Коммунальная квартира

Глава 13 Первая ночь длиною в год

В первую ночь был 1917 год. Гришка проснулся не в своей постели, а в какой-то телеге на подпрыгивающем сундуке. Снаружи, из-за натянутого над головой брезента, слышались окрики и голоса.

Почему-то Гришка не испугался. Точнее, он ошалел, но скорее как наблюдатель, а не участник происходящего. Порыва вопить или бежать куда-то не было, только оцепенение и шок. А когда средство передвижения с сильнейшим толчком (тут же по лбу Гришке прилетело каким-то тюком с твёрдым содержимым) остановилось, и брезент сдёрнули, Гришка со всеми вместе взялся тащить сундуки и коробки по тёмной грязной лестнице на второй этаж.

Часов через пять, когда он и какой-то мужик в телогрейке, потные и уставшие, присели у подъезда, чтобы покурить и отдохнуть, Гришка, провожая очередную пару людей, волокущих огромный дубовый шкаф, завязанный верёвкой, чтобы не хлопали дверцы, вдруг со всей отчётливостью понял, что скарб, сгружаемый с прибывающих одна за другой телег, не может поместиться в квартире.

Квартира была та самая, где спустя десятки лет Гришка родится. Ну, в смысле, родится-то он в роддоме, но уже трёх дней от роду въедет на всех правах в комнату родителей, где позже появятся две его сестры, а потом и упрямая жена Аннушка.

Знал Гришка откуда-то и то, что телеги везут сюда убранство целого особняка, большего, чем весь дом, ну или по меньшей мере такого же: ведь дом был трёхэтажным, а имение — двухэтажным. Только волокли пожитки не во весь дом, а только в одну квартиру. Бесконечно.

Чтобы спрятать.

Знал Гришка и то, что на дворе январь, и что это — последний январь Российской Империи. Где-то далеко, за шестьсот километров отсюда, очень скоро всё весьма сильно переменится.

Князь откуда-то знал об этом тоже, хотя был здешний, а не как Гришка — временный гость. И принял меры.

Ещё знал Гришка, что маленький барчук лет пяти, сын того самого князя, — это его, Гришкин, отец Семён, хотя говорили Григорию Бубликову всегда, что семейство их — потомственные рабочие, и что именно потому дали им когда-то их комнату. Но маленький мальчик в камзоле, несомненно, был его отцом Семёном. Именно отцом. Не дедом и не прадедом. Хотя на дворе стоял 1917 год.

Телеги прибывали ещё почти что целые сутки.

Гришка бросил помогать и только сидел разинув рот с того момента, как в квартиру начали переправлять конюшни. Жеребцы и кобылы без особого энтузиазма поднимались по лестничным пролётам, некоторые с трудом пролезали в дверь квартиры. Ни одного коня внутри Гришка не встретил. Вещей в коридоре и комнатах тоже оказалось не то чтобы много.

И люди куда-то девались. Входили и пропадали. Не все, но почти все.

Князя Гришка так и не увидел. Ни в первый день, ни в последующие триста шестьдесят четыре, уместившиеся в эту первую ночь.

Внешние комнаты обставили скромно. До марта им пытались придать некоторый лоск, а потом — наоборот, максимальную непрезентабельность.

В конце октября в квартире разместились люди с оружием. Пришли сами, ни у кого не спросив. Ушли тоже сами, чуть раньше первого же рассвета.

Некоторые — седыми.

Гришкины волосы за этот год тоже поменяли цвет, но не побелели, а посветлели. Ещё не до блондинистых, но довольно ощутимо.

Он не совсем проживал то время. Скорее присутствовал. Мог участвовать в происходящем, но не мог его перекроить. Он пробовал. Не получалось.

Князь так и не появился.

А отец Гришкин был тем ещё сорванцом. Но с манерами. Странными и очень ему несвойственными. Надо было признать, что за жизнь он поменялся в лучшую сторону…