Джулс, приходившийся Чазу двоюродным братом, тоже был старожилом. В отличие от своего венценосного родственника, он не обладал сверхъестественными способностями, хотя, как и его величество, тоже в сороковых годах подвергся облучению плутонием-239, когда в Аламогордо по заданию американского правительства ученые разрабатывали ядерное оружие.
Точно так же, как и Чаз, Джулс прожил гораздо дольше, чем его сородичи, чей краткий век не превышает пяти лет. На момент смерти Джулсу шел семьдесят пятый год.
Будучи правой рукой Чаза, Джулс контролировал все финансовые потоки колонии. Он же возглавлял и фонд, который я с его помощью учредил, чтобы обналичивать огромные финансовые запасы сусличьей империи. Именно он познакомил меня с биткоинами, на которые я и совершил все крупные покупки: и мотоциклов «харлей-дэвидсон», и телевизоров гротескно гигантских размеров, и профессиональных кофеварок, и кучи навороченной бесполезной кухонной утвари…
У Джулса имелась странная проплешина на голове, а ходил он прихрамывая — все это было следствием трагической встречи с промышленным аэратором марки «Хонда» на поле для гольфа «Золотое ущелье». Мне Джулс нравился. Он же ко мне относился равнодушно.
Смерть главного финансиста империи ввергла Чаза в страх и уныние. Он сделался еще мрачнее, когда понял, что условия в новой канадской колонии не позволяют организовать похороны с подобающим размахом. Чаз считал, что двоюродного брата следует проводить честь по чести: с авиапарадом, с почетным караулом, вооруженным автоматами «узи», с профессиональными плакальщицами, напоминавшими в своих нарядах пьяных официанток из бара. Плакальщицам полагалось исполнять сербские народные танцы возле гроба, одновременно попивая сливовицу. Чаз всегда придавал огромное значение традициям.
В итоге я положил тело Джулса в пластиковую коробку, поместил ее в ящик с сухим льдом и отправил экспресс-почтой в Булл-Ривер Фолз.
Мне ужасно не хотелось после такой трагедии оставлять Чаза одного, и потому в голову пришла одна мысль.
— Давай съездим куда-нибудь развеяться, — предложил я. — Ты вроде говорил, что всю жизнь мечтал увидеть океан?
Суслик уставился на меня во все глаза и заморгал.
— Как насчет Малибу? — продолжил я. — Снимем домик на пару деньков. Ты будешь слушать The Beach Boys и этот твой диск Линды Ронстадт, от которого балдеешь. Побегаешь по песочку. Соберешься с мыслями. Тебе нужно отдохнуть. Да и мне тоже.
Само собой, в деньгах у нас недостатка не было. У меня с собой имелась дебетовая карта, привязанная к счету сусличьего фонда. Я сказал, что в Калифорнии мы можем пожертвовать часть средств на благотворительность — таким образом, наша поездка будет не просто развлекательной, но и деловой.
Чаз еще немного поморгал и едва заметно улыбнулся:
— А норки в песке копать можно?
Я со смехом потрепал его по голове:
— Само собой. Хоть норки, хоть туннели. Копай сколько хочешь.
Я зашел на «Эйр би-эн-би», снял огромный дом прямо на берегу океана, купил билет первого класса на ночной рейс и забронировал в службе проката самую дорогую машину. По дороге в аэропорт я приобрел за тысячу двести пятьдесят долларов кожаную переноску для животных фирмы «Луи Виттон», отделанную изнутри тканью цвета кокосового ореха, и строго-настрого наказал Чазу держать рот на замке, когда служба безопасности спросит, кого я там везу.
Его величество посмотрел на меня из-за сетчатого оконца сумки, украшенной монограммами, поморгал и произнес:
— Главное, не называй меня своим питомцем.
Устроившись в кресле первого класса поудобнее, я придвинул переноску поближе к иллюминатору, чтобы Чаз мог полюбоваться проплывающими облаками. Само собой, во время полета его величество неоднократно опростался — я так понимаю, он был в диком волнении оттого, что скоро увидит океан, а еще отправится на автобусную экскурсию по особнякам кинозвезд, проживающих в Беверли Хиллз.
Часовая поездка по автомагистрали вдоль побережья Тихого океана просто околдовала Чаза. За все это время он не издал ни звука, а обделался всего один раз. Когда мы проезжали поворот на Венис-Бич, я глянул в переноску. Чаз сидел в наушниках и, шевеля губами, беззвучно подпевал песне «Ventura Highway». При этом он с довольным видом раскачивался на задних лапах и, шевеля носом, втягивал в себя букет запахов, которыми тянуло с океана. Со стороны он напоминал буддиста, только что достигшего нирваны.
Добравшись до дома и выйдя из машины, я обнаружил, что стоит адская жара. На крыльце меня ждал хозяин особняка — хипстер-серфер в дизайнерских солнечных очках и белом льняном костюме. Вручив мне ключи, он посмотрел на переноску, помахал у меня перед носом рукой и спросил, что там внутри.
— Мой питомец, — невозмутимо ответил я, проигнорировав возмущенный вопль из сумки.
— Блин, ну и воняет же он у тебя.
Дом оказался просто огромным. Прихожая напоминала фойе гостиницы «Ритц-Карлтон». Дорогущее постельное белье было расшито древнеегипетскими иероглифами, а в помещении, где у простых смертных располагается кухня, стоял гигантский лакированный стол с шестнадцатью стульями, который куда уместнее смотрелся бы в конференц-зале ООН. Мне стало даже неловко при мысли о том, что за этим столом предстоит есть тосты и хлопья. Огромное окно, выходившее на пляж, не уступало размерами магазинной витрине. Снаружи, на просторной веранде из тикового дерева, располагался гриль из нержавеющей стали с десятью горелками и два кресла-шезлонга, одно из которых обратилось ко мне по имени… Ну я в него и сел.
Поездка вымотала меня до предела, а перемена климата оказалась слишком резкой — из холодной, продуваемой всеми студеными ветрами Альберты я попал на курорт. Голова шла кругом. Чаз голосил и скребся в переноске, и я его выпустил. Несколько минут он принюхивался, после чего запрыгнул ко мне на колени, и мы оба с довольным видом уставились на океан. На водной глади, словно винная пробка, покачивалась доска для серфинга, а на ней стоял парень с собакой, вероятно дожидаясь новой волны. Короля сусликов вскоре разморило на солнце, и он уснул, а за ним задремал и я. Проснулся я на закате. Лицо так и горело. Я вскрикнул, тем самым разбудив Чаза, который посмотрел на меня, завопил, свалился с веранды, пролетел шесть метров, плюхнулся на песок и, словно обезумевший, принялся носиться кругами, постоянно при этом гадя. Наконец он остановился и принялся лихорадочно копать.
Я отыскал тюбик с кремом от загара с самым мощным уровнем защиты, который подошел бы и вампиру, решившему прогуляться на солнце, и густо намазал лицо. Скорее всего, я сейчас очень напоминал пациента, сбежавшего из ожогового отделения, поскольку, когда Чаз высунулся из норки, вырытой на пляже Малибу, и увидел меня, он издал испуганный вопль и снова скрылся под землей.
Я пожал плечами и пошел в дом. Обследовал исполинский двустворчатый холодильник, забитый всеми видам и суши, какие только можно вообразить, разносортным заграничным пивом, смешными пластиковыми баночками экзотических безглютеновых соусов и прочими невиданными яствами, которыми лакомились местные жители. Я покопался в контейнерах с фаршированными моллюсками в лимонном маринаде, в упаковках со стейками из мраморной говядины, отодвинул в сторону пакет, набитый щупальцами осьминога, каждое из которых, словно леденец, было надето на палочку. Затем приподнял поднос с желтоперым тунцом. Рядом с турецким ореховым пирогом расположился на тарелочке большущий помидор, в который была воткнута зубочистка с прикрепленной к ней бумажкой. Надпись на бумажке гласила: «Вот оно — наследие!»
Я поискал мясные палочки, вяленую говядину и что-нибудь простенькое, но при этом сладкое. Увы! Ни тебе кетчупа, ни острого соуса. Даже картофельных чипсов и тех не было!
Я себе напомнил героя сериала о зомби-апокалипсисе, который вломился в роскошный, чудом уцелевший особняк, чтобы набить кладовые своей крепости остатками дорогущих продуктов, которые на самом деле, несмотря на все понты, совершенно не годились в пищу.
Я встал перед холодильником и с большой неохотой принялся за еду. Я запивал ее пивом и время от времени, рыгая, засовывал голову поглубже в холодильник, наслаждаясь прохладой, облегчавшей боль, исходившую от моего обожженного лица. Со стороны я, наверное, походил на страдающего бессонницей бедолагу, решившего посреди ночи набить живот.
Я вышел на веранду, неся кучу роллов с крабом и огурцом, а в придачу к ним гору крошечных бутербродиков с ламинарией, один из которых протянул Чазу. Он громко фыркнул, надул щеки, словно сдерживая приступ рвоты, и прикрыл рот лапкой.
Затем он перевел взгляд на пляж, залитый медовым светом заходящего солнца. Парень с собакой все еще ловил волну — два силуэта, мерно покачивавшиеся на поверхности океана.
— Тут нет травы, — пожаловался его величество и показал лапой на небо. — А еще птиц слишком много. Я не люблю больших птиц.
— Ну это все-таки пляж, — пожал я плечами я. — А это чайки.
— Мне здесь не нравится.
— Ну и ладно.
Я снова пошел в дом, включил телевизор с диагональю экрана двести восемьдесят сантиметров и принялся смотреть повтор сериала «Облава». Через некоторое время я услышал на веранде какой-то шум. Выйдя наружу, я обнаружил, что Чаз готовится дать отпор чайке, пикировавшей на остатки роллов.
Король сусликов так и не переступил порог дома. Все трое суток он просидел в своей вырытой на пляже норе, несмотря на то что она то и дело осыпалась ему на голову. Мы так и не поехали на экскурсию по Беверли-Хиллз, не посетили студию «Юниверсал». Я так и не показал Чазу бульвар Сансет и клуб «Рокси», в котором в 1976 году слушал Боба Марли, заплатив за вход всего три с половиной доллара.
Одним словом, мы уехали из Малибу на нашем арендованном «мерседесе»-седане Е-класса, причем Чаз пребывал в столь же мрачном расположении духа, как и в холодной Альберте. Похоже, его печаль не смогли развеять ни калифорнийское солнце, ни серфинг по океанским волнам.
По дороге в аэропорт мне захотелось полакомиться нормальной, человеческой едой, и потому я заехал в закусочную Пинка[24], чтобы купить хот-дог с чили и сыром. Я еще спросил, можно ли обернуть его ломтиками бекона, но мне отказали.
Чаз громко храпел на заднем сиденье в кожаной переноске-замке. Он даже не подозревал, что я по ошибке свернул с автомагистрали куда-то не туда и потерялся в незнакомом районе, где машины по большей части были припаркованы к обочине под странным углом. Я ехал медленно, чтобы успевать читать названия улиц. Наконец я понял, что оказался в тупике, а передо мной в свете фар возникли фигуры двух крепко сбитых мужчин в худи.
Когда я попытался развернуться, один из незнакомцев подтянул мешковатые спортивные штаны, и я увидел, как у него на поясе блеснул ствол пистолета.
Парочка двинулась к моей машине.
— Плохо дело, — произнес я. — Очень плохо.