Либелломания

Глава 15 Чуврилий Курган

Бритц отцепил свою вестулу с хромосфеном и отдал мне. Жаль, у нас не было запасной брони, потому что Нахеля ни в коем случае нельзя было оставлять на берегу без защиты. Поэтому Кайнорт просто поддел футболку потолще и защёлкнул воротник на куртке.

— Что? — он поймал мой скептический взгляд и похлопал себя по сердцу. — Я переложил куски Жуайнифера и Кута в нагрудный карман. Они будут моей бронёй.

— В твоём случае я бы насыпала их, что ли, в шапку… из вольфрама.

Мне досталась не такая впечатляющая улыбка, как Гюэлю. Я шла за ними и, придерживая края капюшона, пыталась нащупать свои мысли в клочках ваты, которая забивала уши и голову. То, что говорил Бритц, когда манипулировал, в подавляющей массе звучало мерзко. Начиная от того, как вкусно пахнет жареная шчера, до… Хотя сегодня этим можно было и закончить. За всё время я уяснила о Зверобое две взаимоисключающие вещи: во-первых, что парадоксально для умбрапсихолога, он почти никогда не врал. По крайней мере, я не помнила такого случая и только из осторожности добавила «почти». Во-вторых, его слова следовало делить на… не знаю, на шесть, хотя бы по количеству лап. Потому что — спасибо Злайе — я знала, что корень языка у шчеров находится в глотке, и «до пупа» он бы точно не достал. Значит, Бритц вряд ли когда-нибудь проделывал это сам. Точнее, вряд ли со шчерами.

— Всё равно считается, что я тебе показал, — притормозил Кайнорт, чтобы поравняться со мной. — Что безнадёжен.

— Боюсь, остров не дал тебе шанса. Ты провалился.

— Нет. Эй, нет. Не важно, что Гюэль шевелится. Я его убил.

Но я уже вознамерилась его уничтожить за «незамарайку»:

— Я не зажмуривалась, и мои глаза говорят: «Ты провалился».

— Да ты серьёзно? — он откинул мой капюшон и с явным облегчением обнаружил, что я смеюсь над ним.

— Ты его убил, убил. Но вышло слишком иронично, чтобы я усвоила только то, что ты пытался этим преподать. Знаешь, это… как будто ты толкнул супницу, чтобы показать, каков ты мамкин злодей, но уронил её себе на голову. И она застряла на ушах.

— Думаешь, это я вынес урок? — Он потёр кончик уха. — Ладно, я подумаю.

Тем временем я уже открыла рот, но закрыла за ненадобностью. Хотя я знала, что Бритц — штука слишком скользкая, чтобы его можно было проткнуть острым словом, но не рассчитывала на такую уступчивость. В чём его нельзя было упрекнуть, так это в неумении сглаживать многоугольники споров. Он их просто пускал под откос.

— Гюэль, — позвал Бритц. — А из тех, кого шамахтон разорвал на кусочки, ты знал кого-нибудь лично?

— Хотел бы знать парочку. Этих ваших… Выкрали детёныша вожачки, и она слегла… и валялась в гроте три недели. Три недели стая не приходила к шамахтону! Говорят, Урьюи чуть не замёрзла. За это нас отлучили от пепла.

— Вы отвечаете за фламморигам?

— За них и за игниевую сильвесту.

Вот почему они хотели во что бы то ни стало вернуть фламморигаму сами. Из-за гребня последней, расколотой влагой скалы, нам внезапно открылось поле. Оно заросло бутонами, похожими на пишпелии, но головки не клонились к ручейкам, а тянулись к небу. С краю тарахтел старый кунабулоптер, так низко, что винт, вместо которого на современных кунабулоптерах были турбины, ворошил сорняки. Пожилой шчер управлял машиной и не обращал на нас внимания. Он обрезал лишние листья, чтобы не застили свет новым побегам. Бутоны казались неестественно лёгкими по отношению к тонким травянистым стеблям. Гюэль хромал и задел один. Высоко наверху бутоны ударились друг о друга. Один лопнул, и в воздух брызнул серебристый нектар. Что-то заметалось в небе, между стеблями и прямо перед нами. Меня резко дёрнули назад за капюшон. Инопланетянин Кайнорт Бритц никогда не видел…

— Это же поулипелии, — объяснила я. — Урьюи — не тот мир, в котором всё пытается тебя убить.

— Меня не пытается, — согласился эзер.

— Они просто высиживают яйца. В пишпелиях выводятся рыбки, а в поулипелиях птички. Там в стеблях гелий, чтобы поднимать бутон к небу. Мы в детстве сидели и ждали, когда он лопнет, чтобы сразу вдохнуть из стебля, пока гелий не улетучился.

— Зачем?

— Чтобы материться смешным голосом. Ты вообще был ребёнком?

Кайнорт смерил меня таким взглядом, будто в его детстве суровые эзеры вставляли такие стебли в зад жорвелу, чтобы его надуть. Птенцы, только выбравшись из бутона, уже летали. Это были снырковки, они подбирали последние капли нектара. Кунабулоптер ловил стайки сетью и аккуратно помещал в кузов, чтобы отвезти на птицеферму. Мы шли в сумерках из живых серебряных звёзд и мороси сладковатого нектара. Романтику портили только наши напряжённые физиономии. Гюэль резко обернулся. Голова его не успела за разворотом плеч, неестественно дёрнулась, но шчер подмахнул рукой и поставил её на место.

— Здесь Чуврилий Курган. Очень вас прошу… — он кинул умоляющий взгляд на Бритца, — … не делайте им ничего плохого. Обойдём стороной. Им и так непросто.

— А что там?

— Мутикула в последней стадии.

— Сюда приходят умирать? — догадалась я.

— О, вы не знаете, что такое мутикулярный чуврит на самом деле. Никто на свете не знает, кроме нас.

Этой болезни была уже не одна тысяча лет, но я поняла, что он имел в виду. Запущенную, критическую форму мутикулы, до которой раньше просто не доживали. Те шчеры, которые патрулировали берега, были в самом начале пути. Их горбы, волдыри и полипы росли годами. Бабушка говорила, могло пройти до двадцати лет, прежде чем болезнь заставляла человека прорастить внутри себя целую систему корней. Конечно, это убивало органы, и человек умирал. Но здесь ему не давал пепел.

Чуврилий Курган напоминал пирамиду. На её ступенях, покрытых мхом и игольчатыми шарами, похожими на кораллы, смирно сидели люди. А женщина внизу не могла даже сесть из-за горба. Он так сильно выпирал из спины, что она легла и обмахивалась веером. Кто-то пил из термоса, кто-то делал укол шприц-пистолетом, кто-то просто читал или шевелил губами. Молился? Мужчине наверху было совсем плохо. Он вдыхал пепел из резной коробочки. Его рука безвольно лежала на мхе и подёргивалась. На ней… вернее, рядом с ней пульсировала тёмная, опутанная сосудами шишка величиной с голову. Она уже не росла на руке, а отделилась и жила своей жизнью. Пускала свободные корни в мох и оплетала ими ступени.

— Привет, Гюэль, — мужчина приподнялся и помахал нашему провожатому.

— Здравствуй, Воханас. Почти свободен, да?

— А? А чего ты шепчешь?

— Да вот. Допатрулировался.

— А⁈

Гюэль только махнул на него и поплёлся дальше.

— Ничего, это не больно! Слышишь? — догнал нас крик Воханаса. — А из патруля уходи! Бросаетесь на всех, а потом вас режут.

Я почувствовала руку Бритца на своём плече, и его лицо закрыло мне вид на пирамиду. Но перед глазами ещё стояли мох, кораллы и живой волдырь на ступени.

— Тебе плохо? — эзер опять коснулся моего сырого лба и вложил мне в руку воду, но мои пальцы ослабли, и он открыл бутылку сам. — Пойдём назад?

— Да нет, просто… такое зрелище. Пошли отсюда подальше. Пошли, мне правда лучше, когда я иду.

— Вот она, мутикула, — просипел Гюэль.

Вирус заставлял организм растить на себе эти волдыри, и в конце концов они превращались в округлые коралловые полипы. Их целью было не убить, а отделиться и прирасти на кургане, словно на рифе или на садовой горке. Из-за преждевременной смерти носителя вирусу это не удавалось. На Острове-с-Приветом он добирался до финиша, и люди приходили сюда, чтобы освободить его и себя. Я опять обернулась к ступеням.

— Они уйдут отсюда мёртвыми?

— Эти-то давно уж… Вообще-то нам уже привезли вакцину, но на заражённых она не действует. Только на тех, кто уже здесь родился. Они подрастут и уедут, я так думаю.

— Ты говорил, у тебя здесь сын, — вспомнил Кайнорт. — Он заражён?

— Ему пятнадцать. Вакцину привезли десять лет назад, до этого не знали, что тут есть дети. Ему передалось от матери, года в три уже. Я думал, он уедет… жить… Но вот так вот, не срослось.

— А есть какая-то разница… ну, быть живым или… — спросила я.

— Если хочешь знать, я её не чувствую. Разве что, думаю, теперь пепел нужен будет ежедневно, до этого я носил его с собой так, на всякий случай. То же говорят все, кто побывал на кургане. — Гюэль хрюкнул, усмехнувшись. — Но им никто не верит, пока сам не попробует. А эти шары… ну, чуврелии, они красивые, когда каменеют. Может, продавать их на материк, как сувениры?

На горизонте уже блестел купол инкубатора. Мы пересекли перешеек от внешнего кольца острова к внутреннему. На той стороне мутного озера вертелось пять глобоворотов. Жильё заражённых, живых и мёртвых. За аккуратной изгородью шевелился лесной пожар: громадные ветки ломались, гнулись и тлели. Это паслись фламморигамы. Если бы не они, посёлок ничем не отличался бы от обычного отшельфа. Люди занимались своими делами. Работали, смеялись. Дети облепили изгородь, их тянуло посмотреть на чудовищ в огне. Только всюду стояли колонки, и любой мог подойти к фонтанчику, ногой нажать педаль и вдохнуть пепла. Гюэль повёл нас в обход. Я решилась на вопрос, который терзал всю дорогу:

— Разве они не могут брать пепел про запас и ездить на материк?

— Насовсем уехать не смогут, — ответил за шчера Кайнорт. — Если им потребуется работа, придётся проходить медкомиссию. С другой стороны, ни в одной фирме в списке противопоказаний к трудоустройству нет смерти.

То, что Гюэль назвал инкубатором, издалека напоминало что-то среднее между октаноном магнума и лабораторией и смотрелось несколько чуждо посреди дикого острова. Но когда мы оказались на последнем кольце суши между двумя озёрами, синим и голубым, наш провожатый остановился на вполне цивилизованной дороге перед шлагбаумом.

— Дальше сами идите, мне надо домой. Вас там встретят.

— Иди, Гюэль, — отпустил его Бритц.

Недолго думая, мы пролезли под шлагбаумом и прошли метров триста. Нам навстречу вышли шчеры. Четверо в серой униформе выглядели как спецагенты. Без оружия наперевес, но было бы глупо предполагать, что у них его не было вовсе. За ними следовали две взрослые фламморигамы. Одна махнула обугленной веткой, и горелая кора трухой упала на дорогу. Взрослые звери были ростом со строительный кран. Но не пылали, как наш мелкий из токамака, а тлели, теплились. Игниевая сильвеста, чёрные ветки которой больше походили на металл, чем на дерево, отдавала энергию медленно и ровно.

— Вы кто такие? — в голосе мужчины не было агрессии, только волнение. — Цель прибытия в резервацию?

— Я представляю ассамблею минори, меня зовут Кайнорт Бритц, а это Эмбер Лау, аквадроу. Мы прилетели, чтобы задать магнуму несколько вопросов. Только и всего. Двое эзеров, которые украли у вас фламморигаму, убиты. Мы попытались её вернуть, но…

— Детёныша вернул патруль.

— Это мы нашли и привезли его, — сказала я.

— Если так, нам об этом неизвестно. Задавайте свои вопросы здесь. Я могу вас уверить, те двое покинули остров живыми.

— Их убили позже, — объяснил Бритц. — У ассамблеи есть основания полагать, что их смерть, вернее, орудие убийства, связано с шамахтоном.

— Вы заблуждаетесь.

— Я тоже так надеюсь.

— И у нас приказ не пускать эзеров. Мне что с вами делать?

Он отступил и стал спорить с кем-то по рации, а из пекла исполинского кострища взрослой фламморигамы выскочил маленький, покрытый угольками зверёк. Другой агент попытался оградить нас, но зверёк поскакал прямо ко мне и сел на дорогу. Я чувствовала его ровный жар.

— Так вот же он!

— Эй, Пардус? — агент окликнул первого. — Пардус, взгляни-ка, он её, кажется, узнал.

— Я же говорю, — настаивала я, пока детёныш наворачивал круги возле наших кед. — Это мы вернули фламморигаму. И если шамахтон ни при чём, пусть магнум это подтвердит.

— Мы ведь не можем вернуться и сказать, что поговорили через порог, — добавил Бритц. — Речь о смерти лидмейстера. А новому придётся заново подписывать положения о вашей неприкосновенности.

— Хорошо, — сдался Пардус. — Вам действительно лучше переговорить с главным. Только мы предпочитаем называть его не магнум, а профессор. Профессор Скварке. Здесь у нас порядок такой: главный не тот, кто живёт дольше других, а тот, кто всех умнее. Идите за нами.

Нас пропустили вперёд, а фламморигамы разошлись по обе стороны дороги и щипали ветки на пути. Мелкие закидывали в пасть, а крупные забрасывали себе на спину и перестраивали тело так, чтобы новой нашлось место. Встретив этих четверых в сером, я выдохнула. От них так и несло цивилизацией. Нет, оружие патрульных, больных мутикулой, впечатляло, но для меня цивилизация начиналась там, где можно было договориться. Я посмотрела на Бритца. Судя по его выражению, ему тоже нравились те, из чьих уст звучали слова «эзеры», «могу вас уверить» и «профессор».

Новый водоём уже с трудом можно было назвать озером. Скорее прудом. От последнего островного кольца к мысу посреди пруда вело множество мостиков. По одним ходили такие же агенты в сером, по другим шчеры, похожие на учёных, в белых комбинезонах. Почти весь мыс, размером с городскую площадь, занимал сверкающий глобоворот. Нас провели мимо главного входа и приказали ждать у крутой и высокой лестницы. Туда же подоспели пятеро агентов. Я шагнула в сторону, чтобы рассмотреть глобоворот, и узнала звук, с каким наводила глоустер на висок Бритца. Тот молча притянул меня за капюшон ближе, цапнув за ткань двумя пальцами. Это было лишним, но я обошла его и примерно встала у левой ноги. В голове пронеслось: «Замри». А вкупе с явным признаком раздражения, когда он прикрыл глаза на десятую долю секунды дольше, чем обычно, я разобрала это как: «Замри уже наконец». И почему нападение Бритца оборачивалось для некоторых неожиданностью? То, что он на грани членовредительства, всегда было очевидно. Например, он чуточку медленнее моргал. Или чуточку сдержаннее шевелился. Или, например, рядом была я.

На высоте этажа пятого (по меркам городского партера) виднелась бронированная дверь. Пардус за углом ходил пунцовый туда-сюда, путано объясняя в комм, кого и зачем привёл.

— Вы можете войти, — наконец объявил он. — Но в манеж к шамахтону эзера не пустят. Все вопросы пусть задаёт она. Да, и сейчас ступает первая тоже. Эскалатор реагирует на свободные диастимины активных магов.

Ступени лихо скользнули вверх, как только я шагнула на первую. Шчер вспрыгнул на ступеньку позади Бритца:

— Они ползут вниз тем быстрее, чем некто пытается бежать, так что обычный человек не может попасть в инкубатор с этого входа. Или выбраться из него.

— Тогда я взлетел бы.

— Тогда я изрешетил бы вам крылья, — любезно улыбнулся Пардус.

— М-м.

Мы очутились в освещённом аварийкой кулуаре. Агент приказал ждать и пропал, как по волшебству. Я вздохнула. Хотела тихонько. Но мой выдох разнёсся по всем видимым и невидимым проходам, отразился от стен и размножился в тёмной неизвестности. Я знала, что Кайнорт уверен не больше моего, но спросила:

— Думаешь, получится?

— Да, — сказал он, видимо, чтобы я перестала хрустеть костяшками. — Ты всё помнишь?

— Да.

— Всё поняла?

— Да.

— Если он начнёт отпираться, не настаивай.

— Да.

— Ты сможешь связать больше двух слов? Было бы очень кстати.

— Да. Да, смогу.

— Больше двух разных слов, Эмбер.

— Я в порядке, — связала я.

— Встряхнись, пока не поздно.

К нам уже кто-то шёл, шаги разносило по кулуарам. Свет неровно брезжил из дальнего прохода. Сателлюкс. Чтобы не терять времени и не разжимать зубов, я сама залезла во внутренний карман куртки Бритца и достала камни. Стоило коснуться его промокшего воротника, он спрятал руки за спиной.

— Извини, — я смутилась.

— Не хотел спугнуть, вдруг ты собиралась залезть мне в трусы? В качестве компенсации за филармонию.

— Филармонию?

— Кармин. Первая встреча лицом к лицу. Ну, тот спортзал в Кумачовой Веч… — его взгляд заморозил воздух, а моя температура подскочила на градус. — Что, у тебя правда нет отдельного чулана в голове, где слово «филармония» набрасывает на тебя пелену содрогания?

Я зажмурилась, зажала переносицу пальцами, и когда открыла глаза, какой-то тумблер внутри меня щёлкнул. Коридор с шагами был гораздо длиннее, чем показалось вначале. Это было плохо, потому что мы вляпались в этот разговор, и хорошо, потому что… мы вляпались в этот разговор. Он подбросил крови мне в голову.

— Если это ударяет по злодейскому эго, Бритц, то башня моей ненависти так переполнена твоими грехами, что для чулана с филармонией просто не хватило места. И мне-то он зачем? Это же ты потом пожалел. Сам расхламляйся.

— М-м. Нет, не пожалел.

— Ты назвал себя придурком. Правда, на октавиаре. Может быть, ты имел в виду…

— А, пф-ф, — он противно рассмеялся, — есть же разница между «стыдно» и «пожалел». Эмбер, не переоценивай мою порядочность. Злодеи, бывает, делают то, что им не хочется. Но уж будь спокойна: то, что им хочется, делают всегда. За моральными принципами — к… — он запнулся, выбирая, кого поставить в пример, но я бы на его месте вообще не продолжила, — к Волкашу.

Из прохода за спиной Бритца выскочил сателлюкс. Профессор Скварке, который появился следом, был эпически стар и клочковато сед, но глаза в витраже морщин горели такие синие, каким позавидовало бы море. Широкие в полутьме, зрачки были островом в этом море, оставалось лишь надеяться, что учёный без привета. Он был в белом форменном комбезе. Измятом настолько, что это вскоре можно было принять за особенность ткани.

— Профессор Индиг Скварке, — представился он захватывающим басом. — Мне передали, что вы привезли фламморигаму. И какие-то бредни к ней в придачу. Какие ответы вам нужны?

— Мы должны понять, причастен ли шамахтон к смерти грабителей, — сказала я, потому что профессор смотрел прямо на меня.

Индиг Скварке молчал, и я пересказала всё так, как научил Кайнорт. Только не стала добавлять, чем грозит отказ от сотрудничества, потому что всё равно не умела шантажировать с тем же блеском, что Бритц. Кроме того, профессор производил впечатление человека, способного догадаться о возможных последствиях и без этого твиста. Он качался на каблуках и пощипывал бакенбарды. В конце я показала видео, на котором лидмейстера Жуайнифера обволакивает и запечатывает в лазурит. Профессор взглянул на камни у меня в руке и позвал нас за собой в коридор.

— Я никогда прежде не наблюдал такого эффекта и не слышал о подобной смерти, — сказал он на ходу. — Если только это не видеомонтаж. Но полагаю, это вы уже исключили.

— Мы изучили камни, — прошелестел Бритц, и, пока на него не цыкнули, я спросила:

— А шамахтон мог бы… навредить им на расстоянии? Или, может быть, каким-то образом кто-нибудь мог создать оружие на основе этого феномена?

Всё это время профессор мотал головой. Он вывел нас в атриум, где развернулся и поднял палец, чтобы мы вняли:

— По планетарным меркам Урьюи совсем ребёнок. Она может поднять ураган в пределах нескольких километров или сбить гломериду колебаниями газа в стратосфере, да и то — если звездолёт окажется прямо над островом. Даже вода для неё слишком плотная. Всё, на что она способна, это сотрясти нижние слои моря. Однажды это разбудило подводный вулкан, и цунами напугало охотников до приключений. Вот и всё. Но минералы, — он взял осколки кальцита и лазурита, — минералы такие, как эти, ей не под силу. Я даже не представляю, что это за технология. С точки зрения догматов науки это совершенно невозможно, и неудивительно, что ассамблея подумала на шамахтона. Впрочем, вы сами скоро убедитесь…

— А с научной точки зрения — что она за существо?

— Разумная часть ядра. Плазмоид. Внутри него магнитное поле, оно упорядочивает заряженные частицы плазмы. Наши нейронные связи — подобие того, что обеспечивает мыслительный процесс шамахтона. Они живут… — Скварке опять пощипал бакенбарды, подбирая слова, — или, как приверженец доказательной науки и противник журналистских штампов, я бы сказал, водятся внутри планет с магнитным полем. Они его создают. Пока они активны, биосфере не угрожает солнечная радиация.

— Как же так случилось, что о них почти никому не известно?

— Потому что шамахтоны не нашего ума дело, — отмахнулся профессор. — Урьюи открылась нам случайно. Тысячу лет назад сюда упал метеорит. И шамахтона частично выбросило наружу. Выплеснуло, как чай из пиалы. Из-за сдвига тектонических плит она не смогла вернуться обратно. Её зажало. Застряла барышня наполовину там, наполовину тут. И могла замёрзнуть и умереть. Так оно почти и случилось. Вы, наверное, проходили в школе малое глобальное похолодание?

— Наверное. Я не… уверена, — я покосилась на Бритца, который машинально кивал, хотя он-то уж точно не проходил школьный курс географии Урьюи. Вот жук. Профессор, впрочем, спросил только риторически, уверенный, что абсолютно все помнят глобальное похолодание как вчерашний день. И продолжал:

— Из капель её плазмы, которые брызнули на сильвесту, появились фламморигамы. Они согревали Урьюи, а потом сосланные шчеры разработали программу по поддержке популяции фламморигам. Вывели для них идеальную породу сильвесты. Мы продолжаем ждать нового сдвига коры, который, может быть, позволит шамахтону наконец вернуться в ядро. По её словам, она лежала в нём, свернувшись как пружина.

— Постойте, вы сказали… «по её словам»? — опешил Кайнорт.

Профессор посмотрел на него с нескрываемым раздражением человека, который терпеть не может тупых студентов, а мы вдвоём сейчас являли именно таких:

— А кто, по-вашему, должен отвечать на вопросы о шамахтоне? И как, по-вашему, мы узнали её историю? Прочитали в комиксах?

— Мы сможем поговорить с шамахтоном? Прямо с ним? На самом деле?

— С ней. Да, аквадроу сможет, — буркнул Скварке, довольный произведённым на эзера эффектом. — После того, как три недели фламморигамы не приходили, оплакивая детёныша в гроте, Урьюи решила говорить только с активными диастимагами. Она поглощает свободные диастимины из потока, который окружает активного мага, и компенсирует энергию, которую тратит на разговор. Диастимагу это не навредит. А у пассивных такого потока нет, поэтому… поэтому вы останетесь со мной за барьером.

Мы с Кайнортом переглянулись, и восторг с него как рукой сняли:

— Профессор Скварке, Вы точно не скормите её хтонической твари?

— Ещё один намёк на жертвоприношения в храме науки, и я выгоню вас прочь!

— Простите, профессор Скварке, — Бритц опустил ресницы. — Никак не избавлюсь от привычки опираться на предыдущий опыт.

Впрочем, если бы этот вопрос не задал Кайнорт, это обязательно сделала бы я. Очевидно, профессор жил в своём особом замкнутом мире высокой науки, может быть, даже не зная, что была война, и что по берегу разгуливают вооружённые до зубов горбатые зомби. Если он и не кормил хтонь девчонками, то уж точно скармливал ей всё своё время. Он подошёл к одной из дверей, точно такой же, как и другие в атриуме: без петель и ручек. Она выглядела как нацарапанный на стене портал. Скварке приложил ладонь и толкнул от себя:

— Проходите в манеж, сударыня, а мы с вашим пассивно агрессивным другом побеседуем здесь.

На лице Бритца застыло выражение обречённого на растерзание. Я заметила, он не любил людей, которые превосходят его в ехидстве, но которых при этом нельзя просто взять и убить. У его раздражения было только два полюса: сарказм и керамбит. И если Кайнорт терпел поражение в дуэли на колкостях, то невозможность немедленно избавиться от собеседника или, на худой конец, пригрозить, повергала его в уныние. Я позлорадствовала и шагнула в манеж инкубатора.