Либелломания: Зимара

Глава −30. Закон отражения

Мрамонтовые стены пачкала кислота с брыл канизоидов. Ела паркет, под которым плавали белые рыбы, лизала барельефы и картуши с орнаментом досточтимых (и не очень) охотничьих родов, покусывала колонны, отделявшие парадную часть Френа-Маньяны от жилых апартаментов и лечебных рекреаций. Кайнорт выбирал коридоры, которые Струп, Стрём и Падль уже успели обнюхать. Три бионических полупса-полувурдалака клацали по полу, а храп их слизистых ноздрей разносился по всему Загородному Палисаду. Они умели даже ходить по стенам. Бритцу меньше всего хотелось встретиться с тварями, когда он не мог обернуться стрекозой и наподдать им хвостом. И ещё меньше — чтобы их слюна текла ему за шиворот, пока его тащили бы в северное крыло. Потому что Бритц пробирался к южному. В лифтовый холл.

Как метко выразился Рейне Ктырь, Бритц всё ещё состоял в Клубе. Его личный код доступа не заблокировали, и, под прикрытием переполоха в зале, ротозейства Альды и изрядной доли везения, Кайнорт преодолел триста метров анфилад до лифта. Там он попытался задержать дыхание, чтобы не хрипеть, как канизоид, но наделал себе только хуже и разразился кашлем утопленника. Так шибко его колошматило. Всё же, сколько ни прикидывайся живым и здоровым, легче не станет. Менуэт с Полосатой Стервой из него последнюю моченьку выпотрошил, а предпоследнюю забрала Эмбер.

Поняла ли она, когда рассыпалось колье, что это крик о помощи? Или воспользовалась случаем, чтобы смыть его вместе с гостями? В любом случае, Кайнорт выиграл от её шалости. Но стали они ближе на Острове-с-Приветом, или в масштабах того, что он натворил, любым сближением можно было пренебречь, словно временем жизни античастиц в сравнении с жизнью одного эзера и одной шчеры? Он избегал на неё смотреть, пока снег падал за воротник, чтобы не выдать Зимаре и не выйти из образа. Но украдкой ловил её отражения в водопаде и в хрустале. Бриллианты сияли точно в очаровательных ямочках на плечах и пояснице Эмбер. Так манило целовать эти ямочки, а пришлось двинуть ей в спину коленом. Ну что он за пугало…

Сильнее, чем от игледяных жил, у Кайнорта болело оттого, что он не мог передать, что обязательно её вытащит. Как только обыщет бентос. Если бы можно было разорваться! Хотя…

«Разорваться я всегда успею…» — хмыкнул про себя Кайнорт, склеенный на игледяной скотч.

Будь он идиоткой, то есть Альдой Хокс, то спрятал бы детей в самой глубокой дыре. Самая глубокая дыра Френа-Маньяны была в отсеке 8 бентоса. Бритц юркнул в щель за колонной и схватился за стену, чтобы не покатиться по ступеням. Лестница вилась супротив законов физики, естественную гравитацию Загородного Палисада сменяли гравимали бентоса. Войдя в холл, Кайнорт припомнил в последний момент, что следовало выбирать кнопку «Вверх», чтобы оказаться на дне. За секунду до того, как закрылись двери лифта, в холл с кручёной лестницы вывалился канизоид. Бритц чертыхнулся. Через пять минут Рейне Ктырь уже будет в курсе, где гуляет лорд-песец. Через минуту лифт доставил его в бентос, и Кайнорт шагнул к двери с керамбитами наготове.

В холле кто-то стоял спиной к нему. Бритц кинулся на широкий комбез, и за миг до удара тот, чьё горло целилось напороться на лезвие, обернулся.

— Ка…

— Изи!

— Кай!

— Изи, мать твою.

Доктор вскинул руки, чтобы нападавший видел его пустые ладони, и отбросил скальпель, который по привычке носил за ухом. Бритц почувствовал, как вспотела шея, и от солёного пота засвербели шрамы. Но на этом злоключения доктора не кончились. Кайнорт сцапал его за грудки и, встряхнув, шмякнул о стену отсека 8:

— Только не говори, что в Клубе! Только не ты!

— Да в каком я… клубе? Кай! — Изи заикался от замешательства. — Очнись, я ф-ф-фельдшер в бентосе!

— Хокс и Шулли похитили моих детей, — прошипел Бритц, — и если ты с ними заодно…

— Бог ты мой, Кай, бог т-ты мой, к-как так — детей? Миаш и Юфи? Здесь?

— Я в процессе выяснения.

— Да не может такого… Слушай, пошли. Ну! Пошли отсюда, пока тебя не увидел главврач!

Бритц сомневался. Они с доктором не виделись семь лет. За это время кто угодно мог встать на чью угодно сторону. Взгляд заволокло галлюциногенно-вырвиглазными стенами, он едва не обмяк на неповторимого узора пол и машинально схватился за плечо Изи. Тёплое и широкое, как семь лет назад, когда пухлая божья коровка была ему добрым другом. Тот подхватил его с проворством опытного собутыльника и строго скомандовал:

— Кайнорт Бритц, тебе придётся пойти со мной, или будешь иметь дело с санитарами. Я твою тахикардию сквозь пиджак чувствую!

— Изи, у меня нет времени. Мне первым делом надо в восьмой отсек, а если там…

— Кай, да это мой отсек! Я здесь каждый угол изучил, — не выпуская плеча Бритца, доктор вытащил схему бентоса из внутреннего кармашка и поспешно постучал ногтем: — Вот, вот, вот схема… Я регулярно обхожу все отсеки, здесь детей нет. Слушай… Я очень, я… правда хочу тебе помочь. Но мне нужно понять! Понимаешь? Давай ко мне.

Он открыл отсек 8 — это оказался склад медикаментов и по совместительству спальня Изи — а через него провёл Кайнорта в смотровую в седьмом.

— Ты разденься и ляг пока в «Терапайтон». И рассказывай.

Кайнорт забрался в терапевтическую капсулу, содрогаясь от соприкосновения истерзанной кожи с холодным пластиком. От травматического шока после провала с поисками у него зуб на зуб не попадал. Если детей не прятали в бентосе, то где тогда?

— Диагноз?

— Несчастный случай, — вздохнул Изи. — Ты просто ходячий, чуть тёплый, недоразложившийся труп.

— Можешь вытащить из меня иглёд?

— Посмотри сам.

Бритц застёгивал манжеты и вникал в картинку на экране «Терапайтона». Даже последнему невежде было ясно, что отмеченные красным ломаные линии кристаллов режут его на куски.

— Вытащу один — умрёшь, а другие заблокируют инкарнацию. Вытащу всё разом — совсем беда. Ты рассыплешься на части. Выживаемость после такой расчленёнки в лучших клиниках составляет процентов тридцать. В среднем.

— А может…

— Я не возьмусь! — отрезал Изи. — Здесь, в этой дыре, с колоссальной долей вероятности ты не инкарнируешь!

— И что теперь?

— Я не знаю. Не знаю. Шансы околонулевые. Всё очень плохо, друг мой Кай. Я понимаю, то есть… я не представляю даже, что тебе приходится терпеть, но это моё последнее слово. Разве что технологии Цараврии могли бы справиться. Но где Цараврия, а мы где?

Спутник Ибриона, научная столица империи, была на другом краю света. Кайнорт понял, что пора смириться с тем, что он теперь самый смертный на всей Зимаре.

— А что у меня с глазами? Они светятся, как у кошки. И крови… не хочу. То есть она мне нужна, но я не чувствую голода.

— Ты что, не понял? — буркнул доктор. — Четвёртая линька начинается. Но она не завершится, пока внутри эти жилы. Побереги себя. Ты прозрачный, как привидение. Строго говоря, при линьке рекомендован постельный режим.

Кайнорт не спорил. Он и сам предпочёл бы постельный режим где-нибудь подальше отсюда. И чтобы дети тихонько учили уроки, а Эмбер носила бы ему лиловый чай из позабудок и читала вслух мрачную космооперу.

— Я вытащу вот эти две, — Изи скальпелем показал на жилы в кишках. — Не самые опасные, но доставляют много боли, да? И дам… так скажем, волшебную пилюлю. Это капсула с имперскими наноботами, трофейными. Шустрые малыши подлатают тебя немного, но чуда не жди. Их слишком мало для таких повреждений.

— Спасибо. Нахелю отдам, ему ещё хуже. И я не знаю точно, может ли он инкарнировать.

— Нет, так дело не пойдёт! Не иглёд, так линька тебя угробит. Тогда вот на. Бери вторую капсулу, последнюю.

Кайнорт убрал первую в карман и отвёл взгляд. Ему стало совестно перед Изи за то, как они встретились. Однажды император заявил Бритцу, что у того проблемы с доверием. Это был сарказм, но, боже мой, до чего же меткий.

— Спасибо. Изи… Сделай одолжение? Дай бумажку.

— В смысле, бумажный лист? Из целлюлозы? У меня, по-твоему, музей? — проворчал доктор, но всё-таки ушёл рыться на складе.

— Это положено оформлять на физическом носителе.

Наконец Изи вынес ему подходящую салфетку из синтетических волокон. Это была не совсем бумага, а износостойкий и влагоустойчивый бинт. Кайнорт склонился над столом. С непривычки механическое перо в руках дрожало, и буквы кобенились. Это было совсем не то что печатать в комм. Каллиграфия, которую преподавали минори в пансионах и гимназиях, разъезжалась и плясала менуэты. Бритц перечитал то, что получилось, и отдал Изи. Тот протяжно вздохнул. Потом запечатал и спрятал в сейф.

— Кому передать? Кто теперь твой душеприказчик, когда Верманд…

— Просто отдай в ассамблею.

— Они не поверят, что ты заменил имя брата на… это.

— Тогда найдёшь моего дядю. Его зовут Нулис Иземберд. Он поверит.

— Нулис Иземберд — твой дядька? — воскликнул Изи. — По матери? Ох и сволочной гад.

— Он нормальный, брось в него завещанием издалека и беги.

Изи криво улыбнулся:

— Я уж надеюсь, что до этого не дойдёт. Да, ты сядь лучше, потому что я тебе сейчас такое покажу…

Весь внимание, Бритц присел на краешек смотрового кресла. Впрочем, он сомневался, что доктор сможет чем-то его удивить после всех злоключений последнего месяца. И зря. Изи открыл виртуальные папки с личного комма доктора Кабошона и раскидал их в воздухе перед Кайнортом. По мере изучения документов спина Бритца выпрямилась так, будто его насадили на кол и писали с него портрет. А зрачки стали шире пуговиц.

— Вот почему Рейне Ктырь приказал убить тебя и всех, кто видел игледяное оружие, — сказал Изи. — Клуб подкупает чиновников из Бюро ЧИЗ и предателей на Ибрионе. Они собираются убить императора.

— Они с ума сошли.

— Через пять дней. Прямо в Бюро, на ратификации акта о поглощении Урьюи империей Авир. Эйден Эммерхейс будет вынужден явиться туда лично. Таков регламент. Они потратили горы алмазов, чтобы внедрить своих людей. И потратят ещё больше, чтобы пронести игледяную бомбу — единственное оружие, которое пропустят детекторы, — Изи развёл руками. — Потому что это вода! Все только ждут отмашки, когда последняя партия алмазов будет у них в кармане.

— И поделят империю между фалайнами, эзерами и кситами? Тремя расами, в основе процветания которых до недавних пор стоял рабовладельческий строй, — Бритц фыркнул. — Какое чудное совпадение.

— Эйден Эммерхейс продавил отмену рабства даже у нас. Заговорщики вернут прежние порядки, разумеется. Только уже на территории всех миров. И знаешь, Кай… Я не минори, но мне это не нравится. Я так жить больше не хочу.

— Здесь есть имена? — Кайнорт стремительно перелистывал папки.

— Имён нет, только цифры какие-то.

— На Маскарауте было двенадцать посторонних. Впервые в истории Клуба.

— Это не все, Кай. Здесь зашифровано трижды по двенадцать имён…

— Это гостевые пароли для астролётчиков, — пробормотал Бритц сквозь пальцы. — Но если им выдали такие, значит, ожидают на Зимару? Впрочем… Им же придётся где-то собраться, чтобы поделить мир и никого не обидеть.

Он обдумывал и переваривал это молча, пока Изи колдовал над ним со скальпелем, а наноботы восстанавливали ткани и перенаправляли сосуды в обход игледяных жил. Отправить сообщение императору из бентоса было невозможно. Посылать сигнал через систему официальных кротовых передатчиков — опасно, переписка Железного Аспида, скорее всего, уже контролировалась фалайнами. А тайные каналы его величества Кайнорт не знал. Написать в администрацию Ибриона — рискнуть нарваться на предателя и закончить как Аббенезер Кут или доктор Кабошон. Все исходящие перехватывал и отслеживал лично Рейне Ктырь.

— Выходит, мне противопоказан постельный режим.

— Рейне, должно быть, предложит тебе сделку, — догадался Изи. — Дети в обмен на тайник. Что думаешь?

— Соглашусь, — быстро ответил Бритц.

— Согласишься⁈

— Он не убьёт их, пока надеется, что со мной ещё можно договориться. Что я у него в кармане. Мне нужно разыскать Миаша и Юфи до того, как он поймёт, что бриллиантов ему не видать.

По дороге на Маскараут Кайнорт лелеял непристойный план. Для него требовалась изрядная доля самой зазорной беспринципности, на которую только способны злодеи. Он состоял в том, чтобы в худшем случае с потрохами перейти на сторону Ктыря, несмотря на убийство Верманда и всё остальное, лишь в обмен на детей и Эмбер. Вот так. Но его пришлось отмести. Это уже не был справедливый выбор. Семья против Урьюи. Против галактики. Против всего скопления Ланиакея. Где-то он это уже проворачивал… Только в другой роли.

Бритц провёл у доктора два часа и был уверен, что в холле Загородного Палисада его встретит армия санитаров. Но там было пусто. Лифт снаружи вздулся от кислоты, канизоиды облизали его створки и сенсоры, но будто испарились. В коридорах бесился сквозняк. Кайнорт набрал уверенный шаг и свернул в лечебный корпус, туда, где никогда ещё не бывал. В рекреациях жили пациенты из самых отъявленных ублюдков, которых выпускали на просторы Зимары, чтобы дать фору, а потом выследить и убить.

Пусть он пока не нашёл детей, но ещё мог вытащить Эмбер. Что двигало её рукой на злополучном рычаге — месть, клятва или приказ мажорной эфы — всё равно. Разговаривать они будут снаружи. Худшего места для неё, чем Френа-Маньяна, Бритц и представить не мог.

В рекреационных коридорах он краем глаза видел серую тень. Словно мошку на склере. Кайнорт понимал, что, если он заметил фантомный силуэт, значит, тот уже давно следит. Единственный эзер, с которым ему было не сладить физически. Никогда. Бритц продолжал идти по своим делам не сбивая темп. Что ещё оставалось? Фантом перелетал от люстры к фризу колонны, от кариатид на балконе падал к напольным вазонам, и в конце анфилад возник наяву, как громадная бежевая птица. Она очертила голову Кайнорта и поползла над ним на потолке. Серое брюхо, массивная горбатая спина и два крыла. Пожиратель шершней и стрекоз, мохнатый пятиметровый ктырь. Ядовитая злющая муха. Рейне явился в облике имаго и рассчитывал, что Кайнорт тоже обернётся, если не от страха, то из чувства самосохранения. Это положило бы верное начало их разговору, в котором бы вёл Рейне. О, Бритца разрывало желание окутаться в хитин. На нём даже хромосфена не было, отчего даже в твидовом костюме он ощущал себя голым. Но Ктырь удовольствовался слабой дымкой за плечами самца стрекозы. Когда он присел на колонну и стал умывать двухметровые лапки, Кайнорт сглотнул и понял, что Рейне попутал его дефект с невозмутимостью. И собрался с силами, чтобы изобразить её на лице. Разочарованный, Ктырь обрушился на пол и, поведя колючим хоботком, превратился в рыжего Рейне. Обаятельного и оформленного в такой же твид. С той лишь разницей, что строгие манжеты и воротник душили его, словно капканы, а любой минори от рождения облагался таким количеством правил и предписаний, что годам к семи ему бывало комфортно даже в пыточном саркофаге.

— Ты далековато забрался от северного крыла, Кайнорт, — прохладно начал Рейне. — Что ты потерял в рекреациях для сумасшедших?

— Грибы собираю. За семь лет, пока меня не было, ты развёл здесь плесень.

— Осторожно. Ты говоришь со старшим.

— У меня есть теория, по которой возраст следовало бы измерять числом пережитых смертей.

— Чьих, Кай?

— Да… пф-ф… любых.

— Я провожу тебя в апартаменты, — фальшиво смирился Ктырь. — Прогуляемся без канизоидов?

Он с навязчивой заботой потянул Бритца прочь из лечебного крыла. Подальше от опасных рекреаций, от опасной чёрной вдовы.

— Я и сам не люблю этих тварей, — продолжал он. — Говорят, канизоидов следует приручать, пока у них уши не встали. Позже их уже не вымуштровать. Они упираются. Сомневаются. Стоят на своём. Я помню тебя юнцом, Кай. У тебя тоже слишком рано… встали уши. В сорок девять оторви и выбрось, а в пятьдесят уже зануда. Учёная крыса и спасибо там, пожалуйста, будьте любезны, — передразнил Ктырь и добавил с упрёком: — Да к тому же получил имперский грант на практику в университете Цараврии. Ц-ц-ц…

— Ты знаешь его судьбу. Я скрутил из приглашения папиросу. Имперцы рассылали такие автоматически по результатам теста на интеллект.

— Впрочем, это присказка, — бросил Рейне. — А вот ещё поговаривают, что в администрации Ибриона лежит один занятный документ.

Кайнорт мысленно послал проклятие его заботливому величеству. Один занятный документ был ибрионским гражданством Кайнорта, как выразился Эйден, «на случай чего». Например, если бы Бритцу приспичило бежать и прятаться. Или заскочить к мачехе королевы на чай с пощёчиной. Вот только оформили его задолго до того, как эзеры прекратили огонь по имперским звездолётам.

— И откуда тебе так много известно об архивах его величества?

— О членах Клуба я обязан знать абсолютно всё, — с прежней лёгкостью улыбнулся Рейне. — Я мечтал сделать тебя правой рукой, Кай. Где же это я тебя упустил?

— Давно, Рейне. Помнишь забияку Зэда?

— Твоего лучшего друга? Балбеса и разбойника, каких свет не видывал. Вы были достойными образчиками эзеров в классическом стиле. Разнузданные пьяницы, насильники и наркоманы. Помню, таким ты мне и нравился.

— Нам было по сорок пять — сорок девять. Мне, Верманду, Зэду и Брулеону. Зэда приговорили к казни через шинкование.

— Гнусь какая, — содрогнулся Ктырь, и похоже, что натурально. — В течение долгих часов с живого эзера срезают кожу и мясо, пока он не умрёт…

— Я заключил сделку с прокурором. Показания против одного головореза в обмен на то, что палач убьёт Зэда до начала казни. Времени до рассвета было навалом. На пути к тюрьме мы с приятелями остановились в каком-то притоне при астробаре. Нам было так плохо, что в конце концов стало так хорошо… Я даже не первым проснулся, меня растолкал Верманд. Пока его выворачивало на постели, я взглянул на время, и оказалось, что казнь давно началась. Я проспал. Брулеон нашёлся пристёгнутым к кровати. Проститутка исчезла, ключа мы не нашли, уехали без него.

— Вот это да.

— До тюрьмы было три часа пути. Все три часа, что мы гнали карфлайт, я представлял, как извивается Зэд, привязанный к столбу, и визжит от боли. У меня очень живая фантазия.

— Но прокурор вас дождался?

— Естественно, нет. Я опоздал на семь часов. Зэд корчился семь часов, Рейне. Недавно я наблюдал кое-что похуже, но в сорок девять это было моим самым позорным провалом. А когда мы вернулись в притон, оказалось, что тот головорез, против которого я собирался дать показания, спалил его, и Брулеон, которого мы бросили пристёгнутым, сгорел дотла живьём.

— М-да, — кашлянул Рейне.

— Вот примерно там ты меня и упустил. Вот тогда у меня и уши встали.

Оба знали, к чему эта болтовня как в старые недобрые времена. Первому, кто заторопился бы перейти к делу, можно было смело садиться на шею. Северное крыло встретило их умопомрачительной, тошнотворной роскошью. Ктырь завёл Бритца в атриум, окружённый галереей дверей гостевых апартаментов, и обернулся, уставившись на минори глазами цвета молодой травы.

— С чего же мы начнём?

— Докажи, что с детьми всё в порядке, в реальном времени.

Они встали под раскидистой люстрой, и Ктырь активировал комм. Дымка нервного возбуждения мешала рассмотреть картинку, но Кайнорт впервые не смог её унять. В тёмной комнате, обшитой энергоблоками, в уголке сидела Юфи и тянула «Эритрошку». Мятые пустые баночки аккуратным штабелем лежали рядом. В кадре появился Миаш с тусклой блесклявкой в ладошке и сел на корточки рядом с сестрой. Поправил стопку баночек и вытер кровь у Юфи с подбородка. Они не плакали. Уже не плакали, угадал Бритц. Он чувствовал их обесточенность и страх как собственные. Рейне перевёл камеру на окно.

— Видишь звёзды, Кай? Они говорят, что это не запись.

Бритц силился вытащить из кадров толику полезной информации, но за окном тюрьмы лежала тоскливая, бессмысленная пустошь. В правом углу маячило какое-то крупное затемнение, будто необычной формы балкон выпирал из стены рядом с окном. Но Кайнорт не смог определить, что это такое. Отпечатал в памяти на потом.

— Там тепло, то есть приемлемо, — продолжал Рейне. — У детей есть всё самое необходимое до конца игры. Максимум дней на пять. Но если мы не добудем алмазы, они умрут. Растают от голода, пока ты их ищешь. Зимара — огромная планета.

— Я понял. Я согласен, Рейне. Но шамахтон убьёт меня, если заподозрит предательство. И я правда не знаю пока, где тайник. Всё, что я могу пообещать, это что вы получите свои бриллианты.

— Тогда по рукам, — предложил свою Ктырь. — Смотри, не проспи рассвет на этот раз.

Кайнорт нехотя протянул ему ладонь, опрысканную спреем-перчаткой. Единственной защитой, которой располагал в тот вечер.

По пути к апартаментам к ним присоединились три канизоида. Рейне проследил, чтобы за гостем закрылась дверь. Стрём, Струп и Падль сели караулить в коридоре до рассвета.

Кайнорт прислонился к двери и слушал, как псы лижут замочную скважину с той стороны. Досада изгрызла ему нутро. Вместо того, чтобы искать Эмбер, он застрял в этой шикарно обставленной, свежей клетке со всеми удобствами. Но хотя бы увидел детей. Живыми! Он выдохнул и провёл по лицу ладонями. И вдруг понял, что не чувствует прежней боли от игльда. Она таяла и гасла, а вместо неё мышцы наполнялись комковатым поролоном, что могло означать только одно. Ктырь его всё-таки отравил. Всё-таки передал ему какую-то дрянь через рукопожатие. Повезло, что перчатки взяли на себя часть вещества. Но Клуб намеревался залезть к нему в комм, а значит, позаботился выслать шпайков: любимых ботов-шпионов Ктыря, прытких малявок для вскрытия электроники. Кайнорт опасался их и не стремился в апартаменты, но Ктырь превзошёл самого себя. Радовало только, что и рыжий бес, рискуя, получил ту же дозу, и теперь проспит до утра мертвецким сном, в лучшем случае успев добраться до кровати.

Рейне, должно быть, ожидал, что Бритц упадёт сразу, как только войдёт в комнату. Он увидел, как софит на потолке выкрутился сам собой, встал на пять лапок и поскакал к эзеру. Бот не разбирал, спит жертва или нет, ему приказали действовать без промедления, и он действовал. Завидев второго шпайка на полу, Кайнорт бросился к окну. Распахнул его и выбросил комм наружу, уже чувствуя, как сон лезет в голову. Синхронизированная с коммом клипса с уха отправилась туда же. Шпайк упал с потолка на плечо эзера, проскакал до кончиков пальцев в погоне за клипсой, но опоздал. Бота прихлопнула створка. Расцарапанное в спешке ухо саднило и кровоточило. Стены апартаментов сужались, вдавливали в сомнамбулический гроб. Бритц помчался в ванную, на ходу сдирая перчатки. Смывать яд было поздно, оставалось смягчить его действие. Кайнорт не мог позволить себе роскошь крепкого сна, пока Эмбер сидела взаперти. Серо-зелёная, измученная, а может, наказанная за выходку с фонтаном. Вода ещё не успела прогреться толком, когда он уже выбрался из душа. Затряхивая себя в последний костюм, Бритц чувствовал, что проигрывает эту битву.

Не просушив голову, с рубахой нараспашку, он вырвался в комнату. Распечатал минералку и вывалился с ней на балкон. Свежесть мороза и бокал воды дали ему ещё каплю форы. Мокрые волосы мигом обледенели. Он свесился с перил и воевал со сном, глотая холодный кислород. Комм поблёскивал далеко внизу. Понимая, что в таком состоянии он уже никуда не долетит, Кайнорт всё-таки выпустил крылья и посмотрел в сумеречный туман. Если бы не дети, он кинулся бы с перил очертя голову, но теперь задумался, не самоубийство ли это. Не хватало заснуть в полёте над пропастью! Кайнорт щёлкнул зажигалкой, но вспомнил, что бросил курить. С тлеющей сигаретой в тряских пальцах он жадно скользил взглядом по леденистым кирпичам и прикидывал, сможет ли без цепких лап спуститься вниз, когда увидел чёрное брюхо с красным крестом.

Что? Эмбер?

Почувствовала, как ему страшно и больно, и пришла. Под эти чёрные лапы он был готов жизнь разложить веером. И опять повалил проклятущий снег.

«Потрясающая… моя вдова», — Кайнорт закрыл глаза и отвернулся от перил.

Зимаре нельзя было видеть её. Здесь, с ним рядом. Он скользнул обратно в комнату и оставил дверь незапертой. По его подсчётам, у них оставалось минут пять-семь. Досадно. Чёрные лапки, звенящие от инея, с опаской толкнули стекло.

Глаза и бархатистые волоски на моём брюхе обсыпало инеем. Над Френа-Маньяной водоворотом крутились метеоспруты. Один уцепился за шпиль северного крыла, и щупальца били в окна. Сквозь танец метели на балконе показалась фигура. Блеснула вспышка, отразилась в стекле и перемножилась на блики в окнах целого этажа. Кайнорт вышел с бокалом и сигаретой. Слишком сильно блестела вода в его бокале. Так сильно дрожала его рука. Он поставил бокал на перила и протянул ладонь к щупальцу метеоспрута. Маленький вихрь взметнулся от пальцев вверх, закрутился, будто испугавшись живого тепла. Никогда не видела такого снега. Я вздрогнула и припустила почти бегом. Когда я покидала рекреацию, мороз подбирался к минус тридцати. Бритц — белее метели — стоял за перилами в нескольких метрах от меня. Повалило пуще прежнего. Сверху, справа, слева, снизу и наискосок. Пурга взвыла, и я сказала ей:

— Это невозможно, нельзя и неправильно! Но давай?

И пурга отнесла мои слова к его перилам. За стеной метели Кайнорт закрыл глаза, и на его веки сели белые мухи. Он ушёл. Какого… дьявола?.. Хорошо, что пауки не умеют плакать. Мои глаза лопнули бы, заледенев от слёз, когда четыре хитиновых витража исчезли за окном. В стёклах отразились многократно его дивные крылья. Пока я перебиралась через перила, Кай скрылся за портьерой в комнате. Брошенная сигарета и осколки бокала катались по снегу на балконе. Я кралась по следу, потом толкнула холодное стекло и переползла порог. Осталась чёрной вдовой, напряжённой до кончиков педипальп, ждать разрешения войти. Затаила дыхание, чтобы слушать чужое, ровное. Кайнорт провёл рукой по моему бархатному брюшку сквозь ткань до самых хелицер, и я схватила ими его пальцы через портьеру. И высвободила. Кайнорт откинул занавес:

— Ты на моей стороне?

Он как-то сказал, что пауком я выглядела чудовищно. Трёхметровая чёрная вдова, шутка ли. Теперь, вскинувшись в почти вертикальную стойку взволнованного паука, я была исчадием ада. Но тёплый взгляд ласкал мои клыки. Я превратилась в голую ледышку, приподнялась на цыпочки, обняла его так же крепко, как и он, и хелицеры обвили его шею:

— Нет. Я с тобой.

— Эмбер, меня отравили… — ошарашил жёсткий шёпот за ухом.

— Что⁈.

— Тише, здесь боты-шпайки. У нас только пять минут, прежде чем я усну.

Череда аффектов прокатилась по моим нервам. Отравление было не смертельным, но, задержись я на пять минут, обнаружила бы его на полу уже без сознания. Триста секунд, всего триста отмеренных секунд были обидным сроком. Кай мутнел и рассыпался на глазах, обратный отсчёт кусал нити, которыми его рассудок цеплялся за реальность. Но я сказала самое главное за три секунды, и осталось триста на всё остальное.

— Тогда идём, — я подтолкнула его к постели, стараясь не дрожать сама. — Я уложу тебя спать.

Не отнимая меня от своей груди, Кайнорт запер балкон. Движения его становились неточными. Пиджак, стянутый с грацией зомби, скользнул с кровати на пол. На виске блестели капельки. Но когда он принял горизонтальное положение, ему явно стало лучше. Он сразу завернул меня в одеяло, скрипучее от пуха и болезненно-белое, и поцеловал в лоб, а я уложила голову ему на плечо. Мы свились и переплелись, как фрагменты комплементарности, противоположные и совершенные только в паре. Без слов, но созвучно, будто проделывали так сто лет изо дня в день. И как только наши вселенные пришли в равновесие, Кайнорт снова перевернул мир:

— Миаш и Юфи в заложниках у Клуба.

— Миаш и Юфи!.. — я подскочила на локте. — Где? Здесь?

— Нет. Не знаю где. И Верманд убит.

Меня трясло в одеяле. Кайнорт говорил серьёзно, холодно. Он потерял всех. Мы потеряли всех.

— Если я позволю им выиграть, Клуб убьёт императора и вернёт рабство. Если не позволю, Ктырь прикажет убить детей. Иронично, моя родная, в каком положении я оказался, понимаешь? — он видел: я понимала. — Точно в таком я оставил твоего отца. Угол падения равен углу отражения.

— Мы их найдём, — не задумываясь ответила я, — это больше не повторится.

— Ты вправе оставить меня с этим одного.

— Я знаю.

Кайнорт тяжело моргнул, и я испугалась, что сон заберёт его на этой фразе.

— Я знаю свои права, — мягче объяснила я. — И свои желания.

Подключичные железы выделяли самый тонкий и нежный шёлк. Привычно перебирая пальцами, я вытянула серебристые нити и, под заинтригованным взглядом Кая, сплела ажурную сеть чуть шире ладони. Уверенная, что хелицеры больше не подчинялись рефлексу, если дело касалось Бритца, я всё-таки боялась рисковать. И шчера осторожно поцеловала эзера через паутину.

— Разбуди меня на рассвете, — попросил он, — и уйдём вместе. У меня в команде дырявая голова, отмороженная голова, голова в ведре, голова в морозилке и толковый мужик Фибра.

— Нет, Кай, — мне до слёз хотелось бежать с ним к этой его головастой команде, хоть прямо так, в одеяле. — Нет, я хочу! Но вместе нам не отыскать детей. Послушай, я останусь и выйду играть за Клуб. Йола ведёт отряд. Пока он уверен, что мы с тобой враги, я вытащу из него информацию.

— Эмбер, Йола безумен, Зимара ещё безумнее! Эмбер, у меня… — он вздохнул и зарылся лицом в одеяло под моим подбородком, — … нет уже сил спорить… — глухо пожаловалось одеяло.

— Кай, я всех на свете переживу. Выбираться из дерьма — моё проклятие, которое пригодится и здесь. Кай, дорога к детям ведёт из Клуба. Я выйду с тобой на связь, я найду способ.

— Ненавижу, когда я против, а ты права. Потому что… — подавленный утробный зевок, — ты вечно права насчёт самого паршивого. Тогда запомни: шамахтон шпионит за мной, когда идёт снег.

— Ладно. Чёрт, это… многое проясняет.

Чувствуя, что триста секунд подошли к концу, я отстранилась ровно настолько, чтобы Кайнорт принял удобную позу для сна. Он повернулся на живот и устроился так уютно, что я зевнула. Но я обещала караулить рассвет. Других будильников у нас не было. Моя ладонь покоилась у него на плече, тёплом и твёрдом. Я забралась под белый хлопок его воротника и погладила спину. Кожа эзера под подушечками моих пальцев покрывалась мурашками. Это был забавный, кристально честный комплимент. И я никогда не ощущала себя сильнее, чем теперь, отдавая ему весь свой свет и воздух. Я поглощала его всеми органами чувств: слушая запах кожи и слизывая цвет дыхания. Лопатку Бритца наискосок пересекал ледяной шрам. Ещё два полосовали рёбра. На ощупь они были холодные, скользкие. И не могли не болеть, не мучить. Крушение дорого обошлось.

— Да, кстати, — пробормотал Кай в подушку уже на эзерглёссе. — Я надеюсь, что нам не придётся драться, но если вдруг, то… вживаясь в роль убийцы минори… не могла бы ты быть… поосторожнее?

— Разумеется, — встревожилась я.

— Из-за этих игледяных… жил… я не могу инкарнировать.

— Что⁈

— И превращ-щ… — и коварно заснул.

Дыхание его стало совсем неслышным. Кайнорт спал мирно, как снежный барс, а у меня глаза от новостей пучились. В комнате было холодно. По плинтусам, как тараканы, шуршали боты-шпайки. Я подвинулась ближе, спрятав руки под животом Кая и касаясь носом его тёплого плеча. И заплакала. По нему, по детям. Я же не могла, пока он не уснул. Потому что, когда один обнажает страх и боль, другому нужно держаться. И теперь настала моя очередь.

За час до рассвета мы стояли на балконе: я в белом одеяле, Кай в ядовитом похмелье. Двое в кромешной ледяной тьме. Он целовал меня без всякой предосторожности (сумасшедший), но мои хелицеры, выскочив напрасно, лишь забирались ему в волосы. Потом я перекатилась за перила в облике чёрной вдовы, а он выпустил крылья. Мы возвращались в исходную позицию, на разные клетки.