Либелломания

Глава 14 Пепельная нежить

Во всём этом был один плюс: хелицеры Эмбер не кусали в ответ на искусственное дыхание. Кайнорт обнаружил это выдохе на третьем, а до этого даже не задумывался. Это никуда не годилось, ведь реанимирующий первым делом должен заботиться о себе, иначе крышка обоим. Бритц выдохнул новую порцию жизни, и у него осталось четыре секунды, чтобы вдохнуть и выдохнуть самому, сделать новый вдох и параллельно выцарапать из аптечки миорелаксант. Нахель умчался за шчерами и потерял связь. А Бритцу надо было снять спазмы у Эмбер, потому что её диафрагму свело судорогой. Она дрожала и металась до посинения. Выдох для Эмбер, вдох для себя, выдох, вдох для Эмбер, выдох для Эмбер… И укол наконец. Кайнорта уже мутило от гипервентиляции, но шчера чуть-чуть расслабилась и задышала сама. Кое-как, поверхностно, зато стабильно. Она лежала вся сырая от пота и очень горячая.

— Служба спасения шчеров. Все наши операторы заняты, оставайтесь на связи.

«Парам-пам-пам», — заиграло на линии. Он набрал другой номер.

— Служба спасения, что у вас случилось? — в скорой для эзеров голос был живой.

— Шчера, чёрная вдова, двадцать пять, аквадроу, — выпалил Бритц. — Укусила бумеранга.

— Мы специализируемся на эзерах. Звоните в их службу.

— Там занято. Мы на острове, пожалуйста, у неё мало времени.

— Минуточку, я переведу вас на оператора из отделения токсикологии.

Через минуту Кайнорт повторил всё то же самое другому эзеру.

— У вашего бумеранга есть аллергия на яд каракурта?

— Я не знаю. Проблема не у бумеранга, это отражённое отравление.

— Ясно. Минуточку, я переведу вас на узкого специалиста.

Пока там играла музыка, Бритц опять попробовал первый номер. В службе для шчеров ответил другой механический голос:

«На канале профилактика. Мы соединим вас с оператором, когда на ближайшей линии закончится комендантский час».

Бритц отключил их совсем и вернулся к эзерам:

— Отделение физиологии диастимагов, опишите симптомы укушенной, — устало спросили у него.

— Сильные судороги по всему телу, рвота, жар, повышенное потоотделение, тахикардия… дыхательный паралич я снял релаксантом.

— Хорошо. Есть у вас антидот?

— Для эзеров. Но…

— Ни в коем случае, для эзеров не подойдёт. У шчеров другой обмен нейромедиаторов. Минуточку, я свяжусь с неврологом и переключу вас.

Когда через две минуты всё ещё никто не ответил, Кайнорт позвонил тому, чей номер не набирал лет сто, и это в буквальном смысле.

— Кайнорт? — прохрипели спросонья. — Два часа ночи. Надеюсь, ты при смерти, а лучше, если вся ассамблея!

— Дядя Нулис, у меня тут шчера, чёрная вдова, укусила бумеранга.

— Пошёл ты со своей шчерой! Нашёл, когда вспомнить, что дядька патологоанатом.

Не обращая внимания на ругань, Бритц перечислил симптомы. На том конце слышалось только шумное дыхание недовольной, но какой-никакой родственной души, на которую была последняя надежда. Дядя Нулис проворчал:

— Дрянь дело, похоже, у этого бумеранга аллергия на яд каракурта. Иначе шчера сама обезвредила бы яд, но похоже, ей не дают диастимины. Её обмен веществ обманули, она травит себя, но не блокирует токсин. Когда действие миорелаксанта закончится, сразу влупи ещё, иначе риск нового паралича. И так до нескольких суток. Но непрерывными уколами ты её быстрее убьёшь. Нужна искусственная вентиляция и поддержка всех систем в стационаре, пока яд не рассосётся.

— У меня всё равно нет больше релаксанта. Мы на Острове-с-Приветом.

— Вот же тебя занесло. Вообще-то… помог бы антитоксин. Был уже такой случай. Организм подумает, что это обычное отравление, и начнёт сопротивляться, — дядя замолчал, и Кайнорт испугался:

— Только не вешай меня на линии!

— Взгляни правде в глаза. Ты чёрт знает где. Если рядом нет кого-то с антитоксином в крови, она всё равно умрёт. Ты ничего с этим не поделаешь. Усыпи.

— У меня резистентность к её яду, — начал соображать Кайнорт. — Четыре года на ботулатте с ним. Моя кровь подойдёт?

Дядя Нулис хмыкал и ворчал что-то себе под нос. Потом зашуршал, видимо, поднимаясь с постели.

— Когда ты сделал укол?

— Минут пятнадцать назад.

— У тебя четыре часа до нового приступа. Кровь свернётся, нужна плазма. Есть под рукой что-нибудь стеклянное? Слушай сюда.

Он продиктовал порядок действий. Кайнорт отключился и набрал своей крови в шприц. Подтащил тряпицу с очками Нахеля, которые тот обронил, и разбил камнем. В тряпице остались осколки закалённого стекла. Примерно такие, какие надо. Всё это время пиявки лизали Эмбер, а она сотрясалась в мелких судорогах. Бритц высыпал осколки в шприц и начал встряхивать. Дядя сказал, потребуется минут двадцать, чтобы отделить эритроциты. Это было легко, Бритца и так трясло вместе с кровью. Через положенное время на осколках осели красные сгустки. Он перезвонил.

— Теперь сунь ей этот шприц за пазуху на полчасика, пока у неё всё равно гипертермия. Так свернутся остатки фибрина. Потом перенеси в холодный отсек аптечки часа на три-четыре. Сыворотка соберётся наверху. Тебе нужно три миллилитра. В вену попадёшь?

— Да.

— И да, я кое-что полистал об этом острове. Ленивые пиявки.

— Тут их полно, так и лезут к ней.

— Чуют дрожь. Не мешай им, — посоветовал дядя. — Дай доступ к оголённым участкам тела, они сосут энергию гидролиза. Делают жертву вялой, расслабленной. Только не давай утащить в болото. Пиявки снимут лишнее напряжение и боль от спазмов.

— Спасибо.

— Удачи. До связи. Ещё лет через сто.

Кайнорт закатал одежду, освободив лодыжки и запястья Эмбер, приподнял ткань на животе. На рёбрах уже появились синяки от конвульсий. Чёрные щупальца осмелели и поползли по коже. Выглядело жутковато. Полчаса длились миллион лет, но когда Бритц переложил шприц в холодильную камеру, Эмбер очнулась. Она не пыталась стряхнуть пиявок, только дрожала и стонала. Бессильные руки, как плети, раскинулись по серой траве.

— Зверя им отдал… — прошептала она.

— Нет, зверя я оставил себе.

— Смеш… но…

Пиявка обмотала ей шею, и Кайнорт занёс керамбит, чтобы срезать гадину.

— Не трогай… мне так… лучше.

— Она же тебя задушит.

— Нет! Не трогай. Мне больно, не трогай!

Он послушался, но не спускал с неё глаз. Пиявка оставила засосы, а Эмбер вдохнула шумно, но глубоко, вскоре успокоилась и заснула. Оставалось три часа до укола. Ленивые пиявки не убивали: им было лень, да и совершенно незачем лишаться пищи. Но их приползло уже так много, что скользкие щупальца пробирались в рукава и под одежду. Кайнорт вытер холодный пот со лба и шеи. Воротник промок целиком. Он подвинулся ближе к Эмбер, уложил свою голову ей на живот, между пиявками, и стал смотреть в небо. Лужи давно погасли. По равнине свистел ветер, соревновался с прибоем, кто сильнее ударит в скалы. А под затылком неровно билась брюшная аорта. Бритц долго лежал так, потому что хотел чувствовать, что она жива, каждую чёртову секунду. Чёрные щупальца шевелились рядом, трогали горло эзера. Они расслабляли, но лишь настолько, чтобы выдержать эти три часа ничего не предпринимая. Просто в ожидании. Когда настало время, он поднялся, набрал холодной сыворотки в новый шприц и попал в вену со второго раза. Прогнал пиявок и принёс из тарталёта плед, чтобы укрыть Эмбер. Жар спадал, кожа принимала оттенок живой шчеры, теперь её нужно было согреть.

— Кай, я не догнал токамак! — примчался Нахель, волоча за собой шчера. — А что с ней?

— Ранена. Спит.

— Зато я поймал другого. Эта гавань — обманка, община-то на другой стороне острова. В смысле, община тех, с кем можно иметь дело. Вот он знает где.

Бритц покачал головой:

— Мы возвращаемся домой, как только она проснётся.

— Что, даже не поговоришь с ним? Я что, зря тащил? Пока время есть.

В лапище Нахеля дёргался побитый шчер с опухшей голенью. Он плевался кровью и зубами, но между этим играл желваками и молчал. Это был один из тех, кто бросил Эмбер в лужу с плазмой.

— Разве что пока время есть, — пробормотал Бритц.

— Пытать будешь?

— Разговаривать, — он нехорошо улыбнулся. — Я же психолог.

Душераздирающие вопли. Идеально для будильника, если дома закончился кофе. С такими можно обойтись без контрастного душа. С удовлетворением живодёра я попыталась повернуться с боку на бок в тёплом коконе, чтобы проспать ещё сутки, но обнаружила, что это дьявольски больно. Так больно всем мышцам сразу, что застонала. Так было только раз, однажды в школе, когда мне захотелось доказать всем, что Лау — не сопливые золотые детки, я пробежала не девчачью половину благотворительного забега, а весь. Тогда я затемпературила из-за обширного миозита. Теперь всё было ещё хуже: болели даже веки, которые я не решилась открыть, но боль уходила, как только я переставала шевелиться. Вопли прекратились, и стал слышен прибой.

— Секундочку, — сказали тихо, и кто-то зашагал ко мне по камушкам. — Я забыл сделать укол.

Это прозвучало словно маньяк отвлёкся от второй жертвы, чтобы навестить первую. За секунду до испуга в меня ворвались воспоминания о том, что случилось. И подо мной явно был не разделочный стол, а сиденье открытого тарталёта. Я решила не насиловать веки и осталась неподвижной. Укол — значит, укол. Рядом прогнулось сиденье, и я скривилась, так больно стукнуло изнутри в затылок. Запахло антисептиком, в плечо кольнул шприц-пистолет. Рука откинула плед, ткань сырой толстовки и провела мне по животу. И закутала опять.

— Что, судороги опять? — раздался голос Нахеля.

— Нет. Это обезболивающее, — ответил Бритц совсем рядом и промял сиденье сильнее, склоняясь ко мне: — Следующие двадцать пять часов тебе будет приемлемо. Скоро домой.

Я побоялась кивнуть, вдруг укол ещё не подействовал? В горле першило от многократных приступов рвоты. Кажется, он увидел, что я пытаюсь разлепить губы, смочил их ватным тампоном и коснулся соломинкой. О, как хотелось пить. И спать. Я заснула под вопли, которые меня совершенно не тревожили. Это были не вопли Кайнорта и уж точно не Нахеля, и я заснула без угрызений.

Не знаю, сколько прошло, но новый звук был похож на протяжные хрипы. Я рискнула повернуть голову. В ушах шевелилась вата, но боль не прострелила как в первый раз. Её вообще не было, даже когда я попыталась привстать на локте. Я лежала в тарталёте, переодетая в чистую спортивную пару и сухие носки, завёрнутая в изотермический плед, и в распахнутую дверцу наблюдала берег. На большом валуне курил Бритц. Интересно, что было бы, перепутай он сигарету с тучканчиком, который я обронила. Ему разорвало бы пасть? Его рукава были в брызгах крови. Конечно, в чужой. Нахель с питательным батончиком в лапище ходил туда-сюда вдоль берега и пинал гальку.

— У меня желудок слабый, — пожаловался он и укусил батончик. — Ты закончил наконец?

— Не знаю.

— Кто же так пытает? Уж я видел многое. Но это похоже на расправу.

— У меня мало опыта. Всё время норовлю пережать.

— Дай ему… дойти… до конца…

Так хрипела бесформенная куча у ног Бритца. Она тряслась и надсадно смеялась. Галька вокруг была вся в крови, клочках волос, тряпок и в каком-то пепле. Этим пеплом была вымазана табакерка шчера, которую Кайнорт, должно быть, выбил у него из карманов. Эзер выглядел так, будто устал мучить. Впервые в жизни. Он выглядел разочарованным и озадаченным одновременно. Выдохнул, убрал сигарету, поднялся и достал керамбит.

— Ладно, нам пора. Эмбер, тебе лучше?

— Лучше, чем ему, — я поразилась, насколько нормально зазвучал мой голос после всего.

— Эй, я думал, мы возьмём его с собой в Эксиполь, — сказал Нахель

— Если он у меня не заговорил, Йо-Йо его тем более не заставят. И я ему верю, пожалуй. Он ничего не знает, и среди их оружия уж точно нет того, чем убили лидмейстера.

— А если оно в общине?

— Идите-идите… — сипел шчер и щупал раны переломанными, опухшими пальцами. — Шамахтон разорвёт вас на кусочки…

Кайнорт колебался. Он посмотрел на меня, вдаль на чёрные скалы, по которым катились туманы, опять на меня.

— Нет, домой. У меня не было в планах рваться на кусочки, это уже не моя компетенция. Я только покажу Эмбер, насколько она не права.

— В чём? — спросила я.

— В том, что я, может быть, маловероятно, но как будто ещё не безнадёжен. Так что смотри.

— Не надо, — у меня опять свело живот. — Кай, оставь его, раз всё равно не нужен.

— И не зажмуривайся.

Он словно по себе и мне… по нам с ним резанул, а не по горлу шчера. Ему в лицо брызнуло.

— Поняла? Раз и навсе… эй… это… как?

Бритц застыл, я резко села. Нахель выронил батончик. По виду Бритца, если я не ошибалась, можно было судить, что он страшно обескуражен. Я удивилась этому даже сильнее, чем происходящему на залитой кровью гальке. Шчер хватался за свой затылок и пытался вернуть на место голову, которую откинуло назад на ровно отрезанных мышцах и трахее, словно крышку его табакерки. Но он совершенно точно ещё не умер.

— Я в это больше не играю, — открестился бледный Нахель, отступая к тарталёту.

— Нет, подожди. Так не может быть.

Грудь шчера не вздымалась. Уже синий, он приподнял себя за волосы и… сел. Дёрнулся, будто хотел вдохнуть. А потом рукой откинул голову в сторону, раскрывая жуткую рану. Всосал воздух и приложил голову на место. Он потратил этот вдох на сиплое кудахтанье и повторил процедуру. Он смеялся над нами. Мне опять стало плохо. Кажется, нам всем стало.

— Так не может быть, — повторял Кайнорт и наворачивал третий круг возле шчера. До меня дошло:

— Пепел! Пепел фламморигамы.

Вот зачем он был нужен. Той рукой, которой шчер не придерживал голову, он сгрёб чёрный порошок с гальки и размазал по расхристанной груди. Он перестал дрожать и расслабился, словно получил дозу. Я не могла больше выносить его способ дыхания. Самой вдруг стало не хватать воздуха. Встала, взяла аптечку и, подойдя ближе, подала ему эластичный бинт:

— На, примотай как-нибудь.

— Погода портится, пора отчаливать, — пробормотал Бритц. — Нахель, закинь эту нежить в грузовой отсек, придётся взять его с собой. Он упомянул шамахтона, значит, что-то всё-таки знает.

— Славно, что ты вспомнил об этом сейчас, а ведь мог уже и горло перерезать!

— Нахель. Я не понял. Ты тоже припас пепла, чтобы гулять по краю моего терпения?

Шчер был лёгок и так занят своей головой, что Нахель справился в одиночку. Я ни в чём не возражала. Вата в ушах и слабость действовали как смирительная рубашка. И, в конце концов, я сама настояла на полёте, из-за меня они упустили токамак, а теперь ещё Бритц был на взводе из-за того, что его демонстрация собственной безнадёжности не удалась. Когда он приказал не зажмуриваться, я поверила, что, если только посмею, он вставит спички мне в глаза. Конечно, может быть, и нет. Но это прозвучало именно так. Его интонации, как эублефон, иногда вмещали гораздо больше, чем какие-то девятьсот тысяч слов октавиара. Теперь он молчал, играя кадыком. И мне совершенно не хотелось спорить, даже, к моему стыду, ради жизни пленника в грузовом отсеке. Тарталёт качало сильнее, чем когда мы заходили в гавань. Мой медальон-климатисс, в котором вертелся сгусток воды и грозовой тучи, обещал апокалипсический шторм уже через час. Нас подбрасывало на волнах, но предстояло вылавировать между кружевами скал, прежде чем тарталёт мог разогнаться и взлететь.

— Не могу вырулить! — с досадой ударил по штурвалу Нахель. — Нас относит налево, вдоль береговой линии!

Мы вышли только за первый ряд зубцов, торчавших из тумана, и огибали остров. Это вместо того, чтобы преодолеть второй ряд, а всего я насчитала их пять на пути сюда. Туман раздуло порывом, и показались голые утёсы, где берега поднимались резко, как небоскрёбы. Всё, чего добился рулевой, это недолгого притормаживания, только лишь чтобы нас не разбило об эти скалы на полном ходу. Но развернуться не удалось, нас крутило на месте. Нахель ругался на эзерглёссе.

— Ты жук-плавунец, — не разжимая зубов, чтобы не прикусить язык, напомнила я. — Тебе-то чего бояться?

— Финансовой кабалы за потопленный тарталёт!

— А ты чего сидишь сложа руки? — обернулся Кайнорт. Он опять был мертвецки спокоен, словно растратил годовой запас эмоций на берегу, а за новым предстояло идти в ассамблею.

— Я?

— Ты же управляешь водой, ну.

— Хорошо. Мне нужен обзор.

Он настроил внешние мониторы по всем фронтам, и мы оказались посреди стихии, как в шаре для грызунов. Конечно, ни один диастимаг не мог сладить с океанским штормом. Но я попыталась усмирить волну прямо под нами, и тарталёт перестало трясти. Мы уже не рисковали перевернуться, но ещё не могли встать на курс. Здесь бесилось какое-то течение, даже виднелся водораздел. Мутно-жёлтая река упорно разворачивала нас носом к острову. На четвёртом ряду зубастых скал остался последний угол острого утёса, и Нахель напряг все силы, чтобы оторваться. Уйти в открытое море. Я тоже вцепилась в неподатливое течение, и мы вырулили. Но на взлёте в тарталёт попала молния, он брыкнул и опять рухнул на пузо. Потолок дал мне затрещину.

Сзади в грузовом отсеке пинался шчер, и я на всякий случай пересела на краешек сиденья. Я торчала между эзерами, вцепившись в их подлокотники и почти касаясь плечами их плеч. Бритц по просьбе Нахеля перенастраивал один прибор за другим, но те стабильно отказывали, стоило ему взяться за следующий. Связь со спутниками прерывалась, пока бушевал шторм. Сквозь побитые о скалы двери салон заливало солёной водой. Через пять минут мы уже не понимали, где нас полощет. Где скалы, а где тучи. С перепугу я предотвратила такую волну, что минуту пялилась на свои дрожащие пальцы.

— Может, нам вернуться, раз море так настойчиво? Дождёмся, пока шторм стихнет.

— Нас и так несёт к берегу, проблема в том, что штормы здесь могут продолжаться неделями. А я не могу получить данные со спутника с актуальным прогнозом.

— Так может…

— Эмбер, на пол, на пол! — скомандовал Нахель.

Я нырнула под сиденье за секунду до удара днищем о риф. И предложила оттуда, дивясь, как жалобно зазвучал мой голос:

— Может, с берега получится поймать сигнал?

— Видимо, нам больше ничего не остаётся, — согласился Бритц и заглянул в моё убежище. — Поможешь причалить?

Я села, пристегнулась и сосредоточилась на воде вокруг наших турбин. Удивительно, но как только мы сдались, вода стала послушнее. Словно до этого она подчинялась мне наперекор власти Острова-с-Приветом, а теперь приказы слились в консонансе. Мы легко прошли третий и второй ряды горбатых челюстей прибрежных скал. Под пузом тарталёта заскребло, он накренился. И застрял. До берега оставалось метров сто. Я придала мощи новой волне, и нас вынесло на косу. Но следом ударила вторая волна. Море дало нам пинка, и мы втроём вывалились на мокрый песок.

— Великолепно, Эмбер, — отряхивался Бритц. — Это круче, чем три дня валяться на дне Ухлур-реки. Кстати, а как ты ходила в туалет?

Не дожидаясь ответа, которого, разумеется, и так не последовало бы, он открыл грузовой отсек. Тарталёт засел в песок под углом, и шчер просто выкатился наружу. Я удержала пару накатов воды, пока мы все не оказались на безопасном расстоянии от шторма. Бритц летал с утёса на утёс в поисках устойчивого сигнала. Я попыталась показать ему прогноз климатисса, но он ни в какую не принимал медальон всерьёз. Что ж, он был в своём праве промокнуть до нитки. Хлестал дождь вперемешку с песчаным ветром, и мы с Нахелем укрылись в гроте. Там лежали валуны, покрытые мхом и лишайником, значит, прилив так далеко не забирался.

— Эй, нежить, — Нахель обнаружил, что пленник прячется за валуном неподалёку. — А что там насчёт шамахтона? Уж не его ли рук дело — этот шторм?

Шчер молчал. Он походил на театрального чёрта: невысокий, лохматый и очень смуглый. С горбинкой на носу и тонкими чертами, даже приятными, если бы не грязь и гримасы. К сожалению, впервые я обратила на него внимание, только когда он швырнул меня в лужу плазмы и пнул при попытке встать. А после — когда уже был на моём месте. Эластичный бинт не давал его голове запрокинуться, и он только мотал ею в сторону, засасывая воздух сквозь натянутые нити, и кивал, возвращая на место. И всё равно она сидела криво. Нахель кинул в шчера мелкой ракушкой.

— Слушай, ты, манекен для краш-теста. Мы могли оставить тебя в тарталёте, пока грузовой отсек не превратился бы в аквариум. Раз уж ты не можешь сдохнуть и молчишь всё равно. Но знаешь, зачем он тебя выпустил? Нет? — Я невольно повернулась к Бритцу, который мок на берегу, и, поймав его взгляд на секунду, подумала, что в данный момент он тоже вряд ли знает, но Нахель умел заинтриговать. — Это открывает для плохого парня уйму возможностей попрактиковаться и отвести дух. Так что лучше поговорить с хорошим, правда?

— Шторм как шторм, — буркнул шчер. — Шамахтону Урьюи неподвластны стихии так далеко за пределами инкубатора.

— А ты сам-то видал его? А то я уже склоняюсь к версии, что никакого шамахтона не существует.

Шчер огрызнулся булькающим шёпотом:

— Не видал! Урьюи даёт запал фламморигамам, а те разрешают забирать пепел. Всё!

— Подожди, я запутался, Урьюи — так зовут шамахтона? Как планету?

— Она и есть планета, — устало бормотал шчер. — Они же ядро. Хтонь из ядра… Их всегда так зовут.

— Так, а пепел… он всё-таки лечит?

— Ты посмотри на него, — тихо вмешалась я. — Какое там «лечит», он же располосован до самых позвонков, а раны… не знаю, ну, посмотри.

Когда я только проснулась на другом берегу, пленник был одним большим увечьем, набухшим и пылающим. Теперь краснота прошла, но раны не затянулись. Не успели… и уже больше не могли. Шчер заметил, что я его рассматриваю. Прищурился и отчеканил:

— Пепел продлевает наш век.

— Так он из вас ходячих мертвецов делает? — хмыкнул Нахель. — Ты так и будешь теперь башку откидывать, чтобы набрать воздуха?

В ответ ему в лоб прилетела та же самая ракушка, а шчер забился за валун подальше и остался там. Переживать. Мне тоже захотелось дать Нахелю в лоб. Ливень обернулся моросью, и Бритц слетел с утёса. С его анорака продолжало лить, как из тучи. Он достал из кармана отсыревший батончик, последний мокрый паёк, встряхнул и бросил мне.

— Нам повезло. Через пять часов шторм уйдёт дальше на север. Нахель, а где шчер?

— Вон там. Он говорит, их шамахтона зовут Урьюи, и что он… она — ядро, но конкретно я ничего не понял.

— Кстати. Нас прибило прямо туда, где, ты показывал, и лежит короткий путь к общине.

— Если я не займусь тарталётом, мы не улетим через пять часов, — категорически отказался Нахель. — Пробило малый грузовой отсек, в батареи попала соль, там ремонта часа на два-три.

— Так оставайтесь с Эмбер тут, а я прогуляюсь с этим.

Я попыталась быстро проглотить кусок батончика и подавилась:

— Подожди, кхе, Кайнорт, кх-хе! В общину пускают только диастимагов, а ты даже не шчер.

— Ну, не пустят, так вернусь ни с чем. Попытка не пытка.

— Ты не похож на коммивояжёра. «Не пустят» на языке крименгана — это в лоб.

Нахель махнул и ушёл чинить тарталёт. Бритц задумчиво бродил по гроту: вытоптал на песке чёртову вилку, невозможный треугольник и начал невозможный куб, но запутался и бросил. А потом сел. Сидел, молча смотрел в туман. Достал сигарету, покрутил в пальцах и убрал в карман. И меня проняло:

— Ладно, пошли.

— Я тебя никуда не звал.

— Берега патрулируют. Ты слышал — им нужен диастимаг? Мне лучше прогуляться, чем тут отсвечивать пять часов. Логично?

— Логично. Но неразумно.

— Почему?

Он вздохнул и потёр грудь под ключицей, как будто от меня его дёргала невралгия.

— Потому что… Эмбер, потому что единственный из двадцати, кого ты цапнула, оказался не просто бумерангом, а с аллергией на твой яд. Потому что из двух тысяч кофеен Эксиполя ты выбрала именно эту, чтобы попробовать ботулатте. Потому что при вероятности в одну сотую тебе хватило одного раза с… ладно, в общем.

— Прости, одного раза с чем?

— Ни с чем! Тобой можно города брать: катапультировать в осаду и подождать, пока врагу просто не повезёт. Очевидно, ни логика, ни математика на тебя не распространяются.

Мои ногти врезались в ладони, а зубы в кончик языка, и колоссальным напряжением моей воли вихор Бритца на затылке остался при нём.

— Сам ты неудачник. Беспрецедентное предложение действует только пять секунд.

Кайнорт подождал ровно пять. Потом взглядом смахнул меня с пути, зашёл за валун и сел напротив пленника. На галечном берегу его действия напоминали хаотичную расправу, а теперь он собрался и сосредоточился. Зафиксировал цель. Я сглотнула комок, вспомнив, где и откуда я наблюдала эту битву множества граней одного конфликта. Сверху, с балки в бойлерной глобоворота на Кармине. Когда Бритц вот так же расслабленно говорил с папой, с Уитмасом, натянутым как струна. Во взгляде пленника, как тогда в папином, тоже чувствовался страх перед тем, кто прикидывается нейтралитетом. Они только начали, а меня уже парализовало.

— Как твоё имя?

— Гюэль.

— Значит, так. Гюэль. В общину мы идём — просто задавать вопросы. Если ты проведёшь нас, будешь свободен.

— Разбежались. У нас крысам, — он провёл большим пальцем поперёк горла.

— А тебе уже не всё равно?

Шчер замолчал и забился глубже между валунами. Эзер наклонился к самой щели, и его капюшон стал похож на змеиный, а голос ушёл в инфразвук:

— Пепел не лечит. И смерть не придёт на выручку. Такой простор для моей тёмной стороны. Ты никогда не мечтал о живой кукле, которую можно бесконечно мучить за все обиды, что причинили те, кто сильнее, умнее? Кукла страдает, но никогда не умрёт. Я просто разрежу тебя вдоль от подбородка до грудины и вытащу язык наружу, чтобы он свисал до пупа, — он показал, как в точности свисал бы, и керамбит оставил белый след на коже шчера. — И завяжу узлом. Это называют галстуком, но жертвы слишком быстро истекают кровью, и никто не успевает на бал. Только не ты, правда? А ещё за пять часов, пока я скучаю, можно снять с тебя кожу. Полосками толщиной с мои шнурки. Знаешь, дочка научила меня плести фенечки… ты не поверишь, это так увлека…

— Заткнись! Ты больной!

— Я исследователь, — похвастался он зубами стоимостью, должно быть, в миллион. — А если тебе отрезать голову, ты будешь носить её под мышкой?

— Хватит, — прошипел Гюэль и зажал уши ладонями. — Хватит, садист и урод, хватит! Здесь… до общины час ходу… вы увидите купол инкубатора, как только выйдем за скалы. Сможете проверить, туда ли я веду. Только у шлагбаума вы меня отпустите. Мне всё равно нельзя дальше… И меня сын ждёт.

— Конечно. Хорошо.

Кайнорт обернулся, подошёл и зачем-то пощупал мне лоб. И протянул салфетку. Я вытерла лицо машинально: салфетка стала вся мокрая.

Гюэль встал, размял окоченелые жилы, растряс поломанные кости под кожей, как в мешке. И поплёлся в лабиринт щелей между скалами.