Либелломания: Зимара

Глава 41 Пыль на зеркале

Я готовилась к семинару по микроскопической робототехнике и делала вид, что не замечаю флюоресцентно-розового ежа. Тем временем он мчался вверх по стене, а за ним по пятам гнался электрогриль. В тот миг, когда позвонил доктор Штрембл Шпай, ёж поскользнулся на зеркале, и гриль отправил его за решётку.

— Всё нормально, — улыбнулась я голографии усатого брюнета, встала и закрыла дверь, чтобы переговорить в тишине.

— Это у вас там что за галлюцинация?

— А, да это нонч, доктор. Завёлся на кухне, Миаш приручил.

— Обычно, если у моего клиента по стенам бегают пурпурные ежи, которых глотают вафельницы…

— Это гриль.

— … а собаки ходят на двух лапах, я бываю сильно встревожен, — пошевелил усами Шпай.

— Юфи тестирует автономную мышеловку. Или, лучше, бесконтрольную.

— Юфьелле, у, живодёрка, выпусти нонча! — Миаш распахнул дверь, уверенный, что сестра со мной, но Юфи пронеслась позади него по коридору с грилем в руках:

— Да он не жарит, там угощение внутри-и-и!

И опять всё стихло. Я снова закрыла дверь:

— Видно, придётся мне развести мышей дома, чтобы нонч не страдал.

Штрембл Шпай — психиатр из НИИ С. Т. Е. Р. И. К. А. — в частной жизни шчеров терпеть не мог, а в профессиональной менялся до неузнаваемости. Он был таракан старой гвардии, но из тех, кто скорее приспосабливается, чем противостоит переменам. Доктор сам на меня вышел и предложил поддержку, когда узнал, кто я такая. Оказалось, Шпай наблюдал Кая после карминского плена. И теперь страшно загорелся идеей влезть в мозги нас обоих: для общей картины. Недолго думая, я согласилась. Чтобы учиться на мехатроника, достраивать одонат и быть матерью двух гимназистов, нужно было содержать мысли в порядке. В докторе Шпае был один весомый плюс: ему не нужно было мучительно пересказывать всё, начиная с событий на Кармине семилетней давности. Как минимум половину он уже знал от Бритца.

— Ты сделала домашнее задание? — напомнил он. — Я давал отсрочку трижды, Эмбер.

— Более-менее.

— Грустно слышать. Близится срок, который вы обговорили с императрицей. Потребуется всё твоё мужество. Да, ты обратилась в больницу по поводу головокружений и тахикардии?

— Да, я уже записалась на приём.

— Что ж, так каков план?

В этом и состояло задание. Доктор имел в виду годовой план на случай, если на Цараврии у нас ничего не получится. Если Кай не инкарнирует. Штрембл Шпай настаивал, что это поможет мне выстоять первое время, и в теории я была с ним согласна.

— Просто найму ещё одного психиатра, а может, двух-трёх… доктор Шпай, я могу позволить себе целую клинику.

— Нет, это легкомысленная халтура, — перебил Шпай.

Он хотел, чтобы я представила жизнь после, а не жизнь без. И она должна была если не понравиться, то хотя бы устроить. Чтобы мне было куда «сбежать» в первые дни после неудачи. Конечно, жизни благополучней, чем теперь, я давно не знала. Лучшие дети, лучшие друзья и лучшие проценты по вкладам в Хитиновом банке. Я больше никого не боялась, не мёрзла, не голодала и полгода в глаза не видела токены. Их и въездные визы отменил лидмейстер Риго Нагао. Я даже не могла припомнить, когда в последний раз получала обыкновенный синяк или царапину. Но не чувствовала себя счастливой только потому, что всё могло обернуться хуже, или что гораздо хуже приходилось кому-то другому. Нет, это временами утешало. Но в утешении ведь и нуждаются только несчастливые. На что Шпай твердил:

— Пойми, лишь допустив, что Кайнорт никогда не вернётся, ты не убавишь и не прибавишь его шансы на спасение в реальности. Ты можешь помочь или помешать только себе.

— Давайте я вам кое-что покажу, доктор Шпай.

Я поднялась из кресла, и голография Шпая, поведя усами, отправилась за мной по воздуху. Чувствительные ретрансляторы позволяли абонентам свободно передвигаться по всему одонату. Крыло, которое было уже достроено, отделано и заставлено, вместило бы пять-семь прежних квартир Бритца в Эксиполе. Вот где пригодились бы имперские минипорты. Проект одоната создавали для крылатых жильцов, которым были нипочём пятьсот метров от гостиной до мезонина над третьим этажом. А я что-то задыхалась в последнее время. В мезонине хранилась всякая всячина, предназначенная для обстановки второго крыла (всего их планировалось, конечно, четыре, с анфиладой галерей по центру). За штабелем картин прислонилось к расстроенному эублефону старое зеркало. Без аккумулятора оно держало своё мнение при себе и показывало одно только отражение в реальном времени. Поверхность стекла затенял тонкий слой пыли. Из-за него меня в нём было почти не видно, а голография Штрембла Шпая казалась неразборчивой неоновой вывеской.

— Мы так долго шли за отражением, Эмбер?

— За метафорой, доктор. — Я нарисовала пальцем на пыльном зеркале цветок без одного лепестка. — Отражений полным-полно внизу, да только там слишком чисто.

— Уже полгода не могу дорисовать ни одну позабудку, — пробормотала я.

И последний лепесток упал стрекозе на хвост:

— Кай — рисунок пальцем на моём зеркале. Оно пыльное: это тень на моих поступках, туманное прошлое, карминский песок и прах родителей. Нужно прояснить отражение, чтобы идти дальше. Да, доктор. Но если я вытру пыль — Кай тоже исчезнет.

— И всё-таки: вытри зеркало. Ну же, это ведь только метафора, Эмбер.

Я смахнула пыль ветошью. И прояснилась в отражении. Больше не тусклая нечисть. Но стрекоза пропала.

— Видите, доктор? Белый свет выносит или его, или меня, но не нас вместе.

— А ты подойди ближе к зеркалу. Ещё.

Я подошла вплотную. На выдохе стекло опять проявило мой рисунок. На вдохе он остыл и пропал. На другом выдохе проявился снова.

— Эмбер, пережить — не значит стереть из памяти. Он останется с тобой, даже если ты просто будешь дышать. Подумай о себе, пока не поздно.

Голография пропала, как исчезают призраки в кино. В мезонине стало неуютно. Я возвращалась на голоса Юфи и Миаша. Мимо летели пузыри из мыла с нанографеновым слоем. Ещё одно изобретение Юфи и, надо сказать, полезное. Пузыри с самонаведением на мошек захватывали разных букашек и уносили их вон: сквозь открытые окна далеко-далеко в лес. За пузырями скакал Сырок. Подпрыгивал и глотал их вместе с мошками. Песец, оказавшись в тёплом климате Урьюи, линял так бурно, что ковры и мебель спасало только обилие оттенков белого, так любимого хозяином.

Когда мы переехали в одонат, я удивилась, что Кай решил выстроить его так близко к живописным Бихордильерам, ведь он ненавидел горы. Хотя одонат стоял всё-таки не так близко к скалам, как «Мелисса» с её садом, буквально взбиравшимся на склон. Но главное, гимназия была рядом. Прошлой осенью Кай поставил директора в известность, что намерен забирать детей не только на выходные, как другие минори, но не реже трёх раз в будни. Теперь я настояла на том, чтобы привозить и увозить их каждый учебный день. Во втором крыле я обустроила себе мастерскую, чтобы учиться и работать большей частью дома. Развернулась ни в чём себе не отказывая, даже спроектировала испытательный ангар и отдельный подъездной путь для клиентов на орникоптерах.

На пути из жилого крыла в рабочее я остановилась на террасе. Одна сторона её была открыта свету и воздуху, а другая заставлена личными вещами Кая из эксипольской квартиры. Меня привлёк высокий стеллаж, который раньше жил в кабинете хозяина, а теперь гулял на террасе. На полках из тонкого, как бумага, горного хрусталя стояли стеклянные, фарфоровые, керамические фигурки очень тонкой работы. Звери и люди, невиданные машины и чудовища. На первый взгляд нельзя было угадать, что объединяло разнопёрую коллекцию. Тайну открыл мне Нахель. Кайнорт собирал на пепелищах завоёванных миров уцелевшие хрупкие фигурки, которые чудом пережили нападение эзеров.

Я разглядывала карминскую птичку (или рыбку), остро ощущая родство с редкими экземплярами коллекции, когда на комм пришло сообщение от Пенелопы.

«Крус написал! Они ждут на Цараврии! У тебя сутки на сборы!»

Самина подумала, что это выглядит как выход души из тела. На её глазах дух Эйдена покинул электромеханическую оболочку стоимостью в три планеты и заявил:

— Нет, мне не нравится.

Джур опешил:

— Тело же точь-в-точь как прежнее. И начинка та же.

— А что конкретно не так? — мягко спросила Самина. — Может, кибернетики там чего-то лишнего наоптимизировали, и теперь… ну, знаешь, как бывает с обновлениями?

— Тело превосходное, снежок. Джур, и тебе большое спасибо. Ещё и ко дню рождения подгадали, — именинник старательно избегал смотреть в глаза. — Здорово. Такое красивое. И даже с бантом.

— Тогда чего тебе не нравится? — взвился герцог. — Полезай внутрь, пиявка!

— Просто оно не проходит сквозь стены.

Эйден подкрутил настройки на виртуальном кристалле в яремной ямке на горле и стал совсем неотличим от нормальных людей рядом. Только не совсем плотный пока, потому что конвисферам требовалась долгая калибровка. Джур от досады искусал себе губы изнутри. Эйден не знал, что герцог с Саминой готовят для него сюрприз. И буквально за пару дней до этого попросил Круса создать виртуальную копию своего темпорального кристалла, чтобы из обычной голограммы превратиться в конвисферу на самоуправлении. Он по привычке зашёл в кабинет через портрет старого императора, а на дверь смотрел теперь как рысь на прутья клетки.

— Дались тебе эти стены, Эй. А ты про диастимагию подумал? Как ты её вернёшь, если даже высокоэнергетические голографии не способны на захват диастиминов? Им в тебе просто не за что удержаться.

— Подумал. Мне не нужно обычное тело, Джур, я уже перерос такие носители.

— Упырь. Ты упырь точно такой, каким был. Крус слишком хорошо тебя собрал, я ему, пожалуй, за это не доплачу.

— Джур, не наседай, — попросила Самина. — Оставь нас на минуточку.

— Ой, да как хотите. Пойду. Займусь-ка, например, реальным сексом, в отличие от некоторых.

Самина опустила голову с пылающими щеками и сжатыми зубами. Она полгода ждала, когда можно будет наконец прыгнуть мужу на руки и уронить его в кровать, а не пройти насквозь. Эйден рисовал ромашку на зеркале. С этим он уже неплохо справлялся. И ещё мог мух отгонять.

— Родная, ну прости. Осталось совсем немного настроек, и ты сама увидишь, что конвисферы в этом деле дадут фору…

— Увижу? Увижу! — по лицу Самины текли слёзы. — Эйден, я хочу тебя почувствовать!

Она ощутила его рядом, как чувствуют солнце на щеке утром, и подняла голову. Эйден поцеловал её почти невесомо, и всё-таки уже по-настоящему. Его губы были тёплыми, а имитация дыхания совершенно живой.

— А долго ещё до конца твоей калибровки? — спросила Самина, уже совсем успокоившись и перебирая полуматериальные волосы Эйдена. На ощупь они были словно ветер. Конвисферы имитировали обычную материю через гравитационное и электромагнитное взаимодействие лептонов и бозонов с предметами. Настраивать их было так сложно, что на Ибрионе этим занимались единицы.

— Это займёт ещё семь целых четырнадцать сотых дня, плюс-минус две сотые. У меня не так много свободного времени на себя с тех пор, как государственные дела вернулись под мою ответственность. Но я понял кое-что очень важное. — Эйден с ловкостью конвисферы изловил муху на лету, но та сумела вырваться сквозь призрачные пальцы. — Самина, я всегда думал, что корона мешает мне заниматься тем, в чём я на самом деле хорош. Я считал медицину призванием только потому, что владел лечебной диастимагией. И только потеряв её, обнаружил, что могу делать всё то же самое, просто используя технологии Ибриона и Цараврии. Оказалось, ничто не отнимет у меня любимого дела. Не только корона, даже смерть. А вот Бюро ЧИЗ научило меня, что для императора безопаснее побыть иногда нематериальным. И мне правда нравится быть конвисферой. Это как новая ступень эволюции искинов, да и, собственно, людей, и я не хочу обратно. Просто подожди ещё неделю. Всё будет хорошо.

— Семь целых четырнадцать сотых дня, плюс-минус две сотые, — милостиво согласилась Самина, — и ты или забираешься в меня, или в электромеханическое тело с бантиком.

Неделю спустя

Отправляясь на Ибрион, мы не знали, получилось у Круса вернуть императора в сознание, или просто вышел срок, и Самина сдержала слово. Полгода от богомола не приходило вестей по делу: работа с темпоральным кристаллом была страшно засекречена.

— А вдруг, — бормотал Нахель, заводя гломериду на посадку через неделю после вылета, — Железный Аспид очнулся, свихнулся, захватил там всех и телеграфирует старым врагам, чтобы от них избавиться?

— Слушай, катастрофических предчувствий у нас и без тебя уже по это самое, — возмутилась Пенелопа.

— Мне бы ваши катастрофы. Вот я на этот раз оставил Чивойта с Бубонной, а не у матушки. Так мне, может, сильнее вас охота, чтобы здесь всё прошло гладко.

Мы везли сапфировый бокс с алмазами на Ибрион, а не прямиком на Цараврию. На научный спутник можно было попасть только из столицы, в наноуглеродном портале нимбулупа, в капсулах которого не укачивало только двоечников, конвисфер да роботов. Вокруг Ибриона сверкали кольца из облаков алмазной крошки. Они были разной плотности и конфигурации, то сгущались, то рассеивались. Это была система экранирования, отражавшая всё на свете: солнечный ветер, метеориты, прослушку. Она же рассеивала мелкий орбитальный мусор и растирала в порошок любые торпеды, хоть с термоядерной, хоть с бактериальной начинкой. И в небе всегда можно было найти слабую радугу в солнечный день, а то и не одну.

Нас с Пенелопой встретили в терминале космопорта и сразу предложили пройти в капсулу нимбулупа.

— А это вам придётся сдать в багаж, — андроид с фиолетовыми глазами показал на сапфировый бокс. — Он поедет грузовой капсулой.

Я напряглась. Спрашивать, как часто у ибрионцев терялся багаж, было неприлично. Пока я мялась, это сделала за меня Пенелопа.

— Потери в пределах статистической погрешности, — нисколько не успокоил нас андроид, заталкивая нашего Кая в какую-то трубу с чемоданами. — Не волнуйтесь, её величество присвоила этому рейсу высший приоритет безопасности и распорядилась доставить бокс под охраной в центр высокотехнологичной медицины. Да, и вот ещё что.

Он высыпал нам полную горсть красных бусин.

— Карминель. Чтобы не мутило в дороге, только это и помогает. Настоящая карминская карамель, там недавно запустили фабрики.

Дорога в нимбулупе заняла ровно одну песню, и все четыре минуты я смотрела, как карминель катается на ладони вокруг моего бриллиантового маркиза и отражается в его гранях.

На Цараврии было дождливо, хмуро и… гениально. По совету голограмм-указателей, которые летели за гостями, я нашла вендинговый автомат и выбрала два зонтика в виде золотистых нимбов. Зонтики, отклонявшие дождевые капли, гостям империи полагались бесплатно. Обрадовавшись, Пенелопа с восторгом купила в том же автомате одноразовый триниджет на автопилоте. Она так удивилась, что автомобилем здесь обзавестись легче, чем пакетом чипсов, что тотчас разорилась ещё на один. После поездки одноразовые триниджеты превращались в безделушки вроде брелоков или открыток и оставались милыми сувенирами. Всё на Ибрионе и Цараврии казалось очень далёким от привычного мира. Пока мы ждали провожатых, я подумала, что, если ничего не получится, то мы с детьми, пожалуй, переберёмся на Цараврию насовсем. Если позволят их величества. Потому что в одонате без Кая мне нечего было делать, кроме как целыми днями дышать на пыльное зеркало.

Центр высокотехнологичной медицины был фантастически нереален, как мираж в тумане, и напоминал спираль ДНК. Помещения-нуклеотиды делились на подвижные и статичные. Те, что поменьше, перемещались вверх-вниз по спирали, таким образом личные кабинеты представляли из себя и комнату, и лифт. Минипортов было так много, что здание снаружи напоминало праздничную гирлянду. Нас куда-то провожали, перевозили, переносили, переводили и наконец доставили на самый верх.

— Пенни, вы здесь! — Крус появился из лужицы минипорта.

Он был в тех же мешках из-под трюквы, в которых мы оставили его полгода назад. И отрастил такую бороду, что в её рыжей проволоке могли свить гнёзда две-три снырковки. Я смущённо отвернулась и отошла к смотровой площадке, чтобы Крус с Пенелопой от души поздоровались. А сама разглядывала тёмный нуклеотид, который поднимался вверх по спирали и заворачивал точно к нашей башне.

— Крус, так значит, у вас получилось? — спросила я, провожая взглядом лифт, потому что Пенелопа от радости позабыла, зачем мы здесь, и ворковала про сына и про всё на свете, кроме, собственно, дела.

Но чего я не ожидала, так это того, что тёмный нуклеотид остановится прямо перед моим носом, а из его боковой стены через стекло шагнёт антрацитовый столб с зелёными фонарями.

— Нет, и я приказал откусить ему голову, — сказал Эйден, мягко выуживая мою кисть у себя из желудка. Пальцы у него были на ощупь самые обыкновенные, по-человечески тёплые, а в районе солнечного сплетения затягивалась голографическая прореха.

Мы с Пенелопой нырнули в испуганный книксен. Рука, только что пронзившая конвисферу, горела от стыда. Я разглядывала её изумлённо, как будто она побывала в другом измерении. Эйден по-прежнему был непристойно хорош собой. И максимально собран, не то что полгода назад. Взгляд кололся, как изумрудная ёлка. Виртуальная копия темпорального кристалла светилась на воротнике конвисферы там, где на реальной одежде раньше горел настоящий алмаз. Значит, теперь император был сам себе хозяин. Следом за Эйденом, воспользовавшись нормальной дверью, из лифта вышла Самина. Безупречная, как при первой нашей встрече, но глаза хулигански сверкали, а губы очаровательно припухли. Крус вежливо кашлянул:

— Ваше величество, прямо сейчас начнём или позже?

— Да, — ответил Эйден и тут же поправился:

— То есть прямо сейчас. Крус, ты не отчалишь домой, пока не поправишь мне этот баг с ответами на альтернативные вопросы.

— Это точно не мой баг, это Ри.

— А Ри говорит, что твой.

Пауза привела Круса от замешательства в полный конфуз, и он промямлил:

— Она врёт. Ваше величество, неловко об этом говорить, но это я её научил.

— На самом деле я Ри ни о чём и не спрашивал, — сказал император. — Удивительно, сколько правды можно вытянуть из плутов, только проверяя на них собственную ложь.

Их голоса упали на дно колодца, потому что у меня вдруг потемнело в глазах. Сердце то строчило, то пропускало удары или трепыхалось вхолостую. Я так переволновалась, что наступил этот день, час, момент… Разобрала только, как Эйден попросил тихо:

— Снежок, ты займёшься?

Что-то ущипнуло в плечо, и через пару секунд мир прояснился. Я стояла с ног до головы в холодном поту, опираясь на стекло смотровой площадки. Язык ещё заплетался:

— Простите, ваш-ше ве… я просто…

— Я понимаю, — Самина сжала моё плечо и убрала в кармашек безыгольную шприц-ручку.

Тем временем нуклид, в котором мы собрались, развернулся на месте и стал к дождю задом, а к операционной передом. Багаж давно доставили. В операционной, больше похожей на виртуальный мостик на флагмане, стоял пустой бокс из сапфирового стекла. Я поискала глазами алмазы.

О боги и бесы Диастимы, камни просто свалили в кучу!

Алмазы с кусками плоти рассыпались по разноуровневой газовой столешнице. Казалось, они хаотично висят в воздухе. Я думала, нас с Пенелопой выставят вон, но Крус шепнул, что стерильность обеспечивает состав воздуха в оперблоке. От нас требовалось только помалкивать. Эйден небрежно махнул над столом, и над верхним уровнем, выше алмазов, появилась схематичная конвисфера тела Кая. Это был один в один он, только полупрозрачный и расчерченный на органы, как в учебниках анатомии. Эйден перелистал схемы: системы дыхания, пищеварения, опорно-двигательную и другие, инфракрасный режим графики, ультрафиолетовый и так далее. Я чувствовала страдальческую маску, сковавшую лицо. Наконец Эйден удовлетворился проверкой:

— Нормально. Самина будет ассистировать. У неё огромный опыт вивисекции тараканов. А ещё она предоставила мне Кассиуса Фокса, этого моего убийцу из Бюро ЧИЗ, для сотни-другой экспериментов. Черновые тренировки сегодняшней операции прошли успешно, и теперь на господине Фоксе испытывают суспензию из крови жорвела. А мы перейдём на чистовик. Эмбер, у тебя вопрос?

— А что будет с господином… Кассиусом Фоксом в итоге?

— Ему предлагали смерть. Мы же не звери, — Эйден приподнял бровь. — Контракт на эксперименты закончится через девяносто лет, и он сядет в обычную тюрьму. Всё? Начнём.

Они использовали инструменты и приборы, названия которым я не могла дать даже приблизительно. На мой взгляд, они делились на блестящие и матовые штуки, а самая крупная была не больше моей ладони. При помощи мелкой матовой штуки Эйден выпустил в капилляр на конвисфере какую-то бесцветную жидкость. Самина пояснила:

— Он запускает эмульсию сегментоботов в контрольные точки на схеме, сегментоботы будут очищать живые ткани и распределять куски по местам. А растаскивать будут вот эти пустулы из нанографена.

— Это как курсоры, только захватывают реальные объекты? — спросила я.

— Правильно, — ответил Эйден и зачем-то поменял мелкую матовую штуку на блестящую покрупнее. — Сегментоботы распознают гранецентрированные кубические решётки алмаза, одежду, комм, пирсинг — и просто отсекают в процессе. Клетки эзеров очень специфичны, их ни с чем не спутаешь. Если Бритц выживет, хотя сто процентов успеха невозможны ни при каких обстоятельствах, ему придётся заново прокалывать и татуировать всё, что было проколото и татуировано.

— Невелика беда, пусть только выживет.

— А если умрёт, бед у него вообще не будет. Логично?

Я с трудом сглотнула и поняла, зачем Крус попросил молчать. Эмульсия сегментоботов разлилась по сосудам на схеме, нанографеновые пустулы хватали алмазы и раскладывали на разные уровни конвисферы тела. Эйден переключал схему с режима на режим, вручную правил настройки. Хотя «вручную» было очень условным определением: ведь император был просто осязаемой программой. Имитацией материи. Алмазы растаяли, в воздухе повис запах крови. Эйден убрал инструменты и, помолчав минуту без движения и собрав на себе все наши взгляды, пожал плечами:

— Всё. Кайнорт Бритц больше не самый дорогой мясной салат в империи.

Схематичные разметки истончались и пропадали, и вот уже на столе осталось реальное тело. Мой бледный мёртвый Кай. И ничего не происходило. Я попросила разрешения надеть ему на руку его часы со стрелками. Какой холодной была его кожа! Пальцы не сразу послушались, но подарок Зеппе вернулся на белое запястье с голубыми прожилками.

Теперь осталось ждать. Самина убирала инструменты, стараясь не звякать. Эйден направился к выходу и бросил мне:

— Эмбер, выйдем.

Я послушно шла за ним, как на верёвочке. В холле император уселся на подоконник, а я пролепетала:

— Слушаю, ваше величество.

— Есть одна ибрионская пословица. Если сильно ждёшь рассвета, тормозится скорость света. Отвлекись. Крус рассказывал, что на Зимаре ты видела кряж Тылтырдым. Знаешь, как он образовался?

— Да, — полгода я старательно учила метаксиэху и надеялась, что смогу подобрать нужные слова для такой необычной темы. — Кольца планеты рухнули на экватор. Теперь внутри кряжа движется древний коллайдер, который… не знаю, как иначе выразиться… ожил. Давным-давно Зимару посетила более развитая цивилизация. Гости построили туннель, долго пользовались коллайдером, делились знаниями с аборигенами. И улетели, когда случилась катастрофа. Коллайдер остался заброшен, а нохты одичали и выродились в песцов.

Эйден кивнул и провернул виртуальные браслеты на запястьях. Искомая информация плеснула с браслетов в воздух брызгами непонятных документов и голографий неизвестных планет.

— Я много рылся в архивах Ибриона в последнее время, — пояснил император. — Искал что-нибудь о Зимаре. Но оказалось, что обратиться следовало к истории Цараврии. Разумная жизнь здесь появилась раньше, чем на основной планете. Колонисты, которые основали империю, вначале поселились тут.

— О… О! — осенило меня. — Так это объясняет, зачем им понадобились жабры.

— На самом Ибрионе нам они ни к чему, там воды хоть и много, но не слишком. Это многие замечают, но единицы знают, как так вышло. Заселить Ибрион колонисты не могли, потому что ещё не умели адаптироваться к его гравитации и магнитосфере. На Цараврии развернули обширные исследования. Но первые имперцы уже тогда были хитры и дальновидны, и использовать собственный дом как полигон для опасных исследований не стали.

На передний план из архивного вороха выплыла планета с широкими, как поля шляпы, ледяными кольцами. Я подвела итог:

— И тогда они выбрали Зимару.

— Аборигены были радушны, очень сообразительны и готовы помочь. Но когда что-то пошло не так, имперцы просто улетели. Бросили всё за несколько дней до катастрофы. До. Эвакуировать нохтов своими силами они тогда не могли. Обращаться в Бюро ЧИЗ за помощью означало признать за собой опасные эксперименты на чужой земле.

Я открыла и закрыла рот, не зная, что сказать. Тот, кто сидел передо мной на подоконнике, не был виновен в гибели цивилизации нохтов. Но разве он не губил других планет? Империя Авир — сияющий, притягательный и непобедимый центр вселенной — выросла на почве обыкновенных людских пороков из семян беспринципной жестокости, свойственной человеку разумному.

— Есть что-то справедливое в том, что меня убили с помощью Зимары, Эмбер.

С сухой деловитостью доктора Эйден взял мою руку, чтобы пощупать пульс, и вдруг по его пальцам от моих вен заструилась синяя жидкость.

— Что это? — я испуганно выдернула руку, но жидкость уже собралась на ладони императора.

— Диагностический гель, — ответил он, изучая лужицу. — Мне нужно твоё согласие на операцию по контракту с кибернетиками.

— Операцию? А что со мной?

— Мне казалось, больницы на Урьюи не так плохи, чтобы ты уже не знала.

В его тоне звучал явный укор. Да, после возвращения с Зимары я чувствовала себя неважно, а в последнее время случались дни совсем дрянь. Это было безответственно, и я несколько раз переносила визиты в больницу с большим стыдом. Но точно не ожидала услышать:

— В течение часа у тебя случится обширный инфаркт.

— Нет, только не сейчас, мне нельзя! — я прижала обе руки к груди слева, где сердце выписывало чечётку.

— Согласие или смерть.

— Я согласна, согласна, — заверила я только потому, что решила: раз у меня ничего не болит, значит, он это не всерьёз. — Но при чём тут кибернетики?

— Сердце в хлам, — в доказательство он предъявил синюю лужицу, будто я что-то в этом понимала.

— Нет, я прекрасно себя чувствую!

Из оперблока выбежала Самина:

— Эйден! Сюда.

Не помню, как очутилась в операционной. По телу Кая струились белые нити вперемешку с чёрными. И чёрные побеждали, захватывали кокон, словно порча. Тело обернулось в грозовую тучу с молниями светлых проблесков. Чёрные нити прялись, и ткались, и вязались — и стали атласными полотнами широкой тесьмы.

— Да что за… но это ненормально! — воскликнул Крус.

— Почему кокон чёрный? — не понимала я.

— Инкарнация прервалась! Прервалась⁈ — металась Пенелопа.

И только Эйден спросил где-то очень тихо:

— Самина, ну что там кибернетики?

— Операционная 302б.

— Дадим ей ещё минут пять.

Голоса опять канули в пропасть. Значит… У них не получилось. Кокон не сработал, ничего не сработало. Мне дали пять минут на прощание. Я бросилась к Каю и упала в тучу из чёрной тесьмы.

«Моё сердце разорвётся от горя в операционной 302б. Вот и весь план, доктор Шпай».

Брильянтильядо было восхитительным. Оно скрасило первую секунду.

Потом боль вышла за пределы вселенной, но сознание ещё тлело на кусочках мяса, костей и нервов. Боль в темноте — всё, что осталось после. Он позабыл, что наделал, позабыл зачем, пропало даже собственное имя. Чернота и мучение не слабели долго, долго, долго, долго, долго. Думать о чём-то, кроме них, было невозможно, в каждую мысль вонзалась новая иголка.

И он всё равно был счастлив. Тем, что, когда настал его черёд вступиться за свободных шчеров, ему не пришлось расплачиваться своими детьми в ответ на то, как когда-то он легко разменял Чиджи. Это было вопиюще несправедливо, но так удачно, что теперь на уплату хватило только одного злодея! Конечно, он мечтал вернуться домой, но на это уже не достало времени, или удачи, или ума, чего-нибудь этакого, он не знал точно.

Он не заметил, постепенно или вдруг, но всё пропало: и боль, и тьма. Раствориться в космическом эфире мешало навязчивое ощущение качки. Иллюзия размеренного морского волнения, вдохи и выдохи которого толкали к берегу. На теле, ещё не вполне сознаваемом, тяжелело что-то тёплое. Первым словом, подброшенным памятью, было её имя. Эмбер. Она гибла у него на груди. Дыхание моря вокруг и было его собственным дыханием. Настырный свет проник под веки, и Кайнорт уронил расфокусированный взгляд на белые простыни. И на кровь на них. Эмбер хрипло плакала, её горло обвивала тонкая рана.

Кайнорт сморгнул пелену и понял, что это не кровь. Алые тесёмки на воротнике Эмбер развязались и упали на простыни. Бритц поднял руку, чтобы стянуть ленту с её шеи. После всего, что с ними сделали, свободные шчеры так не любили узкие воротники, галстуки, шарфы и даже ожерелья. Кайнорт потянул за ленту.

И увидел часы. Подарок Зеппе у себя на запястье. Этого. Не могло. Быть.

Что-то ещё не сочеталось с реальностью, какую он знал. Лицо Эмбер не пересекали шрамы, пальцы Кайнорта перебирали волосы без серебра. Так это оказалась только иллюзия гаснущего сознания. То-то он не хотел крови! Значит, инкарнации не было.

Белые простыни померкли, Эмбер куда-то уволокли, и в ад его проводил голос другого мертвеца:

— Вернуть ему часы было плохой идеей, — сказал Эйден риз Эммерхейс. — Теперь он решил, что умер, и спит себе дальше, как будто операционная арендована на целый день.

— Эмбер… — звал меня сладкий обман слуха. — Просыпайся, ангел, они не пускают меня в туалет, пока ты не убедишься, что я реален.

Я рывком подняла голову и резко села. Внутри пузырилась какая-то неестественная лёгкость, какую я не знала уже лет семь. Галлюцинация живого Кая во всём имперском сидела на краешке моей газовой кровати. Оскальзываясь на атласных простынях, я вскочила на четвереньки и схватила моё привидение за плечи. Оно не пропало. Оно схватило меня в ответ! Оно было тёплое и сверкало глазами, зубами.

— Кай! Если ты реален, у тебя прямо сейчас не должно быть бусины в языке! Сегментоботы всё удалили.

Секунда страха, и я убедилась на вкус, что он не привидение. Бусины не было. Хвостатые татуировки на предплечьях пропали тоже. Боты залатали даже позвонки, в которых были чипы-вестулы, и Каю пришлось до поры занять имперскую одежду.

— Мы думали, инкарнация не сработала, — бормотала я, крепко цепляясь хелицерами за его шею. — Кокон весь почернел.

— Это он перемешал свои нити с тесьмой линьки. Так бывает, одно накладывается на другое, и организм объединяет похожие процессы. Правда, тесьма первой-третьей линек обычно того же цвета, что и кокон. Пенелопа сказала, я вас перепугал. Когда очнулся, тебя уже унесли оперировать.

Кай признался, что Пенелопа и Крус так сумбурно и путано вывалили на него новости за весь прошедший год, что он кивал им, только чтобы его скорее пустили ко мне. Я целовала его, рефлекторно обрызгивая ядом, пока не запищал зуммер, и люцервер не прыгнул мне на локоть. Умный светильник в виде ласки заюлил по руке, сунул лучики вибриссов мне в нос и ускакал на потолок.

— Это что? Чего это он?

— Это ты не дышала три минуты, он встревожился, — объяснил Кайнорт. — По заверению кибернетиков, теперь ты можешь и дольше обходиться без кислорода, но по контракту должна беречь новое сердце.

— Мне его подлечили? — я поискала стук под ключицей.

— Заменили.

Я соскочила с кровати. Сил и энергии было столько, что казалось, я могла бы размотать здание-ДНК на две отдельные многоэтажки. В палате было кибернетическое зеркало, в котором отражались только заменённые и оптимизированные органы. В моём зеркале бодренько мигал систолами и диастолами одинокий титановый комок: с бионическими клапанами, автоподзаводом, армированными венами, дубликатом лёгочных альвеол с запасным карманом оксигенации, противоударной жаропрочной системой, защитой от молний и даже с имитацией биения желудочков. Гарантия на сердце действовала дольше, чем светил средний жёлтый карлик. Но самое главное, оно безболезненно вмещало любовь и к маме с папой, и к Чиджи, и к Кайнорту Бритцу

— Кай, я хочу домой, — шептала я, поднимаясь на цыпочки, чтобы обнять его. — Когда нам уже будет можно? Мне не нравятся места, где мы не отражаемся в зеркале.

— Нас ждут в терминале на Ибрионе. Пойдём, пока Пенелопа не выпотрошила все вендинги с триниджетами на остатки наследства, что я ей оставил.

— Слушай, а ты не мог бы полетать? Сейчас. Тебе же ничего, что моросит? Пожалуйста, попробуй. Мне не терпится увидеть, каким ты стал после четвёртой линьки.

— Моросит — это ничего. Но я ещё не пил крови, — задумался он и мотнул головой. — Я не смогу превратиться.

— А Пенелопа тебе разве не рассказала?

— О чём? Она так тараторила и рыдала, что я и половины не разобрал.

Кай не поверил мне сначала. Вот что значит звонить дядьке раз в сто лет. Он шагнул из палаты на балкон и недоверчиво обернулся. Потом, удивляясь самому себе, легко расправил крылья и взбудоражил дождь. Имаго было уже не чёрным. На перила небоскрёба взобралась переливчатая стрекоза, нарядная, как россыпь термальных кристаллов. Полупроводник света, этот новый хитин выглядел фантастически. Кай вышел даже ярче, чем Нулис, с хрустальной мозаикой крыльев, янтарными фасетами, брюшными сегментами из живых изумрудов и рубиновой вилкой хвоста.

Он драгоценным серпантином облетел спирали небоскрёбов и вернулся насквозь мокрый и счастливый. Этот день омрачила только поездка в нимбулупе, где нас обоих мутило четыре минуты.

Наконец все оставили их в покое. Эйден уложил принцессу в кроватку и выдохнул. За день до этого он чуть её не выронил резко потеряв плотность. Хорошо, что предусмотрительно держал детей пока только над подушками.

Самина ждала в спальне. Не давая ей успеть схватиться за него, Эйден плотной частью руки легонько толкнул жену на кровать. Самина потеряла равновесие и провалилась в чёрный атлас, хохоча, как ведьма. Преимущества имитации материи перед электромеханикой той ночью были доказаны горячо, оригинально, развратно и несколько раз. В тот самый момент, когда Самина уже собиралась выкрикнуть, что остаться конвисферой было потрясающей идеей, её руки схватили пустой воздух, а Эйден ухнул куда-то вниз.

— Эйден?

— Это всё две сотых, — невозмутимо ответили из подполья. — Помнишь, на калибровку плотности и массы требовалось семь целых четырнадцать сотых дня, плюс-минус две сотые? Мы поторопились на полчаса. В них-то всё и дело.

Самина откинула простыню и свесилась через газовый край.

— Ты что, провалился сквозь кровать?

— Быстро поднятое не считается упавшим, — с этими словами Эйден вернулся к ней совершенно телесным и совершенно твёрдым в дальнейших намерениях.

— Эйден, ты провалился сквозь кровать, — Самина будто не решила, веселит её это или шокирует. — И прямо сквозь… меня!

— И это далеко не весь перечень моих новых возможностей.