Король сусликов

ГЛАВА 63

С недавнего времени у солдата появились за спиной крылья. Когда он спускается из-под потолка и зависает над моей головой, расставив руки, словно Христос на Кресте, оторванный скальп, держащийся на клочке кожи, легонько хлопает рядового по голове.

На этот раз с винтовки капало что-то красное. Когда паренек открыл рот, я увидел внутри жевательную резинку — грязную, со следами зубов.

— Мы все погибли. Погибли из-за тебя, мудак!

На нем болталась изорванная, заляпанная форма. В воздухе покачивались синие кишки. На серой коже виднелись засохшие капли грязи.

Я попытался сказать что-то в ответ, но не смог. Комната каруселью крутилась вокруг меня. Рядовой принялся медленно вращать руками.

— Никуда от меня не денешься, — усмехнулся он. — Куда ты, туда и я.

— Я вспомнил, — промолвил я, — вспомнил, как ты сделал куклу вуду.

Рядовой замер и завис надо мной, словно подвешенный на веревках.

— Ты о чем?

— Про твою девушку, — ответил я. — Как там ее… Моника? Мона? Моник?

— Марша, — подсказал паренек.

— Да, точно. Она тебя бросила, и ты сделал куклу вуду, — продолжил я. — Из палочек и веточек. А потом тыкал в нее ножом. И еще другие куклы делал. Из травы. Вырезал их из бамбука. Лепил из глины. Постоянно бубнил под нос ее имя. Напевал его. Это дико бесило. Не только меня, всех нас.

— Я вырезал ее имя на ручке своей саперной лопатки, — гордо улыбнулся рядовой. Белозубая улыбка на обезображенном лице показалась особенно яркой. Солдат обхватил себя руками, будто вдруг замерз. — Сделал ее куклу из пластичной взрывчатки… Марша, Марша…

— А еще ты прикрепил ее фотку к дереву и расстрелял, — я погрозил пальцем, глядя в потолок.

— Не забывай, я точно так же поступил и с ее письмом, — добавил рядовой.

Он сгреб свои болтающиеся внутренности и с раздражением аккуратно затолкал их под гимнастерку. Это движение мне показалось привычным, словно паренек раньше уже неоднократно проделывал подобную операцию. Солдат опустил взгляд, будто бы желая убедиться, что кишки не вывалятся обратно. Затем он посмотрел на меня.

— То есть ты помнишь про Маршу, — с теплом в голосе промолвил боец, словно был тронут тем, что я не забыл о его девушке.

— Помню, — кивнул я. — Ты эту девушку обессмертил, исписав ее именем стены лучших нужников Вьетнама.

— Я повторял его по десять раз за день, не меньше. Мне казалось, это помогает ее забыть.

— Ну и как? Забыл ее?

— А ты погляди.

Паренек рванул гимнастерку на груди. Несмотря на жуткие раны и торчащие обломки ребер, на коже все еще оставалась различима татуировка с именем девушки, нанесенным корявыми заглавными буквами.

А потом паренек пропал, и вместо него возник доктор Нгуен в резиновых сандалиях из покрышек и черной пижаме, напоминавшей наряд вьетконговца. Психиатр что-то в бешеном темпе писал в своем блокноте.

Открыв глаза, я обнаружил, что уснул на диване. Мои ноги запутались в одеяле, руками я душил подушку.

Из-за ночных кошмаров и вечного недосыпа я пребывал в состоянии постоянного отупения и то и дело клевал носом. Чтобы как-то с этим справиться, я принял решение спать по чуть-чуть днем, но там, за гранью, в стране сновидений, меня вечно кто-то поджидал. То рядовой, то Чаз, то психиатр, то жена.

Тем вечером я сперва включил в доме весь свет, потом выключил его, потом снова включил, будто бы сомневаясь, хватит ли у меня мужества уснуть. Потом пошел на кухню, сунул голову под кран и пустил холодную воду, желая охладить припухший красный рубец.

Всякий раз, когда я крутился перед зеркалом, мне в глаза бросался шрам, рассекавший спину. Разглядеть, где он заканчивается, мне было не под силу, я мог его только нащупать — извилистую, местами прерывающуюся тропку твердой рубцовой ткани, обрывавшуюся где-то рядом с задницей. Я вспомнил своего противника, его маленькие чумазые стопы, его мягкое горло. Лаосец оказался сильным, мускулистым, хорошим бойцом, а вот горло у него было мягкое.

После того как мы угодили в засаду, мне дали отлежаться в госпитале. Ну и шумиха поднялась из-за моей награды! Потом меня отправили служить на базу километрах в семи от границы с Лаосом. Там я обучал воинскому искусству хмонгов. Там я был единственным американцем. Каждую неделю мы с отрядом из бригады «Желтый тигр» переходили границу и совершали рейды. Из оружия у нас имелись лишь ножи да пистолеты, а в пищу мы потребляли то, что удавалось добыть в деревнях.

Меня снова представили к награде. Словно никак не могли остановиться и прекратить давать мне медали.

— Если что, мы вас не знаем, — прямым текстом сказал офицер, когда меня перевели в бригаду, состоявшую частично из угрюмых американских спецназовцев, частично из отморозков, набранных в регулярных войсках вьетнамцев-южан, чьи командиры ходили в сшитых на заказ рубахах и аскотских галстуках. Солдаты-южане и американцы-спецназовцы всегда держались особняком друг от друга. Мы как раз находились в Дакто и были готовы перейти границу с Лаосом.

— Это строго… — офицер силился подобрать нужное слово.

Я ясно помню вентилятор под потолком в его кабинете. Стулья из тростника. Запах алкоголя из открытой бутылки на пустом рабочем столе. Два стакана, стоящих донышками вверх на чистом белом полотенце. Жестяную банку средства от ржавчины, одиноко скучавшую на полке.

— …Конфиденциально. Мы действуем, скажем так, закулисно, — наконец выпалил он. — Официально вас перевели. Вся документация засекречена. В сопроводительных документах на дубовые листья[23] к вашей похвальной медали сказано, что вас наградили за службу в Сайгоне. Ну, что вы, мол, бумажки перекладывали в штабе. Мы посмотрели ваше дело, увидели, что у вас в учебке Индианаполиса был курс по журналистике, вот и решили вас зачислить в отдел внешних связей. Так что официально теперь вы служите именно там. Короче, где напишем, там и служите. — Он постучал пальцем по картонной папке, лежащей перед ним на столе. — Там, куда вы отправляетесь, приказы вам отдавать никто не будет. Я полагаю, вы сами понимаете, чего мы от вас ждем. Вам все ясно? Вы ведь сами об этом просили. Сам не понимаю, зачем вы вызвались добровольцем. Хотите отомстить? Угадал? — Он открыл папку и полистал бумаги. — Вы были в Ашау?

— Вы же сами знаете, — ответил я.

Мне не нравился этот человек, не нравилось, что на его форме нет таблички с фамилией, лишь погоны подполковника. Не нравились серебристые блестящие знаки различия на новенькой поплиновой полевой гимнастерке. Знаки должны были быть черными. Все в его облике резало глаз: и новенькие ниточки, которыми пришили значок «За участие в боевых действиях», и золотые часы на запястье, и начищенные, будто только что полученные на складе, ботинки, и слишком длинные, не по уставу, баки. Ни один боевой подполковник не стал бы так одеваться. А еще у него были длинные ухоженные пальцы, на одном из которых поблескивало обручальное кольцо. Мягкие чистые руки. Подстриженные ногти. Кожа на шее уже много лет не знала солнечных ожогов.

— Почему выбрали именно меня?

— Я же вам сказал, вы сами попросили о переводе. По всей видимости, вы хотите остаться в боевых частях. Пожалуйста. Вот мы и подобрали вам работенку — творческую, сообразно вашим талантам. О такой многие мечтают. Кроме того, у вас имеется побудительный мотив приложить максимум усилий к выполнению задания. У вас погиб весь отряд, и вы, по всей видимости, хотите свести счеты. Не делайте вид, что это назначение для вас неожиданность.

— Но я просил о другом.

— А у нас от врачей из госпиталя в Японии другие сведения, — улыбнулся подполковник.

— Ясно. Врачебной тайны, значит, не существует.

В последнее время из-за свалившейся на меня недолгой славы я стал вести себя нагловато. Старшие по званию всем своим поведением показывали, что готовы снести от меня фамильярность. При общении с ними я не ощущал ни холодности, ни деланого дружелюбия, которые обычно офицеры проявляли к младшим чинам. Козырял я кое-как. Офицеры останавливали меня, чтобы поболтать о бейсболе. Расспрашивали подробности о засаде, в которую мы угодили. Такое впечатление, что разницу в званиях предали забвению и я могу делать, что захочу. Вот я все чаще и вел себя как гражданское лицо.

— Забудьте о частной жизни, — махнул рукой подполковник. — У вас ее, считайте, теперь нет. Я знаю ваше дело чуть ли не наизусть. — Он открыл папку. — Знаю, что вы учились на филологическом факультете. На третьем году обучения пошли в армию. Вас отправили в Индиану, в форт Бенджамин Харрисон, где вас готовили для работы в отделе по связям с общественностью, но Дядюшка Сэм передумал и решил зачислить вас в пехоту. Да, вы возражали, писали рапорты, но вас все равно отправили на углубленные курсы молодого бойца. Вы даже слали письма конгрессмену от вашего штата. Херня, это никогда не помогает. На самом деле вы только ухудшили свое положение. Как видите, я знаю о вас все.

Подполковник налил себе выпить. Второй пустой стакан он протянул мне и вопросительно выгнул бровь. Я помотал головой.

— «Чивас», между прочим, — сообщил мне собеседник. — Доставили с почтой прямо из Токио.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Если вам все про меня известно, тогда вы наверняка в курсе, что после того, как меня уложили в госпиталь с глазной инфекцией, я подцепил там гепатит. Врачи сказали, что у меня печень в ужасном состоянии, и потому весь ближайший год мне запрещено даже смотреть в сторону бухла.

— Слушай, — подполковника явно охватило раздражение, — все это время ты вел себя как надо. Ты же знаешь, не каждый получает эту сраную медаль. Вот что я тебе скажу, парень, перед тобой открыты все пути — выбирай любой. Ты нарасхват, все только и хотят заполучить тебя к себе. Черт меня подери, ты можешь даже двинуть в политику! А что такого? Мордашка у тебя смазливая. Главное, не выкобенивайся и делай, что тебе говорят. Ясно? Ты же парень башковитый, соображать должен. Вернешься домой и заживешь!

— А как я туда попаду? Вы ведь меня тут держите.

— Поедешь. Со временем. На последнем задании ты очень хорошо себя проявил. Такими талантами не разбрасываются. Особенно принимая во внимание текущую политическую обстановку.

Подполковник откинулся на спинку стула, сцепил пальцы в замок, положил их на затылок и, прищурившись, уставился в потолок. У него была накрахмаленная форма. Накрахмаленная полевая форма. Твою же мать, при такой-то влажности! Подполковник взял в руки стакан и принялся маленькими глоточками потягивать виски. Крякнул, отер губы большим пальцем.

— Блядь, вот никак не пойму, чего тебе надо, а? — вдруг выпалил он, сел прямо и кивнул под стол. — Да я б себе обе ноги отрезал, чтоб получить такие козыри, которые ты сейчас держишь в руках. Главное, правильно ими сыграть. И все, дело в шляпе, держи билет в счастливую жизнь. Ты сам вызвался добровольцем, и что теперь? Хочешь сдать назад? Не выйдет. Поздно. Хер знает зачем ты вызвался. Я на твоем месте просто поехал бы домой. Купался бы в лучах славы… Все эти дифирамбы в «Старз энд страйпс»… Распрощался бы навсегда с этой жарой, с этой поганой жратвой, вернулся бы в родной город — пусть меня фоткают журналюги из местных газет, покуда у них руки не отвалятся… А ты чего творишь, сержант? Что за хуйню ты мне тут устроил? Поздно, пути назад уже нет. — Продолжая держать стакан в одной руке, другой подполковник принялся листать мое дело. Он подтолкнул ко мне запечатанный конверт. — Два батальона регулярных войск. Дислоцируются в Лаосе, наносят удары из-за границы. Раз ты американец, за границу официально соваться нельзя. Об этом не может быть и речи. Задание: уничтожить как можно больше солдат противника. Тебе в помощь даем хмонгов, которых ты обучал. Как ты ими распорядишься — дело твое, армии США это уже не касается. Со снабжением тоже помогут, может, даже получится организовать политическую поддержку со стороны Сайгона. В принципе, в приграничной зоне законы не действуют, стреляй в кого хочешь. Нужна поддержка с воздуха — получишь. Деньги — пожалуйста. На карте координаты мест, откуда вас будут вывозить. Все они не больше чем в пяти километрах от границы: дальше залетать для нас неоправданный риск, может подняться шумиха. Карта в конверте. Пока к сказанному ничего добавить не могу, не имею на это права. Тебя ждет борт. Экипажу запретили с тобой общаться. Вообще. Пилоты даже не знают, кто ты такой. Рейс неофициальный, ни в каких документах он не значится. Никаких знаков различия ты не увидишь. Борт тоже без опознавательных знаков, даже номеров нет. Он только что с судна — его специально перегнали сюда только для того, чтобы отвезти тебя к месту выполнения нового задания. Ты сам его выпросил — так, еще раз на всякий случай тебе напомню. Понял, жопа ты неблагодарная?

— А что, если я откажусь? — спросил я.

— Сгниешь на губе, — пожал плечами подполковник. — Думаешь, раз знаменитость, то и по пятнашке теперь загреметь не сможешь?

— Общественность не поймет.

Мой собеседник ничего не сказал, лишь нехорошо улыбнулся в ответ. Потом подполковник, который не был подполковником, подался вперед, подтолкнув ко мне поближе пухлый конверт. Я встал, уронил конверт на пол и, даже не подумав его поднять, направился к двери. На пороге я замер и показал мужчине средний палец.

— Это так, не для протокола, — кинул я через плечо, не ведая, что его вскоре украсит еще один шрам, и направился к дожидавшемуся меня вертолету.