастиками. Рапира растаяла едва ли на треть.

— Чем я могу помочь?

— Это иглёд, он тает в кипятке. Растопи рапиру целиком, — попросил он и добавил мягко: — Конечно, если набралась достаточно сил для этого.

Это оказалось легко. Труднее было не задавать вопросы, но Бритц был так нахмурен и внимателен к происходящему в корыте, что я промолчала. Пока рапира таяла, с меня сыпались части лопнувшего ошейника. А я и не почувствовала, что он давно сломался. Изъеденные диастимагией, детали захрустели на полу.

— Я думала, что перестала замечать ошейник потому, что привыкла к положению рабыни. А на самом деле я просто и в нём свободна.

— Это я ещё на Кармине почувствовал, — беззлобно фыркнул Кай.

Он зачем-то вспорол себе предплечье керамбитом, добавил крови в корыто и хорошенько размешал. Потом приказал заморозить воду и надел перчатки:

— Приманка замёрзла. Теперь, пожалуйста, спрячь руки в карманы и вообще отойди-ка подальше. Эмбер, я сказал, отойди! Сжалься над моими нервными клетками, их и так уже меньше ста против ста миллиардов, пока я тебя не знал.

— Хорошо, хорошо, — отползла я. — Что это такое?

— Игледяные бомбы, — ответил он, не сводя с них глаз, будто без надзора они могли разорваться прямо в корыте. — Точно такие, какими убили Аббенезера Кута и лидмейстера Жуайнифера. Если растопить игледяные ветви, а потом придать им произвольную форму, то даже тепло твоей кожи вызовет взрыв. Мы скормим их жорвелам. Надеюсь, им по вкусу мороженая кровь голодного эзера.

— Почему просто не бросить в них корытом?

— У зяблых жорвелов холодная шкура, иначе как бы они сидели в сугробах? Не сработает. Другое дело желудок.

Кай разбил иглёд керамбитом на кубики. Пока он перекладывал их себе на локоть, я потела и вела неутешительный счёт собственным нервным клеткам. Одна капля, думала я, одна только капля скатилась бы от тепла, просочившегося сквозь рукав свитера, и бомбы разорвали бы эзера на тысячу кристаллов. Но Кайнорт не терял времени даром. Жорвелы следовали за нами по куполу, пока мы шли из центра сада к выходу. Дождавшись, когда твари займут нестройную очередь у дверей, Кайнорт навалился на створку боком. В саду опять завыл ветер, и сразу три щупальца ворвались в щель. Бритц взял один игледяной кубик и подбросил. Жорвел сцапал его щупальцем. Он утащил его в пасть.

И в купол громко ударили камни.

— Получилось! — обрадовалась я.

Осталось четыре. Будь жорвелы поумней, они бы уже катились от купола. Но голод пожирал их скудный разум. Очухавшись от ударов камней, которые запаяли первую жертву, два жорвела поймали ещё по кубику, и их бугристые тела разнесло по сумеречному полю.

— Убери снег, надо открыть дверь пошире! — крикнул Кай. — И держись подальше.

— Да как же я…

— Я имел в виду, убери его диастимагией! Эмбер, с твоим-то умом — как можно всё время забывать, что ты ведьма?

Он добавил что-то на незнакомом языке, в резких сочетаниях согласных которого я угадала ибрионский. Мне стало смешно: на нервной почве и от себя самой, бестолковой ведьмы, и от того, как благовоспитанно ругался минори, и в иных обстоятельствах я была бы не прочь раздразнить Бритца нарочно, но мы не могли вечно торчать в саду. Шторм на озере утих. Где-то Деус подбиралась к детям. Снег за дверью слушался неохотно, потому что я ещё не вошла в полную силу, но всё же отступил. Крупная тварь раззявила глотку во всю ширину проёма. Нас обдало зловонием и паутиной, перемешанной со слизью. Жорвел смачно глотнул — и по дорожкам зимнего сада покатились суховатые, пористые осколки. Они сшибли фруктовые деревья, плоды и ягоды зашуршали по осыпавшимся листьям. Я едва успела прыгнуть под стеллаж.

Гадкий детёныш в одночасье остался сиротой. Он втянул щупальца, перевалился через купол, закопался в сугроб и затих. Стихла и долина. Даже хвостик не болтался над снегом.

— Надеюсь, он даст потомство, которое будет остерегаться людей, — выдохнул Бритц.

Мы вышли из сада на ветреные холмы, где мне пришлось запахнуться в куртку покрепче и поднять воротник, потому что там был адский мороз. Я решила, что, если превращусь в паука, то сначала выиграю пару минут, а потом замёрзну, не добравшись и к центру озера. Мы долго прыгали по булыжникам, из расколов которых сочилась слизистая кровь жорвелов.

— Это что? — Я подобрала пористый светло-серый камень, который был легче, чем казался на вид. — Пемза вроде? Жорвелов закатало в пемзу? Какая-то непутёвая смерть. На их месте я бы настояла, чтобы этакую подробность опустили в официальном некрологе.

— Зеппе предположил, что игледяные бомбы воздают по заслугам или что-то в этом роде. Будто бы всякого запечатывает в минерал, который отражает внутренний мир. Красивая легенда. Между прочим, Верманда разбило на рубины. В определённой и, признаюсь, особо извращённой, степени я им горжусь. И как же мало я говорил ему это при жизни. — Он сверкнул мне глазами в сумерках. — Не будь как я, Эмбер, не думай, что кто-то не нуждается в добром слове или, может быть, и без тебя всё о себе знает.

— Ну, на этот счёт я спокойна, потому что уже говорила, что люблю тебя.

— Ты нездорова. Ты ведь не можешь на самом деле. В смысле, меня, — он говорил отрывисто, то и дело утопая в сугробах. — На Урьюи всё встанет на свои места, и ты одумаешься.

— Я также говорила, что ты козёл, — проворчала я, запыхавшись в глубоком снегу. — И не отступлюсь ни от первого, ни от второго.

Мы вскарабкались на отвал, на вершине которого ветер отшлифовал корку наста так сильно, что тот удержал наши подошвы. Кайнорт молча прожигал меня возражениями, но в методичках по умбрапсихологии, как видно, не нашлось параграфа о нашем с ним необычайном случае, и под моим ответным взглядом эзер капитулировал с судорожным вздохом. Я же не считала своим долгом упираться в словесном доказательстве того, что чувствовала, коль скоро эту правду не поколебали семь лет, за которые я не раз и не два разбирала себя по винтикам и собирала вновь, оставаясь всё с тем же знаменателем. Кроме того, сомнения эзера насчёт меня имели основания крепче, чем мегалитические блоки древнего сфинкса, и Кайнорту, естественно, нужно было время, чтобы поверить. Только время. И я рядом.

— Почему же древние нохты не взрывались? — спросила я, пока искала место для спуска к берегу. — Ведь они обработали тысячи тысяч игледяных ветвей, чтобы построить этот оранжерейный купол из витражей.

— Нохты обладали какой-то особенной технологией. Изи сказал, что доктор Кабошон разработал на её основе метод анимедуллярного ляпискинеза, но если игнорировать правила, получается бомба.

Мы спустились на берег озера Рыш на пятых точках, сэкономив тем самым кучу времени. Наикратчайший путь к сфинксу лежал по чёрному льду. Здесь можно было не сомневаться в его толщине и крепости: комм Бритца показывал минус тридцать шесть. Мы шли, нет, почти бежали, но до противоположного берега ещё было довольно далеко.

— Эмбер, мне показалось, или в зимнем саду ты сказала «коллайдер»?

— Просто понимаешь… Я отметила частицы на схеме и поняла, что это столкновение протонов. Но! — Тут нам пришлось двигаться аккуратнее, потому что в центре озера валялись липкие ошмётки жорвела, угодившего в шторм. — Но частицы, которые разлетаются в загадке, рождаются, только если протоны сталкиваются со страшной скоростью.

— И ты подумала о коллайдере.

— А о чём же ещё?

Кайнорт уже открыл рот, чтобы поддеть меня, но вляпался в кишки зяблого жорвела, которые на таком морозе остались вязкими, как свежий асфальт. Доверчиво последовав за эзером, вляпалась и я. Поддерживая друг друга то за одно, то за другое, мы косолапили и хромали в дохлом свете заката.

— Тогда это не поезд, — загадочно бормотал Бритц, с трудом отдирая ботинок от озера вместе с протектором подошвы.

— Что-что?

— А где, по-твоему, в конструкции коллайдера длиной в десятки тысяч километров могли бы пригодиться алмазы? Куча алмазов. Или один огромный.

— Сколько километров⁈

— Тысяч тридцать. С гаком.

Мы бежали молча следующие минут десять, девять из которых я размышляла над тем, как всё-таки преходяще здравомыслие: утром ты ещё нормальный эзер, а к вечеру бредишь, как невменяемый. И ещё полминуты сочувствовала переполненной кровью селезёнке. Когда впереди показался берег, я в изнеможении согнулась, чтобы опереться на колени. Кровь отлила от селезёнки и прилила к голове, где нерестились мысли:

— Ну… теоретически, чтобы управлять синхротроном такого масштаба, в его системе охлаждения должен быть колоссальной мощности криогенный компьютер. Гигантские бриллианты с примесью бора решили бы массу проблем. Постой, а при чём тут поезд?

— А почему с примесью бора? Это не влияет на стоимость?

— Чтобы обеспечить проводимость. Конечно, влияет, они дороже. Ты что, голубых алмазов не видел? Ты что, блоки питания не разбирал?

— Юфи наверняка разбирала, — он рассеянно поискал что-то взглядом в тумане и внезапно сжал моё плечо. — Эмбер, превращайся.

— Почему? Зачем?

— Превращайся в паука! Снег идёт!

Я повиновалась, и мороз пробрался под чёрное брюхо. Кайнорт схватился за мои педипальпы, дёрнул к себе и коснулся лбом хелицер.

— Зимара тебя увидит. Беги к сфинксу.

— Давай лучше ты!

— Нет. Ты лучше. Беги от меня быстрее, чем семь лет назад. Беги, я буду стрелять!

У него на плечах танцевали снежинки. Метеоспрутов не было видно в тумане, но их присутствие ощущалось, как неестественный абсолют. Я зигзагами побежала к берегу, откуда на озеро спускались ржавые ленты ручьёв. Болл прокатился по льду и лопнул между обмороженными ногами, второй прошипел над глазами. Ворс на брюхе стоял дыбом. Лёд затрещал, сломался, и вода брызнула между мною и новыми боллами плазмы. На краю поля зрения показалась иссиня-чёрная корона. Все в потёках нейробитума, её зубцы были величиной с корабельные мачты.

Зимара явилась посмотреть. Хоть одним глазком глянуть, что же стало с её игрой.

Деус трижды обошла комнату по периметру с игледяной рапирой наголо и крименганом. Темнело, но сфинкс стоял на возвышении, и туманы ещё не добрались к его окнам-бойницам. Фонарик выхватывал новые тени в каменном мешке. Казалось, вот-вот из санитарного колодца или из вороха мятых банок, или из кучи тряпья, похожей на постель бродяги, выскочат маленькие негодяи. Но их не было. По крайней мере, там, где сказал Йола. Нет, Деус не ошиблась, не перепутала, не опоздала! Нет. Запах человечины и следы детских пальцев на обледенелом подоконнике: дьяволята были здесь. Ещё утром.

Сюда, по дороге в комнату, где окном служил глаз песца, Деус неслась по витым обрушенным лесенкам, не обращая внимания на боковые ходы и всевозможные лазы. Она что-то упустила, только и всего. С кем не бывает?

— Сырок, на, на… — она натыкала его носом в разворошённое тряпьё. — Ищи, ищи их!

Песец тявкнул и пропал в чёрном проёме. Деус присела у двери. Йола оборудовал темницу незамысловатым магнитным замком. Контроллер переливался следами короткого замыкания. Каким-то образом личинки взломали темницу. Но они не могли покинуть сфинкса, снаружи было чертовски холодно, всё утро и весь день бушевал шторм. Лимонная обезьянка медленно выдохнула. Она спускалась на первый этаж, прислушиваясь к шороху лисьего хвоста по древней пыли. Где-то в самом низу, в нагромождениях этажей, Сырок пронзительно затявкал. На весь мегалит разнеслись визги и топот. И крик:

— Собака!

Деус бросилась на звуки с крименганом наготове. Древние нохты не ведали, что такое симметрия, и три-четыре коридора спустя лимонная обезьянка заплутала. Чертыхаясь, она вернулась на то же место, откуда слышала детей. Стояла могильная тишина. Сколько времени она потеряла? Деус показалось, вечность. Она долго бежала вниз, а потом опять наверх, в другое крыло, в другую лапу или ляжку сфинкса. Наконец толкнула нужную дверь. В помещении валялся какой-то люминесцентный слизняк, и в его неверном свете сквозняки играли занавесками. Деус отпрянула в ужасе. Паутина. Здесь побывал жорвел! Она знала о зяблых тварях озера Рыш. Пару лет назад именно здесь Сырок — ещё совсем недопёсок — потерял задние лапы, когда пушистый хвостик в сугробе оказался плотоядной жабой. Этим утром им пришлось долго огибать злополучный берег и забираться в сфинкса с чёрного хода.

Первым она увидела Сырка. Песец лихорадочно бился в коконе из серебристой, липкой, противной паутины. Ещё два неподвижных кокона висели под потолком и на стене в углу. Деус вздрогнула. Она боялась, что жорвел где-то рядом, ведь всего минут пятнадцать назад она слышала визги. А теперь дети коченели трупиками с остекленевшими глазами. С ними было покончено, оставалось высвободить песца. И драпать, драпать отсюда, пока не вернулась зяблая тварь. Но в висках зашумело. Деус стало нехорошо. Жорвел-синдром, которым она обзавелась два года назад в этих местах, стиснул рёбра. Всякая тень казалась жорвелом. Лучом спасения был сквозняк, и Деус, едва тронув замотанного Сырка, пробормотала слабо:

— Сейчас… сейчас, я только подышу… и освобожу… тебя…

Спотыкаясь, она кинулась к окну. Деус свесила голову и глотнула мороза, который пробирал её наперегонки с ужасом. Она зачерпнула снега с карниза, чтобы умыть лицо. В тучах, в дымке над озером и в клубах пара от дыхания Деус бесились жорвелы… Что ж, Йола ждал видеоотчёт о смерти личинок, нужно было только послать эзеру видео. Даже не понадобится их выпутывать, яд уже обо всём позаботился, такая серая была у детей кожа под паутиной.

Снег на карнизе зашевелился. У Деус закружилась голова. И вдруг две широкие снежные лапы вцепились ей в плечи. Лимонная обезьянка даже не успела закричать, как лапы вытащили её из бойницы и швырнули наружу с высоты чёрт знает какого этажа. Падая, она разглядела, как в сиреневом мареве по ледяным лесам карабкался жорвел с кровавым крестом на брюхе.

— Миаш! Юфи!

Вышвырнув лимонную бестию из сфинкса, я упросила снег и лёд, чтобы они помогли мне вскарабкаться по стене. Во мне всё колотилось. Деус добралась первой! Неужели кончено, неужели всё кончено⁈ Когда я влезла через окно, первым бросился в глаза мохнатый кокон. Из него торчала голова песца, она вертелась и тявкала. Но ни один жорвел не остановил бы меня теперь. На тёмной стене зашевелился другой кокон, а под потолком третий. Под безобразной паутиной бились серые комочки. Я поняла, что дети отравлены зяблой тварью и дрожат в агонии. Сколько инкарнаций у них осталось? Умрут ли они у меня на руках? Переживу ли я? Но с потолка пискнули:

— Мы тут!..

— Юфи⁈ — я помогла ей выбраться из паутины и подхватила на руки. — Ты не ранена? Где Миаш?

— Я тут. Мультик выпустил нас!

Мальчик сам выпутался и съехал на пол. Паутина и многодневная пыль окрасили его кожу мертвенно-серым, но сквозь потёки древнего праха горел румянец. Я присела, чтобы ощупать Миаша, живого и здорового, пока Юфи подпрыгивала на месте, не выпуская меня из кольца своих ручек.

— У нас собака! И наша Эмбер, и собака!

— Вы замёрзли? Вы проголодались?

— Да, да! А где папа?

— Рядом. Мы выйдем ему навстречу, — я схватила их ладошки и заметила, что песец крутится под ногами. — Юфи, береги пальчики, ради бога, он же кусается.

— Не кусается!

Чтобы доказать мне, Юфи подхватила песца поперёк живота и прижала к груди, как игрушечную болонку. Зверь отпихивался и вертел хвостом, но сдался и только пронзительно тявкал. Он был размером с Юфи, но половину его величины, как оказалось, составлял мех.

— Теперь всё хорошо, — повторяла я, понятия не имея, как выбраться из сфинкса каким-нибудь иным способом, а не через окно. — А почему вы были в паутине? Кто напал?

— Никто, это Юфи! Она… — Миаш замялся, зажевал какое-то слово, а потом захлебнулся волной невероятных объяснений: — Мультик вскрыл замок. Он вот тут, сидит у меня в рукаве. Потом мы смотрели в песцовый глаз, ну, то есть в окно, увидели жёлтую тётку с ледяной иголкой, убежали и спрятались, а потом на меня прыгнула собака, а Юфи… она нас опутала, и мы висели, как мёртвые. Так сложно было не моргать!

Их сообразительность лишила меня дара речи. Впрочем, кто бы сомневался в детях Кайнорта Бритца? Он дал им превосходное воспитание настоящих прохиндеев и восхитительно подготовил к авантюрам. Чем бы ни закончилась игра Зимары, я уже получила главный приз. Белый прогулочный костюмчик Юфи превратился в лохмотья на подоле и манжетах, и не представлялось возможным когда-нибудь вычесать паутину из каштановых кудрей. А Миаш был почти чистенький, только возбуждённый и бледный, как отражение на мраморе. Я непрерывно прикладывалась щекой к его лбу, но мальчик был живой и тёплый, а серые глаза сверкали чисто и ясно.

— Там гломерида, — вдруг напрягся он, показывая в занавешенное сумраком окно.

Это заходил на посадку звездолёт Альды Хокс. Я узнала бы его из миллиона, только Полосатая Стерва покрывала коготки шасси цветным лаком. Всё оказалось не так хорошо, как я наобещала детям.

— Так, слушайте. Мы спрячемся и будем сидеть тихо-тихо. Папа скоро придёт. Не бойтесь, я убью любого, кто только поднимет на вас руку, лапу или щупальце.

— Мы не боимся, папа сказал, вы самая крутая.

— Я знаю чуланчик без окна, — добавила Юфи.

Она потащила песца дальше, подметая коридор пышным хвостом, и мы с Миашем поспешили за ней.

Кайнорт не мог пошевелиться. Лицо порошил снег, и вокруг было тихо. Когда Зимара показалась из-под воды, лёд на озере вздулся, и эзера швырнуло в липкую лужу из кишок жорвела. К пальцам едва возвращалась чувствительность. Бритц упал так сильно, что тело ещё не оправилось от шока. Мохнатая борода и шершавый язык лизали его шею и лоб. И кто-то, оторвав его от лужи, потащил за капюшон вверх по скату берега. Кайнорт слышал, как шаркали на льду тяжёлые башмаки. И как возле них постукивали ножки помельче.

— Ты обманул меня, Кайнорт Бритц.

Нахель вёз его прочь от ржавых ручьёв, от сфинкса, но Кайнорт не мог разобрать куда. Снег перестал валить так же резко, как начал. Бритц попытался что-то сказать, но Пшолл протащил его прямо через сугроб, и в рот набились осколки наста. Отпустив капюшон наконец, жук обошёл Бритца и встал, заслоняя небо. Звёзды за его плечами, вдруг сообразил Кайнорт, значит, в небе прояснилось. Он лежал смирно — а что ещё оставалось, когда позвоночник не слушался — и ждал удара тракторной подошвы в лицо. Как десять дней назад. Жалость, неизъяснимая оттого, что предназначалась жестокому Нахелю, и крепкая привязанность, давно убитая Зимарой, и безвозвратность этой дружбы разрывали его.

— Ты обманул меня, — повторил Нахель. — Это не кошка.

Кайнорт решил, что рехнулся. Он приподнял голову: Нахель поглаживал Чивойта и улыбался шире, чем жорвел.

— Всё, лорд-песец, — он показал на небо. — Зимара ушла, метеоспруты уплыли за ней. Давай-ка я тебя очухаю, сильно ушибся?

Жук принялся разминать друга так энергично, что, отвечая, Кайнорт дребезжал и едва ладил с голосом:

— Ты сам-то как? Зимара клюнула тебя в висок, как теперь прикажешь тебя понимать?

— Я подверг себя глубокому самоанализу, — Нахель поправил очки, одно из стёкол на которых так сильно треснуло, что синий глаз лукаво блестел из прорехи. — И понял, что, когда ты запустил наноботов, у меня прояснилось. Не сразу, конечно. Но имперские штучки рассосали иглёд.

— Мне нужно в сфинкса. Нахель, там дети.

— Через озеро пешком нельзя. Зимара расколола всё озеро, любопытная баба. Ну вот, я тебя растормошил маленько, забирайся в машину и полетели.

— Полетели? — удивился Бритц и обнаружил, что может сесть. Поясница горела, но хотя бы ноги казались своими, а это была уже победа.

Неуклюже опираясь на Пшолла, он поднялся и увидел Зеппе и Ка-Пчу с новеньким прыщом на подбородке. И так ему — и Ка-Пче, и прыщу — обрадовался, что провалился в сугроб по пояс. Нахель вытянул его за капюшон, как былинку, повернул лицом к шлюпке. Ка-Пча счищал с турбины остатки припёка от щупальца жорвела. А Зеппе, необычайно оживлённый, шлифовал свой медный шлем нулёвкой. Из-под кальмарообразного купола вырывались клубы пара. Никогда ещё на памяти Бритца старик не дышал так глубоко и ровно. Нахель рассказал, как Деус выкинула его из кинежанса неподалёку от сфинкса, и как Зеппе с Ка-Пчой, кружа над полюсом, подобрали его и бранианскую не-кошку и отправились искать Кайнорта.

Они уже взлетели, когда Нахель ткнул в небо:

— Да это же гломерида Альды Хокс! Её дурацкое шасси, вот стерва! Чего это она тут забыла? Не иначе как Йола, паразит, её подослал.

— Не иначе. Так, а это чья? — Бритц показал на песочного цвета сигару.

— Чёрт, не имею понятия, но это планетолёт кситов. Да кто бы это мог быть?

— Летел с севера, — отметил Зеппе. — Нахель, отключи свет. Кажется, намечается заварушка.

Над сфинксом кружили корабли. Юркая сигара приземлилась первой, но её закрыл мегалит, и из шлюпки в потёмках невозможно было разглядеть, кто прилетел. Нахель выгнал Ка-Пчу из кресла пилота и взгромоздился на сиденье сам. Кресло скрипнуло под центнером плотных мышц. Жук обогнул сфинкса и ювелирно сел вне поля зрения других гостей. У парадного входа, который располагался между лапами каменного песца таким образом, что острый нос служил козырьком, стояла гломерида Хокс. Чивойта пришлось закрыть в шлюпке. Он бунтовал, но его копыта наделали бы слишком много шума. Зеппе и Ка-Пче строжайше приказано было не высовываться и прятать шлюпку вплоть до новых распоряжений или иного какого-нибудь сигнала.

Замок на воротах был раскурочен, на его месте чернела свежая, ещё тёплая от плазмы дыра. Тяжёлая дверь заскрежетала по шершавому льду. Сфинкс стоял на возвышении, и по холму гуляли пронзительные ветра, которые не оставляли снегу и полушанса замести двери. Кайнорт не мог связаться с Эмбер при помощи наушника, но его собственный отмечал, что парный ещё активен, подвижен и находится в самом центре сфинкса. Они с Нахелем бросились по электронному следу, но им вдруг послышались выстрелы и ругань в другом крыле. Стены отразили неповторимый лексикон Альды.

— Нахель, — шёпотом подозвал его Бритц, — продолжай движение на сигнал наушника, а я сделаю крюк. Позабочусь о безопасном выходе, иначе нам не дадут выбраться. Кто бы там ни был с Альдой, она не может находиться в компании приличных людей.

— Нет, на выстрелы пойду я, — возразил жук. — Я бессмертный, а ты больше нет!

— Ты с каких пор начал со мной спорить?

— С тех самых, как тебя разжаловали и ты мне больше не командир.

— Я лучше стреляю. И, по крайней мере, не топаю. Да и я всё равно украл твой глоустер.

Он испарился в проёме, которого на первый взгляд не существовало, будто просочился сквозь стену. И через секунду Нахель в самом деле перестал слышать его шаги.

Кайнорт двигался на голоса, в которых распознал Альду и Йолу. За пару коридоров до цели он рассудил, что ведь и впрямь больше не бессмертный, притормозил и стал подкрадываться, соблюдая максимальную осторожность. Голоса Эмбер или детей совсем не было слышно, он бы давно разобрал их по тембру даже в центре водопада. Ими даже не пахло в этом крыле. Дойдя до угла, за которым мелькал свет чужих сателлюксов, Бритц вжался в стену, чтобы через миг расстрелять решительно всех. И обнаружил, что глоустер истратил заряд. Сердце заколотилось пульсаром, беспощадно гоняя пустую кровь по пустой голове. Альда — теперь прямо за углом, в паре шагов от него, — выкрикнула:

— Что ты палишь, как подросток за джойстиком? Тут тебе не видеоигра.

— Не попал же! — с облегчением усмехнулся Йола. — Раз уж ты здесь, помоги отыскать личинок. Я подарю тебе право первого выстрела.

— Йола, ты должен был ждать подкрепления от кситов в гроте у Бос Курлыка.

— Я дождался и одолжил у них планетолёт. Их там две дюжины солдат, прочёсывают местность. И без меня справятся.

— Что это за новости про взрывную добычу?

— Игра окончена, — помедлив, объяснил шмель. — Ктырь уже не управляет ситуацией, за дело берутся наши партнёры. Или новые хозяева, уж тут как поглядеть.

— Интересно брыски пляшут! А Зимара что на это скажет?

— Если понадобится, и снежную бабу заткнём за пояс. Вообрази лучше, кусок какого мира отщипнут нам фалайны за все старания, когда поделят империю. Будешь моей королевой, Альда.

— Йола, знаешь, — отвечала та с раздражением, — у меня уже был амбициозный комбинатор, от которого моя карьера дважды покатилась в тартарары. Мне не нравится эта политическая чехарда. А что будет с Урьюи? Кому они её… отщипнут?

Кайнорт невольно улыбнулся. Он поймал себя на импонировании этим замечаниям Альды. Он знал её слишком, слишком, слишком долго, чтобы ненавидеть с чистой и незамутнённой страстью. Какая-то наивная, извращённая тяга к свету, похожая на ту, что сгубила в Эмбер ненависть к нему самому, так и выискивала крючочки справедливости на отшлифованной жестокостью, расчётливой Альде Хокс. Раз за разом Кай пытался достучаться до неё сквозь стук её собственных каблуков. Что-то неумолимо давило на его желание раз и навсегда избавиться от стервы, несмотря на всю неприязнь. Это что-то заставило его теперь остаться в укрытии ещё на минуточку, интуитивно подсказывая, что вмешиваться рано.

— Как ты вообще узнала, что я здесь? — вскинулся Йола. — Рейне следил за мной?

— Я, это я следила! Мне жаль, Йола, но насчёт… личинок я вынуждена выступить против. Я понимаю, зачем ты… но не надо. Прошу, не надо.

— Что⁈ Против? Ты? Ведь ты сама им угрожала пару лет назад, на Алливее. А теперь Бритц убил Йону, Бритц оторвал у меня полмира! Ты хоть знаешь… Ты хоть представь!..

— Я скорбела вместе с тобой, забыл? Но просто… — её голос дрожал, и, непривычная испытывать какие-либо эмоции сложнее презрения, Альда едва с этим справлялась, — оставь его детей в покое. Бритц пропал, его, должно быть, уже переварил жорвел. Ну зачем?

Кайнорт был почти готов поплатиться жизнью за то лишь, чтобы своими глазами увидеть, как плачет Альда Хокс, потому что всерьёз подозревал у неё врождённое отсутствие слёзных каналов, ни больше ни меньше. Следовало гораздо раньше назвать её в лицо парнокопытной тупой сукой, думал он, довольный собой и ею (немножко). Тем временем Йола раздражался сильней:

— Вы с Бритцем что, сворковались на Маскарауте, пока он тискал тебя в менуэте?

— Ты бы… — задохнулась Альда, — ты бы знал!.. Чего он мне наговорил! Сволочь, я ненавижу его!

— Ну, ну, всё, тихо, тсс. Ты придаёшь всему этому лишку драмы, любимая. Третья линька началась, да? Все через это проходят: обнажённые нервы, кидания из крайности в крайность. Просто будь моей послушной девочкой и…

Бритц весь обратился в слух и нюх и ощутил электричество происходящего ярче, чем взглядом: Йола приближался к Альде, как к зверю, загнанному на край обрыва.

— Убери этот покровительственный тон! — рявкнула она. — Да, я угрожала детям на Алливее. Да, я помогла их похитить для тебя. Но я бы никогда на самом деле… Я много думала в последние месяцы. Кажется, больше, чем за девяносто девять лет до этого. Йола, ведь один из них — мой племянник, — Альда понизила и смягчила голос. — У меня больше не осталось близких, ну, пойми же и ты меня. Никого в мире, который скоро опять рухнет. Мне жаль твоего брата, но… не варись в одном своём горе, Йола, на твою долю не выпало и половины моих потерь. Не всё меряется в летах и линьках.

— Кто бы это ни был, он тебе не племянник. Маррада тебе даже не родная!

— Как и ты!

В эту секунду за угол к Бритцу прыгнул двуликий зверь. Канизоид о двух головах выбежал из коридора и поставил стальные лапищи Кайнорту на грудь. Обнюхивал лицо и шею. Слюни потекли на плечи эзера, и тот зажмурился, мечтая провалиться сквозь стену… Но псину окликнул Йола, и она просто убежала назад. Бритц проглотил комок ужаса и кашля. Он стоял весь сырой. Слова Альды дошли до него как сквозь кому:

— Йола, прости. Ну прости. Я не могу. Не допущу. Не надо. Йола, у тебя будет весь мир. Вся власть. И я буду, я люблю тебя. Но пусть это будет мой каприз!

— Альда Хокс, нет, — возражал Йола, — ты ела карминских младенцев и не смеешь теперь просить за свою неуместную, противоречивую, иррациональную жалость. Или ты со мной во всём и до конца, или я перешагну через твой труп. Считаю до трёх, Альда. Раз.

Кайнорт опять попытался реанимировать батарею глоустера. Нет. Ничего не оставалось, кроме как уронить его и надеяться, что Альда Хокс всё так же хороша в ближнем бою. Что она, как на Алливее, способна воспользоваться долей секунды. Йола знал Альду своей послушной девочкой. Бритц знал её ть-маршалом, в перерывах между развратом с адъютантами всё-таки сражавшейся на передовой. Как ни крути, за те долгие дни и ночи бок о бок с Бритцем в адских гущах ей стоило отдать должное. Шулли продолжал:

— Два.

— Йола…

— Падль, фас! Эй, Падль, ты сдох⁈

Глоустер Бритца загрохотал по камням. Кайнорту послышался глухой хлопок, с каким эзеры принимали истинный и малоприятный облик. Страшно закричал Йола. Залаяли канизоиды. Бритц решил, что можно и выглянуть, чтобы не умереть от любопытства. Высунув нос за угол, он запечатлел, как Альда Хокс ужалила Йолу.

Она была шершнем всего секунду, но в её глянцевое брюхо вцепился Падль. Он прокусил хитин, расцарапал белёсые спайки внутренностей и порвал осиную талию. Альда обратилась человеком и закричала. Падль мгновенно отпустил её, прижал уши. А Йола, уже синий от удушья, стал шмелём.

И Струп кинулся на него. Кайнорт растерянно наблюдал, как половина канизоида ластится к раненой Альде, а другая половина рвёт Йолу, пока тот силится принять человеческий облик. Наконец в коридоре остались три человека и смущённая двухголовая зверюга. Тогда Бритц догадался, что канизоид подчинялся законам робототехники и бросался на имаго, но не смел трогать людей. Он почесался и сел в углу, как хороший пёс.

Йола почти задохнулся. Кайнорт помнил, каков яд Полосатой Стервы, и как он сам умирал от него на Алливее. Но два года назад ему было хуже: многолетняя резистентность к различным токсинам продлила агонию, Йолы же хватило всего на минуту. Хокс стонала рядом, её живот вспорола пасть Падля, и ей тоже недолго осталось. Бритц приближался, убирая в кобуру бесполезный глоустер.

— Ой-ой.

— Пора… дуй… ся, — простонала Альда, подхватывая кишки.

— Миаш.

— Что?..

— Сын Маррады и твой племянник — Миаш.

Лицо Альды с потёками густой косметики исказилось и дрогнуло.

— Добивай уж…

— Нет, мучайся. Да, кстати, Йола — минори третьей линьки. Ты умрёшь позже, зато он первым инкарнирует. Помнишь Алливею?

Альда вся тряслась и зажимала фонтаны крови, почти уже не соображая, что ей говорят. Кайнорт хотел улыбнуться, но не смог.

— Я тоже инкарнировал первым, но честно дождался тебя. А он — дождётся? Или отрежет тебе голову и выбросит за окошко? Ты его предала. Уверена, что прежде, чем уйти и расправиться с последним из рода Хокс, он не покончит с предпоследней? — Он присел рядом с Хокс, чтобы прижать перчатку к её животу. — Или, может, ты готова принять смерть от руки любимого? Пусть ему будет стыдно потом. Честное слово, я теряюсь предугадать, как он поступит. Ты его лучше знаешь.

Бритц вложил ей в пальцы свой керамбит, один из двух, поострее. Альда вгляделась в лицо Йолы и всхлипнула:

— Красиво мстишь.

— Это не месть. Ты же знаешь, я мщу молча. Это урок. Степень доктора наук накладывает на меня обязательство преподавать хоть иногда. И должна же ты уяснить наконец, что выбирать — это больно. Альда, у тебя совсем мало времени.

— Ага, я убью… его… а ты — меня…

— Нет, парнокопытная сука. Я на твоей стороне.

Он разогнулся, морщась от стреляющей боли в пояснице, и оставил двоих в коридоре. Сигнал наушника Эмбер становился отчётливее, пока Бритц носился в кишках каменных ответвлений. Внутри сфинкса было теплее, чем в зимнем саду, но всё равно зябко, к тому же эзера знобило от волнения. В самом центре мегалита, за толстой деревянной дверью, тявкал песец. Бритц мотнул головой, прогоняя галлюцинацию. Дверь распахнулась навстречу. Из освещённого еле живым сателлюксом чулана опять затявкал песец, и на Кайнорта побежало многослойное тряпьё, в котором он узнал куртку Нахеля. Полы волочились по полу. Из воротника торчали две головы.

Юфи привела нас в глухой чуланчик. Мы зажгли тактический фонарь на моём крименгане, и его света едва хватило, чтобы снова осмотреть детей. Они были, вероятно, в той же одёжке, в которой их похитили на Урьюи. Дядя Верманд позаботился об утеплённых костюмчиках с нитями термоконтроля. Но они плохо грели без подзарядки. Я сняла куртку и укутала ею Миаша и Юфи. Они сидели в обнимку, как совята. Мы не знали, что происходило за дверью, и не понимали, лучше ли оставить свет или погасить его. Судя по сквозняку, в стенах были щели, и Альда могла найти нас по свету. В конце концов я тоже забралась под куртку, и мы накрылись ею с головой. Нам светил только Мультик. Песец прилёг рядом и беспокойно вертелся, обнюхивая новых хозяев. Юфи спросила, можно ли его оставить, и я сказала, что можно. На его кожаном ошейнике болталась бирка с именем Сырок. Юфи много раз повторила кличку, и мы с Миашем признали, что она подходит собаке как нельзя кстати. Обнаружилось, что у песца только две лапы, передние. Миаш просунул руку под живот песца и почёсывал густой мех, засыпая у меня на плече.

Прошло полчаса, и Сырок вскочил. Накинул зубастый капюшон, но тотчас свернул его и прижал уши. Я привстала, готовая напасть на любого, кто бы там ни явился. Дети притихли. В темноте отворилась дверь, Сырок тявкнул.

— Вы тут? — позвал знакомый бас. — Эй, Миаш! Ю…

— Дядя Нахель!

Он шатнулся назад, потому что его сателлюкс выхватил трёхметровое тело чёрной вдовы, едва помещавшееся в чулане. Я вышла из боевой стойки и поспешила стать человеком прежде, чем Нахель пнул бы меня промеж глаз.

— А где Кай?

Прежде чем ответить, Пшолл сдёрнул с себя куртку, и она опустилась на плечи Миаша и Юфи поверх моей.

— Он там. Альда и кто-то ещё с ней явились по ваши души. Но раз вы тут в порядке, сидите тихо. А я пойду к Бритцу.

Как только он толкнул дверь, Сырок опять прижал уши и зарычал. А в проёме показался Кайнорт. Дети понеслись к нему, не скидывая наших курток с плеч, и через секунду Бритц оказался прижат к стене кучей радости, на вершину которой взобрался Сырок и вылизывал бледное лицо. Мне повело голову от облегчения. Кайнорт скользнул вниз с дочерью на руках и сел у двери, потому что его, очевидно, уже не держали ноги. Он нашёл глазами мои глаза:

— Привет.

— Привет.

Чтобы представить, как прозвучали привет и его отражение, пришлось бы выйти в открытый космос, снять шлем и — для пущей верности — проткнуть барабанные перепонки.

— Эмбер, я хотел сказать тебе на Урьюи, — Бритц убрал с лица вуаль из меха и кудрей Юфи, точёных, как у него, но тёмных, — то есть я сначала не собирался, а потом их похитили, и я уже мечтал сказать, но боялся, что они погибнут, и тогда уж лучше тебе совсем бы не знать. Юфьелле твоя дочь. Наша с тобой.

— Я… Ты ведь не фи… не фигурально?

— Нахель, лови, она падает.

— Ого! — пробасил Нахель, подхватывая меня у самого пола. — Да я сам падаю!

Мне понадобилась минутка-другая, чтобы кровь вернулась в мозг. Чтобы перестала сжимать и кипятить сердце, которое достигло края, где уже не разбирало, от чего ему больно: от потери или обретения. Дети таращились на меня, но все бриллианты Зимары и даже все собаки мира не могли заставить маленьких воспитанных минори встрять в разговор взрослых.

— Прости, это рвётся из меня так прямо и, наверное, грубо, — продолжал Кай. — Чуть язык себе не отъел, чтобы молчать при встрече эти дни. Я случайно её нашёл. Пять лет назад удочерил просто так: был немножко не в себе, а Миаш к ней привязался, жалко их стало. И только после нашей с тобой встречи в отшельфе, в Ухлур-реке, обнаружилось вдруг, что Юфи — шэзер, и я её биологический отец. И нет, то есть да, я ручаюсь, что мать — это ты.

— Теперь он спросит с тебя за всю сломанную Юфи технику, — ввернул Нахель.

Я только промямлила:

— А мне показали её мёртвую… Вот я идиотка.

«Первое, что следует уяснить об эзерах, это их бессмертие…» — наставлял меня Гу семь лет назад. Ведь наставлял же!

Кайнорт поднялся и опустил Юфи на пол, чтобы шатко подойти ко мне и свалиться рядом:

— Эмбер, не надо. Ты бы всё равно ничего не смогла поделать. Ничего. Я помню, какой истощённой тенью ты покидала Кармин. А на Урьюи стало только хуже, да? В больнице и сейчас ни за что не отдали бы шчере личинку минори, да ещё с минус одной инкарнацией. — Он поправил воротник моей толстовки и тронул молнию под горлом, словно не решался коснуться кожи. — Я не хотел тревожить тебя, когда узнал. Представил, как при мысли о ребёнке… ребёнке от меня… тебя мучит раздрай, и как грызёт чувство вины за ненависть к дочери потому лишь, что она и на меня похожа, и как тяготит, душит прошлое. Теперь я так не думаю, конечно, нет. Понимаешь, среди минори хорошие матери — редкость, если не исключение. Но твоё возвращение в мою жизнь — лучшее, что случилось с Юфи.

Когда ручка Юфи легла в мою ладонь, по сфинксу разнёсся крик. Пронзительный вопль, от которого температура южного полюса понизилась ещё на градус. Нахель подскочил и схватился за пустую кобуру:

— Это кто?

— А, это Альда Хокс, — отмахнулся Бритц, — сделала выбор и обнаружила, что больно убивать, когда любишь, даже если уверен, что иначе убьют тебя.

Я спросила:

— Ты стоял перед этим выбором у кофейни, когда убрал каблук?

Кайнорт кивнул.

— Эмбер, помнишь, я обещал, что у нас дома больше не будет сражений? Я тебя обманул, ангел. Будет новая война, и её придётся вести прямо на Урьюи. Пять лет терпения, два года надежды — и эзеров снова натравят на шчеров и друг на друга. И не будет империи, чтобы вмешаться.

— Дерьмо, — сказал Нахель. — Что же делать?

Бежать или прятаться?

— Не знаю, — признался Бритц.

Мы решили перебраться в гломериду Хокс. Выйдя в залитый кровью переход из крыла в крыло, Кайнорт подобрал голову Йолы — отсечённую рвано, неряшливо — и швырнул в окно. Меня даже не успело стошнить. Альда валялась здесь же: мёртвая, поперёк шмеля с керамбитом в руке. Кай приказал Нахелю собрать её кишки в нутро по возможности целиком, связать и унести в гломериду, пока не сплёлся кокон инкарнации. Красные нити уже проклюнулись кое-где, но тело ещё можно было тащить без пиетета. Полосатая Стерва, разъяснил Кай, пришлась бы кстати на грядущей войне-всех-со-всеми. Но мне показалось, он её просто пожалел. В коридоре сквозило так, что трупное окоченение рисковало вот-вот обернуться глубокой заморозкой.