Либелломания: Зимара

Глава −33. Зыбучие алмазы

На озере Карабарс ветер играл звонкими бирюльками. Лёд, разбитый пушаром, на самом деле был серым, иллюзию чёрного создавала вода. Поверхность озера пучилась, словно под одеялом вздыхали черти. По снегу к берегу, где переливчато рябил свет, добраться было почти невозможно из-за игледяных зарослей. И всё-таки…

Чёрный нос касался чёрной воды. Чёрный язык лизал чёрное зеркало и прятался в чёрной пасти.

Сырок припал на две лапы и никак не мог напиться. Он наглотался слюны канизоида и, хотя имел по-пиратски лужёную глотку, язык-то ему приперчило. Рядом кто-то зазвенел маримбой игледяных веток. Сквозь кусты протиснулся Чивойт. Он наклонил голову, почти касаясь рогами воды, утопил в озере бороду и стал пить. Сырку было трудно рычать и лакать одновременно, но он очень старался. И наконец чихнул. От бранианской кошки крепко несло сырой шерстью и сногсшибательными затравочными феромонами, фирменные сочетания которых на Зимаре могли завлечь разве что экспложабу. Привалившись к кротафалку, сидел Бритц. Пшолл возился внутри.

— Что делать-то будем? — поменяв промокшие бинты и затянув покрепче гемостатический бандаж на груди Фибры, спросил Нахель. — Здесь ему полчаса осталось, у меня глаз-алмаз. Я своим ребятам из вереницы, когда так зеленели, уже доктора Изи вызывал, чтобы не мучились. А Берграй сам душил, хотя это против правил. Ты знал, кстати?

— Я его и научил. Норма капсул с цианидом — по три штуки на рядового, офицерам и вовсе не полагается.

— Нормы рассчитывают военные теоретики вроде Йолы. Куда его теперь такого?

Кайнорт откусил кончик тоненькой сосульки. Раз он не курил теперь, то не знал, чем ещё занять рот. Эмбер выбила ему шестёрку, когда колотила головой о камни гробницы, и сосулька приятно холодила драную десну.

— На курорт, — он пожал плечами.

— Шутишь?

— Нахель, вернись-ка в Место и найди Деус.

— Нет, не шутишь, — жук заглянул в белые фонари лорда-песца и сверкнул своими синими. — Какой ещё курорт… Да он ведь не долетит!

— Нахель, вернись и найди Деус.

Пшолл скрипел зубами. Повторение приказа слово в слово было опасным знаком, это весь рой выучил. Впрочем, задушить двужильного шахтёра у Бритца нынче не хватило бы сил, значит, он что-то другое задумал. Нахель свистнул Чивойта, и они отправились вынюхивать лимонную обезьянку в тёмных катакомбах. Кайнорт доел сосульку, поднялся и отломил ещё одну. На щеке дулся флюс.

Дыхание Фибры было слышно снаружи, так он хрипел. Кротафалк сотрясали булькающие стоны. Бритц и Нахель долго тащили шахтёра из темноты, но даже шубу его не смогли расстегнуть: не нашли где. А когда разрезали, на них выплеснуло ушат крови. Поздно, уж как они ни поторапливались, всё было так поздно… Кайнорт забрался в машину. В открытой морозилке рыдала Зая. По её щекам и подбородку лилась вода и сразу замерзала, и лицо обросло густой ледяной бородой. Завидев Бритца, Зая шмыгнула:

— Нам пора, видишь? Отпусти! Я смогу завести турбины. Ты только нажми «Да» вон там, на маленьком экранчике.

— Зая…

— Я знаю, куда лететь! Кротафалк изготовили хозяева карбонского карьера. В системе остались их координаты. Мы отправимся по тому же пути, по которому кротафалк когда-то прибыл на Карбо.

— Зая. Дослушай. Вот тут, я вижу, Зеппе открыл программу полёта, — Бритц поднёс голову Заи к экранчику. — Я подрабатывал на астробарахолке давным-давно. Хозяин не мог оплачивать утилизационный сбор и приказывал отправлять мусор вот с таким обрывом программы. Я не знаю, правда не знаю, — он положил руку на сердце, — что она значит, но честное слово: нет для Фибры никакого курорта, его просто отправили в мусор.

— Есть курорт! И море, и песок, и столько синего, столько зелёного, будто со всей галактики собрали акварель и разлили там. Меня сделали на… на той планете и переправили на Карбо! Я привезу им Фибру. Живого или мёртвого. Это его право. Это его мечта, бестолковый ты пипидастр.

Бритц снова поставил её голову на полку и вздохнул.

— И как они выглядят? Ваши заказчики. Владельцы карьера.

— Такие разговоры блокируются моей программой, — на глазах Заи опять выступили крупные капли, но не успели скатиться и замёрзли на нижних ресницах.

— Умеешь играть в «Да или нет»?

— Давай попробуем. А ты что, специалист по психологии роботов?

— С некоторых пор в некотором роде. Они гуманоиды?

— Да.

— Похожи на меня и Фибру?

— Нет.

Фибра перестал булькать и дышал коротко, сухо, часто. Три кулака дрожали на слипшемся меху шубы. Кайнорту понадобилось два десятка вопросов, чтобы найти ответ, который оказался мрачнее факелов антисвета. Но Зая ничего не хотела слышать. Наконец у неё и Фибры просто не осталось времени, а у Бритца — причин возражать.

— Ты можешь остаться, — сказал он. — Запусти кротафалк, а дальше разберётся автопилот.

Зая грустно и молча посмотрела на него, как на кретина.

— Просто напомнил, что у тебя есть выбор.

— Ты только похож на человека, раз так ничего и не понял. Чем сильнее любишь, тем меньше у тебя выбора.

Кайнорт достал из морозилки руку Заи и переплёл их с Фиброй пальцы. Пристегнул всё и всех в капсуле ремнями покрепче. Забрал рюкзак с кинежансом, выгнал бардачопика и вышел из кротафалка.

Тем временем из Места показался Чивойт, а следом и Нахель. Он тащил Деус. Или, правильнее, Деа. Она была в одном сапоге, потеряла броню и перчатки, парка растрепалась, отверстия на голове забились грязью. Деа вцепилась в рукав Нахеля зубами и рычала. Пшолл, бордовый от напряжения и желания стукнуть бесовку, волок её к озеру. А кротафалк принимал вертикальное положение. Кайнорт напоследок отколупал ещё сосульку с лопасти и пошёл подальше, не оборачиваясь.

Из сопел брызнула грязь, посыпались искры. Снег под кротафалком моментально растаял в радиусе многих метров. В эту секунду Деа вырвалась и поскакала в одном сапоге по берегу. Нахель поймал её в игледяных кустах, вытащил и со всей мочи впечатал головой в сугроб. Да так и уселся сверху ей на задницу, чтобы удержать. Бритц смотрел на них так хмуро, будто жалел, что не улетел «на курорт» от всего этого. Если бы над озером пролетели сырные пироги с растяжкой «Цирковой дурдом», он бы и то не впечатлился. Кротафалк взлетел. Поднялся метров на сто, зачем-то развернулся буром к земле.

И сразу, набирая скорость, ухнул вниз. Бур вмиг прогрыз вечную мерзлоту. Машина скрылась под землёй, холм сильно вздрогнул, а из туннеля повалил дым вперемешку с кучевым паром. И всё смолкло. Бритц обернулся и вынул сосульку изо рта.

— Это что? — опешил Нахель, отпуская Деа.

— А это, Нахель, программа поощрительной мотивации персонала Карбо.

Они подошли к воронке, где в самом центре зияла червоточина, проделанная кротафалком. Дыра была, пожалуй, неглубока, но из-за дыма туда и заглянуть-то было страшно. Нахель тоже дымился от потрясения:

— Это авария? Почему? Откуда пар?

— Миссия «На курорт» завершена, это сработал крематор.

— Блазар задери, жаропрочная обшивка из карбонитрида гафния! Так кротафалк это… просто… гроб? — Нахель снимал и протирал очки, надевал, срывал и снова протирал. — Ты знал? Ты знал!

— Ну, не знал, — поправил Бритц. — Догадывался, пока Зая не рассказала о фалайнах.

— О ком? Об этих рыбах, что ли?

Деус поднималась из сугроба со стоном и кряхтением. Она шаталась, но взгляд уже прояснился.

— Китообразных, — бурчала она, вытряхивая снег и грязь из отверстий на голове. — Фалайны — единственные твари хуже эзеров. Есть негласный рейтинг рас-негодяев, где кситы на третьем месте, фалайны лидируют, а тараканы болтаются между. Пернатые дельфины базируют грязные производства в малопригодных для жизни мусорных мирках вроде Карбо. Используют клонов для чёрной работы, а потом — фьють, и в утиль. Этим объясняется и то, что Фибра считал метаксиэху родным языком.

— Клонов многие эксплуатируют, хоть это и незаконно, — возразил Нахель. — Но те клоны — упрощённые полузвери, и всё-таки даже они знают, чёрт возьми, что они рабы. А Фибра… такое изысканное враньё в голове не укладывается.

Деус пожала плечами. Жук помолчал, переваривая, а потом выругался, да так, что напомнил Кайнорту прежнего Нахеля. Пришёл ли жук в себя на самом деле, или Бритцу только так казалось, потому что он слишком этого хотел, проверить было невозможно. Разве что спровоцировать, но Кайнорту уже надоело, что в последнее время его то и дело лупят почём зря. Нахеля поцеловал шамахтон. Никакие трепыхания не могли вырвать жука из ледяной паутины Зимары.

— А где Зеппе? — заволновалась Деус, оглядываясь. — Где он? Нахель, ты должен был его сторожить! Эй, Нахель!

— Ты не помнишь? Он потерялся в Месте.

— Так он погиб⁈

— Надеюсь, нет, — сказал Бритц.

— Они его забрали? Абляция! Он же выдаст им и наш глезоглиф, и петроглиф из туннеля.

— Надеюсь, да.

— Ты это что имеешь в виду?

— Понимаешь, Деус, когда злодей неопытен в экзекуции, он перегибает палку. Йола не палач. Он просто сплющит ведро с головой старика, а потом пожалеет. Я дал Зеппе кое-какой совет.

— Какой совет?

— Полезный. А нам нужно позаботиться об укрытии и передохнуть.

Деус посмотрела на него недоверчиво и плюхнулась в сугроб. На морозе кристаллизовались и стали почти осязаемы её переживания о том, что это она должна была найти Зеппе. А вместо этого потеряла голову и чудила, пока её саму не пришлось спасать.

— Укрытие я обеспечу, — сказала она, доставая из ранца непарный валенок и натягивая на сырой носок.

Сырок и Чивойт ловили пекловастиков на берегу, а Деус достала гидриллиевые кристаллы-октаэдры и бросила на снег. Направила на них самодельный эмиттер, который Кайнорт прежде принял за замысловатый крименган, и снег вздулся плотными куполами. С виду они напоминали обычные сугробы, разве что чересчур правильные. Но если не знать, что искать, ни за что не зацепишься взглядом. Это были их палатки на первое время. Нахель, Деус и Бритц забрались в одну и очень скоро согрели её дыханием. Это было дикое, но сносное убежище. Звери притащили букет пекловастиков, Деус побросала их в герметичные пакеты со снегом, завязала и хорошенько ударила оземь. В пакетах грохнуло, и они превратились в долгоиграющие грелки.

— Я поразмыслила над спиралью с лисичками, — Деус скукожилась на куче грелок и дышала в ладони, — и уверена, что нужно двигаться на северный полюс. Жаль, новый глезоглиф уничтожен. Но бьюсь об заклад, там на схеме полярное сияние.

Кайнорт молча передал ей картинку на комм.

Деус удивлённо дёрнула бровью, но всё равно хмыкнула, намекая, что тот рисуется и много о себе мнит.

— Значит, успел. А ты хорош. Беру назад слова насчёт бестолочи и кудрявой петрушки.

— Полярное сияние? Точно?

— Да чтоб мне пыхлёбки из полымяса никогда не отведать. М-да, ха-ха, ставка так себе, но ведь в нашем распоряжении только половина загадки.

— Тогда полюс, — пробормотал Бритц, водя пальцем по спирали из двадцати пяти лисичек. — Пересядем на кинежанс Зеппе. Стой! Не прямо сейчас.

— Почему? — возмутился Нахель. — А теперь что? Будем просто так сидеть до вечера?

— Лежать, Нахель. Мы будем спать. Просто спать, потому что в наших мышцах не оплачено электричество, нами отдраили полы в катакомбах, а снежные блохи выпили из меня крови больше, чем Маррада.

— О, пройнагапименопатология, — Деус подавила смешок зевотой. — Животрепещущие очерки о том, что там не так с бывшими. Продолжай, послушаю с постыднейшим удовольствием.

— Нет. Никаких этих самых.

Бритц выдернул из-под Деус одну грелку с пекловастиками, обнял её и уже через минуту спал тихо и смирно. Как мёртвый.

Йола что было сил шарахнул транспондером по экрану своего альфа-спектрометра.

— Только не передатчик! — взмолился старик, но канизоиды встали между ним и приборами.

— Это только начало, — пригрозил Йола, взглядом выбирая новую жертву. — А как тебе это понравится?

Он безжалостно сцапал квазистатический ускоритель, оторвал от него акселерометр и размахнулся, целясь в беззащитную виброзащитную платформу воланера. Наперерез ему бросился Ка-Пча:

— Вы не имеете права! Межзвёздная конвенция запретила пытки, я напишу в Бюро ЧИЗ!

Йола осторожно подвинул Еклера с пути акселерометра, и уже через секунду воланер жалобно пищал о потере ценного оборудования ввиду механического повреждения. Старик плакал в углу, царапал медный шлем сухими ручонками. Мы с Эстрессой поднялись из своих кресел в смущении и растерянности. Йола быстро нашёл удивительное слабое место пленника и распорядился им весьма своеобразно. Но мы так и не поняли, на чью сторону встать: бедняги пленника, с плеча которого и пылинки не упало, или приборной панели воланера, на которую нам, положа руку на сердце, плевать было. За полчаса Йола Шулли выкрутил плечи рулевому автоманипулятору, задушил гибкий стыковочный переходник, вырвал единственный циклотронный процессор, выколол окуляры стереоскопам и насадил мембрану воздуховода на замученный электрод.

— Только не надо тут разводить… демагогию и… думать, будто я получаю от этого удовольствие, — запыхавшись, вытер бровь осколками акселерометра Йола. — Это он наслаждается. Да, кальмароголовый? Иначе уже оценил бы плачевную обстановку и своё бедственное положение в ней и, сделав правильные выводы, отдал нам глезоглиф.

— Ещё чего!

— Дай-ка я на тебя взгляну.

Он приблизился к старику, и страх пробрал меня до печёнок. Йола попытался сдёрнуть шлем, но тот будто прирос к плечам и черепаховой шее. Старик толкнул шмеля ногой, Ка-Пча опять бросился на подмогу, но Йола вдруг подхватил с пола карданов подвес с гироскопом, распушил шубу и занёс прибор над головой:

— Это последний оставшийся в живых! Говори, иначе я выколупаю гироскоп и…

Казалось, он ещё не придумал, какой экзекуции подвергнуть карданов подвес, но тут Еклер попытался вырвать сакральное наследие мученической виброплатформы из рук шмеля. Йола ударил его подвесом, Ка-Пча сорвался с мохнатого локтя и покатился под кресло пилота.

— Пожалуйста, не… не надо! — донеслось из-под медного шлема. — Я всё отдам. Мы добыли немного, только одну картинку. Вот…

Я и не заметила, как оказалась на полу рядом с Ка-Пчой. Он сидел, жужжа на каждом вдохе, и судорожно сжимал виски, потому что потерял второй ушной болт. Эстресса подняла дальномер, выкрутила два шурупа и быстро ввинтила Ка-Пче в уши. Еклер немного успокоился. Тем временем старик разблокировал свой синдиком, и в воздухе проявилась новая часть загадки. У нас их теперь было три.

Дъяблокова тут же принялась черкать в блокноте. Всё, что происходило до этого, будто и не касалось её вовсе.

— Только один глезоглиф? — не поверил Йола. — Ты издеваешься или врёшь, жалкая устрица?

— К-к-кайнорт предупредил: если ч-что, не нужно терпеть… Ск-к-казал, чтобы не упирались и отдавали всё, что есть. Не так-то и много мы нашли… там, чтобы, з-за это… умирать!

— Великолепный совет! Вовремя же ты ему последовал.

— Кайнорт п-попросил только дать тебе ш-шанс разбить что-нибудь ценное. Но я… не могу, когда мучают роботов, — старик дёрнул пальцем в сторону Еклера. — Пожалуйста, не трогай его.

Йола прикрыл глаза и поднял лицо к потолку. Его пальцы ласкали глоустер, а я искала воду, но шмель нарочно убрал её подальше. Йола был умён.

— Кайнорт говнюк… Говори всё, кальмароголовый. Иначе я перейду к настоящей пытке. И знаешь что? — Йола навострил бороду на медный шлем. — Я в них конкретный профан. Переломаю тебя, как куклу соломенную.

— У них была ещё картинка, из Ты… ох, из Тылтырдыма. Но она у лорда-песца.

— На планшет, рисуй по памяти.

Старик взял планшет, посмотрелся в его тёмное зеркало, но уронил слабую руку:

— Не помню… Совсем ничего не помню!

— Зеппе! — воскликнул Еклер. — Зеппе, если ты её видел, хоть в общих чертах набросай!

Воздух заморозило, а Йолу как подожгли:

— Старик не называл имени. Ты его знаешь? Откуда ты его знаешь?

Он одним махом поднял Еклера за грудки с пола, отчего новые шурупы выпали, и Ка-Пча взвыл. Йола толкнул Еклера в тот же угол.

— Ты. И ты тоже, — он потёр глаза, уже порядком на взводе. — Посидите-ка в шлюпочном шлюзе, пока мы осматриваем курган и озеро. Если к нашему возвращению ты, враль, его не разговоришь, я вас двоих по маковку закопаю. Струп, Падль! Сторожи.

Канизоиды обернулись вокруг себя, как луговые собачки, и улеглись у шлюзового клинкета. А мы вчетвером — я, Эстресса, Дъяблокова и Йола — подхватили рюкзаки, активировали гравли и вышли на мороз. Маска-череп тут же примёрзла к волосам на висках, а дыхание перехватили минус тридцать три.

Йола привёл нас под Аддыр-Куддыкский курган. Он высился посреди неровных распадков, но воланер пришлось оставить за три километра от чёрного озера. Путь лежал промеж сопок, через лощину Жамызяк, которая впереди вдруг брыкала и подымалась скалистым гребешком. Сопки по бокам выворачивались наизнанку, падали в ямы. Справа и слева, в ладонях оврагов, рябило марево тёплого смога. Это место на карте было обозначено как мост по имени Жамызяк-Уга. Тонюсенький, в одну подошву.

Был уже полдень. Йола больше не выпускал полосатый мех. Ресницы оттаяли, в капюшонах стало жарко. Оттепель лизала кончик носа, и на нём собирались солёные капельки. Снега на мосту совсем не было. Попадался мох и волосистые водоросли. Но внезапная весна казалась неестественной, неуместной всего-то за километры от дикого мороза. Мост Жамызяк-Уга уходил вверх. Я поднажала и нагнала Йолу.

— Минори Шулли, а что за уговор упоминал Бритц? Между ним и Рейне Ктырём.

— Это касается Бритца и Ктыря.

— Я за вас чуть не погибла, — буркнула я и сняла маску, чтобы изогнуть бровь со шрамом. — Вам не кажется, что мне следует чуть больше знать о слабостях того, от кого я буду защищать вас в следующий раз?

Шмель обернулся и оценил мою многозначительную бровь. Мы стояли поодаль от других. Дъяблокова волоклась еле-еле в самом низу. Она, конечно, была коза, но по горам карабкалась не очень. А Эстресса рылась в рюкзаке, напевая себе под нос.

— У нас в заложниках его дети. Бритц обещал Рейне, что Клуб получит алмазы. А если нет, личинкам конец.

— Дети? — переспросила я. — Во Френа-Маньяне?

— Нет, разумеется. В надёжном месте.

— Разве на Зимаре есть место надёжнее клиники?

— Есть, и не одно.

И он пошёл дальше. Немного же мне удалось выведать. Йола, обычно и так немногословный с нами, устал на подъёме, и я боялась порвать едва натянутую ниточку. И того пуще боялась показаться настырной.

— Поражаюсь ловкости Ктыря, — цокая, бормотала я. — Увести личинок из-под носа Зверобоя и остаться в живых… И ведь даже не минори, а каков комбинатор.

— Хренбинатор! — донеслось спереди, и Йола раздражённо пнул камушек с моста. — Это я их увёл и припрятал. Ктырь не игрок, а трухач. Сколько он покидал свой Загородный Палисад — можно пересчитать по пальцам. А я избороздил Зимару вдоль, поперёк, сверху вниз и наискосок. В турнирной таблице Клуба я по очкам давно обошёл и Ктыря, и Бритца. А всё почему? Те копались в маньяках, как в мусоре, брались за самую вкусную добычу: так, для души. Мы же с Йоной никем не брезговали… — Он сглотнул, подавившись именем брата, и закончил: — Побывали в таких дебрях, о которых и шамахтон не подозревает. О наших тайниках знали только древние нохты.

— Так это что, какая-нибудь постройка вроде Места?

Йола кивал, продолжая идти. Я спросила вдогонку:

— И Бритц купился? Дети же давно замёрзли насмерть. Да?

— Нохты возводили мегалиты на урановых реакторах. Под Местом он уже потух, а там ещё греет.

Он вдруг остановился и показал голографию, которую я сначала приняла за чёрный квадрат. Но в центре проступили четыре огонька. Глаза. Серые глаза! Я закусила щёку, чтобы не выкрикнуть имена.

— Это у них там ночь?

Йола помотал головой:

— Утро на самом деле. В тех широтах сейчас постоянно так.

Из рукава Миаша в ладошку выползла блесклявка. «Мультик!..» — вырвалось у меня шёпотом.

— Нет, видео подлинное, — к счастью, не понял Йола. — Ишь ты, смотри, смотри: показывает сестре нос! Значит, из окна высовывался, засранец.

— Нос? Нос на улице?

Раздосадованный, Йола оставил это без комментариев и выключил голограмму.

— Только мне плевать на их договорённости. Личинки — моя добыча, а Ктырь даже не спросил моего разрешения сыграть на них.

— Рейне здесь стал королём.

— Рейне здесь забылся! — металлом отрезал Йола. — Попутал, кто минори, а кто рыжая дворняга. Пусть только кто-нибудь попробует забрать детей. Там живёт такое… Пусть попробует.

Я рассеянно кивала. Урановый реактор, чёрное озеро, мегалит нохтов, полярная ночь. И нос. Какой ещё нос?

Дъяблокова наконец разобралась, где у неё правая нога, а где левая, и догнала нас. Мы пошли гуськом след в след. Йола настаивал, что где-нибудь между курганом и озером пряталось сердце Зимары. На куцых геологических картах в Аддыр-Куддыкском районе было отмечено много кимберлитовых трубок, но их ещё никто не разведывал. Впереди блестело чёрное озеро. И это на самом деле было идеальное место для тайника шамахтона. Смог в чаше справа рассеялся, и Йола заглянул вниз:

— Алмазы, — слишком кисло для этого слова произнёс он. — Здесь они самого низкого качества. Блазар, я рассчитывал на большее.

Мы тоже глянули: там сверкал целый пруд алмазного, чёрно-серого крошева!

— Там что-то дымится, — заметила Дъяблокова

— А это на дне вулкан извергается. Вот же он на карте. Нижние слои непрерывно горят.

— Алмазы горят? — не поверила я.

— Для этого нужна не такая уж высокая температура. Наружу прорывается углекислый газ, алмазы — это ведь углерод. Надвиньте маски поплотней и запустите кислород, там дальше будет нечем дышать. Заглянем на озеро и вернёмся к воланеру.

Над алмазным прудом нависал округлый утёс. Но вскоре мы увидели, что это не утёс, а громадный валун застрял на краю скалы. Валун превосходил размерами боевую гломериду и балансировал на крошечном камушке. Ветер то качал валун, то возвращал назад, и падение казалось делом времени. Очень скорого времени. А позади накалялись пререкания Эстрессы с Дъяблоковой:

— … слишком гордишься собой для того, кто пленил старика в обмороке, — ворчала клякса.

— А ты слишком живуча для той, которую я давно вычеркнула.

Я обернулась. Эстресса выбрала неудачный момент, чтобы выводить графоманку: мостик в этом месте сузился до предела. Я хотела отвлечь кляксу. Но в ту секунду Дъяблокова подняла ногу и пнула Эстрессу под рюкзак. Клякса странно присела, взмахнула руками и полетела с мостика в алмазный пруд.

— Да я её только в шутку! — сама испугалась Дъяблокова.

— Ты ей по гравле попала, — я уже мчалась назад. — Рюкзак потяжелел! Эстресса!

Йола обернулся шмелём и взлетел. Он сделал петлю над чашей, но тотчас вернулся:

— Валун качается сильнее из-за крыльев. Прихлопнет нас обоих. Эй, Эстресса, лови шнур!

Он бросил ей графеновую верёвку. Ноги кляксы утопали в алмазной крошке. Она подтянула одно колено, потом второе и схватила шнур. Рюкзак, который без гравли весил как целая шлюпка, тянул Эстрессу назад. Она попыталась извернуться, чтобы запустить гравлю. Поверхность алмазного пруда распухла, извергла шипящие искры и лопнула. С Эстрессы упала маска, но гравля так и не заработала.

— Бросай рюкзак! — крикнула я тогда. — Бросай и забирайся!

Эстресса смахнула лямки, но потеряла конец шнура, и он приполз к краю чаши. Порыв ветра качнул валун особенно сильно. Клякса утонула в алмазной крошке по пояс. Схватилась за конец верёвки и уронила руки:

— Дышать… нечем…

Ещё пузырь углекислого газа прорвался наружу. Я сорвала свою маску, но получила подзатыльник от Йолы:

— С ума сошла, задохнёшься!

Я завертела головой. Рядом не было ни снега, ни льда! Эстресса застряла в алмазном плену. Она хватала шнур и не могла удержать. Маска потерялась. Руки уже не слушались, одна повисла вдоль тела, второй клякса хваталась за горло. Мне хотелось кинуть в чашу Дъяблокову или её маску, но я спрыгнула сама. Вытаскивая Эстрессу, я сама утонула по колено. Я принялась обматывать кляксу шнуром, а пузыри углекислоты один за другим срывали обвязку и тащили нас глубже.

— Уходи, Эмбер… Это мне… поделом. Не спасай… такую…

— Ты что мелешь, глупая дура, балда, — выругалась я. — Сейчас, сейчас мы тебя достанем!

Меня такое зло взяло, что вытеснило страх. Рядом пучился новый пузырь из газа и алмазной крошки. Он лопнул и выбросил нас на поверхность. Я взвизгнула, а Эстресса молчала, уже без сознания. Йола кричал с моста:

— Лау, сюда! Хватай шнур! Ещё один пузырь, и опять утонешь!

— Камень! — воскликнула Дъяблокова. — Камень качается!

Я сорвала маску и прижала к лицу Эстрессы. Она не противилась. Я потянула её за руку, чтобы обвязать снова.

К моему ужасу, рука кляксы потянулась, как резиновая. Моё бешеное сердце съело весь кислород за пару секунд. Я оторвала маску от лица Эстрессы. И она была вся полна чернилами! Тогда я прижала маску опять, и она утонула в лице, как в жидком повидле.

— Эстресса! Дыши! Эстресса! — кричала я в панике.

От плеч, груди и живота кляксы тянулись клейкие чёрные сопли. Я вся испачкалась в чернилах, пока трясла её. Перед глазами завертелись круги, когда полосатая шуба закрыла небо. Меня схватили и поволокли.

— Её тоже! Её захватите!

— Она умерла! — рявкнул Йола. — Умерла она, ты разве не видишь?

Он бросил меня животом поперёк моста.

— Как — умерла⁈

— Эти кляксы превращаются в желе, когда мертвы, — прорычал шмель. — Из-за тебя нас обоих чуть валун не прихлопнул!

— Почему, почему, почему так быстро? Она не дышала-то всего ничего!

— Тебе показалось! Смотри на часы. Минуты прошли. Вы слишком долго возились.

— Это… её превращение, её… таяние… оно необратимо?

Крошево и смог кипели в чаше. Тело Эстрессы стало совершенно жидким и просачивалось в зыбучие алмазы.

— Она первая начала, — пробормотала Дъяблокова и скукожилась под взглядом пустот на черепе-маске эзера.

— Здесь вам что, идиотки, детский сад, а? Гулять пришли, лепить снежную бабу? «Она первая», — передразнил Йола и смачно харкнул в алмазный пруд. — Снежная баба Зимара вас пережуёт и проглотит. Пошли!

Я подобралась и села наконец, но не могла и шагу ступить. Дъяблокова боялась пройти мимо. Мостик был узкий, и она явно опасалась, что я толкну её в чашу. Нет, я хотела. Но понимала, что не способна. А жаль.

Йола окликнул меня пару раз, по привычке потянулся к электрошокеру, но вид у меня, наверно, был до того жалкий, что он передумал. Они с Дъяблоковой ушли дальше по мосту Жамызяк-Уга к озеру.

А я всё сидела, свесив ноги с моста, вся в чернилах Эстрессы или в её чёрной крови, или коже, или душе, и никак не могла понять, что произошло. Или почему. Ответы унесла Эстресса:

«А зачем?.. Нет, после такого я не заслужила жить по-человечески»…

«Это мне… поделом. Не спасай… такую…»

Она будто воспользовалась этой нелепостью, этой неудачей. Вцепилась в неё, чтобы сдаться. Я злилась на Эстрессу. Злилась и плакала на алмазы.

Очень скоро Йола и Дъяблокова вернулись назад.

— Повторный глезоглиф, — буркнул шмель, перешагивая мои коленки.

— Спасибо, Йола. За то, — я махнула на алмазный пруд, — что вытащил.

— Вставай, а то столкну обратно. Я серьёзно, Лау. От женских слёз у меня неконтролируемая диарея.

В шлюпочном шлюзе горели аварийные софиты и совсем не было отопления. К внешнему клинкету привалился Ка-Пча и, прижав ладони к вискам, а колени к ладоням, до одури сжимал голову. Иногда он принимался качаться вперёд-назад, и тонкие шурупы выскальзывали из ушей. Ка-Пча ловил их по полу, как тараканов, и вставлял обратно. Он уже исцарапал до крови обе мочки.

Зеппе осмелел, наклонился и протянул кабели медного шлема к лицу Еклера.

— Не трогать! — испугался Ка-Пча. — Нарушение герметичности черепных швов.

— Шурупы не нужны тебе… Карел.

— Ошибочный запрос. Меня зовут Еклер! Еклер Ка-Пча!

— Карел, прости меня…

Ка-Пча вспыхнул и стал яростно крутить шурупы в ушах:

— Ты любил их сильнее. Других детей. Тех безошибочных, внимательных. Послушных. Ты вставал ночами, чтобы убедиться, мерно ли они тикают, не перегрелись ли, но ни разу не подошёл к моей постели — убедиться, дышу ли я. Не болен ли я.

— Они не дети мне, Карел, — прошептал Зеппе, протянул слабую руку, но так и не решился тронуть Ка-Пчу. — Я люблю механизмы, но ты — это…

— Ты любил их сильнее! Ты назвал меня в честь бранианца, который выдумал роботов. Ты слышал меня, только когда мы спорили о машинах. Ты даже на часы смотрел чаще, чем на меня.

Старик наклонил медный шлем и молчал. Еклер взглянул на него и опять протиснул виски между коленями и качался, качался:

— Сначала я думал так: люди ведь тоже машины. Какая разница? И я одна из них. Вот только я был недостаточно правильной машиной, недостаточно логичной, оптимальной, исправной, чтобы проводить время со мной. Был недостаточно… машиной! Конечно: ради такой неказистой кожаной сумки, как я, приходилось снимать этот шлем, но мама говорила, ты так неохотно это делал, что я уже и не узнавал тебя без него! — На пол с коленей закапали слёзы, но Еклер смотрел на них так, словно не понимал, что это, откуда. — И я понял, что тебе нужен тот, кого можно отключить на ночь, чтобы не мешал спать. Кому не требуется повторять дважды. Тот, с лица которого не льётся вот эта… солёная вода.

— Твоя мама проводила с тобой много времени, — смущённо и жалобно начал Зеппе. — Её не стало, когда ты уже подрос, и я думал…

— «Не стало»! «Не стало», какая точная формулировка! Ты даже не заметил, как она умерла! Ты даже… не заметил, что она умерла!

И Зеппе опять поник. Пули в катакомбах не били его так сильно, как теперь слова.

— Я долго злился на твои машины, а потом учился у них. Я переконструировал себя, перестроил, переосмыслил. Вот тогда, — Ка-Пча поднялся над стариком в полный рост, — тогда ты заговорил со мною как с сыном. Я стал… даже не одним из них, ты вкладывал в меня лучшее. И я на самом деле стал лучшей машиной, которая только у тебя была! Всё стало легко и просто. Как по машинному маслу. Потому что машинам, пап, всё равно: любят их или нет.

— Карел, прости… Карел… — с усилием поднялся Зеппе. — Потом ты начал меня пугать. Эти звуки, когда ты шевелишься, шурупы и всё остальное… Ты напал на патрульных роботов. И не раз, не два: ты же систематически отбивал у них проходимцев и уличных хулиганов, насильников и грабителей. Помнишь? Пока наконец не арестовали и тебя тоже.

— Они же были люди. Первый закон робототехники…

— Последний был серийный убийца!

— Человек!

— Нельзя защищать чудовищ!

— Но так бы и поступили те, кого ты любил сильнее!

Зеппе упал в угол и обхватил медный шлем. Ка-Пча долго стоял один посреди шлюза, содрогаясь от беззвучных рыданий и холода, пока, обессилев, не забрался в угол напротив.

— Так это ты и платил за палату в бентосе?

— Карел, всё, что было в моих силах и средствах, это прилететь вслед за тобою на Зимару, собирать здесь оружие и продавать убийцам из Френа-Маньяны, только чтобы ты был в безопасности. Только чтобы тебя не отправили на ляпискинез, потому что они говорили… они говорили, что улучшений всё нет, а содержание обходится дорого. Но теперь, если мы найдём сердце Зимары, то выберемся отсюда. Есть другая клиника, Карел, где-то, говорят, есть такой Халут…

— Поздно, поздно и закономерно, — не своим голосом отрезал Ка-Пча. — Скоро вернётся Йола Шулли и… и знаешь что, пап? Я стал настолько машиной, что не боюсь ни твоей, ни своей смер…

Еклер осёкся, увидев на черепашьей шее Зеппе грязные дорожки и капли, что оставляли их, выкатываясь из-под шлема. А потом отвернулся и сел лицом в угол.

— Карел…

— Ошибочный запрос. Меня зовут Еклер Ка-Пча.