Крафтер II

Глава 14

Сев в фургон, я выдохнул. Всё. Адреналин выгорел дотла, мысли начинали выстраиваться в ровный ряд, но тело ныло после всплеска магии. Плюм куда-то ускользнул, растворившись в тени. Умно — в таком виде его точно никто не заметит.

Я прислонился к металлической стенке и не заметил, как отключился.

Очнулся от грубого рывка — меня тащили наружу, как мешок картошки. В глазах всё ещё плясали искры, а в ушах гудело от выброса энергии.

— Эй, полегче, я вообще-то барон! — прохрипел я, не открывая глаз.

В ответ — тишина и тычок под рёбра. Очаровательно.

Наручники с руническими замками звякнули. Кто бы ни делал их, он знал своё дело: антимагия, блокировка ауры, ещё и мерзкий холод от металла, как будто держишь руки в ледяной реке.

«Кресты» встретили меня с тем же гостеприимством, что и чуму. Санкт-Петербургский следственный изолятор №1… Старый, как грех, пропахший плесенью, мылом и человеческим отчаянием. Высокие кирпичные стены, местами обитые ржавой арматурой, и решётки, словно из старого кошмара. Пыльные коридоры с облупленными стенами, с камерами на каждом углу и с охраной, что смотрит на тебя как на личную проблему.

Прошли через рамки, обыск, перекличку. Каждый шаг сопровождался щелчком электромагнитного замка. Сотрудники в серых мундирах молчали — то ли не хотели со мной говорить, то ли уже получили установку «языком не щелкать».

Когда нас повели вглубь, я почувствовал, как за каждым углом, за каждой дверью зреет вонь человеческих историй: разбитых судеб, подстав, грязи и безысходности.

Камеры — как пчелиные соты, только вместо мёда — уныние, а вместо жужжания — редкий храп, крики, стук кулаков по стенам.

И вот, наконец, моя остановка. Камера. Маленькая, с бетонным полом, железной койкой, ржавой раковиной и вонючим унитазом без перегородки. Потолок пожелтел от времени, на стенах кто-то нацарапал матерные стихи.

Меня грубо толкнули внутрь, и дверь с лязгом захлопнулась. Звук замка был окончательным, как приговор.

— Ну, вот… Хотел экскурсию. Получил. — пробормотал я себе под нос, — Теперь нужно думать, как обратно вылазить.

Я принялся создавать хитроумные планы в голове, как покинуть это место, но спустя некоторое время мой покой вновь был потревожен. Короткий глухой стук по решётке, и голос, хриплый, прокуренный:

— Морозов, на выход.

Я поднялся с койки, на которой даже блохе было бы неуютно, и прошаркал к двери, звеня наручниками. Не то чтобы я был рад прогуляться, но перспектива сменить духотищу камеры на нечто новое… пусть даже на пытку формулярами — звучала заманчиво.

Меня повели по коридору, где свет ламп дрожал в старых плафонах, а стены источали холод и равнодушие.

Комната для допросов встретила соответствующим антуражем: Серый кафель, облупленный угол потолка, массивный стол, два стула — один для обвинителя, второй — пониже, для обвиняемого. У стены — штатив с видеокамерой, уже включённой и красноглазой. На столе лежала папка с пометкой «дело №4178/Ч-ЛМ/особо важное».

Я сел. Спина касалась холодной спинки стула, ноги — бетонного пола. Холод пробирал до костей, но я сохранял лицо. Надо же поддерживать марку, даже если ты в наручниках и пахнешь, как боксер на 10-ом раунде.

Наконец, дверь открылась. Вошёл он. Высокий, худощавый, с тусклым взглядом человека, который видел всё и всех — и ни одному не поверил. Волос зачесан назад, мундир следственного отдела строгий, пуговицы отполированы до зеркального блеска.

Он положил передо мной блокнот, ручку, и сел, не глядя в глаза. А потом поднял на меня взгляд — стальной, цепкий, без тени сочувствия.

— Лев Вессарионович Морозов. Барон. — он подчеркнуто скривился. — Признан подозреваемым по делу об убийстве барона Игоря Чернова и его сына, Алексея Игоревича Чернова.

— Добрый вечер, — кивнул я, — мило, что не забыли отчество.

Он не отреагировал.

— Вас уже внесли в реестр как потенциально опасного артефактора с нестабильной психикой и доступом к магии разрушительного класса.

— О, как лестно. А где мой портрет на доске почёта?

Следователь — судя по нашивке, Курочкин П. М., — проигнорировал иронию.

— Согласно свидетельствам очевидцев, вы спровоцировали дуэль, использовали запрещённые виды магии, превысили допустимый уровень боевой силы, не предоставили телохранителям Чернова возможность вмешаться, а затем скрылись с места событий.

— Всё почти правда. За исключением слов «спровоцировали», «запрещённые» и «скрылись». Я вообще-то ждал, когда меня наградят за красивый выпад.

Курочкин откинулся на спинку стула, сцепив руки на груди.

— Вы понимаете, что за этим стоит? Это не просто «выяснение отношений молодых дворян». Это — политика, Лев Вессарионович.

— Приятно, что вы наконец признали, что я всё ещё вхожу в список дворян.

— Молчи, — холодно оборвал он. — Ты — козёл отпущения. Молодой. Без поддержки. Без влияния. С отцовскими долгами и дурной славой. Ваша фамилия — пережиток.

Он подался вперёд и продолжил:

— А Черновы — основа. Каркас. Они держат экономику, промышленные узлы, поставки. Ты убил наследника. Барона. Это не спустят. Тебя можно будет сожрать без последствий, и всем будет наплевать.

Я смотрел на него. И улыбался. Потому что, чем больше он давил, тем яснее становилось — боятся.

Боятся, потому что ударил я метко. Потому что выжил. Потому что, чёрт возьми, у них нет чёткой инструкции, как меня ломать.

— Ну так давайте, — сказал я спокойно. — Допрашивайте. Ломайте. Шейте дело.

Я посмотрел в объектив камер.

— Только знайте: если вы думаете, что у меня нет выхода… вы просто плохо искали.

Курочкин резко выпрямился. Руки сжались в замок, кожа на костяшках побелела.

— Мы… не только о дуэли, Морозов, — медленно произнёс он, будто смакуя каждое слово, как яд. — Сегодня ночью, после того как вас, по всем показаниям, обнаружили в загородном имении барона Чернова… там произошла трагедия. Пожар. Обширный.

Он заглянул в бумаги, хотя прекрасно знал, что там.

— Четыре десятка тел. Из них семнадцать — личная гвардия Черновых. Остальные — прислуга. Несколько безымянных. И да. На территории за особняком найдено обгоревшее тело, предположительно самого барона Игоря Чернова.

Он поднял глаза. И впервые — не холодно. Горько. Но почти восхищённо.

— Вы сожгли целое здание, Морозов. Одного из самых влиятельных людей этой страны. Его особняк — сравняли с землёй. Уничтожили всех, кто был внутри. Вас даже не пытали. Не били. Не допросили. Вы просто… вышли.

— Не совсем, — поправил я, откинувшись на стуле. — Меня пытались убить. Мотив у барона был. К пыткам не успели перейти лишь потому, что я был против. Самозащита в чистом виде.

— Ты с ума сошёл, — выдохнул он. — Ты уничтожил род. Убил барона империи.

— Точнее будет сказать — просто отстаивал свою честь и освободил страну от преступника со связями в верхах. Ты не находишь, что Чернов давно просился в кремацию?

Курочкин застыл. Несколько секунд молчал. Потом рывком поднялся и начал шагать по комнате.

— Ты не понимаешь, что сделал. После такого тебя нельзя даже осудить публично — ты стал проклятой головной болью, опасным прецедентом. Все думают, что барон Морозов — ублюдок, выродок, пьющий, нищий… а ты — раз! — и выносишь Чернова с гвардией, как перезрелую тыкву.

Он остановился, навис надо мной:

— Ты рушишь равновесие, парень. Все эти роды, интриги, союзники, сдержки, шантаж — всё держится на балансе. И тут — ты. Сраный, чертовски неудобный Морозов.

— Значит, надо срочно найти способ меня прибрать, да? — я посмотрел ему в глаза. — А ведь вы бы с радостью списали всё на «безумие», «травму», «родовое проклятие». Но, увы, я в полном уме. И у меня, знаете ли, есть принципы.

— Принципы? — Курочкин рассмеялся. — Ты взорвал родовое поместье Черновых! Это тянет на диверсию, терроризм, превышение магического потенциала… хочешь, я ещё что-нибудь добавлю к списку?

— Добавляй, — пожал я плечами. — Только знай: ты не первый, кто думает, что сможет меня удержать. И не забывай, ты говоришь на камеру…

— Ерунда! — взмахнул рукой следователь. — Лишнее вырежем.

Я слегка наклонился вперёд, стукнув наручниками по столу.

— Если кто-то задумает новый крестовый поход против Морозова — пусть сначала спросит себя: а выдержит ли он этот путь? Не окажется ли и его род на пепелище?

Тишина. В камере щёлкнула лампа. Плюм где-то в другом конце комнаты тихонько фыркнул.

Курочкин выдохнул сквозь зубы, зло смотря на меня, как будто я лично испортил ему карьеру, субботу, обед и настроение. Он снова сел, сжал пальцы на висках и скрипнул зубами:

— С тобой невозможно работать, Морозов. Ни капли раскаяния, ни одного слова на протокол. А у нас, между прочим, уголовное дело, убийство с особой жестокостью, магическое разрушение. — Он встал резко, стул с визгом отъехал назад. — Всё. Уведите его обратно в камеру. Пусть гниёт и думает, что сам себе яму выкопал.

— Мне полагается телефонный звонок, — напомнил я, не спеша вставать. — Закон ведь ещё не отменили?

Курочкин злобно оскалился, будто я попросил рояль и ванну с шампанским.

— Да звоните уже! Только быстрее, а то мне самому сейчас захочется признаться во всём и сесть на твоё место.

Меня отвели в комнату, где на стене был древний, как сама система правосудия, телефон — кнопочный, серый, с проводом, витой как внутренности чиновника. С трудом, но одной рукой я всё-таки набрал нужный номер.

— Да, алло? — послышался знакомый голос, тот самый, что всегда звучал с оттенком раздражённого терпения, как будто я прерывал урок латинского посреди чаепития с философами.

— Матвей Семёныч, это Лев. Не удивляйтесь — звоню из «Крестов».

— … Что?

— Ну, знаете, те самые — с решётками, мрачной атмосферой и запахом кислых щей. В общем, меня слегка взяли под стражу.

— Ты… Что вы опять натворили, о боги⁈

— Убил сына барона Чернова. На дуэли, всё по правилам. А потом, ну… и самого Чернова. И, возможно, немного спалил их родовое имение. Ну и гвардию. Чисто по технической необходимости.

На том конце воцарилась тишина. Потом раздался хриплый вдох.

— Господин, вы окончательно рехнулись.

— Это обсуждаемо. Но помните, вы как-то упоминали хорошего юриста? Старого друга? Мне кажется, его время пришло.

— Вы уверены, что вам нужен юрист, а не экзорцист?

— Пусть будет два в одном. Но начнём с юриста. Тут хотят сделать из меня идеального козла отпущения. А я, как вы понимаете, ни по козлам, ни по отпущениям.

— … Хорошо. Я постараюсь. Ждите.

— Спасибо, Матвей Семёныч.

Повесив трубку, я выдохнул. А теперь — обратно в камеру.

Проснулся я, как водится, в лучших декорациях драматической оперы — вонючая камера, бетон и ржавая раковина. Ну, где же мне ещё быть? Не в пентхаусе же с видом на Финский залив. Хотя, конечно, идея была бы любопытной.

Первым делом осмотрелся: цел, невредим, Плюм не вылез из сумки-бездны, значит, не отправился кошмарить местных зеков — уже радость. Вторым делом — к раковине. Плеснул воды себе в лицо. Ледяная. Освежает лучше, чем кофе, но и пощечину дает неслабую. Привёл в порядок волосы, насколько это вообще возможно, если у тебя вместо расчёски пальцы и наручники на запястьях.

Из еды мне по старой доброй тюремной традиции выдали баланду цвета «грязь после дождя», но с интересной консистенцией — что-то между кашей и оскорблением. Прожевал. Не умер. Значит, питательно.

Не успел сесть обратно, как пришёл охранник.

— Барон Морозов, вас вызывают. Приехал ваш юрист.

О! Наконец-то! Вскочил, вдохновился, даже плечи расправил.

— Может, хоть с меня уже наручники снимете, а то я в них даже дышу с эхом?

Охранник даже не повёл бровью. Ответа не последовало. Ну да, я уже привык — тут вообще не в моде сочувствие и вежливость.

Меня провели по серым коридорам, от которых веяло тоской и беспощадной бюрократией, в комнату для встреч. Металлический стол, две лавки, лампа под потолком — романтика.

И тут я увидел её. Она вошла грациозно, как будто не в СИЗО, а на бал. Высокая, с роскошной копной рыжих волос, отливающих в медь и пламя. Кожа светлая, почти фарфоровая, глаза — зелёные, цепкие, как у хищной кошки. Улыбка тонкая, но с каким-то лукавым оттенком. На ней был элегантный брючный костюм, сидящий так, будто его сшили по лекалам богов. И каблуки — те самые, которыми можно заколоть прокурора, если он дерзнёт возразить.

Она окинула меня взглядом с головы до ног — и судя по лицу, видела в жизни и похуже.

— Барон Лев Морозов, — сказала она, — я юрист. Прибыла по просьбе Матвея Семёновича. Меня зовут Алиса Корвин. Надеюсь, у вас не слишком насыщенное расписание — мне нужно, чтобы вы рассказали всё. До мельчайших деталей.

Я уселся напротив, вытянул руки в наручниках на стол и хмыкнул.

— Располагайтесь, Алиса. Сейчас расскажу вам красивую сказку о дуэли, магии, безумии и массовом поджоге. Вы ведь любите жареное?

Она улыбнулась уголками губ, достала блокнот и ручку. И я начал рассказывать. Всё.

Алиса слушала мой рассказ с тем вниманием, которое обычно оставляют для признаний серийных убийц или, в моем случае, баронов. Ни разу не перебила, не скривилась, даже когда я упомянул об убитых.

Когда я закончил, в комнате повисла тишина — такая, в которой, казалось, слышно, как скрипит мысль. Алиса медленно закрыла блокнот, щёлкнув резинкой об обложку, выдохнула и наконец заговорила.

— Итак, — произнесла она чётко, с тем холодным профессионализмом, который пробирает лучше льда. — На данный момент вы находитесь здесь незаконно. Согласно Параграфу 17 Уложения, принятым Императорским Советом, если дуэль проведена с соблюдением всех ритуальных и правовых норм, участник, оставшийся в живых, не подлежит аресту или инкриминации по факту гибели соперника. Ваш вызов был зафиксирован. Свидетели есть. Это — законная дуэль.

Она встала, прошлась по комнате, будто собирая по воздуху аргументы, каждый из которых — как кинжал.

— Что касается убийства барона Чернова, — она резко повернулась ко мне, — то это абсурд. Согласно Закону о Неприкосновенности Личности и Статье 4.9 Кодекса о магических преступлениях, ваше похищение и незаконное удержание были грубейшим нарушением ваших прав. Вы действовали в условиях крайней необходимости и угрозы жизни. Это — самозащита. К тому же, — тут её голос стал особенно язвительным, — никто в прокуратуре, похоже, не обратил внимание на тот факт, что вы были связанны, подверглись нападению, а затем уже начали действовать.

Я только кивнул, наблюдая за ней с нарастающим уважением. Эта женщина была не просто юристом. Она была лезвием в шелковых перчатках.

— Ваша ситуация была бы решена в ближайшие часы, — продолжила она, скрестив руки на груди, — но… случилась утечка. Видео, фотографии, слухи. Резонанс колоссальный. Чернов был не последней фигурой. А теперь, когда вы вычеркнули из родословной ещё и его самого, половина аристократии либо вас ненавидит, либо боится. А вторая половина — наблюдает, чтобы понять, кого поддержать.

— Везёт мне на популярность, — пробормотал я, мрачно усмехнувшись.

— Именно поэтому, — продолжила Алиса, не обращая внимания, — суд решено провести… сегодня. Через несколько часов. Всё быстро, тихо, чтобы поскорее закрыть дело. Показательное выступление, формальность, которую хотят использовать, чтобы сохранить лицо.

Я приподнял бровь.

— И?

Она медленно подошла ко мне, наклонилась так, что её волосы чуть задели моё плечо, и прошептала:

— А мы им не дадим.

Когда Алиса, оставив после себя аромат кофе и тонкого парфюма, удалилась на подготовку, меня без лишних церемоний вернули обратно в камеру. Плевать. После всего, что я пережил, железная дверь с грохотом — почти как родная.

Я развалился на узкой койке, закинул руки за голову и хмыкнул, когда Плюм выбрался наружу и вальяжно растёкся на груди. Принял форму клубка пушистого облака и блаженно зевнул.

— Ну что, крошка, думаешь, мне пойдёт присяжный пафос? — спросил я лениво. — Или лучше взять с собой голема и эффектно вломиться в зал суда?

Плюм ответил влажным «п-ш-ш-ш» и попытался перекусить прядь моих волос. Я шлёпнул его по боку. Снаружи, за дверью, раздался хриплый смешок. Кто-то из охраны.

Да, зрелище ещё то. Сидит, значит, барон Морозов, играет с воздухом и разговаривает с потолком. Как тут не подумать, что у парня крышу сорвало. Особенно после сожжённого поместья и пары десятков трупов.

— Я же говорю, он поехавший, — донеслось через смотровое окошко. — С призраками трындит.

— Ага, ещё начнёт заклинания бормотать — я в отпуск уйду, — ответил второй голос.

Я подмигнул Плюму и шепнул:

— Пугнём их потом. С огоньком.

Вскоре дверь снова открылась, и на пороге возник мужчина в строгой форме, с коробкой в руках.

— Ваш адвокат прислал. Сказала, чтобы выглядели достойно, — буркнул он и поставил коробку на стол.

Я приподнял бровь.

— Уж не сюртук ли, расшитый золотом?

— Просто костюм, — проворчал охранник. — Давайте, переодевайтесь.

Рассматривать содержимое я стал с удовольствием. Костюм действительно был шикарен — тёмно-графитовый, тонкая ткань, идеально подогнанный под фигуру. Рубашка цвета льда, запонки в форме львиных голов. Даже галстук был не просто галстуком — его украшала крошечная серебряная булавка с простенькой руной «Защиты».

Натянув всё это великолепие, я покрутился перед треснутым зеркальцем в камере и довольно хмыкнул.

— Ну, Алиса… воистину, талантливый человек талантлив во всём. Один взгляд — и всё село, как влитое. Даже чёртов галстук подобрала к цвету моих глаз. Женщина — ураган.

Я поправил манжеты, провёл пальцем по лацкану и, чувствуя, как внутри меня нарастает знакомое предвкушение сцены, расправил плечи.

— Ну что же… — пробормотал я, — пора на спектакль. Первый акт. Суд. Я в главной роли. Наручники оставьте, будет эффектнее.

Охранник скривился, но кивнул. Ну да, их бы и так не сняли. Меня повели через коридоры — сжатого в сталь, но всё того же уверенного в себе.

Пора показать этому миру, что Морозов не из тех, кого судят. Морозов — из тех, кто пишет законы.